Сосна у дороги

Олег Моисеенко

Большие потрясения не миновали крошечную белорусскую деревню Однобочку. Кажется, ни одна беда не обошла стороной горстку ее жителей. Война, партизанское движение, предательство и мужество, любовь и смерть, трудный выбор и смелость его отстаивать. Невозможно оторваться от страниц книги: автору удалось создать своих героев живыми и многогранными, их переживания и размышления, страдания и стремление к счастью увлекут читателя. Ведь они рассказывают о таком еще недавнем прошлом большой страны.

Глава четвертая

Война, словно летняя гроза с бурей, Однобочку обошла стороной, бои гремели у моста в Гребенях да на той стороне Титовки. Там ближе к ночи был слышен грохот, но не гром грозы, видны были вспышки зарев, но не молнии. Мирная жизнь делала крутой поворот, почти не стало в деревне мужчин, остановились полевые работы в колхозе, возникло ощущение у однобоковчан ненужности и мелочности бывшей до этого деятельности. Зачем сено заготавливать, кому оно надо будет теперь. Плач, который стоял в первые дни отправки односельчан в армию, затих, вместо него к пожилым пришел страх, как оно будет, а к молодым — восторг: вот сейчас побьют этих фашистов, а мы не успеем на такое героическое дело. Сколько бы продолжалось это чувство страха и восторга, неизвестно, если бы не одно событие.

Стоял жаркий и душный день, ночью гремела гроза, а утром было солнечно и парко, в такую погоду хотелось побыть в тени и просто помечтать и отдохнуть. Иван Стецов пообедал и вышел во двор под поветь, куда не попадали лучи солнца и было прохладно. Он сел на привычную для себя колоду, достал кисет с табаком и стал делать самокрутку, была у него такая привычка после обеда покурить и прилечь на лавке, у стены. От наплывавших мыслей его отвлек лай собак, который был каким-то другим, непохожим на обычный лай. Был это непонятный то ли шум, то ли топот, то ли гул, то ли мычание стада неизвестных животных. Иван встал, отложил самокрутку и, крадучись, подобрался к калитке. Калитку он не стал открывать, а, облокотившись руками на жердь забора, удобно устроил сильно выступающий и оттягивающий вниз живот и стал наблюдать за дорогой. Там, напротив двора Остапа, где дорога поднималась вверх и делала поворот, появились люди. В первый момент Ивану показалось, что они тащат за собой под гору что-то очень тяжелое и у них почти нет сил втянуть эту тяжесть на ровную дорогу. Шли они шеренгой, головы, плечи и руки опущены, шаг их медленный и сбивчивый. За первой шеренгой показалась еще одна, и еще, и еще. Вначале Иван, не шевелясь и не дыша, стал считать эти шеренги, а потом в голове наступила пустота, шеренги, словно тени, сменяли друг друга, двигаясь мимо. На какое-то мгновение пустота исчезла, в одной из шеренг промелькнуло что-то знакомое и родное, сердце заколотилось, хотелось сесть, а мысль носилась вверх и вниз и тревожно говорила: это же сын, сын Федька. Та шеренга уже скрылась, наплывали другие, и казалось, им нет конца. Это не может быть Федька, заговорило все внутри, и тут только Иван увидел военных с автоматами и услышал лай собак, пришло понимание, что это немцы, только было непонятно, кого они ведут и куда. Окончательно Иван пришел в себя, когда у колодца, из которого брали воду для питья ближайшие соседи, раздались выстрелы и крики, громче залаяли собаки, послышались непонятные слова, а двигающаяся толпа колыхнулась, смешалась. Снова раздались выстрелы, и шеренги стали обретать прежний вид, кого-то тащили за руки и пытались поднять на ноги, он пытался встать, но тут же повисал на руках у таких же уставших и хмурых людей в военной форме. Колонна по Однобочке двигалась, может, час, а может, и больше, у Ивана затекла рука, ноги не хотели держать его тучное тело и он, опираясь на стену хаты, стал двигаться в сторону повети. Глубоко внутри чей-то голос тревожно шептал, там шел Федька, а другой голос более громко говорил, там Федьки быть не может, он не такой, он себя покажет, о нем все узнают. Доковыляв до повети, Иван прилег на лавку, на него снова нахлынула пустота и он заснул. Проснулся от прохлады, услышал крик и плач жены, та стояла, наклонившись над ним, волосы на голове у нее были растрепаны и касались лица Ивана.

