Сказка про наследство. Главы 16-20

Озем, 2022

Еще никому не удавалось прожить жизнь с чистого листа и избавить себя и своих наследников от груза прошлого. Только не надо стенать, что ноша неподъемна. Дружно взяли бревнышко и понесли! Удачи! Содержит нецензурную брань.

Глава семнадцатая

*

Растеряв после нелепого происшествия на Негоди большую часть кортежа, Сатаровский автомобиль (уже в единственном числе) въехал в городок и, оставив позади себя ж/д станцию и элеватор, свернул на скромную Кашкукскую улочку (кажется, она называлась Коммунальная), затем выбрался на Проспект космонавтов и подкатил к дому номер 28. Адрес известной гостиницы «Мара». Здесь Audi припарковался в кармане перед центральным входом. Господин Сатаров выглянул в окно. И тут же выдвинул нижнюю губу на верхнюю, выразив капризную гримаску. Что же предлагалось для критичного осмотра высокопоставленному гостю?

Прежде всего, сама гостиница. Типовое двухэтажное кирпичное здание доперестроичного периода. Без украшательств на фасаде (даже лоджия, через которую недавно в гостиницу проник злоумышленник в черном, располагалась с тыльной стороны). Суровый окружающий пейзаж. В непосредственной близости убогие бараки, крашенные последний раз еще в СССР. Что там было? Баклаборатория, склад химикатов, слесарная мастерская. За исключением филиала Россельхознадзора по Кортубинской области со свежим ремонтом. Приятное соседство! И много цветущей зелени — сплошь в синих гроздьях. Дальше — через два дома по Проспекту — под бетонным мостом журчала Кляна. И под этим самым мостом прятались от преследователей ворпаней Рванов с Петькой (как в анекдоте Чапаев с Петькой). Опять же на мосту до крови порезали нос не причастному к ночному гостиничному взлому Тулузе. Причастен уголовник был к другим делам.

Капризная гримаска не сходила с лица олигарха. Вот в таком месте Г.П. Сатаров совсем не собирался поселиться ни на ночь, ни на день, ни даже на час. НЕ СОБИРАЛСЯ!!..

— Пап, это что? Куда нас завезли? — спросил Генрихов наследник.

— А я тебя предупреждал! — озвучил конец своей раздраженной мысли олигарх. — Оставался бы в Кортубине. Нет, понес же черт… Что здесь? Пристанище, где, надеюсь, не придется…

Гостиница готова к высочайшему визиту. Прежних обитателей беспардонно вышвырнули на улицу — вернее, они гордые, сами ушли. Директорша и братья Клобы. Логично. Они превратили Мару в свою резиденцию, для чего избавились от обыкновенных постояльцев. А раз из Кортубина пожаловало главное начальство в холдинге (господин Сатаров), то сейчас место освобождалось для него.

Добро пожаловать. Здесь комфортно. Просторный холл с ресепшен, бар, кухня, помещения для обслуги и охраны, прачечная. Всюду евроремонт. Для надежности цифровые замки, новые кабели коммуникации, сигнальные датчики. Высокий кирпичный забор, обмотанный поверху проволокой (только не успели пустить ток по периметру ограждения). И лучший начальник службы безопасности на свете — толстяк Поворотов. Именно он торчал перед гостиничными дверями.

Кажется, нас встречают…

Мужчина выдающихся габаритов. Мощный столб — прямой, без изгибов. Унылая внешность совка (или типичного тылка — здесь все так выглядят). Короткая стрижка — волосы словно подрублены спереди до середины лба и сзади в аккурат до места, где кончается голова и начинается шея (должен быть затылочный бугор, а у Поворотова совсем без перехода). Традиционная стрижка «под горшок». Двубортный костюм на необъятной фигуре. Льстивая улыбка на картофелеподобном лице. Для господина Сатарова улыбалось все — бородавки, мясистый нос, серые веки, причмокивающие губы. Вдобавок Поворотов старательно горбился, чтобы не возвышаться на голову над олигархом. Сатаровская порода не низкая, но ведь не под два метра ростом. Каким-то образом Поворотову удавалось занять приниженное положение — прям согласно Табеля о рангах. Воспроизведение стародавнего правила: подчиненный перед лицом начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство. Генрих Сатаров, конечно, не царь Петр Первый — лишь олигарх, но что это меняло? Издавна повелось, что в России не любят «зело умных».

Впечатление о человеке складывается в немалой степени от его внешнего вида. Применительно к Поворотову это очень и очень немалая степень. И не только впечатление, но и самая суть. Давно открыт закон о переходе количества в качество (и форма влияет на содержание). В Поворотове — в таком чрезмерном в физическом плане человеке — все должно быть чрезмерно. Чувства, мысли, притязания. Смешно надеяться, что этот гигант (ну, не мысли же?) и отец (не демократии, а пятерых детей) удовлетворится окладом мелкого начальника. Да, мелкого! В славные советские времена не было на ТыМЗ службы безопасности, да и охранников, как таковых, тоже не было. На проходной сидели бабки вахтерши и инвалиды вахтеры в форменных куртках — ими командовал Поворотовский предшественник. И ведь как-то обходились! Государственная собственность свята и неприкосновенна. Если работник уже ничего не мог в цехе, силы отдал и даже пострадал (травмировался на производстве), то досиживал на вахте, обеспечивая пропускной режим. Одна слава, что охрана — в форме и при исполнении. Зато теперь рулят профессионалы Поворотов и Ко. У них все схвачено. Непонятно тогда, зачем бросились исполнять (защищать имущество холдинга) братья Клобы? если на заводе имеются классные специалисты. Поворотов назывался главой СБ — новый титул и новые колоссальные возможности. Совесть ничуть не тревожила его — пятерых детей надо подымать! Точка Ф. Цукова по приему металлолома в Малыхани функционировала бесперебойно, однако напоследок дала сбой — начальник коммерческого отдела ТыМЗ В. Пятнашков очутился слабым звеном. Но Поворотов что-нибудь придумает! Голь на выдумки хитра. Почему голь? Если сравнивать с масштабами АО Наше Железо, то бизнес с тылвинским железом ничтожно мал.

Поворотов, как и 100% жителей Утылвы, был совком. И он же — показательный пример того, как тылок (совок) преуспел в постсовковых условиях. Есть же чудеса на свете! Все правильно, у автора только маленький вопрос — почему преуспел начальник СБ, а не глава техотдела В. Имбрякин и его сотрудник К. Кулыйкин, не главный механик Ю. Анютин, не мастер травильного отделения в литейке М. Пятнашков и другие? Их гораздо больше. Они что, менее нужны и менее эффективны? для завода, для тылвинского общества. Имбрякин помер, Килька спился, а Юрий Демидович Анютин сейчас фактически обеспечивает безопасность работ по демонтажу цехового оборудования. Даже яркая звезда среди молодых менеджеров ТыМЗ Витька Пятнашков не выдержал и сошел с дистанции. А Поворотов делал свое дело — рыл и рыл, загребал и немало обогатился! Не работает принцип — везет тому, кто везет. Везет тому, кто едет!

Поворотов никогда не был легковесным везунчиком. Не был ярким, креативным — современным лидером с соответствующим удостоверением. Не умел красиво говорить, пускать пыль в глаза. Даже не провинциал — тылок, как есть. Чисто совковые ухватки и внешний облик — бородавки, мясистый нос, костюм-парашют (совсем не итальянский). Не такой ловкий и обаятельный. Вот сейчас перед олигархом Поворотов улыбался чрезмерно радушно — его лицевые мускулы напряжены. Губы растянуты, открыв два ряда зубов — крепко стиснутых, с двух сторон (сверху и снизу) коронки. Это не белоснежный оскал ворпаней. Но зубы-то наличествуют. И помимо зубов и звериной хватки еще и ум, проницательность, чутье. А с виду Поворотов смахивает на грубого неповоротливого хуторянина (из Бузаковки или Сафрина?). Точно не из наследственной аристократии Утылвы — не из Чиросвиев или Щаповых. Тупарь тупарем — прям ментальный и отчасти физический сородич Сыродя — только Сыродь худой и длинный, а у Поворотова и вширь, и ввысь разрослось. В нашей истории Поворотов всегда фигурирует сам по себе (как и Сыродь). Не общей толпе — не в дружных рядах. Подчинялся непосредственно директорше. Тянулся перед ней в струнку (в струнище), ел директоршу преданными глазами, готов по первому Варвариному слову в лепешку расшибиться. Это же какая лепешка выйдет! Да, и че он на башне-то не расшибся? флаг собственноручно не содрал. Явился утречком и не настаивал. Мудро не раздражал тылков.

— Колоритный дядька, — хмыкнул Дэн.

— Пожалуйста, помолчи, — отрезал олигарх.

— Многоуважаемый Генрих Прович! — начал Поворотов с преувеличенным энтузиазмом. Его голос прозвучал громоподобно.

Сатаров даже на миг оглох. Память отозвалась смешком из глубокого детства (читала маленькому Герке мама Вера Васильевна). Сыновний смешок тихонько вторил.

Глубокоуважаемый Вагоноуважатый!

Во что бы то ни стало

Мне надо выходить…

А надо ли? Надо покидать салон Audi? Чтобы подобно Максиму Елгокову вывалиться из окна бабылидиной квартиры наружу — в незнакомый чудесатый мир. Тем более с олигархом чудили тоньше — его никто не выталкивал. Это господин Сатаров приехал вытолкнуть целую Утылву на обочину жизни.

— Ну, хоть не в степи нас высадили, как нашу охрану. Вы кто? Начальник какого именно отдела? Я уже со счета сбился…

— Я — Поворотов.

Генрих запнулся, а Дэн аж присвистнул.

— Пап, так это же… не совсем бред, получается… Утопленник с Негоди про Поворотова говорил… Выходит, не врал. Есть такой Поворотов, который… — строгий отцовский взгляд остановил сына.

— Ждали вас раньше. Были уведомлены о часе выезда из центра. Но вы должны уже давно приехать…

— Задержка из-за дурацкого инциндента. С утопленником — пардон, с купальщиком. На водоеме при въезде в город. Не существенно… Меня сложно поразить. Купание служит здоровью. Но в том виде, в каком это было подано — особенно, если готовилось заранее… Не смешно. И я не смеюсь! А вы?

Поворотов не нашелся, что ответить.

— Улыбаетесь? Стоите тут со счастливым видом. Наглость! Все у вас хорошо?.. Ну, нет — так нет. А я не за этим приехал! — Генрих внутренне распалялся. — И не пробуйте мне лапшу на уши навесить! Я не столь легковерен как мой брат. Брат, а не племянник…

Глыба в двубортном костюме шевельнулась. Поворотов заподозрил — что-то пошло не так. Зря он улыбается. Лучше надеть на лицо серьезную мину.

— Ишь, личины-то меняете. Не подойдет та — возьмете другую… Ладно. Это присказка — не сказка, сказка будет впереди… Где исполнительный директор? Почему вы один явились?

— Варвара Ядизовна отсутствует по уважительной причине.

— Уважительной? То есть, по семейным обстоятельствам? Видели мы ее обстоятельство. Оно сбилось с правильного пути — с дороги к казахской границе… Понятно, что нравы сейчас вольные — семья все равно семья даже без штампа в паспорте. И любовник уже вполне себе гражданский муж. И обстоятельства семейные… Варвара вольна поступать, как ей хочется. Хотя кажется, ее… друг — просто друг — очень, очень болен…

Обыкновенно Генрих дипломатично избегал резких высказываний (положение олигарха обязывает!), но сейчас создалось впечатление, что само наличие у Варвары любовника задевало его. Дэн навострил уши. У Поворотова опять рот пополз; хотя тут же возникла трудность, какое выражение придать — озадаченности, сарказма, скабрезности — чтобы попасть в унисон с олигархом..

— Кроме директора есть еще кто? Она что, у вас одна работает? Остальные с ума сходят? Так запросто подумать…

— Господа Клобы тоже… заняты. Работают. Или работали — теперь, очевидно, на больничном. Безвинно пострадали. Способнейшие молодые люди. Можем охарактеризовать их исключительно с положительной стороны…

— Один такой рыжий брат плюнул — заплевал нам все стекла. Способности выше среднего. Контингент тут у вас… Что хорошего сообщите о начальнике коммерческого отдела? — снова Генрих про Пятнашкова (любовника директорши) — вот дался ему Витька!

— Про него?.. Ближайший соратник Варвары Ядизовны. Она выдвигает перспективные кадры. Поощряет, наставляет… Пятнашков — самый молодой в руководстве завода. Он положителен, усерден…

— Ясно. Столько бумаг накопил — моря не хватит, чтобы утопить и утопиться… Не то, что вашей Негоди… И сдается мне, у этого перспективного кадра перспектива ясная… А остальные?

— Что — остальные? — Поворотов ожидал подвоха.

— Ну, все остальные. Слухами земля полнится. В Кортубине говорят — и у губернатора тоже. В газеты попало. У вас тут собрание было? По поводу?

— Точно так. Было. В заводоуправлении. На злобу дня. Все чин по чину. Собрались и практически единогласно решили поддержать руководство завода в его нелегком деле борьбы с мировым кризисом. В его лице поддержали и руководство холдинга. Всегда рады. Тылки — ответственные граждане.

— Вы идиот, Поворотов? Или притворяетесь идиотом? — вскипел Генрих

— Я стараюсь… То есть, я совершенно искренне…

— Вот и проверим. У меня сведения из надежного источника (прямо из Негоди), что вы пилите станки. Завод принадлежит холдингу! Это как из чужой квартиры мебель распродавать. Пятнашков сказал, что вы — главный вор.

— Я?!! — картофелина возмущенно пыхнула. — Меня очернили! И кто говорит? Витька говорит! Вы в бумаги его гляньте — в черную папочку — все он визировал. На вывоз. На каждом листе, в каждой ведомости красуется виза начальника коммерческого отдела! Моей подписи нигде нет! Не пойман — не вор. А я не вор! Зато Витька пытался компрометирующие сведения про себя изъять, но много осталось — на статью в особо крупных размерах хватит.

— Как трогательно вы друг на дружку спихиваете. Но ловчее у вас выходит. Потому, что ваш менеджер свихнулся. Просто и без затей. Очевидно, он много работал. А вы прохлаждаетесь!

— Я давно подозревал. И вел он себя… Каждый вечер в кабинете запирался — что там делал? Работал?! Фальшивые ведомости стряпал! чтобы свои аферы с металлом скрыть.

— У меня голова болит, Поворотов. От всех вас. Перегрелся на солнце на вашей Негоди… Не ведаю, как здесь, а у меня время строго ограничено. Зря, что ли, скатался? Слышите, Поворотов? Плохо, очень плохо… Чем мне предложите заняться в вашем городишке? Чтобы с пользой, с результатом… Все вместе купаться на Негодь пойдем в жарынь! — Генрих обвел взглядом габариты начальника СБ, хотел съязвить насчет купальных плавок, но не стал.

— Я не виноват. Чтобы за всех отвечать… — пробубнил Поворотов. — Не могу знать про госпожу Пятилетову. Несомненно у нее причины… Что предложить? Со своей стороны могу предложить, как реагировать…

— Да! Как? Чтобы удовлетворило серьезных людей, включая губернатора.

— Сделаем! Проверено не раз. Соберем собрание. В том самом зале в управе — там полы уже вымыли. Вы выступите перед народом, успокоите… Вздрючите, как следует! и кого следует…

— На черта мне кого-то успокаивать или вздрючивать? Это к официальным властям. Их прерогатива. Я — деловой человек. Не барин. Это как? вот приедет барин, барин нас рассудит… А вот не так! Пережитки у вас! Когда поймете, что на работе надо эффективно работать — больше ничего. Не вселенские проблемы решать, а заниматься вот тем, что у вас под носом — в частности, кривошипными ножницами. Может, и не пришлось бы завод прикрывать… а раньше свою безалаберность! Дохозяйничались! У вас тут круговая порука. Воровство процветает. Сейчас не СССР, когда ни одно госпредприятие не могло разориться. И холдинг — не союзное министерство — не бездонная бочка, откуда черпать… Рынок — это сейчас данность — возможности и ответственность. Плохо ли, хорошо — но вот так…

— Мы понимаем… И голосовали за нынешнего президента…

— Зачем тогда ваша свистопляска? Скандалы, митинги и флаг над башней?.. Кстати, какая башня? где? И флаг до сих пор висит? Ну, вы даете… Бездельники! Где флаг, я спрашиваю? Отсюда не видно… Синяя дымка наверху витает…

— Присмотритесь. Там флаг. На своем месте.

— Это вон виднеется? Махонький штырек и над ним?.. Да как же умудрились повесить-то? Не с вертолета же… Чудеса! И ради вот этого?.. Я еще приехал. Во попал!.. — олигарх приготовил цветистую фразу, но его словно хлопнули по губам. Мягкой белой пушистой лапой.

