Ноктюрн: Симфония Ночи

Михаил Матвиенко, 2012

Что ждет людей в будущем? К чему мы идем? Эта книга – предупреждение всему человечеству, самое правдивое и зловещее. Технократическое рабство и крах цивилизации людей под гнетом собственного невежества. Читая книгу "Ноктюрн", вы погрузитесь в технологический мрак и бездну ужаса, наполненную чудовищами, мутантами и враждебными инопланетянами, а также всеми кошмарами деспотичного тоталитарного режима. Вместе с главным героем вы сможете отправиться в незабываемое путешествие по ужасному и враждебному миру и расследовать все причины краха человеческой цивилизации. Содержит нецензурную брань.

Ночь тяжелым бременем на земле лежит

Струнами хрустальными, в душах страх звенит

Ликом страшным смерти скалится весна,

Жизнь нам в наказание — будь проклята она!

Глава 1

— Время молитвы! Время молитвы! — раздался крик полицейского, чей голос был приглушен химической маской, похожей на противогаз, надетый на лицо.

Я лежал в кровати, хотя мои братья уже встали и спешно одевались. Тут ко мне подошел полицейский и сверху нанес мне удар прикладом дробовика в живот, лежа на кровати я скорчился от боли. Где-то вдали комнаты стоял мой отец и молча смотрел за происходящим. Я не мог пошевелиться, и тут же получил еще один удар прикладом прямо в висок. Моя голова откинулась назад, я почувствовал струйку крови сочащуюся из рассеченной кожи.

— За что ребенка то бьете? — закричала моя мать и кинулась на полицейского схватившись руками за дробовик.

Полицейский оттолкнул мою мать с такой силой что она отлетела от него на несколько метров и упала на пол. Немного собравшись с силами я спешно встал с кровати и подошел к стене где висела моя рабочая одежда, похожая на комбинезон, только рубашка была прикреплена к штанам на молнии, чтобы в жару ее можно было снять.

— Одевай быстрее! — заорал на меня полицейский.

Я спешил как только мог, от этого зависело буду я избит или нет. Быстро одевшись, мы всей семьей вышли на улицу и отправились в церковь на молитву. А полицейские в наше отсутствие принялись обыскивать нашу квартиру. Рукавом рубашки я вытирал кровь стекающую по моему лицу, на себе я ловил испуганные взгляды двух моих братьев.

Примерно так начинался каждый выходной. Работали мы по шесть дней в неделю, по десять часов в сутки, все мы, всей семьей. Дети должны были работать начиная с 12 лет — вот я и работал уже год. Мои старшие братья работали пять лет.

Наш рабочий квартал был недалеко от церкви, идти было около двадцати минут. Все по пути было как в тумане, как в белене, окутанной болью и мраком страданий. Двухэтажные трущобы, с выбитыми окнами, из которых валила копоть, бельевые веревки висевшие во дворе домов, и повсюду бродили люди измотанные работой, некоторые падали не землю от бессилия. Все тут, в нашем районе носили грязные рабочие фуфайки, насквозь проеденные сажей и копотью, новые фуфайки правительство выдавало редко, посему шахтерам было особенно тяжело, они ходили грязные с ног до головы, вода здесь надо сказать тоже была большим дефицитом, посему мылись люди очень редко. Неба как такового не было видно, я знал что небо должно быть синим, кажется видел на какой-то картинке, но все что мы видели с самого детства была серая химическая дымка, заволакивающая собой весь небосвод. Где-то вдалеке, у самого горизонта гудели заводы, из огромных труб вверх валили черные столбы дыма. В нашем квартале был вечный сумрак. Ночью вообще становилось настолько темно что, практически ничего не было видно, холода по ночам были страшные. Если днем было совсем тепло, если не сказать жарко, особенно невыносимо было, в северном квартале, где был завод по переплавке металла, который действовал как огромная печь, то ночью иногда было настолько холодно, что под утро вода в лужах замерзала и покрывалась ледяной коркой.

Скоро мы дошли до церкви. Церковь была названа в честь американской певицы Кэти Перри, в этой церкви были захоронены мощи певицы Кэти Перри. Певица Кэти Перри была убита за то, что занималась проституцией, причем занималась проституцией она с самого детства. Ее настоящее имя было Кэтрин Элизабет Хадсон, вначале данная падшая женщина прославилась тем что публично занималась проституцией с бездомными, а потом решив стать певицей взяла псевдоним Кэти Перри, но заниматься проституцией не прекратила. Мы все считали, что церковь назвали именем этой падшей женщины, специально чтобы унизить прихожан О да, вот это здание было величавым, не таким убогим как наши рабочие кварталы. Я почти не видел в детстве высоких зданий кроме церкви и здания завода, где я работал. Церковь была хоть и не новой, но работы по ремонту там велись постоянно. Стены церкви были выкрашены в ядовитый желтый цвет, а купола были зелеными. Не могу сказать что мне было по вкусу данное архитектурное строение, но на тот момент я ничего более величественного и грандиозного не видел, и посему восторгался и ходил в церковь с некоторым удовольствием. У входа в церковь стояли двое полицейских с собаками одетыми в намордники. Огромные псины не унимались и лаяли на людей, входящих внутрь. Как только мы подошли ко входу полицейский, одетый в стандартную форму: черный комбинезон и респиратор, заорал на нас:

— Быстро показывайте свои номера и не задерживайтесь.

Каждый из нашей семьи протянул руку с прикрепленной к ней металлическим браслетом. Полицейский тот час же провел компактным сканером, который он держал в руке по браслету каждого из нас. Сканер одобрительной запищал.

— Проходите! — сказал полицейский.

Это была стандартная процедура, именно так власти следили за тем, чтобы все люди ходили в церковь, номера каждого человека заносились в специальную базу, поэтому если кто-то не приходил на службу, власти тут же об этом узнавали и применяли к нарушителю серьезные меры. Лишь только мы зашли в церковь, и ступили внутрь храма, как позади себя я услышал крики и стоны.

— Ах ты старая Тварь! — заорал один из полицейский на пожилого человека, который закрывал лицо руками.

И тут же в старика полетел удар дубинкой, затем еще и еще. Старик свалился на землю, а полицейский начал его запинывать ногами.