— Что ты, что ты, — были его первые слова, он хотел сказать, что там не было Федьки, но осекся, сел на лавке и спокойно задышал.

— А я уже думала, что с тобой что-то произошло, подошла, а ты не дышишь, — всхлипывая, говорила Настя. Она тоже успокоилась, сложила руки на груди и показалась Ивану такой беззащитной, такой тонюсенькой, что дунь ветер посильнее — и она улетит. Настя села рядом и, глотая слезы, тихо заговорила:

— Ты видел, что такое делается, сколько же их собрали и погнали, словно скот, а они совсем замученные, воды и той не дали попить, а такая жаринь стоит…

В этот момент блеснула молния и сразу раздался с треском раскат грома, на западе светило солнце, а с юго-востока наплывала грозовая туча. Это знамение, подумал Иван, точно знамение, Федьке помощь пришла.

Федор Иванович Стецов, красноармеец пушечного дивизиона, отбиваясь от наседавших немцев, был оглушен прикладом по голове и ранним утром под конвоем немца был подведен к сидевшим на небольшом лугу таким же красноармейцам и командирам.

— Ого, сколько нас здесь таких, так это же сила, — усмехаясь, проговорил он сам себе. Понурость и неприветливость сидевших людей испортила воинственное настроение Федьки. Раздались команды, и все стали вставать, один наш военный шел мимо встающих людей и матом кричал, чтобы быстрее вставали и строились в четыре шеренги. Одного, видно, раненого, который силился встать, пнул ногой и визгливым голосом прокричал:

— Чего разлегся здесь, сволочь большевистская, — и снова ударил стоящего на четвереньках красноармейца, тот упал. Дальше все произошло в мгновение, стоявший рядом младший командир подскочил к писклявому и так ударил кулаком, что тот взлетел на миг и рухнул на землю как подкошенный. К командиру метнулось несколько немцев и двое наших. Удар прикладом по голове свалил командира, тот упал у ног визгливого и его стали избивать ногами. Снова раздались команды, крики и автоматная очередь, люди задвигались быстрее и стали строиться. Шеренга получилась длинная, раздалась команда на русском языке:

— Комиссарам, большевикам и евреям выйти из строя!

Вышли несколько человек. С правого и левого флангов мимо шеренг шли немецкие офицеры и несколько солдат, они внимательно рассматривали стоявших. В кого офицер тыкал пальцем, того выводили из строя. Эта процедура продолжалась часа три, хотелось пить и есть, а группки немцев шли не спеша, иногда среди них раздавался веселый гогот, от которого у Федьки сводило живот. Ему хотелось выскочить из этого жуткого строя и бежать. Вот это бежать заставило посмотреть на происходящее вокруг по-другому. Избитый младший командир лежал, не двигаясь, а визгливый подавал признаки жизни. Поодаль стояли немцы с собаками, и их было немало, на правом фланге поднимался сизый дым от урчащих двигателей машин. Там в крытый кузов загоняли выведенных из шеренг пленных. Бежать было некуда, и Федька стал поджидать, когда подойдут немцы. А на луг по дороге выходила колонна, все повернули головы в ту сторону, в шеренгах стояла тишина, которую нарушал смех и команды немцев. Серо-зеленой змеей колонна приближалась к шеренгам и продолжала без остановки двигаться по лугу дальше на запад.

Сколько же наших, испуганно думал Федька, как же так, а где Красная Армия? Урчало в животе, хотелось пить. Снова возникло желание выскочить из шеренги и побежать, пусть стреляют, но раздалась немецкая речь. Приближался немецкий офицер с солдатами, тот показал на длинного, с перевязанной головой командира, стоящего через одного в их шеренге, и солдаты стали выводить его из строя. Офицер остановился и в упор смотрел на Федьку, Федька вытянулся, как перед своим командиром отделения и встретился с его взглядом. Это длилось несколько мгновений, офицер поднял руку, но Федька не отводил взгляда, у него на спине выступила испарина. Офицер что-то произнес и пошел дальше. Вид движущейся мимо шеренг колонны, взгляд немецкого офицера окончательно изгнали из Федьки мысль о побеге. К вечеру их пристроили к той колонне пленных, что привели на луг, и они оказались под охраной одной немецкой команды со злыми овчарками. На второй день пути Федька понял, что он находится недалеко от родных мест, жара донимала, постоянно хотелось пить, даже о еде меньше думалось, чем о глотке воды. У речки он не выдержал и с несколькими такими же потерявшими над собой контроль бросился к воде. Их быстро нагнали конвоиры и стали избивать, Федька, несмотря на удары его преследователей, хлебнул воды, потом зачерпнул ее ладонью и провел по лицу, дальше ничего не помнил. Избитого, его втолкнули в колонну, громче и злее залаяли собаки да чаще стали раздаваться одиночные выстрелы. Тот, кто падал, больше не вставал. Федька с усилием переставлял ноги, было желание упасть и лежать, когда рядом раздались слова:

— Держись, не падай, они тебя расстреляют, я слышал, как они говорили между собой, ты им не понравился, я знаю немецкий, держись.

Говорил идущий позади, повернуться и посмотреть, кто он, не было сил, при вдохе болело в груди, лицо горело, будто его жгли огнем, с каждым шагом в бедре возникала невыносимая боль. От слов поддержки Федьке показалось, что стало легче идти. Ему действительно стало идти легче, его, взяв под руки, поддерживали двое идущих рядом красноармейцев. Ночью была вода, была какая-то еда, и к утру Федька смог двигаться самостоятельно. Окрестности, где колонна начала движение в тот день, ему показались знакомыми. Осмотревшись, понял, что дальнейший путь колонны будет проходить через их деревню, да вот уже и подъем, где с кручи катались на санях, а там одинокая сосна, у леса двор Остапа и родная хата. Федька сжал зубы от подступившей злобы, которая сменилась страхом, что его увидят таким среди пленных. Он опустил голову и старался смотреть под ноги, из глаз текли слезы, ему казалось, что он идет один, со связанными руками, и его будут судить односельчане. При приближении к калитке их двора отер рукавом гимнастерки слезы, взглянул туда и тут же отвел взгляд. Он увидел отца, на миг их взгляды пересеклись, и Федька понял, что отец узнал его. Слезы снова покатились из глаз, дальше был провал.

Пока колонна пленных двигалась по родной деревне Федьки, никто не вышел со двора, казалось, здесь нет живых людей. Но они были в каждом дворе, и за людьми, с трудом переставляющими ноги, изможденными жарой, голодом и безысходностью, наблюдала не одна пара глаз. Им еще было непонятно, что это за люди, почти все в военной форме, и какое же они совершили преступление, чтобы нести такое наказание. Некоторые, кто был постарше, такие как Федор, Иван Стецов да и Остап, задавались вопросом: «Неужели это пленные наши солдаты?» И подымался из живота к груди страх беды, рисовалась картина пекла, о котором часто говорила юродивая Ксения. Она проходила по деревне и, останавливаясь у чьего-либо двора, говорила: «Будете гореть в огне, попадете в пекло, отступились от Бога, такое вам наказание». Ей старались что-нибудь дать и отправить поскорее от двора подальше, а та шла, снова останавливалась и произносила те же слова. Вот напасть какая-то, ходит здесь и наговаривает разное, лучше бы молитву какую читала — такие и подобные мысли возникали у однобоковчан, провожавших Ксению взглядом.

В обед колонна пленных вступила в Гребени. Здесь можно было видеть их жителей, первой вышла к самой дороге старая сгорбленная бабка Авдотья, она остановилась, оперлась двумя руками на посох и внимательно стала смотреть на проходящих мимо солдат. Иногда она отрывала руку от посоха и осеняла крестом идущих, можно было слышать ее негромкие слова: «Матерь Божья, заступница наша, спаси и помилуй их, грешных, спаси и помилуй», — потом она снова хваталась за посох и выжидала. К ней приближался конвоир с собакой и что-то ей кричал, по-видимому, требовал, чтобы она отошла подальше от дороги. Овчарка стала рваться и лаять на бабку, пленные и жители со своих дворов со страхом ожидали жуткой картины. Авдотья не двинулась с места, только перекрестила приближающуюся собаку, и конвоир натянул поводок, требуя, чтобы овчарка шла рядом. Авдотья простояла, пока колона не скрылась за домами. Вышло несколько еще жителей, они пытались бросить в колонну хлеб, началась давка, прозвучали выстрелы и люди бросились к своим дворам.