Харе, Генрих! Стоп, сын красного директора и внук землекопа-рекордсмена. Не заходи за красные флажки. Тем более, на башне не флажок — красное знамя. Недавно что-то значило. Для твоего отца и деда. И не что-то, а ВСЕ! Знамя олицетворяло эпоху, в которой они жили и свято верили. Нельзя безнаказанно отрицать и оскорблять веру, а прочими достижениями пользоваться (например, комбинатом). Нельзя повторить. Слышали ведь современный самонадеянный лозунг? можем повторить! Увы, не можем. Без своей веры. Без эдакой чудесатой вещи, которая превращает штырек с красной тряпкой в красное знамя.

Вот как это было — чудо материализовалось. Не где-нибудь — даже не в сказочном Пятигорье, а в Кортубине. В изданной в СССР книжке «Цена жизни и стали» (автор А.Г. Порываев) описан запуск первой домны на КМК уже после войны.

Собрались на торжественный митинг. Исторический момент. Важная веха в героическом труде. Завершен колоссальный объем земляных работ, вырыт котлован. В фундамент новой мощной доменной печи уложена прорва кубометров бетона, смонтированы тысячи тонн металлических конструкций и технологического оборудования. Под землей проложены сотни километров электрокабелей, трубопроводов — сотворенный людьми подземный лабиринт не уступал сказочному лабиринту Пятигорья. Все делалось с опережением и без того жестких графиков. На пределе — нет, за пределами возможностей, человеческих сил — за пределами чуда. Под палящим солнцем, проливным дождем, снегом.

Теперь на митинг пришли участники гигантской стройки. Землекопы, бетонщики, монтажники, теплостроевцы, доменщики. Простые рабочие, техники и инженеры. Коммунисты — в первых рядах. И все были счастливы! Тысячи людей сгрудились на площадке. Бурными аплодисментами встретили команду:

Победителям соревнования — бригадиру бетонщиков Прову Сатарову, старшему газовщику Василию Тубаеву, доменщику Семену Щапову — поднять над домной красное знамя! Ура, товарищи! — по лесенкам наверх поднялись знаменосцы, развернули красное полотнище — символ трудового подвига строителей КМК. Всех строителей — и тех, кто стоял и смотрел на домну и знамя, и тех, кого уже не было.

Кому повезло дожить? Старый тучный Иннокентий Елгоков не мог стоять на больных ногах — сидел на специальной скамье. С ним дочь Юлия — молодой инженер металловед. На митинг организованной колонной пришли учащиеся школы-семилетки и техникума. Делегация учителей во главе с Генрихом Шульце. Среди молодежи был взрослый парень Игнат Щапов. Молодые и старые улыбающиеся лица.

Но в группе начальства КМК не звучал уверенный голос первого директора стройки Иван Глайзера (а ведь он был уверен, что комбинат построит). И с зажигательной речью выступал не первый комсомольский вожак Александр Анютин, а по счету даже не второй и не третий его последователь. Аристарх Кортубин успел покинуть пост партийного руководителя области, и хоть еще жил тогда, но тяжело болел и на людях не показывался.

Тем не менее, тогда — зримо или не зримо — собрались ВСЕ. Все предки героев нашей истории: Сатаровы, Пивых, Елгоковы, Тубаевы, Анютины, Глаз-Глайзер, Щаповы, Порываевы и др. Они там были! В их числе главный чекист — рослый, черноволосый майор Решов. Начальник ИТЛ №9. Наш Гранит (ну, хоть чуточку он стал НАШИМ?).

Люди в толпе — такие разные — одинаково восторженно смотрели, как красное знамя поднимали на домну. Пели Интернационал. Многие плакали.

В книге «Цена жизни и стали» можно прочитать такой достоверный эпизод про первую домну и красное знамя — про штырек с красной тряпкой. Эпизод из отвергнутого прошлого.

Ну, это лишь отступление. Вся наша история состоит из пространных отступлений. И автор прилагаем максимум усилий, чтобы не отступить от главного. Что же главное сейчас? При воцарившейся в Утылве неразберихе у нас с вами заканчивается пространство для маневра — для замалчиваний, казуистики, обмана и самодовольства. Предстоит серьезное столкновение. Сыродь пообещал туманно (это он сделал уступку), что столкнуться придется не с превосходящими силами — т.е. будет сражение, а не побоище. Хороший шанс, но это не мы его заслужили — нам подарок от поколения с красным знаменем. Какая сказочная щедрость! Опять же благодаря ему — прошлому поколению — автор тоже получил шанс пообещать, что все закончится хорошо. Для Утылвы. Для всех нас.

Нынешнее отступление от реального действа закончено. Мир снова вернулся в обыденные рамки. Или нет? или это уже невозможно? Ох, что-то тревожно на душе, и сердце колотится…

Сердца стук и треск полатей —

Чем страшней, тем чудесатей.

Вот как это понимать? Генрих стоял перед входом в гостиницу Мара. Его окружала реальность — серый асфальт, беленые бордюры, кусты с синими гроздьями. В гостиничных оконных проемах обычные стекла в пластиковых рамах (не дивьи зеркала). Красное солнце выплыло перед Генрихом, слепя ему в глаза. И окажись рядом белый кот — его тень не смогла бы покрыть гостиницу. Нормально. Или?.. Разумеется, Генрих не знал — рады ему здесь или не рады. Но испытывал некоторое неудобство. Хорошо хоть не удушье, как тогда, перед угрозой покушения на Негоди (а таблеток под рукой не было). За ним никто не следил из окон — не дрогнула ни одна штора. Известно, что коты — чувствительные и даже мистические животные. Несомненно, Кефирчик бы почувствовал. Генриху удалось не сразу.

Все так и не так. Сказочная сила Пятигорья, что уже вторгалась в течение событий — эти флюиды, сладкие брызги, достигавшие легко через сотню километров Кортубина, таинственный синий туман, красная река из диворов, ветер от взмахов корыльбуньих крыльев, тьма от сгустившихся голов — подобная чудесатость затронула Генриха. Постучала (нет, не как Панька грубо Щаповской палкой) — легонько постучала по лбу олигарха: дескать, ты чего? не заносись!..

И впрямь, чего? Генрих вдруг ощутил себя измученным, усталым, словно прошагал сотню километров по жаркой степи, пресытился яркими впечатлениями (особенно на Негоди).

— Пап! Пап, тебе плохо?

— Герман Прович, что с вами? — встревожился Поворотов.

— Эх… Чего уж там… Вертолет вызывать не будем. Флаг висит себе — и пусть висит. Если находятся те, кто считает важным… Кто еще тешит себя сказками… Пойду передохну… Даже спать хочется…

— Конечно, конечно. Прошу. На второй этаж. Все приготовлено. Освежитесь с дороги. Я позабочусь, чтобы принесли обед. У нас по-простому…

— Фу-ух… Часика на два прилягу… А вы, Поворотов, лучше позаботьтесь собрать всех — директора, местное руководство. У вас правильная идея — проведем совещание. В России завсегда совещаются, когда не знают, что делать — и делать ничего не собираются… За явку отвечаете вы лично!.. Дэн, ты со мной?

— Сейчас иду!

— Ни о чем не беспокойтесь, Генрих Прович. Спите спокойно…

Олигарх отправился отдыхать. А у Поворотова — тонкого хитреца в огромном теле — возникла серьезная проблема. Даже неразрешимая. Он обдумывал, взвешивал (и колол себе язык за озвученную идею про собрание) — кого позвать? НЕКОГО. И мэрия, и заводоуправление опустели — все разбежались. Вахтеры, курьеры, специалисты, начальники отделов и служб, чиновники, депутаты, общественники сгинули в синем тумане. Кричи — не докричишься.

Разве позвать мужиков с завода? для воплощения массовой поддержки. Если же они ляпнут чего пред светлы очи олигарха? Главный механик ТыМЗ Ю.Д. Анютин — серьезный товарищ, сугубый технарь, к кормушке не допущен, никакими обязательствами и компроматом не опутан и может много рассказать. Да ну его!.. Привычный шаг, чтобы пустить пыль в глаза — позвать ветеранов, но М. Пятнашков, Цыбин и другие сильно переменились после смерти бабы Лиды. Старики словно с цепи сорвались — недавно чуть милицию не разгромили, вызволяя внуков из заточения. Среди них имеются такие уникумы, как Мобутя — с виду добрый Дед Мороз, а на самом деле он и танком задавить может, ниче не дрогнет у сталинского сокола (корыльбуна? танкиста?). И не приструнишь их — пенсионеры народ обидчивый.

Только если не пенсионеры — тогда пионеры. Создать красивую картинку встречи (единение эксплуататоров с эксплуатируемыми) способна молодежь. Пусть не с горнами и барабанами, галстуками и пилотками, красными флагами, бодрыми речевками — и без этого хороши юноши и девушки, будущее Утылвы. Но какое здесь будущее? Именно молодежь первой взбунтовалась и начала митинговать, флаги вешать.

Что делать? Мэра позвать? Но отношения Колесникова с исполнительным директором Пятилетовой испортились до безобразия, и Варвара обещала Сережкиной карьере перекрыть кислород. Защелкнуть на Сережкиной шее ядкины челюсти и голову ему откусить.

Последняя мысль Поворотова была о последнем разумном человеке. О бессменном руководителе отдела акционерной собственности ТыМЗ Цыбиной Наталье Матвеевне. Приятная, вежливая женщина, всегда помнившая свое место. Интеллигентная. Эта не станет орать и матюгаться, демонстрируя пролетарский гнев. Вообще, можно весь бабский отдел привести на совещание, сделав им строгое внушение — нарядиться, накраситься и в рот воды набрать. Но в тихом омуте черти водятся, а во рту пузырьки. По своим каналам Поворотов дознался, кто выдернул в Утылву корреспондента областной газеты Родные просторы А.Г. Порываева — кто подначил корреспондента на написание скандальной статейки «Ситуация на местах накаляется — и не только там». После чего в области поднялся шухер, и даже олигарх сюда пожаловал. А Поворотов (который ничего из выше перечисленного не творил и с ума не сходил, которого все устраивало и не мешало ему иметь свой гешефт от заводской неразберихи) вынужден отдуваться перед обозленным начальством. Вот справедливо или нет? Вдобавок информация о случайной встрече Витьки Пятнашкова с Сатаровым на Негоди достигла Поворотова, и он схватился за голову — не сумел Витька до Казахстана добежать без происшествий? или просто сгинуть по дороге?

**

Не забылось еще, что Тамаре Кулыйкиной было обещано абсолютное счастье? По списку. Бриллианты, модные наряды, соболиная шубка. Дворцы, яхты, автомобили, шикарные рестораны, казино. Лондон, Париж. Путешествия, курорты. Бананы, кокосы. Новые континенты, острова, моря, океаны. Собственное королевство… Уф-ф! все перечислено? ничего не пропущено? Кто ж от эдакого счастья откажется?

Тамара — девушка здравомыслящая, приземленная. Она твердо знала, чего хочет. И представляла, какими путями достичь. Но сейчас вдруг готовы материализоваться все возможные и невозможные женские хотелки. Только пожелать — и желание исполнится. Взмахнуть волшебной палочкой. А что взамен? Ерунда, думать не стоит.

Тамара и не думала. Она погрузилась в странное состояние. Словно падала вместе со своим женихом в Сыродиевский колодец — только Колесников падал стремительно, а Тамара застревала в дырке (и смотрела на все со стороны). Ей некуда спешить — мир опустел, затих, замер как тогда на городской площади. И Тамара словно сама замедлилась. Движения обрели плавную неспешность, душевным и телесным настроем овладела апатия. Лицо застыло. Девушка не вздергивала брови, не кусала губы, не улыбалась, не кричала и не плакала. Она чудесато похорошела — красотой мраморной статуи. У Тамары пропал здоровый аппетит (он раньше был и ничуть не портил ее стройную фигуру). Тут же она просто не хотела ни есть, ни пить. Голод не ощущала. Глаза стали больше и выразительней, щеки впали, талия утончилась. Это за какие-то два дня! Мечта любой девушки, озабоченной внешним совершенством!

В семье увидели разительные перемены. Людмила забеспокоилась: ее любимая дочь заметно тормозила, отвечала невпопад — да совсем не отвечала. Тамару ничего не трогало, не волновало. В эти дни она подолгу занимала ванну — напустив горячей воды, даже не садилась, а стояла в облаке пара странно синего цвета и рассматривала себя и свое тело в запотевшее зеркало. Сестры стучали в дверь, кричали, что нельзя часами мокнуть — кожа сморщится, и так свариться можно. По-сказочному: бух (бульк)! в котел, и там свариться.

Тамара потеряла интерес, аппетит, румянец — еще и сон потеряла. Ночью просто лежала в постели. Леся — соседка по комнате — пробудившись, обнаруживала, что Тамара сидит, привалившись спиной к настенному ковру. Молчит. И во тьме белеет ее идеальное тело в короткой ситцевой ночнушке. Атласная кожа, бурно вздымающаяся грудь — будто Тамара не отдыхает, а бежит или падает — все вниз, вниз и довольно стремительно, и будто внутреннее напряжение давит на нее. Но это внутри, а снаружи великолепная статуя: обнаженное бедро на простыне, согнутое круглое колено, ступня и пальцы с маленькими нокотками под сиреневым лаком. Разве такая красавица не достойна, чтобы все бросили к ее ногам? Что там по списку? Бриллианты, модные наряды, соболя, дворцы, яхты, автомобили, рестораны… Если Сережка Колесников медлил, то тем хуже для него.

Тамара угодила в ловушку, устроенную коварной ведьмой. Привычные с детства представления рушились. Воспитанная на патриархальной морали (в ее совковом варианте) Тамара, конечно, не пренебрегала выгодой, но откровенная купля-продажа для нее дикость (и для всех в Утылве). Да, Тамара искала выгоду — она искала мужа! И что значила выгода в ее случае? Она обоюдна. Девушка, несомненно, стала бы хорошей женой, и ее муж был бы счастлив. Но Варварино заманчивое предложение замужество не предполагало (даже последняя дурочка поймет). Действительно, сравнятся ли муж, семья, дети — скучные, устаревшие глупости — с соблазном получить целое королевство? наслаждаться жизнью, а не прислуживать мужу, корячиться горничной и кухаркой, родить детей и окончательно лишиться покоя. Выбирай предпочтительный вариант, если имеется голова на плечах. Хотя тут обман. Варвара не откусила красивую Тамарину голову (она, голова-то, понадобится), но порядочно заморочила.

Таким образом, из трех девиц Кулыйкиных на ведьмин крючок попалась самая рассудочная и яркая старшая сестра. Жалко девку! Заглотнула наживку, а Варвара подсекла (как обыкновенно подсекала очередных карасиков). Тамара оторвалась от привычных вещей, привычной жизни, от семьи.

Что же Кулыкины? Глава семейства Кирилл Яковлевич — сейчас просто Килька — пил и в последнее время скитался вне дома. Кто-то приютит, а если еще и нальет, то вообще, жизнь сказкой покажется. Сейчас приютил в своей каморке Мобутя. Килька до того обнаглел, что для отдыха от жизненных тягот ездил на рыбалку на Виждай. Прохлаждался! А жена вынуждена пахать в гостинице по двенадцать часов и вдобавок с готовностью соглашаться на любые подработки. Даже серьезно рисковала — как в тот раз, когда в Мару проник злоумышленник, и Людмила столкнулась с ним в коридоре. Но семье требовались деньги. Особенно старшей, любимой дочке — она должна следить за собой, красиво одеваться, дабы не упустить завидного жениха. Свободных от ежедневных трат денег едва хватало на Тамарины дешевые наряды и косметику. Людка давно не покупала себе ничего — никаких обновок. Из последних приобретений (не приобреталось вовсе, а по наследству досталось) — бабылидина блузка (голубая, с присборенными рукавами и резными деревянными пуговицами), пуховая шаль, шерстяной сарафан. Вещи крепкие, добротные, потому Людка их взяла.

Другие дочери пока не требовали отдельных расходов. Средняя Олеся безропотно донашивала одежду за Тамарой, но была не такой фигуристой, и Тамарины наряды на ней в самых интересных местах топорщились. Сейчас не вылезала из платья невероятной расцветки — желтые горошины, зеленые стручки на синей клетке. Бледная Леся в платье не видна. Третьей в очереди Машутке доставалось совсем не пойми что. Людмила без угрызений совести говорила:

— Она ничего не оценит. Ничего не бережет. Горит на ней, что ли… Вот сарафан — самое то!..