— Получи, получи! — орал полицейский пиная беспомощного старика, — в следующий раз скотина будешь на службу приходить вовремя.

— Эй, — сказал второй полицейский, обращаясь к своему товарищу пинавшему старика, — хватит, остановись, ты убьешь его.

— А на кой черт он нужен, все равно работать уже нормально не может! Так еще и в церковь на службу, пришел не в свою смену. Его смена была в десять часов. А он пришел в одиннадцать. Видимо проспал, дурак старый! Ну и поделом ему.

Cтарика избивали, потому что он, по каким то причинам пришел на службу в чужую смену. У каждой группы людей тут была своя смена, в которую они должны были ходить в церковь на проповеди. Мы должны были ходить в одиннадцать часов утра, другие в двенадцать, ну и так далее. Опаздывать было нельзя, за каждое опоздание начислялись штрафные баллы. У нашей семьи уже было два штрафных балла. Я как-то заболел на работе и не смог выполнить дневную норму производства картонных коробок. Нам начислили два штрафных балла и приставили к нам усиленную охрану полицейских, которые следят за нами регулярно, чтобы мы и не думали нарушать правила, именно эти полицейские будили меня сегодня утром. В общем два штрафных балла на семью это не страшно, это вроде как просто вводят за тобой усиленный контроль и следят за каждым шагом, и так в течении трех месяцев, страшнее если кто-нибудь из семьи тоже заработает штрафные баллы. Вот если сумма штрафных баллов на семью достигнет семи, то тогда будет самый настоящий ад: всем урежут продовольствие и заставят работать на износ по двенадцать часов в сутки, без выходных. А это равносильно смерти, больше трех месяцев на таком ритме работы никто не выдерживал, все умирали. У семьи набравшей семь баллов штрафа, есть только один путь к спасению, дотерпеть до окончания года, потому что по окончанию года все штрафные баллы списываются. Но не так то это просто, как только урезают рацион, сразу же чувствуешь слабость и головокружение, и тут поэтому очень легко сделать хоть мельчайшую ошибку: либо опоздать на работу, либо из-за слабости не выполнить суточную норму производства продукции на заводе, да мало ли чего еще, тут штрафные баллы дают за малейшую повинность, хоть зазевайся на работе и нечаянно натолкнись на полицейского который патрулирует периметр, и все. За распределением баллов никто не следит, все стоит на усмотрение полиции, а именно главы полицейского участка: ему приходит жалоба, и он тут же начисляет штрафные баллы. Как все просто. Поэтому у полиции власть в рабочих кварталах абсолютная.

Полицейский продолжал пинать старика, старик валялся пытаясь защитить голову руками.

— Ну все, хватит уже, успокойся, — сказал полицейский со сканером, смиренно смотрящий, как на его глазах избивают пожилого человека, — эй, дед, все, вставай и проходи в церковь, — сказал он обратившись к старику.

Старик попытался встать, но не смог, и снова упал на землю, затем снова опершись руками о землю попытался подняться, из его рта текла кровь а лицо выражало невыносимые страдания, но и вторая попытка встать не возымела успеха. А это было уже плохо.

— Что ты сделал, ты кажется ему сломал ребра! Как он теперь будет работать? — обратился полицейский со сканером к своему товарищу, — теперь только один путь — добей этого ублюдка, да вызови санитаров чтобы забрали труп.

Второй полицейский подошел к старику и занес свой тяжелый ботинок над его головой. в глазах старика я увидел неописуемый ужас, от неумолимо надвигающейся ужасной смерти, но в то же время в глазах его было что-то вроде умиротворения от того что эта земная жизнь полная боли и мук наконец-то закончится. Ботинок занесенный над стариком, с силой опустился уму на голову. Послышался глухой удар. Затем еще и еще раз. Из черепа старика потекла кровь, образовав небольшую лужу темно красного цвета которая стремительно расширялась. Полицейский наносил удары ногой по голове, пока череп старика основательно не деформировался и не было ни у кого уже никаких сомнений в том, что он мертв.

Я огляделся по сторонам и увидел на лицах людей странное недоумение, а на лицах детей что то вроде интереса, кажется им было не столько страшно, сколько любопытно и даже весело. Лица людей, смотревших на это зрелище меня напугали больше чем смерть старика. Ведь не то было страшно что убили человека, а то что избиение и смерть старика занимали людей.

— Расходитесь! Что столпились и смотрите! Рассаживайтесь по вашим местам! — заорал на людей полицейский совершивший убийство.

Мы стали продвигаться в глубь церкви. Для каждой семьи тут были определены свои места. Большую часть церкви занимали старые и в меру почерпанные деревянные скамейки, наши места были в самом центре зала, к ним мы и стали пробираться. Стены церкви были расписаны сценами из библии. Были на стенах нарисованы и ангелы с огненными мечами, и библейские пророки, и много всего. Но вот самого бога нигде нарисовано не было, и вот поэтому меня всегда мучил вопрос: как же все-таки выглядит могущественный бог, которому мы все служим. В самой дальней части была возвышенность, на которой располагалась кафедра с Алтарем. Задняя стена церкви, перед которой был Алтарь была украшена прибитым к ней деревянным крестом на к которому были прибита фигура распятого человека с терновым венком на голове. Как я уже успел узнать, это был Ешу, сын Бога, который умер за наши грехи. Рядом с Ешу висел портрет Императора.

Мы прошли к нашим местам и сели в ожидании священника, который должен был вскоре предстать перед нами, чтобы читать очередную проповедь. Два моих брата смиренно сидели на своих местах смотря куда-то вперед и в то же время в пустоту, отец и мать тоже сидели и смиренно и ждали начала проповеди. А я оглядывался по сторонам. Медленно церковь заполнялась людьми, сюда приходили рабочие семьи, по одежде каждого можно было сразу знать кто кем работает. Сюда приходили шахтеры, в грязных телогрейках, рабочие с литейных заводов в испачканных и по долгу не мытых комбинезонах и рабочие с механических заводов, чьи лица и одежда были перепачканы в мазуте. Детей было не так уж и много, ибо дети здесь были не желанны и трудно было их воспитывать, многие дети просто рано умирали, ибо призванные работать в раннем возрасте не всегда справлялись с нагрузками. Два ребенка в семье было большой редкостью, а три, так это уж вообще феномен. Поскольку в нашей семье было три ребенка, то все не нас смотрели искоса и все нас недолюбливали, мою мать часто называли ведьмой, и обвиняли ее в том что она вступила в сговор с Дьяволом. Не знаю почему со стороны других жителей к нам было такое отношение, возможно, просто завидовали что в нашей семье из детей никто не умер, а возможно им просто нужен был объект для ненависти, я не знаю, мне трудно судить.

