Час ИКС и другие истории Усть-Сыровска. Повесть, рассказы, посты

Олег Аникиенко

Третья книга рассказов о жителях небольшого северного городка Усть – Сыровска. Русская глубинка… Здесь нет ни вампиров, ни властелинов колец. Есть связи между людьми, когда тесные, когда едва заметны… Мистика сплетена с социалкой… Поймет ли читатель вибрации обычного горожанина? Хочется верить…

Бунт хранителя

К православному Рождеству, нынче модному празднику, а заодно к юбилею Российской Федерации, в музее Усть-Сыровска открывали художественную выставку. Мудрить с анонсом не стали, заготовив плакаты с большой надписью «Нам 30 лет!» На них, под трехцветными буквами, проступали контуры Кремля, танки с самолетами, а также березки с крестами и куполами. Внизу, серой полоской, изображался народ в массе, — без лиц, с мутными кляксами — головами.

Строить выставку руководство решило из творений певцов родного края. Им отдали узкий зал, убрав с подставок колбы с земноводными. В фойе разместили местных городских художников. А в большой выставочный зал пригласили московского портретиста — миллионера. При своей ученой деятельности, музей, по новым законам, обязан был зарабатывать. И на модного художника цену на билеты повысили.

Развешивать картины и фотографии позвали Глеба Ивановича, пожилого хранителя музея и молодого грузчика по прозвищу Вольтер. Оба подрабатывали оформительством, а хранитель еще трудился слесарем, ремонтируя музейные унитазы.

Работали несколько дней. Развеска процесс невеселый. Залы высокие, стремянки качаются, а узелки на веревках не должны быть заметны. И, главное, постоянные переделки. Музейный художник укажет так, завотделом — этак, а у замдиректора свое видение. К вечеру ноги дрожат, под глазами — круги, как тут не выпить!

Привезли и ящики с картинами московской знаменитости. Агент художника суетится, расставил полотна у стены, как требует концепция, заказал нужную высоту… Глеб Иванович обошел зал, разглядывая картины. Такого видеть не доводилось. Портреты большие, техника искусная, но — кто здесь, на картинах? Известные политики, бизнесмены, поп — идолы… Льстивая мазня. И все, как будто, из средневековья.

Правитель государства — в костюме короля на троне, министры — в шубах баронов, патриарх и шоу-крикуны в доспехах с пушистыми прибамбасами. Смотреть противно…

И еще эти кошки и псы. На больших картинах царили существа — уроды: до шеи они были людьми, а выше — морды животных. Женщины, как полагается, с кошачьими ушками, а мужики — овчары, бульдоги… И все так тщательно выписано, волосок к волоску.

Глеб Иванович, скрипя сердцем, развесил вождей правительства, а к барбосам так и не притронулся, — отвратно. Его напарник Вольтер, тощий «эзотерик», как он себя называл, развесил остальной зверинец.

— Мне пофиг, Иваныч! Смотри, чтоб ровно было. Рамы дорогие…

— Ты из другой земли. А я — прежний, внутри имею…

— И что? Смотреть не будут? Валом пойдут… Даже купят за 50 тысяч…

— То и оно… — мрачно сказал старый хранитель и ушел в зал местных художников. Там хотя бы речные пейзажи и городские дворы угадывались.

Здесь ему вызвался помогать молодой художник Веня, спортивного вида, с бородкой и приветливым взглядом. Он быстро освоил задачу и вязал петли быстрей, чем опытный Глеб Иванович.

Они разговорились. Оказалось, работы Вени тоже прошли отбор. Вот только место для них подобрали неважное, у двери туалета. На трех небольших акварелях художника боролись отчаяние суицидника и желание выстоять, жить. Серо-коричневая гамма, вороны на дереве без листьев, а выступающий острый сук приглашал к самоубийству. И заходящее солнце за горизонт пустыря…

— Твои картинки? — удивился Глеб Иванович. — Тоска! Похоже на психа. Ты ж — веселый…

— Это ранняя… депрессуха, — пояснил Веня. — Я тогда закончил колледж. Жил впроголодь. Работал в школе… А хотелось денег, квартиру, семью… И — творить. Словом, конфликт мечтаний и возможностей…

— Выходит, выкарабкался?

— Трудно не потерять веру… Справился. Помогли природа, спорт… Появились и другие пейзажи… светлые. Но хочу попрощаться с собой бывшим. Сейчас на трех работах. Пишу на дежурстве…

— Не обидно у туалета?

— Чего уж…. Тут старики выставляются впервые… Успею.

— Мужик! Держи кардан…

Во время развески молодой художник рассказывал о своих планах. Он хотел писать лица людей и смотрел на Глеба Ивановича, как на модель для портрета. Лик музейного слесаря привлекал его выражением народа в эпоху олигархов и торжества потребительства…

На открытие выставки Веня не пришел, отсыпался после смены. В малом зале теснились художники, скрывая на лицах свое счастье воодушевления. Они благодарили устроителей, досталось похвал и развесчикам картин. Как водится, появились выпившие. Но по совету Глеба Ивановича из зала заранее убрали стекло, а на окна мастер навесил деревянные решетки. От большого зала отгородились высокими шторами и посадили в проход кассиршу.