С Людкой никто из Кулыйкиных давно не спорил — ни муж, ни дочери, ни старая свекровь. Тем более Людка сейчас — рабочая лошадь в семье. Кильку выгнали с завода, единственный источник денег в семье — Людкина зарплата в гостинице Мара. И тылки не ввязывались в свары с ней — любого утопит своим словоизвержением. Людка — это подлинно стихийное бедствие, с которым все уже смирились. А как иначе? Она — тутошняя, тыловка. Когда Агния выбирала жену для сына Кирилла, то заключила: тихая, скромная, ему такая и нужна. Вышло так, как вышло. Уже после рождения первой внучки обратно отыграть нельзя. Ребенка обратно не засунешь, считали дремучие тылки. И еще одна житейская мудрость, что не выпячивается на глаза — супруги Кулыйкины живут как кошка с собакой (собака — Людка), но порой глазам и ушам верить не стоит — с супружеской половинкой, ненавистной тебе, не приживешь троих детей. А тут три девочки — три наследницы знаменитого тылвинского рода Чиросвиев. Красавица Тамара и обликом, и характером в Фаину. Машутка — вылитая Калинка, любимица котов и бабушек — бабы Лиды и Агнии. Вредная, шебутная и искренняя девчонка. Особенный типаж в Пятигорье изначально идет. Тыловки не завидуют: дивьим девочкам здесь суждено счастье, как у самой первой, что спрыгнула с горы Марай и разбилась. Дивье счастье — одуряющее и мимолетное. И кто-то одновременно со счастьем расстается с жизнью, а кто-то живет дальше. Как Калинка и Фаина. Только сложно объяснить, как правильно. Например, Тамаре сейчас не объяснить.

— Что с ней? — испуганно спрашивала Олеся. — Она сама не своя. Вперилась в темноту, и не оторвать ее… Что она там видит?

— Головы откусанные! Собственной-то лишилась, — шипела Машутка. — Тьма от столпившихся голов!

— Ох, Машутка! ну, как головы могут толпиться? Как без ног толпиться можно?

— Запросто! Много-много голов. Колыхаются, ерзают, но не цепляются друг за дружку. Все зыбко… Голые головы. Без носов, губ, щек, бровей. Без кожи. Обыкновенные черепа с пустыми глазницами. Черепа без шеи, плеч, без туловищ…

— Кошмар… Мороз по коже…

— Бывает кошмар, а бывает по правде.

— А если ее опоили? Синяя ведьма опоила — ядка своим ядом… — Олеся замирала от ужаса.

— Только не опоила, а поманила. Наобещала золотые горы. А Томка как дура повелась… — разоблачала Машутка.

— У нее жених есть. Не последний тылок — самый настоящий мэр. Томка говорила, что у них свадьба скоро. Они хотели в бабылидиной квартире пожить. А ты взяла и квартиру оттяпала!

— Ниче не оттяпала. Баба Лида мне квартиру завещала. Почему я должна отказываться? Для противной Томки? Ее хваленый мэр служебную квартиру получит. В Утылве они не заживутся.

— Ты, что ли, в квартире жить собралась? Тоже замуж выходишь? За кого? Ах, знаю я! За кортубинского красавца с длинной синей челкой? Фантазерка!.. Во-первых, Машутка, тебе четырнадцать. В таком возрасте не женят. Во-вторых, неужели не слышала? Твой ухажер киоск поджег. Сядет как миленький. Ждать будешь?

— Сколько ждать?

— Ну-у… лет пять, наверное… У Тинкиного отца — у Клима Григорьевича — надо уточнить. Лейтенант милиции должен знать. Ачетаково? Калинка Гранита тоже ждала и дождалась. И ты, если любишь…

— Зато мэр Томку не любит. Не спасает ее.

— Он работает. У мэра работа сложная, — нравоучительно молвила Олеся.

— Скоро отдохнет. Как завод закроют… Мэр наш молчит, трусит перед директоршей. Надо кулаком по столу стукнуть, власть показать. И невесту спасать! Она что — чужая невеста?!

— Да куда он пропал-то? После собрания в управе не видать — тогда переругались и разошлись. Больше всего деду Цыбину досталось… Где Колесников?

— Где-где… Спрашиваешь, где этот козел — ой, жених? Утонул он. В колодце. Среди голов и красных диворов… И у нас всех положение аховое… То ли еще будет, Леська!

Средняя Кулыйкина — добрая душа. Олеся не обижалась на Тамару за пристрастную материнскую любовь. Тихо отступала в тень сестер. Привычно втягивала голову в плечи. Не чудила как Машутка. Девчушка не совсем справная — хроменькая с рождения, и если присмотреться, то кривовата на один бок. Особо не красавица — лицо круглое (мамино), а нос папин (заметно расширяющийся на конце). Прочие собственные черты мелкие — глаза глубоко посажены, надбровные дуги нависают, губы узкие, бесцветные. Щечки пухлые, не окрашенные румянцем. Кожа бледная, и даже летом не загорает. Волосы пепельно-русые, тонкие, мягкие как пушок — не соорудишь из них прическу. Средняя длина до плеч. Челка коротко стрижена — выше середины лба. Облик бледный, чистый, словно умытый — не приукрашенный ничем. Не идет в сравнение с Тамариной яркой внешностью. Леся — тихая скромница. Настолько безответная, что даже Людмила не находила поводов к ней цепляться. Почему-то Людка решила, что хроменькой дочери суждена участь старой девы — в противном случае ей очень повезет. А самой яркой, удачливой в семье была, безусловно, Тамара. Имеющий глаза и уши с этим не поспорит. Средняя сестра везде — и в семье тоже — незаметна. Хорошо, что Варвара ее не заметила.

В Лесе чувствовалась неуверенность (даже без внешних причин). Она не смотрела в упор — вглядывалась украдкой и, поймав чужой взгляд, сразу отводила глаза, краснела. Никаких видимых талантов. За школьные годы ничем себя не проявила — просидела на третьей парте в третьем (ближайшем к двери) ряду. Не было претензий — ни к ней, ни у нее. Агния легко смирилась, что ее средняя внучка не заслуживает оценки выше тройки — ну, вот такая она. С Тамарой пробовала заниматься, подтягивать ее по математике, но все заканчивалось вспышками раздражения у бабушки — почему же так? или вернее, почему не так? Наделенная от природы яркой красотой девочка просто обязана быть яркой, одаренной во всем. В человеке все должно быть прекрасно — и душа, и тело, а Агния добавляла — и ум. Чем больше питаешь надежд, тем больше разочаровываешься. Язык не поворачивался, назвать красавицу внучку тупицей. Тамара мыслила конкретно, догматично, и неочевидные абстрактные материи и логические повороты ей не давались — как говорится, ни в зуб ногой. Но и ножки, и зубки чудно хороши. Агния отступила и замолчала. Разочаровавшись в Тамарином уме, бабушка не стала даже проверять, что там с Лесей — есть ли у нее, вообще… Нет — так нет, ну и что? она же девочка. Теперь посмотрим (и объективно оценим), что удавалось Лесе — она не обижалась, не конфликтовала, и внутри семьи и вне ее никому не была в тягость. Проявляла поистине ангельское терпение и незлобивость — великолепные качества! Агнии не мешало бы добавить — еще и ум, поскольку доброта — самое умное свойство человеческой натуры. Да, да, у Леси доброе (умное) сердце, хотя она никого не принуждала так думать.

Эта ее доброта обезоруживала людей. И не то, чтобы у Леси везде подруги (дружба строилась на ее безотказности). Устина Жадобина откровенничала с Лесей о своей симпатии к Петьке, а та сочувствовала. Леся в Утылве вхожа всюду. В ячейку Правого Блока ее привела опять же Устина, и тылвинские парни не возразили. Даже первые умники Лешка Имбрякин с Петькой Глазом со снисходительностью (и даже с симпатией) относились к девушке. Она умела быть полезной — ночами корпела в библиотеке, оформляя плакаты для митинга (раскрашивала гуашью паровоз, рисовала холдинг в виде главного буржуина в цилиндре и с сигарой и пр.), кипятила электрочайник, мыла посуду, постирала пыльное красное полотнище для его водружения на башню. На митинге Лесю не взяли в протестный круг — не девчоночье дело. Сексизм! И все же почему Людка считала, что ее средняя дочь не найдет себе мужа и не выпорхнет из родительского гнезда? Вопрос.

Сейчас сестры Кулыйкины в грустной тревоге. Тамара не расколдовывалась. Даже Машутка ее не растормошила, как ни старалась. Хотя именно младшая Кулыйкина способна отчебучить что угодно — например, прицепить фальшивый рыбий хвост или приятельствовать со сказочным корыльбуном, или крикнуть ведьме, что она ведьма. И наплевать! Но сейчас Машутка не скандалила и не плевалась — она как-то сникла. Девочка интуитивно чувствовала свое бессилие. А кто бы мог вытащить Тамару из ее помраченного состояния? Кто бы мог разбудить? И гадать не нужно — в сказках все указано. Спящую принцессу отрывает от сна принц своим поцелуем. Опять Колесников! Он пил эти дни и только напоследок протрезвел и уехал в Чагино. А покинутая Тамара падала в колодец. И некому ее удержать.

Отец давно потерял авторитет в Тамариных глазах. Еще мать приложила руку к развенчанию отца. Напрасно она! И напрасно Людмила думала, что имеет влияние на старшую дочь. Да, Тамара открыто не выпрягалась как Машутка — у той, что на уме, то и на языке. А Тамара обыкновенно немногословна — может, ума в ней не больше, но всего другого на поверхности меньше. Меньше пузырьков лопается. Завлекла ведьма наивную девушку. Пожалуй, лучшим выходом было выдать Тамару замуж. И ведь почти получилось… Где этот козел жених Колесников?!

Машутка права: ведьма словно загипнотизировала Тамару. Та следовала полученным инструкциям четко, как автомат. Но не совсем досконально. Она даже прочувствовать не смогла долю приятностей, что содержались в Варвариных инструкциях. Но обо всем по порядку.

Тамара сбегала в местный модный магазин, повстречала там владелицу Г.В. Авдонину. На Дюшу было больно смотреть. Нет, она не стала менее красивой. Темные с проседью волосы сколоты шпильками в старомодную прическу. Низенькая, плотная, удивительно женственная. Теперь ее красота звенела на страдальческой нотке — морщинки прорезались глубже, веки покраснели и подпухли, синяя жилка под горлом пульсировала. Смуглое лицо казалось мягким, вялым, каким-то отстраненным. Что-то чуждое притаилось в изломе бровей, в том, как приподнялись изящные ноздри, как проблескивали зубы во рту. Тем не менее, это была Дюша! Одета со спокойным вкусом. Ее вкус не в безупречном подборе цветов и фасонов, не в материальных возможностях, не в тщательном копировании модных тенденций — именно во внутренней гармонии, равновесии ума и сердца, чувств и мыслей, и в вытекавшем отсюда глубоком равнодушии к внешним признакам. Дюше безразлично, что на ней надето — и одежда не видна. Например, Леся Кулыйкина совершенно терялась на фоне платья — желтых горошин, зеленых стручков на синей клетке. Однако даже подобный аляповатый фон Дюшу не испортил бы — она осталась бы Дюшей. Сейчас же хозяйку бутика мучило другое.

Открылась страшная тайна. Кто отец Костяни — младшего Авдонина (старшие-то Дюшины дети носили фамилию Имбрякина). Мальчик родился уже после развода. Дюша была сама себе хозяйка. Работала на ТыМЗ на нижайшей должности — техничкой. Жила в Имбрякинской квартире. Бывший муж Вениамин Имбрякин женился повторно на Ларисе Нифонтовой, и в браке появился его третий сын Алексей. Хотя в свидетельстве о рождении Костяни в графе «Отец» стоял прочерк, в Утылве не сомневались в отцовстве Имбрякина — получается, у него уже четверо сынов. Богатства привалило! Дюша не претендовала на алименты, Имбрякин не оправдывался, смолчала и Лариса. Тылки пообсуждали повороты в семейной жизни, поохали и тоже успокоились. Потекли годы.

Теперь же Утылва поразилась из-за обнаруженного адюльтера. По наивным воззрениям аборигенов Дюша, даже будучи в разводе, считалась женой отца своих детей. А тут вон оно что! Костяню-то, выходит, нагуляла. Не от мужа. Имбрякин умер — некому попрекать в супружеской измене. Пострадавших нет. Прочих тылков формально не касается. Дюша ни у кого ничего не просила. Мужики ухмылялись, бабы чесали языками, наслаждаясь обличительством местной богатеихи. Это все так, мелочи. Зато два следующих обстоятельства задевали Дюшу за живое — за ее гордость и материнское чувство.

Дюша — успешная бизнесвумен в Утылве. Она здесь своя — не с чужой (рыночной) планеты. Всего добилась сама — без блата, жульничества, внезапного наследства или другого неслыханного везения. То есть, не благодаря, а вопреки. Благодарить должна была только себя. Дюшу слишком уважали за сметливость, приязненный характер, жизненную мудрость. Но и завидовали. Как ей удавалось годами вести свой маленький бизнес? держать магазин одежды и галантереи, успешно торговать, не вылететь в трубу. Не подвергаться опасности со стороны бандитских братков типа Тулузы, Бабая или даже ворпаней. Обеспечить старших детей с их семьями в Кортубине. Сделать евроремонт в трехкомнатной квартире в Кашкуке (пусть в старой двухэтажке), обставить дорогой мебелью. Выглядеть великолепно для своих немалых лет. Как возможно такое чудо?! Откуда взялись столь блестящие деловые качества? в среде ленивых, упертых тылков. Теперь пазл сложился. Дюша пользовалась щедрой поддержкой отца Костяни — наверняка Сыродь спонсировал ее магазин.

— Эдак любой дурак может! не прогореть, даже если стараться, — хмыкали мужики.

Бабы чувствительно охали: каково бедной матери, когда сын вырос и ушел, польстившись на обещания бессовестного папаши? Ведь мальчишка-то ущербный умом — обмануть легче легкого. Никто не отрицал, что Дюша — хорошая мать. И теперь на нее больно смотреть.

В другое время (и в другом настроении) Тамара мечтала прийти в Дюшин бутик — объект притяжения и соблазна для всего женского населения Утылвы. С гордым видом и так небрежно выбрать чего-нибудь, не спрашивая о цене. Тем самым принизить хозяйку. Но сейчас ни молодую девушку, ни пожилую женщину не занимали подобные выкрутасы. Тщеславие слилось в дырку. Дюша встретила Тамару рассеянно, не задала вопросов, лишь махнула рукой: выбирай! заплачено…

Приятное занятие — выбирать наряды. Естественно, скромный Дюшин магазин не сравнится с модными брендовыми бутиками в торговых центрах Кортубина и даже с забитой шубами комнатой в Сыродиевском доме. Здесь проще и дешевле. Дюша заботилась, чтобы цены на ее товары были посильны для кошельков аборигенов. Ассортимент явно определяли не бренды (никто не ведал, что за зверь такой — бренд — не ворпань же). Для лета предназначались вороха одежды: футболки, майки, топы, купальники, шорты, сарафаны, джинсы, лосины. Вещи преимущественно ярких (даже каких-то кислотных) цветов, с золотистой фурнитурой, отделкой стразами, крупными надписями Adidas, D&G, Versace, Dior, Prada, Gucci и т.д. (во всю грудь или во всю ж…) и с ярлыками, на которых красовались китайские иероглифы. Безжалостно развенчаны практичные, невзрачные изделия Кортубинского ПШО (в чем щеголяли тылвинские бабушки — Агния и Лидия Грицановна). Городские девушки выбирали смелые открытые наряды, презрев дедовскую мораль. Тамара Кулыйкина по праву считалась одной из первых модниц Утылвы.

Тамара все знала наизусть в Дюшином магазине — что и где висит. Сама же здесь работала. Она сразу направилась к нужным стойкам. Пальцами перебрала маечки, юбочки, лифчики, свысока посмотрела на хозяйку. Дюша издала непонятный всхлипывающий звук — как рыдания сдавливали ей горло — и снова отмахнулась. Выбирай, что хочешь! Вот счастье-то… И что же могла выбрать неискушенная провинциальная девушка? То, что выбрала.

Справедливости ради (тылки всегда за справедливость) отметим следующее. Хотя Дюша подтвердила, что все оплачено, Тамара не кинулась, очертя голову, в безудержный шоппинг. Не надо переходить разумные рамки — поддаваться наваждению. Разум еще сохранился у Тамары (если не забыли, то ведьма ей голову не откусила). А чувства предательски изменили девушке. В таком помрачённом состоянии она ухватила с вешалок пару-тройку нарядов. Как сорока тащит блестящие вещи. При этом, не внявши Варвариному совету насчет достойного обрамления красоты и насчет естественности, что ценят мужчины. Не раздраконивать себя, не напяливать обдергайки (когда майки до пупка, а юбки лишь куньку прикрывают). Туфельки, а не стрипы, в которых стриптиз танцуют. Полезный совет! да что в нем толку. Тамара выбрала по привычке все короткое, яркое, декольтированное. Ни с кем не болтала — даже со старыми знакомыми. Покинула магазин, как и пришла. Следом заторопилась и хозяйка. Вообще, могло показаться, что Дюша явилась в собственный магазин лишь для того, чтобы обслужить одну клиентку — Тамару. Убедилась, что договор (заключенный не ею) выполнен. Дюша даже снизошла до объяснения своего быстрого ухода (дабы это не породило разные невероятные слухи — особенно в свете недавних событий) — постаралась выдвинуть самые прозаичные причины.

— Мне домой надо. Нехорошо там. Жиличка меня тревожит.

