Рижский ноктюрн мечты

Олег Лебедев

Интрига «Рижского ноктюрна мечты» разворачивается в удивительных своей красотой декорациях старой Риги. Мужчина и женщина. Любовь с первого взгляда… Но будут ли они вместе? Перед ними много преград. Преград из мира мистического. Это произведение о любви, человеческом выборе, невидимой людям таинственной вселенной древнего города. В нем – сильное эротическое начало. И еще – его читатель сможет хорошо узнать Ригу. «Рижский ноктюрн мечты» – первое произведение автора из цикла «Рижские истории».

Калейдоскоп

А порой я просто шел куда-нибудь. Раз, поздно вечером, забрел на набережную Даугавы в районе Московского форштадта. Хоть и не старый город, но по-своему красивое место. Дореволюционные дома выглядят более простыми, чем в центре, но очень симпатичные. Высокая колокольня Гребенщиковской церкви…

Сейчас здесь безлюдно. Я наедине со своей тоской. Просто смотрю на реку. Она слегка успокаивает. Ее темные волны будто уносят с собой частицы моей боли. Мне хочется оставаться возле Даугавы долго. Рядом с рекой мне легче, чем среди людей.

Хотя нет, я не один. Смотрю на реку и не верю глазам. Над водой — какая-то белая фигура, я не могу разобрать что это, она еще далеко, но приближается ко мне.

Очень скоро я вижу, что это всадник на белой лошади. Он несется стремительно в мою сторону. Прямо по поверхности воды. Я не успеваю даже удивиться всему этому, в голове другое: он мчится на меня, собьет.

Всадник резко останавливается буквально в метре от берега. Я стою у самой кромки набережной. А он со своим конем, копыта которого, как я теперь вижу, не касаются воды, застывает у самого края реки. На всаднике белый старинный мундир, и все на нем белое — погоны, ордена на груди. Лицо его очень бледное, под стать мундиру. Лоб высокий, волосы слегка вьются. В глазах — горе. Он молча, внимательно смотрит на меня. А потом просто исчезает вместе со своим конем. Будто его и не было. Я снова один на набережной.

Я не успел испугаться, все произошло очень быстро. Знаю одно — впервые в жизни видел призрак. В голове почему-то возникает предположение, что это мог быть основатель Риги — епископ Альберт, но я его быстро отметаю. Белый всадник из другой эпохи — он был в мундире восемнадцатого века, вооружен шпагой, пистолетом. Епископ так выглядеть не может.

Занимает мои мысли другое — горестное выражение его глаз. Что если его таинственное появление — плохой знак? Может, и глаза у него такие оттого, что предвидит плохое, знает, что я не найду Аниту.

Я ухожу с набережной, еще более расстроенный, чем раньше. До гостиницы дохожу с трудом, наваливается усталость. Усталость отчаяния.

На следующий день мне очень не хотелось вставать…

Понимаю одно — надо встряхнуться. Вспоминаю друга — очень любит жену, но они часто ссорятся, и конфликты продолжаются долго. Он снимает напряжение в салонах эротического массажа. Говорит, очень хорошая разрядка. Может, и мне попробовать?

Нашел в газете адрес. Прошел два квартала, набрал нужный код. Дверь открылась. Миловидная женщина впустила меня в квартиру, я оказался в полутемной уютной комнатке, большую половину которой занимала низкая двуспальная кровать. Со мной была молоденькая крашеная блондинка, у нее большие упругие груди.

Мне понравились ее волосы. Светленькие, а слегка вьются. Редкое, красивое сочетание.

Она заводит меня, но тело и душа у меня сейчас в разных измерениях. Телу хорошо. Но в душе мне жаль, безумно жаль нас обоих — себя и блондинку. Каждый из нас в эти минуты мог быть со своим человеком. Мои внутренние переживания не мешают блондинке быстро довести меня до сильного оргазма. После него мне становится еще хуже.