Внезапно в музей ворвались социальные активисты с самодельными надписями на фанерках. Они выступали против московского мусора на северной земле. Один из них воззвал: — «Российская Федерация — незаконна! Вот документы, доказывающие обман!» Но художники, будучи подшофе, вели себя мирно и обещали прочесть листовки. Пошумев еще немного, активисты ушли.

Затем, в зале заметили потного Деда Мороза. Видимо, кто-то спутал Рождество с новогодним празднеством. Но гостю были рады и спрашивали про Снегурку. Торжество продолжалось…

Через неделю в город приехал и модный портретист. Деловой, в иностранной одежде с богатым воротником. Шарфом прикрывал шейные морщины. Походил он, скорей, на плешивого ловеласа. Было морозно, и художник успел согреться конъячком…

К тому времени веревки, удерживающие рамы, растянулись, и строй картин нарушился. Живописца сопровождало начальство музея. Вызвали из подвальной слесарки Глеба Ивановича.

— Ты вешал? — сказал, не глядя на хранителя, художник. — Поправь линию. И смени местами две картины, — он небрежно прочертил зигзаг в воздухе двумя вытянутыми пальцами.

Делегация уже отвернулась, когда Глеб Иванович выдавил ей в спину: — Нет! Не сменю.

— Что? — повернулся к нему художник. — Почему?

— Переставлять не буду. Порядок установил ваш агент. И работу приняли все комиссии. Дело закончено…

— Верно. Но я автор выставки. Вижу несовершенства… В чем проблема?

— Проблем нет, — Глеб Иванович, волнуясь, старался говорить медленно, твердым голосом. — Выставка не только ваша, мы все трудились, — художники, рабочие… А что вы придумали — так стремянка в коридоре, под лестницей. Сами поправьте…

— Глеб Иванович! — краснея, сказала директор. — Переставьте картины, как нужно художнику. И зайдите ко мне…

— Отчего не зайти? А трогать картины не стану…

— Уважаемый,… — сказал, глядя на него с интересом художник. — Я не приказываю, прошу. Общее видение меняется… — от света, от высоты зала…

— А в чем смысл? Что изменится при перестановке этих… собак?

— То есть? — начал заводиться художник. — Ты понимаешь смысл в искусстве? Больше меня? Займись своим делом!

— А где оно, искусство? Думаешь, мы болваны? Съедим? Ну, облизал олигархов, — понятно. А зачем людям морды ящеров? Прославиться?

— Не тебе судить! Рассуждаешь… Ты кто, вообще? Узлы вяжи!

— Я не сужу. Выражаю мнение. Как зритель в книге отзывов, — сорвался хранитель. — А руки не испачкаю… Павлин!

— Прекратить! — закричала директор. — Позовите Володю!

— Болен! — съязвил бунтовщик. — Заразился… От этих картин всем дурно…

— Глеб Иванович! — вмешалась зам директора. — Вы опытный работник, мы вас ценим. Зачем конфликты? Принесите стремянку, вместе поправим…

— Под лестницей! — предательски дрогнул голос музейщика. — Пусть принесет! Зачем вы гнетесь? Кто он? Художник? Пустой! Вместо совести — деньги. Мы — культура, а показываем это… — Грех!

Наступила пауза. Все нервно дышали, соображая как поступить. Слесарь — хранитель стоял непривычно упрямо, как молодой бык перед боем.

— Хватит! Вы — уволены! — выдохнула директор. — Завтра придет Володя, и мы поправим картины. Простите за инцидент…

— Кадры у вас…

И тут к Глебу Ивановичу впервые в жизни спустился ангел красноречия. Тихий голос его зазвенел силой правды интеллигента — трудящегося.

— Вы, госпожа, меня уволите. Двадцать лет я работал на музей, чистил вам унитазы, менял прокладки, строил выставки… Я получал копейки и грамоты, и даже принял кактус на юбилей. И вот за этот пустяк вы меня выбрасываете. Перед пенсией… Не я тут должен бороться. Вы сами. Вы!

Кажется, Глебу Ивановичу попала в глаз соринка. Он прослезился и резко вытер его рабочей рукой. На мгновение показалось, будто солнечный свет, падающий из-за спины хранителя, окружил его голову светлым ободком. И будто от фигуры старика отделился эфемерный двойник, поднимаясь к окну. Там, на сплетении оконного переплета, призрак трагически распластался, поражая присутствующих.

И лишь когда Глеб Иванович, не выдержав, вышел прочь, — светлая тень сошла с креста и растаяла к солнцу, что едва просвечивало сквозь прохладное январское небо.