— Какая жиличка? Дамочка из Кортубина — племянникова супружница? Ты что, в квартиру пустила пожить? С деньгами трудно стало? Понятно, сейчас у всех в Утылве проблемы. У богатых жемчуг мелкий… Какие сейчас из тылков покупатели? с дырявыми карманами. Кризис. Дюш, и твой бутик прогорел? Жалко…

— Сочувствие твое мне в уши льется…

— Ну, все равно что-нибудь да купят. Вон Томка Кулыйкина отоварилась на сколько тыщ? И почему ты у нее денег не взяла? Сказала, что заплачено. Кто бы за меня заплатил…

–Не вашего ума дело! Работайте.

— Не нашего — так не нашего… Клиентов же нет… Или заскучала ты? Сынок-то к отцу ушел. Опустела квартира. Костяня не вернется. Он сейчас в Чагино с Танькой Веселкиной. Как взрослые в одной постели почивают. Сыродь обещал мальчишке, чего ты дать никогда не сможешь.

Дюша, не дослушав сочувственные речи, удалилась. Между прочим, она говорила правду (насчет жены Максима Елгокова). Достаточно умна, чтобы не врать беззастенчиво.

Важные приготовления Тамара успела совершить до своего первого рабочего дня в гостинице Мара. И ничего не сказала дома. Очень разумно. Людмила искренне желала дочери добра. В единодушном представлении тылков — удачного замужества. Как безнадежно отстала Утылва от прогрессивного мира, где женщина не домашняя курица и не самка, которая менструирует — не жена и не мать, не бабушка и не тетка. Она, прежде всего, ЧЕЛОВЕК (без привязки к полу, традиционным ролям, обязанностям, предрассудкам). Тамара не доросла до столь глубоких философских понятий, но ей хватило ума сообразить, что ее мать тоже не бессловесная… гм… просто не бессловесная, и лучше не давать повода ее словесам — подлинному словоизвержению. Еще Тамара предусмотрительно запихала обновки из Дюшиного бутика себе под матрац, заподозрив, что сестры будут допытываться, что с ней и почему. Назойливые прилипалы!..

Утром — к началу своей первой смены в гостинице — Тамара проснулась точно по команде и принялась наводить сказочную красоту. Положила на веки суперские тени — как вазелин с блестками. Начернила брови и ресницы, нарумянила скулы, обвела пунцовой помадой рот. Завила локоны, сцементировала их лаком. Выдохнув резко, напялила топик и набедренную повязку (юбку, если что). Взгромоздилась на каблуки. Критически обсмотрела себя в зеркало, вздернула согнутую руку над головой и поправила завиток.

— К борьбе за собственное счастье всегда готова!!

Сегодня Тамаре выпало работать с напарницей Ларисой Имбрякиной. Ночь в гостинице отбыла Людмила, которая с утра пораньше, не заходя домой, потопала на огород. Это через подвесной мост и далее по берегу Кляны — дорога старая, можно пешком или на велосипедах, на автомобиле уже не проедешь. Ну, Кулыйкины машину никогда не имели. Глава семейства Кирилл Яковлевич мыслил технически и разрабатывал всякие технические штуки (нестандартное оборудование для завода), но вот чтобы непосредственно управлять механизмами… Да и пил он, и мечта о правах его не сдерживала. Уходя, Людка попросила напарницу.

— Ларис, ты, пожалуйста, обскажи дочке, что и как. Пусть осмотрится. Поручи несложное. На ресепшене стоять, на звонки отвечать. Томка быстро поймет. Не дура… Да, прошу не забывать, что моя дочь — не уборщица. Грязь вывозить — не ее забота! Я бы осталась, но еще до жары надо на огород успеть. Все, пошла…

— Исполню, не беспокойся — заверила Лариса.

Тамара в гостиницу опоздала. Неудивительно. Наряжалась и красилась особенно тщательно. И на высоченных каблуках не побежишь и быстро не пройдешь. Таким образом, пожаловала на работу почти к десяти часам. И нисколько не смутилась. Ее красивое лицо неподвижно и непроницаемо. Девушка никак не отреагировала на шуточки персонала про ее боевой раскрас и боеготовность. Кратко вымолвила.

— Мне на ресепшен.

— Да, Томочка, да, — Лариса проводила девушку на место, а сама вернулась к делам.

Сегодня в гостинице царила лихорадочная активность. Уборщицы трудились как пчелки. Освобожденные директоршей и братьями Клобами комнаты приводили в порядок. Вытирали пыль, поливали синие цветы, мыли полы, пылесосили ковры и паласы, проветривали. Меняли постельное белье, убирали вещи прежних постояльцев. У Варвары обширный гардероб. Помните ее наиболее удачные луки? Шелковый халат до полу — темно-синий, с серебряной вышивкой, пояс с кистями, рукава до локтей. Тонкое кружевное белье. Брючный костюм из роскошного серого джерси с вплетенной блестящей ниткой люрекса, синяя атласная блузка с жемчужными пуговицами. Простецкая мешковатая джинсовая куртка и короткая синяя юбочка. Настоящие драгоценности (на серьгах, брошах, перстнях, кулонах с удивительным постоянством воспроизводился растительный орнамент — листья и стебли, и цветы триллиум), еще яркие пластмассовые клипсы и браслеты. Гора дорогой косметики, пузатый, с пульверизатором, флакон синего стекла с оригинальным кислым парфюмом. У Клобов итальянские костюмы, рубашки, галстуки, золотые запонки. Все вещи в наличии, что странно.

Создавалось впечатление, будто таинственная троица в одночасье взяла и испарилась (как пузырьки испаряются на солнечном свету). Директорша и ее клевреты именно испарились, а не ушли, потому что вся их одежда лежала в гостинице. Они могли уйти только голые. Что абсолютно невероятно. Даже чудесато. Как может женщина бросить свои вещи (дорогие для ее кошелька или для ее сердца). Варвара захватила с собой только большую серебряную брошь аграф с растительным узором — очевидна, дорожила ею, несмотря на повреждение (выпал целый фрагмент — один лепесток у центрального триллиума). А ворпаням, вообще, зачем одежда? у них рыжая шерсть.

Имущество исчезнувших злодеев сложили в коробки. В целости и сохранности. Никто не позарился даже на последнюю пустяковину — запонку, сережку, бант, набойку от Варвариных туфлей, обрезок кроваво-красного ногтя. Настолько одиозная репутация у директорши. Коробки вынесли в кладовую на первом этаже, заперли дверь, ключи вручили Ларисе. Понадеялись, что даже кислого духу не останется в гостинице.

Тамара в общей суете не участвовала. Изобразить минимальную заинтересованность не пыталась. Девушка заняла место на ресепшене, и уже ее было не сдвинуть оттуда — застряла намертво. Полукруглая стойка поднималась высоко — под стоящего человека. Тамара, слегка наклонившись, положила грудь на столешницу из искусственного камня — в глубоком вырезе топика образовалась соблазнительная ложбинка. Все смотрелось эффектно — бюст, голые плечи, накрученные локоны. Пальцы с сиреневым маникюром бесцельно постукивали по камню. Вот так Тамара простояла часы на каблуках, не меняя позы. Она ждала. И дождалась!

Черный Audi олигарха Сатарова припарковался к гостинице.

***

На аккуратно подметенном тротуаре перед гостиницей Мара, на фоне клумб с красными тюльпанчиками и припаркованного черного Audi произошла приятная родственная встреча.

— Дэник! Ты приехал… — худенькая девушка в шортиках с возгласом бросилась на шею наследнику олигарха. — Братик, люблю…

— Владка! — Дэн потерся щекой о щеку кузины. — Я скучал! Когда мы с тобой виделись? В Москве на Новый год.

— Да, хорошо потусили… И теперь я рада, что ты приехал!

— Ну, я не мог не приехать. Узнал, как вы тут отжигаете… Ты правда на башню лазила? С ума сойти! А если бы… если бы ты упала с башни?

— Правда! Офигенно было! Чуть не описалась… — от прилива чувств девушка даже слегка пританцовывала. — И я так упала — или же нет… Не помню. Очнулась — лежу на земле. Руки ноги целы, пусть и дрыгают. В голове синий туман… Как видишь…

— Вижу, Владка, вижу. Отчаянная ты.

— Не больше остальных. Я тут с местными ребятами познакомилась.

— С волонтерами, как бы? Друзьями Вано? Везде друзей находит. Чтобы и в огонь, и в воду — и в киоск за пивом и сигаретами… — с тонким намеком прокомментировал Дэн.

— Нет. Волонтеры или нет — я не вникала. У них какая-то ячейка. Библиотечная, что ли? Собирались в библиотеке. Ну, не суть… Они Молодой Гвардией себя называли — книжка толстая есть в библиотеке, в красной обложке…

— Ах, вы книжки читаете? Про войну? из школьной программы? Культурно проводите время. Владка, ты ли это? Тетя Тая силком сажала уроки учить. Она тебя в школу, а ты на дискотеку в Сталькон…

— Ниче не читаем, — Влада отмела насмешку. — Мне учебы хватило! Каникулы скоро. Зачем голову забивать.

— Каникулы скоро, но не настали. А ты не в школе, а здесь.

— Из-за папы. Мы к нему поехали в Утылву. Маме сообщили, что папа совсем плох — ему кот спину расцарапал. Мы так думали…

— Дядя Максим плох? Ну, дела-а… — удивился Дэн.

— Ты не слушаешь! В порядке папа. Спина ему не мешает. На рыбалку съездил. С ночевкой. Костром провонял. Грязный, небритый. В галошах ходит как заправский рыбак. Мама его из квартиры выгнала.

— Из какой квартиры?

— Из бабушкиной, — кратко и точно, что Владе не свойственно.

— Не понял. Дядя Максим теперь на улице ночует? Сурово, хоть и в галошах…

— Нет, конечно. У майора. Не смейся. Настоящий майор. Белый-белый — с волосами и бородой. Добрый Дед Мороз. Приютил папу. Временно, пока мама не смягчится…

— Дед Мороз или майор?.. Ясно. Родители разбежались, свои проблемы решают. Как все знакомо… А ты, ребенок, без взрослого контроля. Вот и чудишь. Башня — это круто. Даже боязно за тебя стало…

— Я давно не ребенок! — Влада топнула ногой. — Тут с таким парнем познакомилась. Я тебе его покажу. Пойдем, Дэн.

— Пойдем, сестренка. Но учти — я не альпинист… И куда пойдем? В библиотеку?

— Представь, милиция запретила там собираться. Ключ отобрала. Тех, кто не внял предупреждению, пригрозила штрафовать.

— Ах, уже и милиция вмешалась? — подхватил Дэн. — Накличете беды! Сначала предупреждение, потом штраф и тюрьма. Не успели с Вано и киоском расхлебать, а вы по новой… Что Вано против курения — молодец. В библиотеке полно книг — бумага вспыхнет легче пластика. Пусть даже вы и не хотите пожар устраивать.

— Так никого же не арестовали. Лишь грозились. Лейтенант Жадобин грозил. Но всех выпустил из камер. И флаг до сих пор на башне висит.

— Библиотека в башне? Хочу посмотреть вблизи. Пощупать своими руками. Вдруг, иллюзия? Не только флаг…

— Скептик ты, Дэн. Чтобы пощупать, надо подняться, скобы пересчитать — перехватить. Один парень, спортсмен разрядник, не смог. Сорвался и упал… Хорошо, не успел высоко залезть.

— Ты будто бы не упала? — Дэн ощутил, что несколько уязвлен.

— Не помню, как… Потому, что если метров сто от земли, кислороду мало. В голове завихрения.

— Лишь сотня метров? Мало. Давай сразу тысяча и даже несколько тысяч. Прям стратосфера. Скафандр нужен. И специальный шлем. Чтобы мозг защитить.

— Опять смеешься? У меня галлюцинация была. Как по-другому сказать? Чудеса, — эти слова совсем непонятны.

— Головой больно ударилась, Владка?

— Еще до того, — Влада не обиделась. Разве тот, кто не лазил на башню, может обидеть того, кто таки залез? Девушка рассказывала дальше. — Наверху на башне, прежде чем упасть. Типчик один явился. Странный — престранный. Не поймешь, старый или молодой. Весь желтый — как желтой пылью посыпан с ног до головы и до кончиков крыльев. Брюшко у него. Когда крыльями машет, ветер свистит. Местный феномен — корыльбун.

— С крылышками? И шестикрылый серафим на перепутье мне явился… — не зря Дэн слыл в школе ботаном. Книжки ему случалось почитывать. — По программе какого класса стих? девятого? А ты в каком?.. гм… числишься. Точно с головой того… Ты дружка своего Лешеньку описываешь? Желтый он от курения? Совсем обкурился? Но тебе всегда нравились спортивные парни, а у него брюшко… И этот Лешенька — он на самом деле существует? или галлюцинация? Ты ведь привираешь, Владка!

— Я не вру! про корыльбуна. Я ему даже благодарна — он меня спас… — клятвенно заверила Влада.

— Так ты с ним из благодарности подружилась? Несмотря не брюшко.

— Сегодня договорились встретиться. Не с корыльбуном. С Лешей и его приятелями. Пойдем до места. До горы Казятау. Переводится, как козлиная гора. Издавна коз пасли. Живописный пейзаж — Кама писала. Памятник видишь? Вон над частными домами поднимается. Самая высокая точка в Кашкуке, а так поселок почти весь двухэтажный…

— Памятник? Фигура с раскинутыми руками? Греческая богиня? Одеяние на ней греческое, Драпировка волнами… Что у нее в руках?

— Не богиня. Родина. Символ, — растолковала Влада, что сама узнала. — Держит сноп какой-то, лентами перевязанный. Букет из диворов, которые сама взрастила и людям отдала. Легенда Пятигорья… Памятник здесь всегда стоит. И в любом городе имеется. Прогуляемся дотуда, Дэн?

— До памятника на горе? Давай. Повидаюсь с твоим парнем с крылышками. Если Вано ему еще желтую физиономию не разбил.

— А дядя Гера? — вспомнила Влада.

— Он всегда занят. Дела. Даже сюда дела привели — не сам приехал. Расскажу тебе чего — покушались на нас… — Дэн начал повествование, дабы показать, что ему, не побывавшему на башне, тоже довелось испытать.

Так болтая, кузен с кузиной отвернулись от гостиницы и пошли пешком. Не по Проспекту космонавтов, а чтобы срезать, завернули за двухэтажный барак — единственный здесь отремонтированный и покрашенный. С новыми окнами, снабженными белыми алюминиевыми жалюзи, с входной табличкой, на которой поблескивали буквы — много букв и строчек, среди них читалось «Межрайонный отдел по ветеринарному и фитосанитарному контролю Управления Россельхознадзора по Кортубинской области… качества зерна и семенного контроля…». Миновав солидное учреждение, Дэн и Влада направились все к тому же двору по улице Коммунальной, 6 — к месту, изначальному в Утылве. По дороге Влада тараторила, не умолкая.

— Ребята интересные. И парни, и девчонки. Я уже говорила — ячейка у них.

— Про девчонок согласен. Руку отдам на отсечение! На рассечение даже не нос. Сказочные королевишны. Мы на Негоди удостоились лицезреть. Наша охрана так и пала — и до сих пор лежит… — это еще Дэн не видел Тамары на ресепшене (добавим — и не увидит, что к лучшему).

–…и парни. Я тебя познакомлю. Правда, Леша немного старше…

— Немного — это насколько?

— Чуть-чуть. На год примерно. Школу заканчивает. Между прочим, лучший ученик! Отличник. Особенно по математике.

— По математике? Тогда давай посчитаем. Не на год и не на два. Три — это ближе. Восемнадцать лет ему должно быть — а нет, так будет. А тебе?

— Забыл? Уже почти шестнадцать.

— Почти через сколько месяцев? Почти через год?

— Дэн, ты чего привязался? Допрашиваешь!.. Леша мне нравится. Он очень умный, сильный, высокий, мужественный. Он на башню флаг поднял. Не кто другой, а он.

— Влюбилась! Покраснела, Владка?.. Вано что говорит? Он тебе позволяет амуры крутить?

— Он тут сам с девчонкой, которая еще младше. Интересная тыловка — рыженькая, в желтом сарафане, с белым котом.

— Рыжие? Местные аборигены? Сгораю от любопытства. Развлечемся, сестренка! Коз попасем…

— Мы не развлекаемся, — строго прервала Влада. — Абсолютно серьезно. Из-за флага на башне твой отец сюда приехал. Леша именно этого добивался. У него вышло!

— Уж как папа зол, как зол… Губернатор тоже зол. С него станется вертолет вызвать и ваш флаг содрать. Папу от работы оторвали. От проклятого холдинга.

— Тылки жалуются, что их тоже от работы избавили. Завод закрывают. И целый город, — парировала Влада.

— Не гони. Как можно закрыть город?

— Вот и спроси дядю Геру. Я на Лешиной стороне. Потому что он прав!

— Разумеется, твой ненаглядный Лешенька! Ты за ним и в огонь, и в воду. И на башню, и с башни…

Дэн с Владой незаметно за беседой достигли улицы Полевой — первой, что пересекала Проспект по ходу их движения (вторая — как раз Коммунальная). Влада кивнула на двухэтажку (обшарпанную, как и все соседние дома — не идущую ни в какое сравнение с помещением Россельхознадзора).

