Ошибка молодости. С хорошими людьми происходит хорошее. Роман

Оксана Кожемяко

Как известно, пути Господни неисповедимы.Европу лихорадит. Война за австрийское наследство 1740—1748 годов захватит даже Россию. Судьба свела молодых людей из разных концов Земли нечаемым образом и круто изменила мирное течение жизни. Ввергла их в водоворот потрясающих событий и преподнесла невероятные сюрпризы! Приключения, непредсказуемые перевоплощения, нежданная любовь, противостояние грозному безжалостному пирату на Эгейском и Ионическом морях, охота за сокровищами и курьёзные ситуации!

Глава 3

На станцию добрались уже затемно. Смотритель сказал, что лошадей поменяет утром. Барин Дмитрий Павлович был в ярости, и опять-таки попало Петьке. До Петербурга еще шестьсот восемьдесят верст, а сил уже терпеть не находилось.

Парень сверкнул злобным взглядом. «Недолго осталось, увалень. Сейчас бы я сбежал, так ведь поймают, выпорют и в Сибирь. Не видать мне Кронштадта тогда, как своих ушей».

Натерпелся Петька за свои двадцать два года. Емельян Захарович хозяин был не свирепый, конечно, но провинностей с рук не спускал. На конюшне пороли крестьян люто. Но Емельян-то Захарович не так страшен. Как барин он был суровый, но справедливый, никогда в сердцах не наказывал, всегда разбирался. А вот сестрица его Елизавета Захаровна, та стерва невозможная. Сколько девок она велела запороть, как показалось ей, что «строят глазки» ее сыночку. Любительница охоты и борзых, заставляла молодых крестьянских матерей вскармливать грудью щенков. Тех, кто противился — под кнут.

На беду Петькину, воспылала вожделением к нему барыня-волочайка². Виду Елизавета Захаровна слыла восхитительного: серые с поволокой глаза ее томно взирали из-под густых ресниц, алые губы манили порочной пухлостью, арбузные груди выпирали из декольте робы³ пышной сдобой.

Петька-цыган, до поры худой чумазый мальчишка, стал входить в возраст. Сложением своим — чистый Аполлон, черты лица его восхищали мужественной гармонией, от взгляда Петькиных черных глаз по коже струились ручейки теплой истомы. Елизавета Захаровна, грозная помещица, «поплыла». Одним жарким июльским днем не пошла она подремать в тени, знала, что на реке Петька-цыган купает лошадей. Юноша выводил своего любимца, рыжего дончака, на берег, похлопывая жеребца по мокрой сильной шее и целуя его в морду, сам как есть, как в момент Сотворения. Нагнулся было за портками своими да рубахой, увидел перед носом шелковую юбку. Петька выпрямился, прикрыв срам руками.

— Что же ты, Петенька, бегаешь-то от меня? — улыбалась барыня, наматывая на руку Петькину одежду. — Второго дня же послала Фимку, сказать, что приду к тебе на сеновал, как стемнеет. А тебя не застала. Как же так?

— Простите, Елизавета Захаровна, — потупился Петька, от досады заходили желваки, — работы много было, умаялся, заснул в деннике⁴.

Елизавета Захаровна по лисьи прошла вокруг Петьки, «лапая» его взглядом:

— Ладный ты какой, Петенька, ох, ладный! — барыня подошла к нему вплотную, запустила пятерню в Петькину шевелюру. Наслаждаясь густотой его черных кудрей, нежно взлохматила их. — Неужто я тебе не по нраву?

Петька промолчал. Слишком приторна, бесстыдна! Его замутило.

Вдруг голос Елизаветы Захаровны потерял вкрадчивость, пальцы ее больно дернули юношу за волосы:

— Смотри, холоп, с огнем играешь! Придёшь сегодня ко мне в опочивальню! Да, помойся, конюшней от тебя разит! — барыня бросила одежду в лицо Петьки.

Вечерело, в окне спальни барыни зазывно горела свеча, а милый друг не шел. Сидел горе-любовник на берегу реки, в раздражении и досаде швырял камушки в воду. Не пошел Петька, и подписал себе приговор на немилость господскую. Что бы ни сделал, всегда был в виноватых. Вся спина исполосована от ударов батогами да кнутом.

А однажды приехала с визитом подруга Елизаветы Захаровны, помещица вдова Евдокия Ильинична Дурнова. Дебелая да рябая. Как увидела она ладного дворового паренька, так и заходила ее мощная грудь от волнения скверного. Отослала на ночь барыня в злорадстве челядинца в опочивальню Дурновой, да только непьющий Петька набрался самогону и валялся на конюшне в беспамятстве. Всыпали ему тогда сто плетей, после чего метался в горячке он в господском госпитале неделю.

Емельян Захарович, тот охоч был до девок и устраивал он в бане по субботам вроде античных развлечений. Баню он выстроил под стать римских терм, где желал он видеть сцены из жизни древних императоров. Петро для него был незаменим с его знанием латинского языка, (гувернеры-то учили Митюнушку, но, как всегда, вместо барского сыночка науку познал его слуга). Вот в одну из таких суббот и лишился Петька невинности.

Помимо совместных шалостей, нашел барин в молодце и незаменимого помощника в делах корабельных. Вместо племянника, на которого Емельян Захарович возлагал надежды, стал ему опорой холоп Петька-цыган.

Емельян Захарович в глубине души ценил смышленыша, даже думал дать парню вольную, да все как-то недосуг было. Так и остался до сего дня Петька крепостным при молодом барине.

***

В трактире на постоялом дворе кроме барина со слугой никого не было. Дмитрий заправлялся жареной свининой и пивом. Тучный немец, хозяин трактира, только и успевал подносить кувшины с пенным напитком.