И вот когда зал церкви наполнился, и полицейские закрыли входные ворота, а сами зашли внутрь, на трибуну взошел священник, одетый в черный балахон, его длинная борода такого же смоляного черного цвета, как и его одежда, свисала до живота. И тут мертвая тишина была нарушена лаем собаки, которую один из стерегших нас полицейских держал на поводке. Но тут же собака получила удар дубинкой по ребрам и умолкла.

Священник оглядел нас всех и сухим голосом, в котором одновременно сочетались презрение и чувство собственного превосходства, начал свою речь:

— Бог, вас любит! Вы дети бога, и должны выполнять его законы, законы написанные для людей. Помните, вера в бога — это еще не все, главное служение нашему Императору — божьему помазаннику на земле. Вся власть от бога, и служа Императору, вы служите богу! Все, те кто смиренно служат при жизни, после смерти войдут в рай и получит царствие небесное! Конечно если не поддастся искушению Дьявола! А есть тут среди нас те, которых Дьявол искушает!

И тут священник посмотрел на меня.

— Номер тринадцать В, выйди сюда.

А вот так меня зовут, тринадцать В, это мой номер, а В, это маркировка квартал где я живу. Мою мать зовут 16 В, отца 34 В, двух братьев 14 и 16 В. И как только священник призвал меня выйти я ощутил леденящий душу страх, и продолжал сидеть на месте и смотреть на него.

— Что же ты сидишь? Бог тебя вызывает, подойти! Или Дьявол тебе дороже Бога?

При слове Дьявол все прихожане церкви тут же бросили свои злобные, полные ненависти взгляды в мою сторону, казалось в их душах было столько ненависти, что, прикажи им, и они тут же разорвали бы меня на части. И тут я услышал шепот моей матери:

— Сынок, выходи, иначе будет хуже.

Я в нерешительности встал, и начал пробираться к кафедре священника. Как только я проходил мимо сидящих людей, я видел их полные ненависти глаза. Тут кто то и сидящих рабочих меня толкнул, я чуть было не упал, но пошел дальше, кто-то плюнул в меня, кто пожелал мне смерти. Везде и повсюду я слышал слова обращенные в мой адрес: «чтоб ты сдох, дитя Дьявола» «гореть тебе в аду». Мне было страшно в то время, очень страшно, я не понимал за что все меня так ненавидят, но шел вперед. И как только я подошел к кафедре священника, он посмотрел на меня и голосом полным ненависти спросил:

— Веруешь ли ты в Бога?

— Верую, — ответил я.

— Лжешь скотина, дьявольское отродие! — взревел священник и тут же отвесил мне пощечину, да так сильно что я упал на пол, и от страха и обиды из глаз моих потекли слезы.

— У тебя два балла штрафа, ты плохо, работал, а значит в тебя Дьявол! — заорал на меня священник.

— Нет, простите меня! — слезно взмолился я, — я не смог выполнить норму на работе, потому что плохо себя чувствовал, простите меня, умоляю.

Но священнику было наплевать на мои мольбы. Он простер руки вверх и закричал обращаясь к толпе людей сидящих в церкви:

— Что мы сделаем с этим Дьявольским ребенком?

— Накажем! Накажем! Наказать его! — раздались кровожадные крики с мест.

— Полиция! — призвал священник полицейского стерегшего выход из церкви.

Полицейский, держа на коротком поводке собаку подошел ко мне. Я в страхе замер.

— Двадцать ударов! — закричал священник.

Толпа одобрительно взвыла. Полицейский занес надо мной дубинку и со всей силы ударил меня по спине.

— Раз, — закричала толпа рабочих.

Я вскрикнул от боли. И тут на меня лежачего обрушился второй удар, который пришелся прямо по затылку.

— Два, — закричала толпа.

Я поднес руки к голове, пытаясь закрыться. Третий удар пришелся мне по почкам. Четвертый снова по спине. Все перед моими глазами поплыло, я старался лишь не потерять над собой контроль и закрывать голову руками. Далее я уже почти ничего не чувствовал, лишь помню, как в тумане, словно приглушенные через толстую стену боли, крики:

— Десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать.

После этого я потерял сознание. Очнулся я от толчка чьей-то ноги в бок, я открыл глаза и посмотрел вверх. Надо мной стоял священник и двое полицейских.

— Живой, собака, — процедил священник сквозь зубы, — а ну давай вставай и убирайся отсюда!

После это он пнул меня в живот, да сильно, что к горлу подступил приступ тошноты. Я собрал все свои силы чтобы встать, но ребра у меня болели, и голова кружилась, и казалось ноги и руки меня не слушались. Я напряг мышцы но ничего не получилось. И тут я мгновенно вспомнил, что бывает с теми, кто не встает. Страх дал мне силы, и вновь собравшись, я кое-как опершись руками о мраморный пол, поднялся на ноги и заковылял прочь. Меня качало из стороны в сторону, перед глазами стоял туман. Оглядевшись по сторонам я увидел, что церковь пуста, никого не было кроме моей семьи. Они все сидели на своих местах, застыв в ужасе боясь шевельнутся.

— Заберите это ваше отродье домой, — заорал священник.

Ко мне спешно подошел отец и взвалив мою руку ему на плечо, поддерживая меня помог мне шагать к выходу. За моей спиной залаяла полицейская собака, но тут же ее лай оборвал голос полицейского, приказавшей ей молчать.

— Поторапливайтесь, — закричал священник, — скоро придет следующая смена прихожан.

Мы с отцом ускорили шаг. Два моих брата поспешили за нами. Домой дойти мне удалось с большим трудом, я почти не мог идти, спина болела, а ноги не слушались. Но так или иначе мы добрались. Обессиленный я зашел в нашу комнату и лег к себе на кровать. Стянув с себя мою рабочую рубашку я увидел что со спины она вся пропитана кровью.