Я думаю лишь о Аните, преодолевая себя, пересекаю парк возле Бастионной горки, иду по улице Кялкю, прямо в центр старого города. Все это часть нашего маленького общего прошлого, которое мне хочется вспоминать снова и снова, хотя от этого очень больно…

Я пришел в кафе нашего единственного вечера. Лучше бы я этого не делал. Все здесь было так, как и тогда. Даже пенсионеры — на этот раз, кажется, немцы, — снова оккупировали половину столиков.

Я почему-то разозлился на них, на это кафе, на всю Ригу, а главное — на Аниту. Она где-то здесь, в этом городе — но не со мной! Лучше бы вовсе не встречался с ней! Знать ее не хочу! И думать о ней больше не буду!

Злился и делал то, что мне обычно совершенно несвойственно — напивался. Даже нарочно смешал глинтвейн — была поздняя осень — с пивом. Хотелось забыть все раз и навсегда.

— Я вам не помешаю? — вдруг спросил меня кто-то.

— Нет, — полумашинально ответил я.

— Извините за вторжение, люблю бывать здесь. Уютно, а сегодня так мало свободных мест.

У соседа по столику солидный, слегка самодовольный вид. Лицо скорее квадратное, нос длинный, прямой, глаза маленькие, губы тонкие. Одет подчеркнуто модно, так одеваются мужчины за пятьдесят, которые стремятся выглядеть моложе.

Он читает меню, делает заказ, смотрит на меня. Дежурно улыбается. Но практически тут же в его улыбке появляется искренняя приветливость.

— А я как-то видел вас на улице Алксная, помните ночью, в августе. Вы были с молодой дамой.

Я легко вспоминаю его, на улицах тогда почти не было людей. Да, это он тогда с восхищением разглядывал здания на этой дивной улочке.

Слово за слово мы разговорились. Зовут его Апполон Яковлевич, он критик-искусствовед. «Искусствовед в третьем поколении, коренной рижанин», — как он гордо отрекомендовался. Собеседником оказался очень интересным.

Сперва мы говорили об искусстве, потом, как водится в пьяных разговорах, а мой собеседник, как мне казалось, не отставал от меня по количеству выпитого глинтвейна, перешли на самые разные темы, а затем — уже и на личные.

Мне хотелось поделиться с кем-то тем, что в душе, и я рассказал Апполону Яковлевичу о том, как встретил и потерял Аниту, как не могу найти. Про историю со статуей умолчал — это слишком необычно.

— Эта та девушка, с которой вы гуляли? Симпатичная. Очень жаль, как я понимаю вас, — Апполон Яковлевич дружелюбно и долго смотрит на меня. — Знаете, я любил и любил по-настоящему, — продолжает он, заказывая еще два бокала вкусного и горячего спиртного, — и сколько же страданий принесли мне женщины, сколько раз я думал, что погиб. А потом… потом все проходило. Жизнь продолжалась! Выпьем за жизнь.

Мы выпиваем.

— Живите разумом, — говорит он, допивая свой бокал. — Скорее всего, история с Анитой лишь страница в вашей жизни, — успокаивает он меня. — Вспомните, что приказал написать на своем перстне царь Соломон? — Апполон Яковлевич, слегка наклоняется ко мне, таинственно улыбаясь.

Я не помню, пожимаю плечами.

— На перстне вырезали следующие слова: «И это пройдет», — произносит мой собеседник.

Он и дальше продолжает утешать меня, переходя при этом от исторического примера к другому методу

— Если к другому уходит невеста, то неизвестно кому повезло, — довольно громко поет он, забавно подмигивает, хочет, видно, развеселить меня, помочь выйти из нынешнего состояния.

Сперва все во мне отторгает его слова, слушаю лишь из вежливости. Затем, постепенно успокаиваюсь, возникает одна простая мысль: а в чем, собственно, он не прав? Разве мой опыт с женщинами до встречи с Анитой этому не свидетельство?

Сначала я гоню эту мысль, но она овладевает мной все больше и больше. Как хорошо, что я его встретил…

Но вдруг я как-то встряхнулся, вернее, что-то встряхнуло меня. Крик петуха! Да, в кафе раздался крик петуха. Будто будильник позвонил, выкинул из сладкой дремоты. Спьяну я не стал размышлять, откуда здесь, в кафе, мог взяться петух. Лишь немного позже подумал о том, что в таком состоянии может послышаться все, что угодно.