— Вам бы остановиться, Дмитрий Павлович, — произнес Петька с ненавистью, — опять животом маяться будете.

— Молчи, дурак, — вытирая жирные алые губы, рявкнул Митюнушка, — учить меня будешь?

Петька горько хмыкнул. Опять всю ночь с ним возиться!

В трактир зашли новые посетители. Мужчина средних лет, плотного сложения, обстукивал с ботфорт грязь. Он держал в одной руке треуголку, а другой расстегивал тяжелый дорожный плащ. С ним была девушка лет восемнадцати. Она метнула быстрый взгляд на Петьку и его барина. Петька тоже посмотрел на нее и сразу отметил про себя, что серые глаза у девушки под красиво изогнутыми черными бровями, внешними уголками поддернутые к вискам. Ее черты не отличались гармоничностью. Нос — картошечкой, губы полные и немного бледные, обветренные. Девушка сняла капюшон плаща и на высокую грудь ее упала толстая коса цвета миндаля.

Когда новые посетители уселись за стол, хозяин трактира подошел к ним. Они что-то заказали и продолжили беседу, которая была прервана перед входом в заведение.

Петька ловил себя на желании вновь посмотреть на девушку. Она улыбалась мужчине за столом, показывая ровные белые зубки. При взгляде на нее, в Петькиной душе будто бы загорался теплый огонек. Эта пара создавала впечатление непонятного доселе ему душевного уюта, чистоты и доброты. Ему безумно захотелось подойти к ним, но перед ним чавкал Дмитрий Павлович, требуя к себе внимания. Петьке стало стыдно. Стыдно за свое холопское положение, за своего барина и даже за этот грязный трактир. Он опустил глаза, и первый раз в жизни ему захотелось заплакать.

Барин, икая, тяжело поднялся из-за стола.

— Будешь спать на конюшне, — зевнул Дмитрий Павлович, — да не забудь насчет лошадей распорядиться.

После того как барин улегся спать, Петька вышел на воздух. Он поднял глаза к небу и тяжело вздохнул.

— Воображаю, каково это, быть в неволе у такого барина, — он услышал приятный женский голос справа.

Девушка стояла в нескольких шагах от него и тоже смотрела на звездное небо.

— Уж лучше не воображать, — ответил ей Петька.

Незнакомка без страха подошла к нему и, к его удивлению, протянула ему руку.

— Меня зовут Ксения Егоровна, — она улыбнулась на его нескрываемое замешательство. — А вас как?

— Петь…, Петром, — проронил он, все еще не придя в себя.

— А по отчеству?

— Алексеевичем, — ответил совсем растерявшийся Петька. И вдруг он спохватился. — А вас батюшка не заругает, за то, что вы с холопом разговариваете?

Ксения Егоровна засмеялась. У нее был звонкий заразительный смех.

— Бросьте, Петр Алексеевич, вы же все понимаете. — Девушка посмотрела на него, и улыбка исчезла с ее уст. — Батюшка считает, что рабство — ужасное явление, бесчеловечное и отвратительное.

— А у вашего батюшки много душ? — буркнул Петька.

Ксения Егоровна покачала головой:

— У нас нет крепостных. У нас слуги свободные, получающие жалованье.

— Вот как! А кто же ваш батюшка, Ксения Егоровна?

— Егор Иванович Давыдов, он архитектор и механик. Мы возвращаемся из Смоленска. Там у батюшки был заказ. Мы едем в Санкт-Петербург. В Университете ему предложили место.

Действительно, эта маленькая семья как будто была из другой жизни. Петька промолчал и опять посмотрел на звезды.

— А ведь вы образованный человек, Петр Алексеевич! — лукаво произнесла Ксения Егоровна. — Хотя вы пытаетесь это скрыть.

— А толку-то в том образовании! Скорби больше! — вздохнул Петька.

— Не грустите, Петр Алексеевич! — девушка улыбнулась. — Мне кажется, что у вас все будет хорошо. Вот увидите!

Петька не знал, что сказать. С ним никто и никогда не вел таких бесед. Разве только, что дядька Степан его гладил по голове, вздыхал да молился.

— Я слышал, что смотритель вам лошадей не дает, — ему захотелось сделать для этих людей что-нибудь доброе, — вы можете ехать с нами. Нам же по пути. Завтра я поговорю с барином.

— Благодарю вас! Как здорово! Ведь батюшка очень торопится! — Ксения Егоровна сияла. — Я обещаю, что у вас все будет замечательно, Петр Алексеевич! С хорошими людьми должно происходить хорошее!

Девушка пожала руку Петру.

— Ксенюшка, — услышали молодые люди, — спать пора!

— Уже иду, — откликнулась Ксения Егоровна.

Через полчаса, на конюшне, Петька, зарывшись в сено, уже начинал засыпать. Мрачные мысли отпустили его. Перед глазами стояло милое лицо Ксении Егоровны, а в душе звучал ее заливистый, как колокольчик смех.

Примечания

2

Волочайка — распутница, блудница, мессалина, потаскунья, потаскуха, шлюха; растлительница.

3

Роба — В течение большей части XVIII века, вплоть до 1790—х годов, женщины высших сословий носили преимущественно широкие платья (робы) с пышными юбками на фижмах. Крой, отделка, качество ткани, цвет и рисунок различались в зависимости от обеспеченности и социального статуса дамы, а также модных тенденций конкретного периода. Существовали два основных типа платья — закрытое и распашное; которые, в свою очередь, существовали в разных фасонах и вариациях.

4

Денник — отдельное просторное стойло для крупного домашнего скота, чаще — для верховых лошадей в конюшне.