— Библиотека. Но нам не туда. Дальше, — повела Дэна. Куда? в пасть синей ядки?

В то же самое время, когда кузен с кузиной огибали справа россельхозовский барак и входили в зеленый двор, другая парочка торопилась им навстречу и тоже совершала обход — тоже справа по ходу своего движения. Т.е. означенный барак был обойден практически одномоментно, только с разных сторон. В описанных действиях присутствовала четкая синхронизация. И состав участников: там и там юноша и девушка — только разные. Судьба распорядилась, что они не столкнулись нос к носу. И не встретились родные брат с сестрой. Впрочем, даже если бы встретились, это ничего не изменило бы. Эндшпиль для всех приближался.

Настал черед перенести внимание на вторую парочку — она тоже здесь не маловажна. Русоволосая тыловка в желтом сарафане маленькой, но железной рукой тащила крепкого спутника с синей челкой до подбородка (его яркий отличительный признак). Парень шел послушно, осмеливаясь возражать лишь на словах.

— Машутка, куда мы идем? Зачем? Договорились ведь собраться на Казятау и обсудить планы. Это я понимаю. Разумно.

— Планы подождут. Можно сказать, судьба человека решается! И его дивора. Не до умствований! Спасать надо. Больше некому.

— Кого решается? И как некому, если мы идем… спасать?..

— Мою сестру. Она тоже человек. Сейчас навовсе лишится своего дивора. А это ужасно — головы без тулов… Если бы ты видел… Да знаю, знаю я! Томка — дурища твердолобая. Тупая и упрямая как баран… Почему баран? На что польстилась! Утром сегодня красилась, наряжалась, накрутила кудри как баран. Юбку специально не надела. Приготовила себя на блюде. Олигарху баранинку откушать. И пропадет как дура…

— Баран — мужского рода. Тогда уж овца… В любом случае она взрослая. Каждый решает сам. У нее своя голова на плечах — твердая и кудрявая.

— Нет у нее на плечах ничего! Видимость одна там… — кипятилась Машутка.

— Чего нет там? Кудрей? Пусть гладкая прическа…

— Головы у Томки нет. Лишилась. А мы позволили!.. Ты должен мне помочь, — переливчатый взгляд устремлен прямо на парня.

— Да я… как бы не против… Ты же не предлагаешь ничего радикального?

— Сделаешь, что я скажу, — тон безапелляционный.

— Погоди, — Иван предпринял попытку очнуться. — Куда ты меня тащишь? Имею право знать. У меня очень неприятный опыт. Теперь я прежде думаю, а потом делаю. Медленно и неудобно, но чего уж…

— Медлить нельзя! Права какие-то сочинили и тешатся ими… Вот Томка подумала, что это ее право — что хочу, то и ворочу. Захотела продаться! Да по какому праву, я спрашиваю?! — Машутка с неожиданной и поистине чудесатой силой дернула парня за руку. Он вскрикнул от боли.

— Не спрашива-а-ай! Ай-ай! Я согласен… Только одно. Я ничего поджигать не буду. Даже ради твоих распрекрасных переливчатых глаз. Уже понял, чем заканчиваются благие намерения. Столбиком. Как полыхнет!..

— Ах, столбиком? Вано! Не стой столбом. Сейчас заходим и… — у Машутки язык заплетался от ярости. — От тебя много не требуется. Никакие столбики. Оставь их себе. Заходим и действуем. Ты способен действовать решительно?

— Я? Н-наверное…

— Тоже мечтаю убедиться! что не сдрейфишь…

— Я готов. Куда идем? — Иван внутри собрался.

— Пилядь! В гостиницу, где сейчас Томка задницей крутит… Наплевать на права! Наплюем и войдем. Увидим Томку и выволочем ее оттуда — да хоть за волосы. Силушки у тебя хватит!

— Сумасшедшая! Это называется похищением. Лишение человека свободы наказывается… Короче, немало дадут. Мне еще за киоск приплюсуют. Сяду молодым, а вот выйду…

— Томке хуже придется. Навсегда в толпе голых черепов.

— Да почему голых? Пусть юбку не надела, но остальное…

— Трусишь? — Машутка взмахнула сжатыми кулачками.

— Эх, была — не была. Не страшней же, чем с башней и ворпанями.

— Рада, что до тебя дошло. Нам сюда — Машутка ткнула пальцем в двухэтажное здание с пластиковой входной группой, красными тюльпанчиками и припаркованным черным Ауди. — Бояться нечего. И некого. Ведьмы там нет. И ее приспешников. Ведьма в гнездовье спряталась, синие лепестки захлопнула, как челюсти сомкнула. Самое время для нас. Есть шанс уцелеть.

— Ты рассуждаешь, будто война. И ведьма, если не ошибаюсь, исполнительный директор вашего завода. Здесь важная фигура. Это — отвлекаясь от ваших сказок, — Иван говорил и понимал, что говорить бесполезно. Безумство заразно. Машутка — ходячая зараза.

— Отвлекайся — не отвлекайся, все равно голову откусит. Ты на Томку погляди! Прямо сейчас и поглядишь…

— Ужасно смотреть на безголовых девушек. Разве что без юбки…

— И не гляди! Не смей! У Томки жених есть. А у тебя…

— Понял. Стало еще непонятней. Вопросительный знак — столбик с загогулиной…

— Входим!!! Не стучись деликатно. Мы не просителями явились. Толкай дверь на себя!

Машуткин кавалер приказ исполнил. Точно голову потерял. Безумие, повторимся, заразно. Утылва — зона заражения. Тылки — распространители.

Точно безумство. Подкралось тихо в виде синего тумана, напахнуло кисло. Не избежать вдохнуть это синее марево. Однако Машутка настроена воинственно. Настоящая дивья девочка! Ее глаза переливаются чудно и видят ясно, не подергиваются синей дымкой наваждения. Ведьма со своими чарами бессильна. Но Варваре многое удалось в Утылве. Поработала усердно. Волшебное превращение вот прямо сейчас. Синий туман клубится по кашкукским улицам, раскачиваются и стонут тонкие ветви, крадутся рыжие звери. И громко — прям оглушительно для вздернутых нервов — стучит незакрытая форточка на втором этаже по адресу Коммунальная, 6 (бабылидиного дома). Ветер треплет забытое на веревках белье. Но это только кажется. Все призрачно, зыбко. Наваждение — это наш привычный мир.

И это еще ничего (вернее, не НИЧЕГО). Сказочно, чудесато, но можно пережить. Прибавилось нечто иное. Совершенно чуждое. Подлинное безумие хуже Варвариного — без человеческого ума и сердца, без смысла — проникало в Утылву. Когда тьма из безликих черепов в страшной древней легенде сменяется организованной массой из современных страшилок — сухих показателей ликвидности, рентабельности, оборачиваемости активов, рыночной стоимости и пр. Люди — один (далеко не самый важный — не самый ценный) показатель. И все это в совокупности решает: жить или умереть заводу и маленькому степному городку. Как так? Утылва перестанет существовать и повторит судьбу заброшенных хуторов. Тылки лишатся наследства своих предков. Прекратится род людской в Пятигорье.

Это даже не несправедливо — это бесчеловечно. Экономически обоснованно. Кривошипные ножницы ТыМЗ не выдерживают конкуренции. Значит, они не нужны. И здешние люди. Не нужно их убеждать, идеологически обрабатывать, заставлять, сажать в лагерь или в дурдом, расстреливать. Не нужно тратить время и ресурсы. Наплевать. Люди не нужны. Никакие — не хорошие и не злые (даже такой матерый злодей, как Гранит Решов). Не нужен никто. Что же дальше? НИЧЕГО.

Даже Энгру не в восторге. Он отступал от своего плана — отозвал слуг ворпаней. Клобы покинули завод, скрывшись в усадьбе в Чагино, бросили Варвару без поддержки. Это обещал Сыродь Щапову? Может быть. Обнадеживает.

****

В отсутствии топ-менеджеров ТыМЗ бразды правления захватил Поворотов. Пронырливый медвежеподобный субъект. Хотя он и не рассчитывал, и не собирался, но если такая возможность представилась, то грех не использовать. При этом Поворотов мудро осторожничал. Относительно Тамары он, очевидно, получил распоряжение раньше. Девушку никто не трогал, не возмущался ее бездействием. Ей предназначена собственная роль.

Все входящие в гостиничный вестибюль мужчины — и приезжие, и тутошние — замирали на пороге, замаслив взор. Сногсшибательная красотка на ресепшен! Лицо красиво и странно — как бы нарисовано ярким макияжем — тенями, тональником, консилером, румянами, помадой и пр. Напудренная кожа конфетно-розовая. Ресницы мохнатые от многослойной туши. Блестки на веках — это что-то! Неподвижная неестественная красота. Словно на ресепшен стояла идеальная кукла в человеческий рост.

Коварная Варварина задумка должна была исполниться! Если не удалось захомутать Утылву — тогда кортубинского олигарха. Девушка — прелестная ловушка для Генриха, обладающая помимо прочих достоинств еще и соблазном новизны (который Варвара в глазах Генриха утратила). Устоять невозможно. Однако в Пятигорье никто ни в чем не мог чувствовать уверенность — ни нормальные люди, ни тылки, ни олигархи, ни ведьмы и даже не боги. В яркую, разноцветную ткань реальности органично вплеталось наваждение. Например, если бы Энгру был уверен (начиная с того, как сотворил здешний мир и впервые прокололся — точнее прокололась Кама с влюбленной парочкой на Марае), то вмиг прекратил бы нашу историю. Но Энгру тянул и продолжал на что-то надеяться. Так ведем себя мы все, очутившись в Пятигорье — в сказке. Варвара — не исключение. И ее сейчас нигде нет.

За дорогу Генрих измучился — надо было отыскать вздорный повод для визита в здешнее захолустье, протрястись по степи, пережить покушение (больше оскорбительное — картошкой), выслушать бред начальника коммерческого отдела ТыМЗ, потерять свою охрану и лишиться чувства безопасности. Всего этого очень много даже для олигарха, не говоря уж о простом смертном. А Генрих — не бог, он человек. С глазами, ушами — с головой и чувствами. С обыкновенным телом — не гранитным. Войдя в гостиницу, Сатаров, конечно, заметил Тамару (не мог не заметить), но ограничился кратким любованием. Тем более ничего не комментировал. Оценил девичьи прелести, но сделав над собой усилие, оторвал взгляд, начал подниматься по лестнице. Поворотов сопроводил почтительным взглядом олигарха — его вид с тыла (густоволосый затылок, облаченные в итальянский костюм спину, ягодицы, ноги) и, дождавшись, когда на втором этаже скрипнула дверь, вернулся к ресепшен. Ворчливо выговорил Тамаре.

— Чего стоишь? Замерла как кукла. Могла бы улыбнуться или чегой-то сказать… Нет, лучше не говори — только улыбайся… Эй! слышишь меня? Через полчасика отнеси гостю обед. На подносе, цивильно. И со своими фокусами подожди, пока мужик поест. Что у вас наготовлено? Лариса!

— Согласно утвержденному меню, Руслан Афанасьевич, — испуганно оправдывалась Лариса Имбрякина.

Она тоже была на посту — на ресепшене. Светловолосая женщина в гостиничной форме. Коричневый халатик изящно облегал ее стройную фигуру — где надо, собирал складки и, где надо, не топорщился. Несмотря на застенчивость, что заметно сковывала Ларису, в ней ощущалось столько мягкости, неосознанного очарования. Даже грубиян Поворотов сбавлял тон при разговоре — тише и приветливей.

— Да, как водится. Салат с тигровыми креветками, томатный суп с моцареллой, язык говяжий с овощами, хреном и зеленью, расстегай с рисом и яйцом, спагетти с беконом и шампиньонами, оладьи из кабачков, пирог с яблоками и корицей, ягодный морс, чай — Лариса с запинкой читала из меню.

— Все? Этим же убить можно. У господина Сатарова второе покушение за день. Шутка. Подайте в лучшем виде. Не опозорьтесь. Пусть эта кукла поднос оттащит. Ты ей дверь придержи, подстрахуй. Сама в номер не входи — не мешайся.

— Поняла, Руслан Афанасьевич, — мелко закивала Лариса.

— Ну, то-то же! А как олигарху унесете, так и мне накройте — хоть вон в баре. Проголодался я, аж в кишках болит. Не знаю, какие у вас порции, но мне двойную. Всего по двойной!..

— Водочки? из холодильника. Или коньячку?

— На службе нельзя — решительно отклонил Поворотов. — Угораздило же барину приехать. Разыграем спектакль — и закончится он ничем. Тогда и выпьем!

— Как скажете, Руслан Афанасьевич. Только…

— Чего еще? — начальник выразил неудовольствие. — Чем вы здесь недовольны? Работа чистая, не тяжелая. Станки не пилите, не таскаете железо на горбу. Вдобавок зарплату получаете. Хотя гостиница, как пропали директорша с Клобами, пустая стоит, то есть обязанности у вас уменьшились. На заводе людей сокращают, а у вас расширение штата — нового человека взяли. Прям не человека, а куколку на загляденье!

— Руслан Афанасьевич, зачем взяли-то? Неприлично это. Девушка молодая, незамужняя, наивная. Она ничего не сознает, и с головой у нее…

— С головой? Не беспокойся. На месте голова. Не откушена. И голова ее не требуется. Красивая, и ладно!

— Мать ее знает? Людмила?

— Чего знает? Что дочь на работу взяли? Конечно, знает и радуется! Ларис, ты это прекрати. Девчонку никто сюда силком не тащил. И хомут как на лошадь не надевал. Сама прибежала!.. А Людка твоя про всех все знает. И языком чешет без толку. Про чужих знает, а про своих родных… Как сапожник завсегда без сапог. Но не наше дело! Повторяю — не вмешивайся. Иди и займись обедом. И кофе свари.

— Сейчас сварю.

— Так иди и вари. Я пью черный. И сахару побольше… Ну? На ногах переминаешься…

— Я отпроситься хотела…

— Без ножа режешь, Лариса! И не думай даже. Некем тебя заменить. Не куклой же… Если бы раньше предупредила, Людку задержали бы на работе… Нет, ее бестолковости не нужно.

— У меня причина…

— Уважительная? Как у директорши? Исчезла, наплевав на все — даже на то, что она пока еще высокий пост занимает. Заводом руководит… Вот и доруководилась! Баба, одним словом… Только что Сатаров меня распинал — за наш бардак. И за флаг на башне. Потребовал созвать собрание. Где ж я ему возьму? Народ ленивый, бестолковый… Ты еще тут — тебя не хватало. Отпрашиваешься? Из-за Лешки? Поздно! Вырастила сыночка! Мучайся теперь…

— Руслан Афанасьевич, я из-за другого… мучаюсь… Ребят милиция отпустила. Леша дома.

— Известно. Начудили детки, а отвечать кто будет? Дядя. Этот дядя — Поворотов. Бедный я. Все шишки валятся. Митинг с мавканьем, ячейка неправого Блока, плакатики против властей, флаг, журналист со статьей про кризис, губернатор и, наконец, олигарх собственной персоной. Да, ворюгу Пятнашкова забыл упомянуть — и он на меня валит. За что? Ты вот отпросилась и пошла домой со спокойной душой…

— Значит, отпускаете?

— Еще чего! У тебя когда смена заканчивается? В восемь вечера? Тогда и пойдешь с чувством исполненного долга. И мы все пойдем… к черту! — конец Поворотовской фразы звенел искренностью (похоже на Варварины серебряные колокольчики).

— Руслан Афанасьевич, мне очень нужно. Неладно дома…

— А что такого? Про сына ты уже поведала. Отпустили его из милиции. Счастливо избежал… Урок твой умник не выучил. Его ячейка дальше замышляет. Что именно? Дознаемся!

— Леша? Окститесь, Руслан Афанасьевич. У мальчика любовь… — Ларисин умоляющий тон.

— Вот про любовь его… Скажи-ка, дорогуша, правда это или нет. Слышал я, сынок твой — вожак наших борцунов за правое дело — новую подружку себе завел. Быстро он директоршу позабыл, а Варвара стерпела. Чудно очень! Пятнашкова не отпустила — повязали его ворпани перед канадской границей и вернули в Утылву, и он со страху порядочных людей топит в Негоди. Мерзавец!.. Я не про твоего сына, а про Пятнашкова… Видать, Лешкина подружка не робкого десятка — отбила парня у ведьмы. Не местная. Якобы племянникова дочка — внучка покойной учительницы. Вместо юбки в шортиках ходит… И в милицию она бегала Лешку выручать. Ты, Лариса, гляди! Бывают девки — оторвы… Еще сплетничают, что с флагом она же Лешку подбила и даже на башню лазила вместе с ним. Не получилось бы так, что сынок твой из огня да в полымя. Сперва директорша, потом кортубинка…

Удивило, что эдак про директоршу говорят? и кто? ее непосредственные подчиненные! Совсем страх потеряли. Несмотря на простецкий облик медведюка, Поворотов всегда чутко держал нос по ветру. Только раз его нос (не буквально) расцарапали — когда увольняли с завода, но та история в прошлом. Теперь по отношению к Варваре у Поворотова пиетет пропал. Бульк. Или знак верный. Кого бояться-то? Роковая госпожа Пятилетова исчезла, даже синий халат не взяла. И навряд ли вернется. Чудненько. Теперь для Поворотова главное — улестить, обработать олигарха, дабы не пойти вслед за опростоволосившейся директоршей. Последнее в планы начальника СБ ТыМЗ не входило. Размышления Поворотова прервали горькие всхлипывания Ларисы.