За Гребенями, в стороне от дороги, пленные увидели поле, неглубоким котлованом вытянувшееся километра на полтора в сторону речки. Оно почти все было огорожено колючей проволокой, натянутой на столбы выше человеческого роста. Конвоиры направили колонну к воротам, сделанным из такой же проволоки. «Вот и дом наш», — услышал чей-то шутливый голос Федька. Он двигался из последних сил, а открыл глаза, когда уже не было видно солнца, и почувствовал запах хлеба и картошки.

— На, ешь, больше не будет, — ему в руку кто-то вложил кусок хлеба.

Есть было невыносимо больно, и он попробовал проглотить хлеб, не жуя, потом в руке у него оказалась картошина, ее есть было не так больно, и он старался жевать. Дали пить, и Федька снова заснул сном праведника. Ночью кричал, скрежетал зубами, куда-то рвался, потом затих. В темноте, низко наклонившись над головой Федьки и тряся за плечи, человек пытался его разбудить. Федька приподнялся и услышал шепот:

— Тихо, надо бежать, если сегодня не убежим, нам всем здесь крышка, давай за мной, — и человек пополз к изгороди. Федька сразу подчинился этому голосу и пополз, не чувствуя боли и усталости. Ползло еще несколько человек, проволока снизу была то ли разрезана, то ли разорвана, и они быстро оказались за колючими заграждениями. Старались ползти бесшумно, тот, за кем полз Федька, приостановился и прошептал:

— Будем держать направление вот туда, к дороге, и ползти вдоль проволоки, что бы ни случилось, нам надо попасть туда до рассвета.

Казалось, что они уже ползут долго, когда раздались выстрелы, лай собак и крики. Заметили, подумал Федька и хотел приподняться, но тот, другой, прижал его к земле и снова потребовал ползти и только ползти. Крики, выстрелы и лай собак был слышны в обратной стороне, что была ближе к лесу. С рассветом они оказались в кустарнике, отдышались и подползли к дороге, потом перебежали ее. На той стороне густо росли молодые сосенки, Федька знал, что они тянутся недалеко, за ними пойма реки Титовки, пойма с кустарниками и глубокими заводями, которые не высыхают и в самое жаркое лето. Вот туда нам и надо, стучало в голове спасительная мысль. Федька на ходу эту мысль изложил напарнику. Им оказался тот высокий красноармеец, что знал немецкий. Он только спросил:

— Ты что, знаешь эти места?

— Здесь недалеко наша деревня, где я жил, — ответил Федька.

— Тогда давай веди, и быстро, времени у нас мало, успеем дойти до поймы, будем живы, а нет, они с собаками нас найдут.

Ближе к полудню они были у поймы и решили передохнуть в кустах. Выстрелы, которые раздались в той стороне, откуда они бежали, заставили их снова вскочить и двигаться в сторону реки. Стали попадаться небольшие заводи, шли по этим заводям, где было глубоко, плыли, в одежде это получалось плохо. К сумеркам были у реки, долго шли берегом, заросшим кустарником и камышами. «Вот здесь и наше спасение, в этих камышах, — подумал Федька, — а там будем переплывать Титовку, где переплывать, надо еще подумать». И тут Федька услышал подтверждение своих мыслей от напарника, о котором почти ничего не знал.

— В этих камышах мы сможем спастись. Давай знакомиться, меня родители назвали Мишей, отец Федос Хомяков, а значит, я Михаил Федосович Хомяков, запомнил? — и, улыбнувшись, посмотрел на Федьку.

— А меня Федькой в деревне все называют, отца Иван Стецов, — тоже улыбаясь, произнес Федька и протянул руку.

— Нам, Федька, надо укрыться здесь и переждать до завтрашнего дня, а лучше еще день, будут они нас искать и сегодня, и завтра, они такие, аккуратность любят и порядок, а самое главное у них — это выполнить команду, и делают они это добросовестно, и неважно, какую команду. Найдут, расстреляют нас, но мы тоже не лыком шиты, как ты думаешь, Федька?

Федька не ответил, и они, прислушиваясь, осторожно стали пробираться в камышах. То, что Федька знал местность, а Миша владел немецким и знал немцев, когда учился, а больше по разговорам конвоиров и офицеров охранных подразделений, и спасло им жизнь.

Нескольких пойманных полуживых беглецов немцы расстреляли перед шеренгой пленных, которые стояли под солнцем до самого вечера. Поиски продолжались еще два дня, двоих выдали местные жители деревни Гребени. Немцы еще несколько раз прочесывали близлежащие окрестности, а по дорогам стали чаще проезжать на мотоциклах патрули жандармерии.