— Вот видишь, что ты наделал, — сказал мне отец, — из за тебя мы получили штрафные баллы и теперь вся наша семья, в под ударом.

— Да, от тебя одни проблемы, — сказал мой старший брат, с упреком.

Мне нечего было ответить, я стиснул от боли зубы и повернулся лицом к стене. Из рассеченной кожи на моей спине кажется все еще продолжала течь кровь.

— Нужно, обработать тебе рану, — сказала моя мать, — не засыпай пока.

Она подошла, к небольшому шкафчику стоящему у входа, и достала оттуда тряпку, затем порвала ее на несколько длинных полосок, изготовила некоторое подобие бинтов, затем подошла к большой железной фляге, где у нас хранилась вода и смочила тряпку. После этого мать подошла ко мне и протерла мне раны водой, а затем сделал мне перевязку. Бинты сидели так неудобно, опоясывая меня, кажется мешали дышать, и при каждом вздохе терлись об раны. Но через несколько минут я привык. И теперь вот так вот лежа на кровати, смотря на стену я чувствовал за своей спиной недовольные взгляды. Да комната то у нас была небольшая, да и наши то кровати стояли почти впритык, на кирпичных стенах висели четыре иконы, из мебели был только деревянный шкаф, в котором хранилась наша одежда. Вот и все. Вот так тут жили все. Был день, и скоро должен был быть обед. Обедом в выходной день нас кормили довольно просто. В определенное время к каждому дому подъезжала продовольственная машина, затем мы подходили к машине с железными мисками, в миски нам наливали еду. Двое полицейских приставленные к каждому дому следили за порядком. Вначале пищу получали живущие на первом этаже барака, а после к машине с едой выходили жители второго этажа. Поскольку мы жили на первом этаже, то мы были в очереди первые. Спустя некоторое время послышался гудок машины, подъехавшей к нашему подъезду — это означало что настало время кормёжку. Моя миска для еды стояла под кроватью. Я, перевернулся на кровати и начал предпринимать движения, чтобы до нее дотянуться. Но это было не просто, все мое тело болело от страшных ударов, во рту я чувствовал привкус крови. Но как бы тяжело мне не было, я должен был выйти за едой сам, никому из жильцов не разрешалось получать еду за кого-то другого, каждый должен был выйти сам. Не получить еду тут означало страшную беду, без еды можно было ослабнуть, и не выполнить норму производства на работе, а это штрафные баллы, а впоследствии и возможная смерть. Превозмогая боль, я потянулся за миской, нащупав ее рукой под кроватью, я потянул ее к себе. Миска было довольно старая и помятая со всех краев, не помню сколько лет она уже мне служила, довольно долго. Миски для еды тут тоже значили много, потерять миску было нельзя, потому что новую выдадут лишь по прошествии некоего времени, а если миски нет, то порцию еды будут наливать в руки. Тут все было строго, очень строго, и вся эта строгость очень походила на самые жуткие издевательства, как мне уже казалось в то время, хоть я еще не понимал кто я, и где нахожусь, но что-то внутри меня давало толчок к тому чтобы сказать себе, что все что здесь происходит не правильно. Взяв миску в руки, я встал с кровати и заковылял к выходу из нашей комнаты. Два моих брата уже вышли.

— Тык как сможешь идти? — спросила у меня мать.

— Да, наверное, — ответил я более или менее спокойным голосом.

Отец подошел ко мне и закинув мою левую руки себе за плечи помог мне передвигаться, поддерживая меня и передвигаясь со мной к выходу мелкими шагами. Когда мы вышли из нашей комнаты, я увидел всех соседей стремящихся к машине за едой. На меня все бросали недовольные взгляды. Несколько рабочих, прошедших около меня, презрительно плюнули мне под ноги. Мы с отцом вышли из подъезда барака и встали в очередь у машины. Полицейские с собаками стояли у дверей багажного контейнера машины, и следили за порядком. Два моих брата уже подошли к машине, и им в миску наливали вязкую похлебку. Когда они получили еду, они побежали обратно в нашу комнату. А перед нами с отцом стояло человек десять, поэтому надо было еще немного подождать, но мне уже очень сильно хотелось есть, а запах пшеничной похлебки будоражил мой голодный желудок. За нами с отцом в очереди стояла мать, и тоже смиренно держала в руке миску дожидаясь своей очереди. Рабочий который стоял перед нами держал за руку своего сына десятилетнего сына, который постоянно вертелся и кричал. И тут они обернулись и рабочий, которого звали 45 В, сказал обратившись ко мне с отцом:

— Вы одержимы Дьяволом, вся ваша семейка не верит в бога, вы грязные люди! — сказав это он засмеялся.

— Нехристи! — закричал его сын.

Другие рабочие стоявшие в очереди обернулись, услышав его слова и презрительно посмотрели на нас. Кто-то из детей стоящих впереди подобрал с земли камень и кинул в меня, попав мне в живот.

— Молись богу, нехристь! — закричал он, а после этого все люди в очереди надо мно засмеялись диким хохотом.

— Семейка грешников! — сказал кто-то из рабочих смотря на нас.

— Да им бы только грешить, а работать они не хотят, бездельники! — сказал кто-то другой.

В этот момент мне стало очень страшно, я почувствовал себя слабым и беззащитным и мне страшно захотелось убежать из этого страшного места, от этих злых людей, убежать куда-нибудь далеко-далеко, в другую страну, в другой мир.

Постепенно подошла наша очередь. Мы подошли к заднему багажнику машины, в котором стоял человек, наливавший всем еду в миски. Сначала еду налили в миску моего отца, затем я протянул свою, работник машины, сидевший в грузовом отсеке опустил поварешку в котел с едой и налил мне похлебку. Но как только похлебку налили мне в миску, кто-то стоящий сбоку сильно меня толкнул, и не удержавшись на ногах я упал на землю, разлив свою порцию еды.

— Ах, ах, ах, ха-ха, — послышался дружный смех рабочих и из детей, стоявших в очереди.

— Это бог тебя наказывает за то что ты грешник! — крикнул кто-то из очереди, и тут же все одобрительно засмеялись.

Тут кто-то крикнул моей матери, стоящей за мной:

— Грешница! Ты воспитала ребенка грешника! Вся ваша семейка грешников! — и тут же в толпе послышались одобрительные возгласы.