— С сестрой неладно, Руслан Афанасьевич…

— С красоткой Ирэн Адлер? Так, кажется, Килька Кулыйкин ее титуловал, а себя чуть ли не английским лордом… Теперь в Килькиной жизни нет ничего английского. И ничего путного тоже нет. В бараке Мобути, вообще, мало что имеется. Дед по-спартански существует. Но совесть свою не пропил, сохранил свое сокровище — овальный спецзнак с фигурой солдата в каске на фоне красного знамени и внизу надписью ХАСАН 1938… Молодец дед! А Килька с наглой рожей вселился…

— Руслан Афанасьевич, я за сестру тревожусь. Приехала и совсем загрустила.

Лариса сама грустно увяла — ее светлые волосы упали на щеки, кожа побледнела до синевы, голубые глаза смотрели грустно и терпеливо. Тут любое сердце бы разжалобилось, но только не у Поворотова.

— Грустно. Чемодан с вещами потеряла. С заработков голая вернулась. Ваша семья нуждается. Не обижайся, Лариса, но ты пашешь, а сестра твоя в красной юбочке порхает. Стрекоза! корыльбунья подружка.

— Не наговаривайте на Ирэн. Приболела она. Лежит, не встает уже несколько дней. Не ест, не пьет, повернулась к стенке и молчит.

— Ах, молчит? Кто тогда придурка Костяню — Дюшиного отпрыска — подучил картошкой в олигарха кидаться? Ирэн ему показала с балкона.

— Она не в олигарха кидала, а в Федьку Цукова. Обидел он ее. Ругался непотребно. Ирэн вспыльчива, но отходчива.

— Так Федьку отходила, что у него брюки треснули. Как ни крути, а Ирэн везде виновата. Белая и пушистая.

— Она не хотела! Само получилось…

— Хотела или не хотела, но олигарх из-за покушения теперь страшно зол. И невинные люди страдают. Это я страдаю! — Поворотов с праведной обидой повысил голос.

— Руслан Афанасьевич, сестра тоже… страдает… Но не говорит. Просто сил у нее нет. Исхудала, истерзалась… Душа болит. И так бывает…

— От душевной боли пусть коньячку тяпнет. Или как Витька Пятнашков — метаксу. Если же это не поможет, тогда не знаю… Тогда к врачу.

— Врачи говорят, что есть особое состояние упадка. Депрессия. Человеку ничего не надо. И помощь не нужна. И вот как ей тогда помочь? Родным что делать?

— Мудрено слишком. Разве в больших городах, а у нас в Утылве… Аристократка она, что ли? Леди Ирэн!.. Безделье всегда во вред! Нельзя всю жизнь порхать. Работать, вгрызаться! На заводе штамповщицей или травильщицей, маляром или учетчицей. Нет, учетчиц уже погнали. Тебя ведь уволили, а ты кто?

— Табельщицей была в сборочном цехе. Перед тем — бухгалтером.

— М-да, цех тот давно не собирает… Но ты же не сдалась! Не впала в эту… как ее… в депрессию. Жаль Ирэн. Сейчас Утылва ничего не может предложить королевишне. Для всех тылвинских королев даже у Сыродя шуб не хватит. С работой — швах и мав. А будет хуже… Иди работать, Лариса, не морочь мне голову. Отлежится твоя сестра — и поговорим.

— Спасибо, Руслан Афанасьевич.

— Пока не за что. Давай, гони эту куклу Тамарку. Олигарх проголодался. И я поем…

Тем временем господин Сатаров скрылся в своем (бывшем Варварином) номере. Испытал облегчение, достигнув конечного пункта путешествия Кортубин — Утылва. Это большая удача, поскольку Генрих не в курсе сложностей и тонкостей текущего (и всегдашнего) момента в Пятигорье. Никакие ворпани дорогой не напали. Олигарх — не по чину добыча для них, даже рыжие злодеи вынуждены соблюдать субординацию (плевок — пустяки, не считается). Энгру поумерил рвение своих слуг. Обещание выполнял. И переговорщики со стороны тылков, и высокопоставленный визитер из Кортубина — все без различия рангов и званий — получили краткую передышку.

Генрих прошел в подготовленную для него прохладную комнату. Соседнее помещение (где раньше жили Клобы) предназначалось для младшего Сатарова (Дэн исчез и долго не появится). Внутри царил полумрак из-за плотных штор. Вся обстановка в излюбленном Варварином стиле — здесь и в директорском кабинете на заводе тяжелая мебель (металл, кожа, дерево, покрытое натуральными маслами), ковер с длинным мягким ворсом (по нему идти как в густой траве заплетаться). В дальней стене угадывался дверной проем, ведущий в спальню, и там — очертания огромной кровати, которой только королевского балдахина не хватало. Но Генрих споткнулся взглядом на предмете меблировки, что был гораздо ближе. Синий трехместный (или четырехместный?) диван анатомически выверенной конструкции, на крепких ножках из массива дуба. Олицетворение солидности и комфорта. Ауру старины поддерживали классические пропорции, отделка состаренной винтажной кожей, сотни забитых вручную гвоздиков. Такие роскошные модели раньше изготавливались для дворцов, министерских офисов, джентельменских клубов, особняков. Можно предположить, что подобный диван (из уцелевших дореволюционных образцов) в минувшем веке стоял — нет, не в персональном коттедже майора Г. Решова, но в служебной резиденции начальника ИТЛ№9 (это не невероятно). И уж ни в какое сравнение не шел с синим скрипучим инвалидом советского мебельпрома в бабылидиной квартире. Вообще, любопытно, откуда Варварин диван? Генрих смотрел на него и, естественно, не догадывался о занятиях госпожи Пятилетовой с Пятнашковым на кожаных подушках, но какие-то причудливые ассоциации у него родились. Ассоциации связывали цепочку: диван, остатки кислого запаха (невозможно не узнать Варварины духи — на них тут же сладкой истомой откликалось тело) и красивую куколку на ресепшен — всю в завитых локонах-барашках. Именно куклу — доступную и послушную. Генрих что-то неразборчиво пробормотал под нос и решил раздеться. Скинуть с себя сопрелые тряпки, бывшие прежде дорогим итальянским костюмом из тонкой шерсти оттенка маренго (темной морской волны) с минимальными добавками синтетики. Но поскольку планов задерживаться в Утылве не было, то и дополнительные вещи с таким расчетом не брались. Вообще, ни Генрих Сатаров, ни его брат Максим Елгоков не думали здесь оставаться. Но вот как-то так выходило…

На первом этаже гостинцы Мара Лариса Имбрякина выполняла распоряжение Поворотова.

— Том… — женщина колебалась. — Надо отнести обед гостю. Второй час уже. Все приготовлено. Пойдешь?

Тамара, не шевельнув ни единой черточкой, повернулась как заведенная кукла, одернула юбку (или что там надето), взбила локоны.

— Пойдешь… — Ларисин голос упал. — Если так… Возьми на кухне поднос.

Оставшись в одиночестве на ресепшене, женщина собралась сварить кофе. Она строго следовала инструкциям, хотя заядлая кофеманка госпожа Пятилетова отсутствовала и не могла оценить вкус приготовленного напитка. Лариса достала пакет с зернами из шкафа, молоко из холодильника. Подумала, что маленькая серебряная турка для Поворотова не подойдет — это ему на один глоток. И персональную Варварину чашечку — инфантильно-розовую, с золотым ободком, из фарфора — подавать начальнику СБ тоже кощунственно. Лучше большую бадью, и еще сахару туда насыпать. Может — ну, его! сварить в ковшике на плитке?..

Шум возник не у центрального входа, поблизости от которого располагалась гостиничная стойка (ресепшен) — грохнула железная дверь с торца здания. Внутрь проникли возбужденные голоса, среди них выделялся высокий девичий сопрано. Лариса, бросив свои приготовления, побежала туда. Но не только она. Поворотов не успел откушать за накрытым столом. С досадой кинул вилку и выглянул на шум.

— Кто это? Вам чего? — Лариса всплеснула руками. — Машутка, ты! И не одна явилась. Привела кого?

— Почему двери нараспашку? — загудел Поворотов. — Заходи, кто хошь. И уноси, что попадется! Безобразие!.. Потом жалуемся на опасное проникновение в гостиницу. В милицию звоним, в службу безопасности…

— Как же запирать, Руслан Афанасьевич? Мы гостей ждали с утра.

— Гости прибыли. Больше никого не надо… Да кто там? вваливаются как в свои хоромы — в кашкукский сарай! хоть и с черного входа…

— Мы! — громко возгласила Машутка. — И не уйдем, пока не сделаем то, зачем пришли.

— Кто — мы? Ты, нахалка! с кавалером! Здесь не проходной двор, чтобы являться незвано, непрошено, — картофелеподобная физиономия Поворотова лоснилась. На серой коже вспыхнули красные пятна — наверное, уже пара рюмок опрокинуты.

Приглаживая пятерней густую шапку волос на макушке, Поворотов хрипло дышал. Выкатил свою тушу в узком коридоре — встал, расправил необъятные плечи (не было у него корыльбуньих крыльев там). Мимо начальника СБ даже в щелку (в дырку) не протиснуться. Но не на ту напал!

— Где она? Отвечайте! — Машутка ринулась в атаку.

— Она? — серая картофелина (физиономия Поворотова) сначала собралась, а потом распалась всеми своими выступающими частями-отростками: бровями, носом, щеками, губами, подбородком, бородавками. — Как пролезла сюда эта сумасшедшая? Дознаюсь, кто зевнул, и уволю! Вон! Здесь приличное место. Мавкать запрещено!

— Приличное?! Девушек олигархам продаете! Ни стыда, ни совести! — что за страсть у Машутки обвинять других: на митинге Варвару из-за чучела кота, теперь Варвариного боса — самого олигарха Сатарова, попутно зацепив Поворотова. — А если бы вашу дочь? Вот пусть Алочка спляшет для чудовища! И все остальное сделает.

— Кто? Алочка? Да какое право имеешь?..

— Имею! Где моя сестра? Вам должно быть стыдно. Заколдованная она. Ядкой одурманенная… Я знаю, что она в гостинице! — Машуткин взгляд метнулся за спину Поворотова. Стоявшая там Лариса безмолвно кивнула. — Томка! Томка! А-а-а!..

— Не ори, дура. Наш гость отдыхает. Еще подумает, куда он попал — в дурдом…

— Ах, уже отдыхают? уже прилегли? Пустите! — верещала Машутка и прорывалась к парадной лестнице.

— Не пущу! — басил Поворотов, возвышаясь мощным заслоном. — Не пройдешь!

Не пустить, задержать Машутку? Как бы, не так! Девчонка, недолго думая, пала на пол (никто охнуть не успел) и шустро поползла, опираясь на локти. Стук по ламинату, шуршание. Щупленькое тельце в сарафане юркнуло промеж расставленных Поворотовских ног. Хорошо, что сарафан не мини длины — волочился следом. Изогнулась желтая змейка (или нет, ящерка, поскольку передвигалась на локтях) и вот уже вынырнула за спиной злого дядьки. Он оторопел от неожиданного способа. Вывернув башку назад, тянулся, чтобы сгрести нарушительницу порядка — да хоть за подол или ногу. Толстые пальцы сосиски почти сомкнулись в захвате.

— Стой! Бандитка! Я тебя…

— А-а… не-а… — с максимальной быстротой Машутка вскинулась на ноги и отпрыгнула от Поворотовских медвежьих объятий.

— Вертай назад, идиотка! Хуже будет…

— Не смейте ее трогать! Уберите грязные лапы! — возмущенный юношеский голос.

Реакция Ивана запоздала в то время, когда Машутка была дерзка и стремительна. Фокус — ползком преодолеть Поворотова — произвел на парня эффект. Он сконфузился. Но драматические события развивались дальше, не давая передышки. Поворотов не отбросил намерения сцапать девчонку. Развернул туловище и, чтобы шагнуть, поднял одну ножищу в огромном ботинке пятидесятого размера (для ясности — ширины лестничной ступеньки не хватило бы на ботинок, там бы он вставал наискосок). Другая нога на прежнем месте — на полу. В Иване взыграло озорство, он изловчился и пнул в Поворотовскую коленку изо всех сил. Подрубил гиганта. Потеряв равновесие, туша в двубортном костюме рухнула вниз. Иван наблюдал как в замедленной съемке — на него падает гранитная скала. Ужасающий грохот сотряс гостиницу. Машуткин защитник оказался погребенным под тяжкой массой.

Не чуя под собой земли и какого-то разумного основания, Лариса Имбрякина одновременно смеялась, плакала, вздрагивала плечами, икала. Ее будто выворачивало изнутри. Настиг пароксизм самых разнообразных чувств. Еще немного, и Лариса сама бы упала на кучу (не малу!) в коридоре.

Уроненный и униженный Поворотов, кряхтя, сжал в ярости синюю челку противника и стал ее рвать. В глазах Ивана от боли замелькали желтые змейки.

— Что вы себе позволяете! Хулиган!

— Убью! су… с-су… пассу-су! — не сразу у толстяка получилось нечто членораздельное. — Паскуда! С-су-сумасшедшие оба! Размажу!..

Начиналась примитивная свалка. Мужчины вцепились друг в дружку. Наносили удары кулаками, локтями, коленями (Поворотов одним здоровым коленом). Несдобровать бы Ивану, как самому легкому в весе, но звонкий голосок Машутки пришелся кстати.

— Вано! Тебе очень больно? Бедненький… Не дай ему себя сломать. Потерпи, пожалуйста. Я быстро…

Валяние в пыли и азартное мутузанье прекратилось. Враги как по команде замерли, затем даже слегка приподнялись от пола и посмотрели вверх. Виновница этой безобразной сцены Машутка ободряюще улыбнулась своему заступнику.

В этот момент Тамара вынырнула из кухни с полным подносом и начала подниматься на второй этаж. Странно, но крики и возня в коридоре не привлекли ее внимания (чем ей уши заложило? синей ватой?). Цок-цок-цок — как кошачьи когти простукали по ламинату. Но это не когти кота Кефирчика, а Тамарины каблуки. Неся перед собой поднос с кушаньями, напрягая бедра и плоский животик, Тамара плыла все с тем же неподвижным лицом. К заветной цели — к олигарху! Как наложница из гарема на хельвет к султану. Нисколько не смешно! Грустно…

Завидев сестру, Машутка рванула по коридору. Маленькие ножки под желтым подолом запрыгали по ступенькам. Мужчины переглянулись: куда она? и что сейчас будет?..

— Ну-ка… — Иван высвободился из недружеских объятий. Встал, отряхиваясь, мотнул синей челкой со лба и шагнул к лестнице.

Краткая заминка позволила Поворотову опамятовать и не последовать примеру Машуткиного кавалера. Так получилось, что дальнейшую сцену начальник СБ наблюдал со стороны, о чем ни разу не пожалел. Похвальное благоразумие.

Описание длилось дольше, чем сама сцена. Тем не менее, она заслуживала того! Практически, все заняло не более пяти минут — все, что уже описано или только будет.

— Томка, не ходи туда! Я тебя спасу, хочешь ты или нет…

Тамара уже стояла наверху, готовая преподнести и себя, и поднос с кушаньями, чтобы осчастливить олигарха. Ненадолго задержалась — обе руки были заняты, а надо постучать. Этого Машутке хватило: как кошка прыгнула вверх со ступеньки и прямо в полете дотянулась и вцепилась — во что? вот во что у Тамары можно вцепиться? Самое подходящее — волосы, завитые под барашка. Но Тамара почти на голову (кудрявую) выше младшей сестры, и той затруднительно допрыгнуть. Во что еще? Топик и юбочка сидели на Тамаре как вторая кожа — в блестках — чешуйках. Машуткины пальцы скользнули сверху вниз: зацепить топик — узкую полоску материи на спине — не удалось, с юбкой повезло больше — ухватить край подола (там сплошной край) и дернуть. Затрещали нитки и швы под этими нитками. Машутка покачнулась, взмахнув руками (в одной оказалась блестящая повязка, бывшая модной юбочкой). Толчок нарушил хрупкий баланс между Тамарой и тяжелым подносом, и несостоявшаяся фаворитка олигарха, падая назад, сбила с ног младшую сестру. К счастью (или к несчастью) Иван не добежал до точки приземления сестер Кулыйкиных. Поднос загремел по ступеням, посуда и содержимое вывалились туда же, запачкав кроссовки парня. Он даже не чертыхнулся, привлеченный звуком отпираемого замка.