Главным же в тот момент было другое: петушиный крик почему-то выбросил из моей головы все вполне разумные доводы Апполона Яковлевича.

Будто выйдя из оцепенения, я еще более четко, чем прежде, осознаю, что «это не пройдет», что у меня другой случай, что Анита — это не то, что было у меня раньше, я люблю ее, но к горю своему не могу найти.

— Еще раз повторю вам, живите разумом, а не эмоциями, — убеждает меня тем временем Апполон Яковлевич

Верно, иногда слова разума успокаивают сердце. Но сейчас оно болит очень сильно и именно разум говорит мне, что вылечит его только Анита.

Я не спорю с почтенным искусствоведом. Ко мне возвращается злость. Я ненавижу все окружающее, весь этот город, сначала подаривший, а затем отнявший ее.

Мне захотелось уйти из этого кафе, убежать отсюда как можно дальше. Еле сдерживая раздражение, дождался официанта, дал ему денег.

До свидания, — сказал Апполону Яковлевичу.

— До встречи, — сердечно улыбнулся он. Глаза у него были совсем трезвые, внимательные.

«Что ж, бывают и такие — пьют и не пьянеют», — отметил я про себя.

— Не нужна сдача, — бросил я официанту. Надел свое модное пальто и хлопнул дверью.

Я шел так быстро, как мог, плохо представляя куда. Скоро — уже второй раз за эти дни — оказался на набережной. Неподалеку был причал, от которого отходят паромы.

В сильном ветре Даугава шумела и сердилась. Ее волны будто хотели смыть набережную, весь город. Но незыблемо стояли пики его кирх, мосты, перекинутые через реку, высотка банка на другой ее стороне.

Несколько я минут смотрел на воду. Всегда любил это место, но сегодня неспокойствие реки будто подпитывало злобу, росшую во мне.

Ушел с набережной, скоро дважды упал, все-таки выпили прилично, поднимался лишь благодаря сильной злости. Действие алкоголя усиливалось, и в третий раз подняться было уже очень сложно, еще и руку расшиб — кровоточила. Я чуть не заплакал от злости. И так захотелось, чтобы Анита пожалела меня сейчас…

«Вообще-то надо идти домой, хотя, черт возьми, какой дом, в гостиницу на улице Вольдемара», — неожиданно пришла в голову удивительно разумная для моего состояния мысль.

Огляделся по сторонам, район незнакомый, далеко ушел из центра и непонятно в какую сторону. Вокруг одно — и двухэтажные деревянные дома, склады. На улице никого нет — время позднее, а Рига засыпает раньше, чем Москва. Покачиваясь, все еще злой, пошел наугад в ту сторону, где, как я надеялся, должен быть центр.

Спросить бы хоть у кого, как идти… Вдруг вижу — в метрах пятидесяти передо мной кто-то переходит улицу, спешу к нему, чуть снова не падаю, спотыкаясь о трамвайные пути.

Человек видит, что я устремился к нему, останавливается.

— Подскажите, пожалуйста, как пройти на улицу Вольдемара? — спрашиваю я.

— Вам надо повернуть назад, откуда шли, через три квартала поворот направо, — тут мой собеседник делает паузу, как будто считает про себя. — Затем два квартала прямо и тут выйдете на улицу Альберта. А там уже не запутаетесь, выйдете на Вольдемара.

Он говорит с сильным, но точно не латышским акцентом. Ему, наверное, около шестидесяти. У него породистое, суровое, но без злобы лицо, волевые серые глаза. Я замечаю сутану, она видна из-под пальто. «Католический или лютеранский священник и какой-то приезжий», — отмечаю про себя. Несмотря на пальто с каким-то старомодным меховым воротником, в которое он одет, я вижу, что этот человек крепко сложен. Весь он какой-то сильный, внутренне собранный. Наверное, нравится прихожанкам.