А полицейские стояли молча по бокам грузового отсека машины и за всем наблюдали, и казалось им не было дела до происходящего. Я поднялся на ноги, взял с пола миску и снова протянул ее рабочему наливавшему еду.

— Уходи! — закричал он, — ты пролил свою порцию, поднимай с земли если хочешь!

Но похлебка вся растеклась и перемешалась с грязью, поэтому собрать ее обратно в миску не было возможным.

— Давай проходи быстрее, не задерживай очередь! — заорал на меня полицейский.

Я вышел из очереди и стал ждать пока отец и мать получат свою порцию. Разумеется я знал что они поделятся со мной похлебкой. После того как они получили еду, мы все вместе отправились обратно в комнату, там сидели два моих брата, которые уже доели свою порцию еды и собирались пойти на улицу погулять.

— Мы на улицу, — сказал мой старший брат.

— Хорошо! — сказал отец.

Я сел на кровать. Отец и мать отлили мне в миску часть своей похлебки и я принялся есть, ложек тут не было, поэтому похлебку пили прямо из краев миски. После того как я закончил есть и немного подавил чувство голода, уставший и обессиленный, подавляемый грустью и отчаянием я лег на кровать и уснул.

Вот что значило получить два штрафных балла, я не думаю, что мне стоит объяснять, почему семь штрафных баллов было равносильно смертному приговору. Скажу лишь, что многих из тех, кто набирал много баллов забивали на улицах их же соседи по дому. Унижать и угнетать штрафников-грешников было единственным развлечением рабочих в выходные дни. Никого не мучила после этого совесть, ведь священник разрешал устраивать расправу над одержимыми дьяволом, и людям это даже нравилось. Служить богу, вот была всеобщая задача, только служа богу, и смиренно работая на Правителя можно было спастись. Всех кто служит богу, и является праведником — бог спасет, ведь бог нас любит. А тех кто отступит от правил бога — бог сурово покарает.

Рабочие дни текли тихо и размеренно. Утром люди выходили на работы, тридцать минут в течение рабочего дня давалось на обед, обедали в общих столовых, затем снова возвращались на работу, после рабочего дня людей заводили в столовую и снова кормили. После этого все отпускали домой. Приход на работу строго контролировался путем регистрации электронного кода на браслете. Поэтому не придти на работу было не возможно.

Я вместе с моими двумя братьями работал на картонной фабрике, мы делали коробки. Работа скажу я не самая тяжелая, здесь в основном работали дети, это уже позже, по наступлении восемнадцати лет, детей переводили на тяжелые отрасли производства, в цеха и на заводы. А тут проходило наше детство. Сидишь целый день у конвейера, по которому направлены картонные пласты, затем берешь эти пласты с конвейера и собираешь из них коробку, в течение каждого часа проходит контролер и забирает собранные коробки, которые ты складываешь возле себя, и ставит в рапорте норму выработки. Вокруг тебя тоже сидят дети разных возрастов и работают, никто ни с кем не разговаривает, каждый погружен в свои мысли. На серых стенах нашего цеха, всегда висят иконы и портрет Императора. С утра коротаешь время тем, что ожидаешь обеда. Как только я делал коробку и клал ее возле себя, я поднимал свой взор на иконы и молил бога о прощении моих грехов — так велел делать священник. Затем когда ко мне на конвейере подъезжали следующие картонные части коробки, я снова принимался за работу. Обычно к обеду ноги мои полностью затекали и невыносимо болели, поэтому поход в столовую воспринимался как великое облегчение. Затем после того как обед заканчивался все снова шли за свои рабочие станки. Ежесекундно со стены на нас смотрел Правитель, вернее его огромный портрет. Священник говорил, что правитель наместник бога, и тоже путем божественной силы за всеми нами наблюдает. Хоть по воскресеньям священник уверял что Правитель нас всех любит и думает о благе каждого, мне его взгляд почему-то добрым не казался, хоть я в молитвах и обращался к святому правителю, как велел священник, и молил его простить мою грешную душу, меня всегда почему то пугали его глаза, они были какими-то пустыми и в них читалось что-то вроде отвращения. Хотя тогда в детстве я еще даже не знал такого слова, но уже даже тогда, инстинктивно чувствовал в правителе что-то не доброе, хотя я и гнал от себя прочь эти мысли, поскольку считал их греховными. Ведь правитель на земле исполняет волю бога, а значит он тоже как и бог, нас всех любит, а все сомнительные мысли священник называл греховными, поэтому чтобы спасти свою душу и попасть в рай, я гнал от себя все сомнения прочь, и молил бога простить меня, за то что я осмелился сомневаться. Когда рабочий день подходил к концу, и мы должны были идти в столовую чтобы поесть, все станки выключались, и в зал заходили помощники священника — настоятели. А это значило что наступало время вечерней молитвы. Все мы выходили из-за наши рабочих станков и становились на колени. Настоятели читали молитву, а все мы должны были за ними повторять в унисон. Надо сказать что настоятели были одеты схожем образом со священником, такой же балахон черного цвета, но что их отличало, так это то что бороды у настоятелей были короче чем у священника. Молитва проходила под неустанным контролем полицейских, все мы должны были стоять на коленях, и держать спины прямо. Все те, кто сутулились во время молитвы, или допускали какие-либо посторонние движения, тут же получали удар дубинкой по спине. В молитве мы обычно благодарили бога за еду, и за то что он дает нам возможность служением искупить свои грехи. После того как молитва заканчивалась, нас вели в столовую, там кормили, а после этого отпускали домой. Вот и весь рабочий день. После такого рабочего дня, когда я приходил домой, сил ни на что не оставалось, конечно хотелось и погулять, побродить по кварталу, но как правило такая роскошь выпадала нам только в выходной день, а в будни, когда приходишь домой, то сил с трудом хватает на то чтобы добраться до кровати. Следующий день тянется точно также. Вот и вся жизнь рабочих в рабочем квартале.