Дверь в номер распахнулась. На пороге возник олигарх Сатаров. Его вид красноречивее любых слов. Из прежнего официального облачения сохранились только носки. На голое тело наброшен темно-синий шелковый халат с серебряной вышивкой. Позвольте, только автору кажется или вам тоже? что гардероб в номере был очищен от Варвариных нарядов. Тогда это другой халат? или все тот же? Госпожа Пятилетова выше рослого мужчины, и вполне могла носить мужскую одежду. Платьями и юбкам она предпочитала брючные костюмы. Так или иначе, а синий халат пришелся Генриху впору. Мокрые волосы свидетельствовали о том, что он принял душ. Заслышав возню снаружи, олигарх решил посмотреть, в чем дело.

Перед вытаращенными глазами Макс… — ой, Генриха — предстало нечто. На полу у лестницы. Весьма соблазнительная картина. Красивая куколка в темных локонах как в завитках барашка неудобно полулежала-полусидела, поскольку занять более приличную позу ей помешали (и здесь Машутка поспела сунуться). Тамарины колени задраны выше головы, и здоровые каблуки выворачивали ступни с сиреневыми ноготками. Стройные бедра обрисованы китайскими розовыми трусиками (конечно, это не роскошное кружевное белье Варвары, но тоже эффектно). Юбка отсутствовала — по крайней мере, на Тамаре, но снизу высовывалась третья (чужая?) рука, что комкала блестящую повязку (может, и модную юбочку). Помимо этой третьей руки в пятнах ягодного морса только фальшивого рыбьего хвоста недоставало…

Генрих в упор смотрел, и в наступившей тишине его лицо приятно овеял ветерок — это хлопали ресницы. А Тамара не моргала и не двигалась. У господина Сатарова не получилась даже его привычная капризная гримаса — выдвинуть нижнюю губу на верхнюю. Челюсть упала, создав напряжение в мимических мышцах. Испытывая целую гамму чувств, побледнев, Генрих словно застыл не в каменной — в гипсовой! маске (лишь ресницы нервно трепетали).

— Здрасьте, дядя Гера, — вежливая реплика усиливала безумную сцену.

Вано примчался на второй этаж и стоял, держась рукой за перила. Бурное дыхание распирало грудь. Сердце стучало в ребра как молотком. Синяки от Поворотовских чугунных кулаков он не чувствовал — да синяки еще не проступили.

Застывший Сатаров не оживал. Не удивлялся, не возмущался, даже просто не захохотал. Дар речи у него исчез — рот беззвучно хватал воздух.

— Я… мы… — Вано замялся. — Я должен спасти… Кого мы спасаем?

— М-меня, — простонала Машутка. — Чего стоишь и смотришь? Ощущенье как у раздавленной котлеты… Немедленно вытаскивай! Убери ее! Или бери и тащи.

— Кого? — для абсолютной уверенности уточнил Вано.

— Ее! Томку! Хватай и валим! Быстрее. А то сейчас ка-ак Поворотов или даже олигарх…

— Дядя Гера?

— Хорош дядя! Томке в отцы годится. А туда же — потянуло на девчонок. Вообразил, что все в Утылве к его услугам и утехам. Похотливый кот! И это даже оскорбление для кота — для моего Кефирчика.

При чудовищном обвинении Генриха затрясло. Безумная — немая сцена как в Гоголевском ревизоре. Уже вторая по счету в гостинице (и опять в дежурство Ларисы Имбрякиной, вызвав у нее похожую оторопь). Только все гораздо безумней — пусть никаких видимых фокусов со светом и тенью вопреки законам физики не произошло, но люди вели себя безумно и чувствовали также. Безумие заразно. После событий, случившихся за день, у Генриха мелькнула безумная догадка, что в Утылве ему объявили войну. Таким странным образом.

*****

Влада Елгокова вела (хорошо, хоть не тащила, как Машутка Ивана) своего брата Дениса Сатарова в известное место. На Казятау.

Гора Казятау — самая низкая вершина в Пятигорье. В сравнении с Пятибоком так просто пригорок. И она же — ближайшая к Утылве. Фактически подъем начинается через дорогу от восточной оконечности городка — домов и заборов Кашкукского частного сектора. По этой дороге — опять-таки мимо заборов — недавно проезжал траурный кортеж. Везли хоронить на кладбище скончавшуюся учительницу Л.Г. Чиросвий. Недавно — а теперь кажется, очень давно. В другой жизни, в другом мире — не в том, где мы сейчас.

Исстари Казятау облюбовали козы и пастухи. Тылвинские козы такие же, как оренбургские — типичны для Южного Урала. Крупная, крепкая порода. Но их держат не из-за молока. Главное достоинство — мягкий тонкий пух. И в Утылве, и в Оренбуржье стригут шерсть и начесывают пух, прядут и вяжут шали, носки, шапки, кофты. Качественные экологические изделия ручной работы. Мастерицы ходят торговать на вокзал, и пассажиры Южно-Уральской железной дороги с удовольствием покупают. Самосвязанная шаль — великолепная вещь. Легкая, мягкая, теплая. Защитит в тридцатиградусные морозы в степи. У каждой тыловки имеется такая шаль. У бабы Лиды тоже была — теперь по наследству шаль перешла к Людмиле Кулыйкиной. Как водится, от матери к дочери, от бабушки к внучке, от тетки к племяннице. Потом, после длительной носки шаль распустят и свяжут из нее безрукавку, и еще с удовольствием поносят.

То есть, Казятау непосредственно связана с описанным простым промыслом и пользовалась среди аборигенов самой простой, прозаической репутацией. Спокойное место. Здесь не случалось экстраординарных происшествий. И ворпаней здесь не видели.

Средоточием слухов, сплетен, ужастиков, небылиц всегда выступала Шайтанка. Даже при сияющем безоблачном небе тень никогда не сходила с горы. Там тусовались ворпани, наружу выходили многочисленные темные норы, в траве попадались гнездовья — своеобразные коконы из сухих стеблей и веток, внутри которых расцветали особенные синие цветы (хотя цвели единицы «коконов», большинство пустовало). Шайтанку нередко окутывал синий туман, в воздухе висел кислый запах. Тылки избегали забираться сюда.

Следующая — Пятибок-гора (в просторечии Пятибок). Ее периметр и высота — наибольшие в Пятигорье. Но не представилась возможность сравнить с Мараем (где этот Марай?). Пятибок — тоже особенная, значимая вершина. Среди своих соседей, которые летом в зелени и цвету (особенно Кашиха в белой пене мелких цветочков как в каше), Пятибок словно суровая громада. Травяной покров короткий и редкий. Гора разлапистая — раздавшаяся в стороны своими пятью гранями (склонами). Еще древние тылки подмечали здешние странности — пущенные стрелы с металлическими наконечниками падали и прилипали к горе, птицы облетали, звери огибали. Наверное, дикие животные чувствовали испускаемые горой магнитные волны. И стрелка компаса вблизи отклонялась. Все это подтверждало наличие запасов магнитного железняка. Месторождение пробовали разрабатывать весьма примитивным способом: собирали руду на поверхности и вывозили. Но как-то (и почему-то) дело не заладилось. Когда в СССР решался вопрос о строительстве металлургического гиганта на Южном Урале, сюда приезжали геологи — коллеги Иннокентия Павловича Елгокова — и брали пробы. Но комбинат построили западнее Утылвы, а Пятибок-гора сохранила природную первозданность. Не случайно это.

Кашиха располагается рядом с Казятау — практически они срослись. Неразлучны и очень похожи. Как две сестры — Кашиха и Казятау. У обеих вершин легкая, светлая аура. Здесь необыкновенно легко дышится, и голову не теснят тяжелые, обидные мысли. И небо непосредственно прилегает к склонам гор — не наваливается тяжко, почти всегда чистое и голубое-голубое. Ну, разве изредка любит заглядывать чудное белое облако — в форме кота. Тучи над Кашихой и Казятау не задерживаются — ветер сразу выдувает тучи в сторону Пятибока и Шайтанки. Потому, что над горами-сестрами должно светить солнце. Всегда по определению — ярко, радостно, правдиво. Не замутнено — никакого наваждения.

Итак, четыре возвышенности — считая от Утылвы — Казятау, Кашиха, Шайтанка, Пятибок. Добавляем (или придумываем) Марай, и получается Пятигорье. К юго-востоку простирается Богутарская степь.

В прошлом веке на Кашихе захоронили красногвардейцев из отряда Кирилла Солина. И самого комиссара тоже. Хотя погибли они на Шайтанке. Но из-за Шайтанковской одиозной репутации тылки сочли невозможным устраивать общую могилу там. Выбрали хорошее, спокойное место — на Кашихе. Поставили памятник — сперва из дерева, а потом из нержавейки — звезда с расходящимися лучами. С той давней поры лежат под звездой герои, павшие за народное счастье, спят. Их помнят живые, чествуют за совершенный подвиг. По заветам героев наследники строят справедливое общество на земле. И никто не в силах помешать — ни ворпани, ни древнее синеглазое колдовство, ни даже сам Энгру. Последний, впрочем, равнодушен, что опаснее всего.

К чему это? К тому, что при пятигорских суевериях и легендах как раз на Казятау люди ходили без опаски. Не тревожились ни за день, ни за ночь — что ничего здесь не стрясется. Коз раньше пасли дети. На горе, где никто давно не живет, сохранились глиняные стены и подобие крыши (естественно, не из соломы — из досок, поскольку нет вечной соломы). Возможно, здесь когда-то располагался маленький хутор. Пара домишек выше окружения в степи — на пригорке. В людской памяти не уцелело название хутора, а полуразрушенные жилища считались принадлежностью козопасов. Ночевать мог кто угодно. Приходи и занимай приглянувшееся местечко. Абсолютно безопасно. Просто и аскетично. Всего лишь неделю назад на Казятау Петька Глаз прятался по ночам от синей ведьмы. Пронесло. На Казятау опять ничего не случилось. Петька переждал и возвратился в Утылву.

В семидесятые годы прошлого века именно Казятау (а не Кашиха) преобразилась. Здесь установили каменную статую женщины — Родина-мать с раскинутыми руками, в греческом одеянии. В художественном плане памятник не претендовал на особую ценность. И не будоражил фантазию неискушенных тылков. Если бы кто-то из них знал, даже подозревал! никто и ничего. Стандартный памятник в тогдашнем идеологическом тренде. История создания памятника займет мало места. Изначально выбор был между двумя вариантами — между Кашихой и Казятау. По логике планировалось воздвигнуть памятник на Кашихе — непосредственно над могилой красногвардейцев. Но прикидки на местности показали, что наиболее выигрышный вид открывается из Утылвы на Казятау, которая пусть невысока, но частично заслоняет свою соседку — то есть, заслонит и статую. Поэтому благоразумно Родину-мать передвинули на Казятау. На Кашихе ограничились установкой мемориальной плиты под звездой с расходящимися лучами. Выбор признан удачным — пятиметровая скульптура на восьмиметровом постаменте замыкала новую короткую улицу, носящую имя К. Солина. Улица служила подступом к памятнику — приводила к горе, и дальше подъем по бетонным ступеням. Строго говоря, памятник был не на самой вершине Казятау, а где-то в середине ее склона. На вершину далековато подниматься (и утомительно для ветеранов и отрядов октябрят). Вдобавок тылки, подчиняясь старым предрассудкам, очень не хотели убирать лачуги козопасов (на обращенной к Кашихе стороне). Все устроилось к общему удовлетворению — ничто ничему не помешало. В советское время торжественные колонны с красными знаменами маршировали от городской площади (от чугунного красноармейца в буденовке на кирпичной тумбе) до Казятау — к фигуре Родины с руками. Строго определенный и осмысленный маршрут — только недавно, 9 мая 2008 года, пройден от начала до конца.

И сегодня, когда — после смерти учительницы Л.Г. Чиросвий — казалось, уже свершились все мыслимые и немыслимые потрясения, разборки, безумства, когда здешняя жизнь обрела резкий вкус, тонус и темп (и кислый запах) — именно на Казятау собрались парни и девушки. В солнечном месте на склоне горы, сбоку от памятника на постаменте. Кто там? Знакомые лица!

Заводила Петр Глаз — Глайзер — правнук знаменитого Ивана Глайзера, первого начальника строительства КМК и Анны Анютиной.

Родственники Петьки Глаза — Матвей и Демид Анютины — племянники Юнара Демидовича Анютина, главного механика завода. Отпрыски достойной фамилии.

Юлий Цыбин — потомок репрессированного священника Макария Порываева, любимый внук главы тылвинского Совета ветеранов — деда Цыбина. Родственник кортубинского журналиста А.Г. Порываева.

Алексей Имбрякин — сын местного Кулибина — Вениамина Имбрякина, начальника техотдела ТыМЗ и одновременно единственный наследник мужеска пола в роду Нифонтовых — в роду Мобути.

Сергей Рванов — представитель нового сословия — частных бизнесменов Рвановых.

Устина Жадобина — падчерица лейтенанта милиции Клима Жадобина. Эта фамилия высечена на плите возле памятника-звезды на Кашихе — ее носил погибший красногвардеец из отряда К. Солина.

Леся Кулыйкина — средняя из трех сестер, правнучек Антона Кулыйкина — председателя тылвинского Совета рабочих и крестьянских депутатов — одного из немногих, кто уцелел в бою на Шайтан-горе и дожил до преклонных лет.

Оценили славную компанию? вернее, груз ее наследства? То-то и оно!

Теперь опустимся с высот философских обобщений (с высоты корыльбуньего полета) на самую низкую вершину Пятигорья — на Казятау. Молодежь устроила нечто вроде пикника. Отдохнуть, развеяться, просто пообщаться. Но никаких примет классического английского пикника. Участники вопреки правилам не захватили большого плетеного короба с посудой и столовыми приборами, корзины с едой, скатертей, пледов, салфеток и пр. Только заботливая Леся Кулыйкина взяла трехлитровый алюминиевый бидончик с водой и пару алюминиевых кружек (несли, естественно, парни). На всю компанию воды было мало, но можно еще набрать в заброшенном колодце — на склоне Казятау, рядом с жилищами козопасов.

День выдался великолепный, солнечный. В ярко-голубом небе ни облачка, ни перышка, ни кажущейся дымки или тумана (тем более, синего цвета). В стоячем воздухе распределялись потоки красного света. Кожу прямо обдавало жаром. Кое-где на травяном ковре появились следы выгорания — желто-коричневые стебли и листочки. Земля высохла — рассыпались и гремели твердые комочки, между ними стелилась серая пыль. Это уже приметы конца весеннего цветущего сезона. Степь разморило.

Парни намеревались поговорить о важных вещах. Девушки пришли за компанию. Устина, конечно, ради Петьки, а Лесю позвала, так как ее отчим, лейтенант Клим Григорьевич Жадобин, не отпустил бы дочь (вообще-то, падчерицу) одну с парнями. Патриархальная Утылва — это вам не Нью-Йорк, Лондон, Москва или, на худой конец, Кортубин. И незамужней девушке лучше не попадаться на язычок несдержанным особам типа Людмилы Кулыйкиной (лучше бы за своей старшей дочерью следила, сплетница!).

Ребята разделись до пояса и принимали солнечные ванны. Прямые, крепкие тела Анютиных — их белая кожа обгорела на солнце до красной корочки, волосы, брови и ресницы как сожженная солома. В раздетом виде Юлик Цыбин не уступал братьям — от природы сухой и тонкокостный, благодаря бегу он сформировался великолепно: узкий таз, развитая грудная клетка, сильные бедра и икры. Лешка Имбрякин — отнюдь не качок, но все прилично — рост, осанка, мускулатура. Сережка Рванов — уже взрослый мужик с татуировкой на плече — хоть сейчас в армию! Выделялся мягкий, пухлый Петька Глаз — бледный-бледный потому, что любил облачаться во все черное (не оставлял и полоски голого тела). Старший Рванов описал гостиничного вора, встреченного им на мосту: единственно белки глаз сверкали. И сегодня в первый раз Петька расслаблялся (а раньше очень занят был — политика затягивает).

Девушки, разумеется, не обнажались. На пикник они вырядились в легкие ситцевые платья — в затрапез. Головы не стали покрывать старомодно белыми платочками. Расстелили клеенку и сели рядышком. Поглощали солнечную энергию их лица, руки, подмышки, ноги до середины бедра. Выгорали распущенные волосы. Веки опустились, ресницы мягко порхали на щеках.

На пикнике велись речи совсем не легкомысленные. Не мешало послушать.

— Ты, Лешка, заморочил нас своей конспирацией, — упрекнул молодой Рванов.

— Поговорить надо без посторонних глаз и ушей. Тем более, непонятно, к чему наши разговоры приведут.

— Вот даже как? Туманно и синё… Если мы сами не понимаем, то и никто не поймет. Кого бояться-то? Врагов, шпионов? Где они в Утылве? — с насмешкой влез Петька, но другие его не поддержали.

— Поворотов не безнадежный кретин, хотя по виду здоровый боров. Службу свою знает. И его служба безопасности не дремлет.