Но что-то уж больно извилистую дорогу он мне предлагает. Не делал я столько поворотов, когда шел сюда из старого города, а улица Вольдемара проходит возле самого центра. Я не настолько пьян, чтобы не понять этого.

— Скажите… — я спохватываюсь, вспоминаю о его сане, и продолжаю, — батюшка, а покороче нельзя добраться до Вольдемара?

Батюшка… Всегда так обращаюсь к священникам, даже если они неправославные.

— Нет, нельзя, — он резко качнул головой, категорически отметая все альтернативы, — на двух улицах ремонт.

Делать нечего, пойду, как советует.

— Благодарю вас, батюшка.

— Не за что, — он едва заметно улыбается, — идите же молодой человек, не задерживаетесь. Время позднее, впереди ночь. Петухи запоют еще не скоро. Да пребудет с вами Господь.

— До свидания, — уже на ходу прощаюсь я и ловлю себя на том, что хотя и зол на весь город, а заодно и на всех его жителей во главе с Анитой, но на священника это чувство совершенно не распространяется.

Несмотря на туман в голове, я запомнил предстоящий маршрут движения. Через полчаса вышел на улицу Альберта. Немного протрезвел, но был по-прежнему в ярости.

Она освещена вечером и если бы не мое состояние, я бы любовался каждым ее домом, каждым подъездом — ведь этого знаменитый рижский Югендстиль. Но сегодня ни на что не хотелось смотреть. Даже сфинксы, стоящие возле одного из зданий, сейчас казались мне враждебно настроенными чудовищами.

Навстречу шли несколько молодых людей. Два юноши и девушка. Оба молодых человека модно одеты — в длинных плащах, в фуражках, их шарфы элегантно завязаны. Под стать им девушка в легком пальто изящного фасона и симпатичной шляпке.

Весело болтают, такие счастливые… Видеть их не могу. «Ненавижу», — бьется в голове хмельная злость. Я еще пытаюсь сдержать себя. Хочу закурить, лезу в карман — пусто, где-то выронил пачку сигарет. Ее отсутствие обрывает последний внутренний тормоз.

— Дайте сигарету, — грубо требую я, перегораживая им путь.

Кажется, парни, а девушка в еще большей степени, напуганы. Я намного крупнее каждого из этих мальчишек. И видок еще тот — пьяный, порвал пальто, рука в крови.

— Сейчас, сейчас, — отвечает худенький блондин, — вот только найду пачку.

Он засовывает руку сначала в один карман своего красивого плаща, затем в другой.

— Быстрее, — я продолжаю накаляться.

Чувствую, что даже хриплю от злобы. Это внешнее проявление. А как внутри все клокочет!

— Сейчас, подождите минуточку, — в его голосе я чувствую успокаивающую интонацию, оттого завожусь еще больше.

Я хватаю его за шарф, притягиваю к себе:

— Сейчас как врежу…

Он тянет свой шарф на себя. Девушка испуганно вскрикивает.

Вдруг я чувствую на плече чью-то руку. Оборачиваюсь. Полицейский. Невысокий парень с круглым лицом. И подошел-то незаметно, обученный, черт побери.

— Айварс Екабсонс, седьмой полицейский участок, — представляется он и, почти не делая паузы между словами, продолжает: — Немедленно прекратите безобразничать, не ухудшайте свое положение.

Я злобно дышу, но шарф молодого человека из руки выпускаю.

— Пройдемся со мной в участок, — приказывает сержант, — а вы, молодые люди, следуйте за нами, вы нужны для составления протокола.

— Никуда я не пойду, — я стою, как скала. Пьяная, слегка покачивающаяся скала.

Потом, уже не контролируя себя, замахиваюсь на него. Полицейский легко ловит мою руку и делает небольшой, но довольно-таки болезненный боевой прием. Один из молодых людей хватает меня сзади.

— Пойдемте в участок, — повторяет сержант. Уже сердито.

«Я вас всех разбросаю», — я пытаюсь вырываться. Бесполезно, они крепко держат меня.