Временами вот так вот идешь с работы, смотришь на небо, затянутое серой дымкой и думаешь: «а что же есть за нашим рабочим кварталом, как там живут люди за горизонтом», да и надо признаться что я даже не знал насколько большой наш квартал, что там и говорить, я не знал ничего на счет того насколько большой или маленький этот мир. Вот так и думал, что эти бараки, переплетающиеся с заводами, тянутся и тянутся уходя за горизонт и опоясывают собой землю, а где-то там далеко сидит Правитель, который все знает и все видит, ведь именно этому нас учили, и за всем наблюдает. А еще выше, где-то на небе сидит бог, который нас всех любит и ставит на земле своих правителей, которые помогают нам искупать грехи работой, а еще я думал, что бог с нами разговаривает через священников, которые называли себя гласом божьим. Примерно так я думал о мире, и даже боялся сомневаться ведь это было грешно. За сомнения в боге и его справедливости и всеобщей любви можно было попасть а ад и обречь себя на вечные муки. Какой сейчас год я не знал, да и особо не думал о времени и датах, тогда для меня дат и все временное разграничение у меня укладывалось в понятие рабочего дня и семи дней в недели. Что было в прошлом я тоже не знал, я думал что всегда так было, что существовали рабочие кварталы, где люди работали, а за порядком следил бог. Возможно я бы и прожил так всю свою жизнь, но примерно через месяц после того как меня избили в церкви в жизни моей произошли изменения.

В Воскресное утро к нам в комнату ворвались полицейские, с ними был какой-то человек в белом халате, украшенном красным крестом. Примерно такие халаты носили медики, к которым нас водили в лазарет, когда кто-то заболевал. Но этот отличался от наших медиков, потому что крест был гораздо больших размеров и был вышит не на рукаве, а проходил вдоль всего халата, да и к тому же мне его лицо не было знакомо. Полицейский подошел к моей кровати и еще сонного схватил меня за руки и подтащил к себе. Я невольно вскрикнул. Полицейский отвел меня к человеку похожему на медика, который начал пристально на меня смотреть. Вначале он осмотрел мои руки, затем приказал мне открыть рот и посмотрел на мои зубы. Затем то же самое сделали с двумя моими братьями. Родители уже проснулись и в испуге смотрели на происходящее.

— Этих двух возьмем, — сказал медик полицейским, указывая на меня и на моего старшего брата, — кажется они вполне здоровы и подойдут нам.

Далее нам с братом было приказано одеваться. Когда отец спросил куда нас ведут, то тот час же получил ударом приклада дробовика в живот. Я понял что дело не шуточное, но страха не было, ведь я знал что за всем наблюдает бог, который хочет нам только добра. Когда мы с братом оделись, полицейские вывели на во двор, во дворе нас уже ждала черная полицейская машина, окна которой были закрыты металлическими решетками. Двое полицейских сели на передние сиденья, а нас вместе с медиком посадили на заднее. Я никогда раньше не ездил в полицейской машине, поэтому если бы не грубое обращение, то происходящее я бы вполне мог воспринять как приключение, или что-то увлекательное. Но интуиция подсказывала мне что тут происходит что-то не доброе. Полицейский, сидящий впереди надавил на педаль газа и машина тронулась с места. Мы поехали вдоль рабочих кварталов. Я смотрел из окна машины на бараки в которых жили люди, и на трубы заводов, громоздящиеся на заднем фоне. После того как мы проехали картонную фабрику где я работал, я был весьма поглощен любопытством, потому что никогда раньше в жизни я не заходил дальше этого места. Мы проехали несколько кварталов однообразных трущоб, далее выехали на асфальтированную дорогу, и машина уже поехала быстрее. Я с заднего сиденья смотрел в лобовое стекло, и вот вдоль дороги с по которой мы ехали трущобы закончились и дорога начала подниматься на возвышенность, вдоль которой были железные перегородки, посмотрев в боковое стекло я увидел что мы заехали на мост. Под мостом проходила железная дорога, делящаяся на несколько веток и уходящая куда-то вдаль. Под самым мостом вдоль одной из веток стояли поездные контейнеры, в которое люди загружали какие-то ящики. А по бокам железной дороги росли деревья. Скорее даже не деревья, а целый лес, раньше я никогда не видел столько деревьев в своей жизни, и эти деревьях уходили далеко, далеко за горизонт. Тогда я был немного шокирован красотой увиденного. Съехав с моста, мы некоторое время ехали вдоль леса, а затем подъехали тоже к кварталу в котором располагались здания, но это были не трущобы. Эти здания были пятиэтажными и были более ухоженными и чистыми, да и рабочих я тут не видел, из зданий выходили полицейские и люди в серых костюмах. Подъехав к одному из этих зданий полицейская машина остановилась. Полицейские вышли, затем медик открыл дверь и тоже покинул машину. Один из полицейских направился в здание и через некоторое время вернулся, после этого он открыл нам с братом дверь и приказал выходить из машины и следовать за ним. Он завел на в здание, на входе в здание был пропускной пункт, через который мы прошли и оказались в длинном коридоре, освещаемом кварцевыми лампами. Нас повели в самый дальний угол. В дальнем углу располагался кабинет, около которого были расставлены скамейки, на скамейках сидели такие же дети, как мы, на их лицах я прочел страх. Мы сели и на скамейку и стали ждать. Всего тут находилось около двадцати детей, и никто не знал что происходит. И тут дверь кабинета открылась, и полицейские завели туда двух детей, которые сидели ближе всего к двери. Через несколько минут дети вышли и под надзором полицейского их повели к выходу. На шее у них я заметил металлические ошейники. Скоро подошла и моя с братом очередь. Нас завели в довольно просторный кабинет, где находилось несколько сотрудников, одетых в белые халаты. Один из них провел сканером сначала по моему браслету, а потом по браслету моего брата, затем сел рядом с компьютером и начал на нем что-то печатать.

— Вытяни руку, — вдруг скомандовал сотрудник.

Я протянул руку. Сотрудник оглядел мой браслет, после чего взял со стола, сканер уже несколько других, более крупных размеров и провел им по моему браслету. После этого браслет расстегнулся. Он снял с меня браслет и отнес его в другой кабинет, после этого таким же образом браслет сняли с моего брата.

— Зови следующих, — сказал медицинский сотрудник полицейскому.

Полицейский вывел нас из кабинета. И повел по коридору к выходу, в то время как его напарник заводил в кабинет двух других детей. Все происходящее меня сильно пугало, но я боялся спросить что происходит, потому что знал, что за любой вопрос я получу удар либо дубинкой, либо прикладом дробовика. Нас вывели вод двор здания, во дворе уже стояли дети в ошейниках, построенные в колонну по двое.