— У тебя психоз, — Петька покрутил пальцем у виска. — Кругом вынюхивают, выглядывают… Смешно!

— Ты недалек от истины, Глазик.

— Я очень недалек, — непоследовательно возразил Петька. — То есть я далекий — умный… Но что-то директорша на удивление хорошо осведомлена о наших делах. Как угадывает, кто и чем дышит. Очевидно, тайные соглядатаи помогают. Вынюхивают, выглядывают. Не обязательно Поворотов лично. У него добровольные помощники есть — добровольные идиоты. Тетя Люда Кулыйкина стоит целого полка сексотов — правда, она не качеством, а количеством берет. Неутомима! Что известно ей — известно всей Утылве. И уж точно Поворотову. В подробностях.

— Нет ее здесь. А Леська у нас не болтлива, — успокоила Устина.

— Я никому ничего не скажу, — воскликнула Леся.

— Верим. Если Лешке поверили… Ты ведь тоже Варварин дружочек, пусть и бывший. Миловался с ней, в директорском Мерседесе ездил, на наш митинг с вороной смотрел и хихикал, а потом взял и переметнулся. В ячейку пришел. Только плевать тебе было на ячейку!

— Что ж, Петька, ты меня разоблачил. Я раздавлен.

— Это я к тому, что не один ты такой умный.

— Отлично. Теперь с умными людьми умные разговоры начнем.

— Гы-ы! — Анютины громко захохотали. — Совещание откроем. По всей форме, как недавно в управе. Запротоколируем. Тинке или Леське поручить…

— Смех смехом, но ситуация не смешная. После паузы Петька спросил.

— Что делать будем, Лешка? Нам отступать некуда. Позади — или впереди — Утылва. Это как сесть — лицом или спиной к памятнику…

Петька одновременно просил совета и подкалывал лучшего друга. Лешка это отлично понимал и отвечал резко (он еще не простил намеков на Варвару).

— Не надо языком трепать. Надо мозгами. Их приложить в первую очередь.

— У нас уже вторая. По второму кругу пойдем? Начинать тебе, Петька. Дежавю. Опять в гостиницу полезешь. Дождемся вот темноты, — Юлик твердо знал, что сам никогда не полезет. У него уважительная причина — боязнь высоты. Директорша ведь жила на втором этаже.

— Очень смешно. Прям уморительно. Только я — пас… Уступаю эту честь другому. У нас есть спортсмены рекордсмены. Им и карты в руки.

— Мы все перепробовали, — Юлик начал перечислять. — С плакатами по кругу бегали. Протестовали. На башню лазили.

— Не ты. Лешка со своей девчонкой с флагом залез, — неумолимо напомнили братья Анютины.

— А мы ворпаней отвлекали, — не уступал Юлик.

— Как ты отвлекал? Лежа в беспамятном состоянии? Да еще без штанов… Ладно, ладно, не отрицаем. Флаг-то на башню подняли. Общими усилиями. Победа!

— Хватит нос задирать, — не согласился Петька (исключительно из духа противоречия). — Мы не на башне. Ну, прокукарекали (или по-нашенски промавкали) в области про нас. Журналист — родственник тети Наташи Цыбиной — статью написал. И дальше губернатор прислал сюда настоящего олигарха. Потешить наше тщеславие. Только это ничего не решает — не решает так, как мы добивались. Пузырьки на поверхности. А по сути, как пилили станки, так и пилят. Уголовник на своем грузовике через проходную возит металлолом на Малыханскую точку. Воровской бизнес процветает. Скоро ничего не останется. А мы что же? Мавкаем!

— Все вы тут заслуженные, — утешил Лешка. — И хоть я позже всех в ячейку вступил, потому весьма подозрителен… Рискую подкрепить твои подозрения, Петька, но молчать не могу. За красную черту мы вышли. Хохмы и игры закончились. Отмавкались. Все очень серьезно. Ты даже не представляешь, как…

Лешка выговаривал лениво, но с низкими угрожающими нотками. Ребята почувствовали, лишь Петька по привычке хорохорился.

— Ах, ты представляешь? Варвара на ушко нашептала на скамейке во дворе? Или ее адепт Федька, сын Сукин? Она же его к тебе подсылала. Чтобы ты картину полностью представил. Кстати, чего он под меня рядится? в черное?

— Ты убежден, что черный цвет — твой эксклюзив? Что невозможно путать вас. Оба в черном и в масках… Близнецы братья. Например, я в ментовке обознался, пока Цукова в лицо не увидел.

— Неправда! Федька толще! У меня брюки не трещат.

— Толще, толще. Он же не сидел на Казятау несколько ночей, трясясь от страха, животом не подобрался… Ты же трясся, потому как стащил у директорши ди… гм… кое-что, и знал, что она не простит. И кара неминуема.

— Обошлось ведь. Не пришли и не покарали. Да сказки все! Что в гостинице взял, отдал дядя Вове Щапову, — Петька неисправим. К его быстрому уму, изворотливости прямо невероятным образом примешивалось легкомыслие.

Круглый блондин невероятно обаятелен и нахален. Влюбленная Устина Жадобина напряглась, с тревогой вглядываясь в Лешку. Тот покачала головой и с нажимом произнес.

— Не все отдал. Увиливаешь, ходишь вокруг да около! Ты же у директорши дивор украл.

— Откуда это известно? — упорствовал Петька.

— Тылки говорят. Мне так Варвара говорила. Послала к тебе дивор вернуть. Я не обманываю. Честно говорю!

— Чушь! Ну, как можно украсть и не знать, что украл? Это как чихнуть… А я там, в гостинице, здорово расчихался. Из-за кислого запаха…

— Что ты видел, Петька? — у братьев Анютиных любопытством зажглись светлые глаза. — Не торопись, расскажи по порядку.

— Ну… ниче особенного в гостинице. Комната как комната. Даже две. Дальняя — это спальня. Я туда не заходил. Раньше меня воспитывали — если не допущен в святая святых, недостоин… — при этом ехидном выпаде Лешка застонал, прижав руку ко рту. А Петька от внимания ребят только воодушевлялся. — Мебель, ковры. Шкаф большой — платяное отделение, и полки. Но вот впечатление от всего…

— От чего? — уточнил Матвей.

— Ты представь. Поработай воображением. Или мозгами, как Лешка предлагает. Он всем предлагает… Ночь, но не так, чтобы очень темно. Фонарь ведь перед гостиницей горит. Полумрак.

— Ночь везде была. На улицах ворпани открыто гуляли, свои порядки насаждали. Племянника тогда преследовали. Вылезли из колодца — из норы…

— Верно. Только ты, друг Матвей, знать не можешь. Ты дома торчал. У мамки под кроватью. В безопасности.

— Почему это? Все, значит, прятались, а ты один рисковал за Утылву?

— Потому, — Петька раскрыл образец своей логики. — Улицы словно вымерли. В ту ночь лишь племянник из окна бабылидиной квартиры выпал. И ты, Лешка, не мог тогда миловаться с Варварой на скамейке во дворе. Не было ее с тобой. В тот раз она меня в гостинице застукала. Ужас, что началось!.. Я внутрь через лоджию забрался. Думал, нет никого. Не сомневался даже. Директорша подолгу в управе задерживалась. С хахалем своим, с Пятнашковым — когда там, а когда в гостинице… Ты, наивный дурачок Лешенька, думал, что у Варвары единственный? мальчик… Для тебя она наряжалась девочкой в юбке и клипсах, а для Витьки — директоршей. Маскарад устраивала. Вы оба верили. Каждому свое. Дурость своя…

— Мне плевать! — Лешку задело за живое.

— Конечно, плевать. Теперь ты другую подружку завел. И правильно, и хорошо. Уже то, что кислым от нее не пахнет… Главное, что ты с ведьмой расстался. Извини, но столько времени потратить (а сколько?)… Мне одного случая хватило.

— Какого случая?

— Того самого. В гостинице. Я директоршу не видел. Ну, не было ее. Негде спрятаться! В шкафу? Я в нем рылся. Бумаги искал. Кроме Варвариных костюмов на вешалках ничего не висело. Под кроватью не спрячешься — она низкая, и там доска… Не было никого!

— Но она же тебя застукала?

— Да. И заорала. Как кипятком облила. Потом я думал и заподозрил… Но слишком невероятно. Я никому и ничего не рассказывал.

— Говори. Не томи, — Анютины точно по команде наморщили лбы.

— Обещаете не смеяться?.. В комнате одна вещь была. Стол и на столе горшок.

— Какой горшок? — тут уж голос подала ревнивая Устина. — Ночной? Может, там что прокисло. Варвары уже несколько дней нет. Вот откуда вонь. Элементарная антисанитария. Изнанка вашей синеглазой ведьмы!

— Компания дружно и нервно расхохоталась. Петька продолжил.

— Нет. Керамический горшок — низкий и широкий. Или кашпо это. Для комнатных растений. Внутри кашпо уже горшок. Оригинальный — плетеный из сухих веток. Чем-то гнездо напоминает… Точно! Гнездовье. На Шайтан-горе. Но я же тогда не догадывался… И ты тоже, умник! Признавайся, Лешка! Обвела Варвара вокруг пальца как глупого щенка?

— Не похоже. Ядка — не комнатное растение. Оно только в дикой природе встречается. Только на Шайтанке. А уж чтобы цветок расцвел…

— Да. Он и цвел. В сухом гнездовье несколько зеленых листьев — гладких, мясистых. И между ними — между листьями-то — зловещее синее мерцание. Цветок. Триллиум.

— Ядка? — ахнули братья Анютины.

— Она самая. Тут не ошибешься. Больно странно. Синий цветок мерцает зловеще — завораживает. Смотришь, смотришь на него… Вот я и засмотрелся — горшок разбил.

— И тогда ведьма закричала? Вывод из твоих же слов, — к Лешке вернулось хладнокровие.

— Не убежден. Или она закричала, я с испугу разбил. Или наоборот произошло… Не поймешь. Раскололся горшок на две половинки. Гнездовье распалось — сухие ветки по ковру. Земли из горшка не выпало нисколько. Так что не насвинячил я в номере — осколки лишь подобрать…

— Что с цветком приключилось? С ним главная закавыка.

— Тоже согласен. Наверное, тоже выпал с прочим содержимым. У меня времени не было убедиться. Варвара как закричит! Жуткий крик — насквозь пробирает… Тут я увидел — она лежит. В синем халате, и халат в полумраке точно цветок мерцает. Ноги длинные. Красивая ведьма — спасу нет…

Устина зыркнула глазами, сняла очки, протерла их.

— Дураки вы. Мужчины. Увидел длинные ноги и все. Сражен наповал. У меня ноги не хуже. Пусть я не такая высокая. Но и не коротконогая…

— Снова прежний вопрос, — Лешку не сбить, не увести с главной темы. — Что ты взял из гостиницы, Петька? Вспоминай!

— Не брал. Кроме бумажек из черной папки, которую Пятнашков всегда к себе прижимал, словно великое сокровище. Он в той папке бумаги директорше на подпись носил. Я думал — секретные, пригодятся в нашем деле. Правильно. Там документы бухгалтерские, финансовые. Я ж не спец. Документы общества.

— Какого общества?

— Не нашего. Завод называется акционерным обществом. Сколько у тебя акций — стольким имуществом и владеешь. А сколько у тебя акций?

******

В гостинце Мара скандал продолжался. Старшая сестра Кулыйкина — девушка стройная и эффектная. Но не субтильная. Вполне созревшая, заневестившаяся. Иван Елгоков тоже далеко не слабак. Уродился в прадедушку Гранита — могучий добрый молодец. Объяснение с родственником — дядей Германом — благоразумно отодвинул на потом (пока просто не мог придумать, как объясняться). Поднял с определенным усилием бесчувственную Тамару (нет, не в обмороке, однако не чувствующую ничего). Напрягал мышцы спины. По команде нетерпеливой Машутки потащил свою прекрасную ношу к дверям — в этот раз уже к парадному входу. Чего стесняться-то, вся гостиница наблюдала скандал. Имеются свидетели и пострадавшие — Поворотов пострадал, и страшно подумать, олигарх Сатаров. Что теперь будет? Лариса Имбрякина вежливо придержала створку, сунула в руки похитителей ярко-голубую ветровку с капюшоном. Вроде гром не гремел, и дождик не пошел — ветровка предназначалась для других целей.

— Нате вам. Прикрыться. Чтоб приличней было…

— Только маме не говорите. Не то меня живьем съест… — тараторила Машутка.

— Не скажу, не бойся. Уходите отсюда по добру, по здорову. Да побыстрей!

— Уже уходим… Эй, держи крепче, не урони. Это тебе не мешок картошки.

— О-обиж-жа-е-э-эй!–ешь… — прерывисто выдохнул кавалер.

На улице сразу упали скамейку (сооруженную по проекту «Добрые лавочки» АО Наше Железо) рядом с клумбой с красными тюльпанчиками. Иван привалил Тамару к спинке, укрыл Ларисиной ветровкой. Темноволосая головка девушки откинулась назад.

— Куда теперь?

— Куда?.. Не все ли равно! Главное — отсюда подальше… Уфф! почти спаслись…

— Почти? Вот именно — почти. Избежав опасностей в лице олигарха, напоролись на неприятности — не окончательные и гиблые, но мелкие и нудные. В чьем же лице?

Не со стороны отремонтированного россельхозовского барака, а от моста к гостинице торопливым шагом приближалась женщина — почти бежала. Знакомая плотная фигура в ситцевом платье, голова на солнцепеке повязана белой косынкой. Громкий голос с визгливыми нотками.

— Тамарочка! — Людмила Кулыйкина бросилась к своей любимице, приподняла бессильно болтавшуюся головку, начала целовать. — Детонька, очнись.. Глазки не смотрят… Губки словечка не скажут… Ой, лишенько… Королевишна моя! Что с тобой сделали?

— И хорошо, что сделали! — Машутка выпалила невпопад. — Ой, хорошо, что ничего не сделали. Повезло, мы вовремя успели. Срам прикрыть… Мам, это Вано. Он очень, очень помог…

— Не благодарите, — великодушно поскромничал Иван Елгоков.

— Благодарить? За что? — Людмила зло повела носом в его сторону.

— Это я просто так сказал…

— Ах, просто? Ты с моей дочерью просто подружился? С непутевой Машуткой? Знаешь, сколько ей лет? Упекут за такую дружбу! Я пойду и лейтенанту Жадобину заявление накатаю. В тюрьме твою челку налысо обреют! Отблагодарят!..

— Я ничего плохого не сделал… — вяло защищался Иван. — Это не я…

— Как ничего? Иду, бегу со всех ног и вижу… Вижу, королевишну мою тащат как… как бревно!

— Бревно и есть! Ниче не гнется — даже извилины в мозгу. Коленки вон едва разогнули… Полное отключение головного мозга!

— От Машуткиных яростных эмоций Людмила запнулась и, помедлив, спросила.

— Ладно, без головы. А почему она без юбки? Где голова и где юбка?

— Мозги в голове, а юбка на заднице. Так должно быть. Ни того, ни другого! — отбивалась Машутка. — Правду говорю! У меня ее юбка. На! бери. Все к сарафану моему цепляешься — лямка не так пришита, подол мятый, а у Томочки твоей!..

— Люд, ты зря на Машутку… Она единственная помешала, не то беда бы приключилась. Для старшей дочери позор, — кроткая Лариса не смолчала. Вышла из гостиницы к группе на скамейке. Недавнее действо с угощением олигарха она настолько не одобряла, что рискнула покинуть своего скандализированного шефа Поворотова и объясниться.

— Ты про кого? про Машутку? благодаря ей чего избежали? — Людмила не верила своим ушам. — Ты ли это говоришь? Будто не знаешь. Когда ее семья волновала? С улицы домой не загонишь. К полезному делу не приставишь. Помощи не дождешься. Мать надрывается, а у нее корыльбуний ветер — что внутри головы, что снаружи… Всюду шляется с белым котом — очевидно, главным бабушкиным наследством. А кот сало ворует у добрых людей! Уж я надеялась, что этого Кефирчика в чучело превратят, но оклемался разбойник… А еще Панька — ее чудной приятель! Не успела я одного приятеля отвадить, как второй появился — чужак с синей челкой. Сразу понятно — из этих… ну, этих — непонятно каких, но точно не нормальных… И ты говоришь, что Машутка не при чем? Это всегда она, всегда при чем! — выплеснув эмоции, Людмила малость успокоилась. — Кстати, лямка на сарафане оторвалась. Что должно было произойти. Выпадешь из сарафана.

— Томка уже выпала. Но упрекаешь меня. Я с нее юбку не сдирала — само получилось… Да плевать! Лишь бы не нагишом с олигархом…

— С каким олигархом? Почему я не знаю? — Людмила удивилась новости, а потом еще больше, что новость прошла мимо нее. Хитрец Поворотов позаботился, чтобы Ларисина напарница, отбыв ночную смену, убралась из гостиницы и не мешала. Ничего не подозревающая Кулыйкина потопала на огород в Новом Быте — это через мост. И вдруг вернулась?..

Конец ознакомительного фрагмента.