— Стройтесь, — приказал нам полицейский.

И мы с братом встали в колонну плечом к плечу. Далее из здания тоже выходили дети и строились за нами. Когда все двадцать человек были построены в колонну, впереди колонны встал полицейский и приказал строем идти за ним. Другой полицейский замыкал колонну и бдительным взором следил за тем, чтобы никто не убежал. Но мысли о побеге или малейшем неподчинении ни у кого не было, все были скованы страхом, который действует на людей лучше любых железных оков. Нас вели вдоль серых зданий, затем мы вышли на дорогу и пошли вдоль нее. И вот впереди я увидел огромный бетонный забор, высотой наверное метра два, вверху на заборе извиваясь кругами висела колючая проволока. И этот забор опоясывал весь квартал в котором мы находились и дальше уходил за горизонт вдоль домов и построек, видимо весь наш квартал был охвачен этим забором. Мы шли к железным дверям, около которых стоял пропускной пункт в виде железной будки с пластиковым стеклом, внутри этой будки сидел охранник. По бокам железных ворот стояли две сторожевые вышки на которых стояли полицейские с винтовками в руках. Когда мы подошли к воротам, полицейский на сторожевом посту нажал на кнопку, и ворота со скрипом и громыханием начали открываться. Я думал что за воротами будет очередной рабочий квартал, но нет, перед мои взором открылась глухая степь, с редко посаженными деревьями, дорога по которой мы шли уходила куда-то вдаль за горизонт, где виднелся лес и большие ничего. За воротами стояла огромная черная машина, похожая на грузовик, задняя часть машины имела форму контейнера, для перевозки грузов, двери контейнера были открыты. Около машины нас уже жали полицейские, но их одежда немного отличалась от той которую мне приходилось видеть. Их черный комбинезон был по бокам украшен двумя синими полосками и ткань комбинезона была сделана не из тряпичного материала, а из более плотного синтетического, который немного поблескивал на свету. На их лицах также были одеты респираторы, в форме масок, полностью закрывающих лицо.

— Принимайте груз! — сказал полицейский, идущий во главе колонны.

— Давай пихай их в отсек! — сказал полицейский дежуривший около машины.

— Заходите, заходите! — закричали полицейский сопровождающие нас.

И нас принялись заводить в грузовой отсек. Все покорно принимали свою неведомую участь. Грузовой отсек машины как раз был рассчитан на двадцать человек, по бокам были пластиковые скамейки на которые можно было сесть. Когда нас всех завели внутрь, дверь контейнера захлопнулась и внутри стало тускло, свет проникал внутрь лишь через вентиляционные щели, которые располагались по бокам контейнера, если прислониться к ним лицом, то через эти щели можно было смотреть.

Машина тронулась с места, и мы поехали по дороге, первый час езды я не отрывал глаз от вентиляционных щелей, для того чтобы обозревать окрестности, но все что я видел это пустырь, где лишь изредка располагались рощи деревьев. Кое-где в дали из-за деревьев виднелись разрушенные фабрики и заводы, а также пятиэтажные дома, которые уже были давным давно заброшены, некоторые из них представляли из себя просто руины без стен и крыш, а некоторые уже наполовину просели в землю. Но по мере того как мы отъезжали от рабочего поселка, где я жил, архитектурные постройки появлялись все реже и реже, а вот лес стал густеть. Примерно часа через три мы уже ехали по местности, которая представляла собой чистый лес, состоящий в основном из хвойных деревьев, хотя изредка попадались рощи из берез и тополей. И вот, среди всего этого монотонного пейзажа, я увидел картину которая меня удивила: одно место вдоль которого мы проезжали было просто полностью выжжено, вместо травы была черная земля, и лишь кое-где валялись обгоревшие высохшие деревья. А по середине этого выжженного пустыря стоял ржавый танк вся передняя часть которого была сильно искорежена, а башня, танка была оторвана и валялась около него. Это зрелище меня тогда сильно поразило, я никогда в жизни не видел столь больших машин непонятной формы. Я не знал что здесь произошло, но холодный мороз смерти пронесся по моей коже.

Чем дальше мы отъезжали, тем светлее становилось небо, я никогда раньше не видел такого синего неба — я просто был поражен. И солнце стало светить гораздо ярче, хоть я и смотрел через вентиляционную щель, но можно сказать что я первый раз в жизни увидел солнце. То что я видел раньше было скорее походе на какое-то размытое пятно, святившее через серое небо. Я был этому сильно удивлен, странные новые чувства заполонили мое сердце, и мне впервые показалось, что тот мир, который мы видели вовсе не является миром, вернее мир не такой какой нам его показывали и есть тут что-то большее, чем просто рабочие кварталы и заводы. И вот тут мне впервые стало страшно, по настоящему страшно, мой рассудок был охвачен необъятной тьмой. Впервые в жизни я увидел, что то что мы знали все, не совсем правда, а правду то от нас скрывали, о том что есть солнце, что есть леса, что есть что-то другое за тем кварталом где мы работали. Нам не о чем просто не рассказывали, кроме того что мы должны работать на заводах и молиться богу. Страх медленной дрожью пополз по моему телу, шипящими змеями проникая в душу. Меня начал мучить вопрос, что если нам не говорили правду о мире, то как я могу теперь верить этим людям, и что самое страшно, так это «куда же нас все-таки везут». Я оглядел детей сидящих около меня, но похоже никто из них не задавался подобным вопросом, все привыкли безропотно подчиняться. Я пихнул локтем своего брата, который кажется задремал:

— Послушай шестнадцатый, — говорю я, — куда нас везут?

— Я не знаю, — ответил смиренно брат, — я даже не хочу об этом думать, лучше сиди тихо, пока от тебя не начались проблемы.

Я замолчал. И тут отвлекшись от тревожных мыслей я поймал себя на том, что меня мучает жажда и голод, ведь с самого утра м ничего не ели. Солнце медленно заходило за горизонт, начинало темнеть, моя тревога нарастала. По наступлению сумерек, когда солнце уже зашло за горизонт, машина остановилась. Заднюю дверь фургона открыли двое полицейских, полицейские пристально смотрели на нас, крепко сжимая в руках дробовики.

— Эй, кому надо отлить выйти, быстрее! Выйдите на обочину трассы, но чтобы мы вас видели, попытаетесь бежать — пристрелим!

Я почувствовал, что действительной мой мочевой пузырь разрывается. Выйдя из фургона я подошел к обочине трассы и отливал, вдыхая свежий и столь необычный воздух. Поразительно, но воздух был совершенно другой, без примеси краски и бензина. Я чувствовал на себе пристальных взор полицейского держащего дробовик и наблюдающего за всеми нами. Около кабины машины я послышал металлическое громыхание. Это второй полицейский достал из кабины машины канистру с водой и наливал воду в алюминиевую кастрюлю.

— Эй вы, пейте! — обратился он к детям.

Все подбежали к кастрюле с водой и по очереди начали пить воду. Я подбежал в числе первых, поэтому и напился раньше остальных. И вот утолив жажду я немного отошел от общей куче, сделав несколько шагов в сторону обочины и стал смотреть на травяное поле, с иссохшей травой, пролегающее вдоль трасы по которой мы ехали, и на небольшую рощу редких деревьев, располагающуюся сразу же за полем. И тут вдруг не смотря на то что было уже довольно темно, и роща деревьев, была на довольно далеком расстоянии от трассы, я увидел как из лесной рощи вышло несколько человеческих фигур, около семи, и они направились в нашу сторону. И шли он как то странно, немного прихрамывая и качаясь из стороны в сторону. Я молча смотрел на них в изумленном оцепенении. Я не мог понять откуда в этом глухом лесу люди. А группа людей, все неуклонно направлялась к нам. Чем ближе они подходили, тем отчетливее я видел их запачканные и истлевшие одежды и лохматые волосы, это меня очень сильно насторожило, и более всего было странно то, что они шли молча, шли одинаково, все как один. И вот подойдя к нам на расстояние около двухсот метров, они побежали. И при беге их нескоординированные движения стали еще более явными, когда они бежали их как буд-то бы раскачивало из стороны в сторону, но при этом они бежали довольно быстро. Я быстро подбежал к машине и дернул рукой за комбинезон одного из полицейских, который уже заносил канистру с водой в кабину машины. Полицейский резко оттолкнул меня рукой. Так сильно, что я упал на асфальт. Он даже не обратил на меня внимания, и посмотрел на меня охваченного ужасом, и лежащего на асфальте, только когда положил в кабину машины канистру и захлопнул дверь.

— Чего тебе?! — раздраженно спросил он смотря на меня.

Я ничего не ответил, но только показал пальцем в сторону бегущих на нас людей.

Полицейский повернул свою голову и тут же в его глазах я увидел ужас.

— Шатуны… — вначале еле слышно прошептал он, а потом закричал громче, обращаясь к своему напарнику: «Шатуныыыы!»

Его напарник стоял, впереди кабины машины, затем развернул голову и, увидев бегущих людей, мгновенно среагировал, взяв в руки дробовик, который висел у него за спиной, он прицелился в толпу подбегающих к нам людей и сделал два выстрела. Но как ни странно эффекта выстрелы не произвели, казалось, что бегущие даже никак не отреагировали на заряд дроби, выпущенной в них.

— Быстро в машину! — закричал на нас другой полицейский, затем взял дробовик в две руки, и словно палкой начал теснить ничего не понимающих, остолбеневших детей в кузов фургона.

— Поторапливайтесь! — кричал он.

Я тут же поднялся и побежал в кузов машины, забежав я сел на свое место и стал смотреть в вентиляционную щель. Слышались выстрелы дробовика, но люди подбегали к нам все ближе и ближе. Когда последний ребенок залез в машину и за нами закрылась дверь, бегущие были уже около автомобильной трассы. Я уже мог их отчетливо видеть. А зрелище это было не из приятных, скорее даже ужасных. И вот когда полицейский, загоняющий нас в кузов, фургона, забежал в кабину и закрыл за собой дверь, и уже кажется даже нажал на педаль газа, один из этих людей все таки успел добежать до фургона и с разбега врезаться прямо в ту часть, где располагались щели через которые я смотрел. И можно сказать, что на секунду мы оказались с ним лицом к лицу. Я непроизвольно вскрикнул и отдернул голову от смотровых щелей. Машина тронулась. И уже кажется мы несколько минут были в пути, но я никак не мог придти в себя. Это лицо… оно казалось не живым: под глазами были синие отеки, кожа была желтоватого оттенка, местами разлагалась и некоторых местах отслаивалась от черепа, а глаза были пустыми, но в то же время зловещими, и мне показалось что он смотрел прямо на меня, и как буд-то бы проник взглядом в мою душу. С одной стороны он был как бы мертвый, но с другой стороны разумен, и мне показалось, что смотрел он именно на меня, бежал ко мне, и когда наши глаза встретились через вентиляционное отверстие, я почувствовал, что он хочет меня съесть. Просто он так смотрел на меня, так хладнокровно, так равнодушно, но в то же время, как на что-то принадлежащее ему. Мне стало очень жутко. Я потерял не то чтобы дар речи, я потерял дар мыслить, все поплыло перед моими глазами, затем начало мутнеть, и я сам не помню как это произошло, но я отключился. Очнулся я только утром, оказалось, я спал прямо под своим местом для сидения. Я оглянулся и попытался собраться с мыслями, припоминая, что же было вчера. «Что это было? Сон, наваждение» — спрашивал я себя. Я помнил жутких людей выбежавших из леса, но тут же поймал себя на мысли что это был сон. «Да, конечно разумеется сон, что же еще это могло быть», — утешил я себя. Я поднялся на ноги, и огляделся. В фургоне, кто-то из детей спал, кто-то сидел на своих сиденьях и смотрел в вентиляционные щели. Я тоже повернул голову, чтобы прислониться к щели для обзора, но тут дикий, кричащих холодный ужас пробрался в мое сердце и уже готов был разорвать его на части — на месте моей обзорной щели была большая вмятина, от удара головой. И тут то я в мельчайших подробностях вспомнил это обезображенное лицо, которое я вчера увидел, этого полуживого шатающегося человека, набросившегося на меня. Вот тут то мне стало совсем не по себе. Я не знал что думать, не знал чего ждать — фургон просто ехал в неведомую даль, унося нас всех в пугающую неизвестность.