Сказка про наследство. Главы 10-15

Озем, 2022

Еще никому не удавалось прожить жизнь с чистого листа и избавить себя и своих наследников от груза прошлого. Только не надо стенать, что ноша неподъемна. Дружно взяли бревнышко и понесли! Удачи! Содержит нецензурную брань.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

*

Весть об утреннем сборище в Кашкуке разнеслась по городку. Оживленно обсуждали театральную выходку Варвары Пятилетовой. Уже экс-главе Утылвы Владимиру Игнатьевичу Щапову все было доложено в первую очередь. Тылки же на идиоты, а директорша, предчувствуя близкую победу, буквально на раз сбросила маску — умным достаточно.

Оказалось, чувства тоже доступны Варваре — ну, или хотя бы предчувствия. Нахождение среди людей (особенно тылков) повлияло. А Варвара уже несколько месяцев разруливала здешние дела. И она ведь не соврала толпе — ситуация в холдинге Наше Железо, куда входил и ТыМЗ, действительно, тяжелая. ТыМЗ, подобно другим заводам в городах и поселках Кортубинской области, превратился в обременение. Ну, в Пятигорье же вечно кто-то (или что-то) превращается. Станки в металлолом, ворпани в топ-менеджеров, властная директорша в вульгарную девицу, озеро Виждай в дивье зеркало, представитель уважаемого семейства Елгоковых во внука ужасного Гранита Решова. И даже сам Гранит… о нем позже — или наоборот, о нем все время. Да, еще нормальная жизнь превратилась непонятно во что — не только в Пятигорье, но и в стране. Если же попробовать понять и разобраться?

Разбирательство потихоньку идет. Украденные Петькой Глазом из гостиничного номера бумаги пригодились. Естественно, для несведущих это китайская грамота — и таких, почитай, вся Утылва за единичным исключением. Кого же исключаем — или наоборот, включаем в разбирательство? Владимир Игнатьевич Щапов. Интересная личность. Бывший комсомольский функционер и советник в Афганистане, бывший городской начальник, бывший коммунист. Эпитет «бывший» прилагался везде. Бывший нерядовой совок. Давайте вспомним бывшие стереотипы. Бывший СССР. Брежневская номенклатура — это когда мозги жиром заплыли и склерозом поражены. Торжествует застой. Идеи исчерпали себя. На важных постах сидят сплошь карьеристы, конформисты, сытые мудаки. Все счастливы. Были. Владимир Игнатьевич из тех благополучных, канувших в Лету времен. Опасная вещь — стереотипы (плохие или даже хорошие). Щапов был коммунистом последней формации. Искренним, великолепно образованным. Закончил Московский финансово-экономический институт, готовивший на протяжении десятилетий профильных специалистов для народнохозяйственного комплекса страны. Укладывается ли это в стереотипы, что раньше, при тоталитарном режиме, существовали лишь партаппаратчики, идеологи, гэбисты с диссидентами, космонавты и деятели культуры (как без них? без культуры пропадем в любые времена)? Вообще, свободной жизни не было!

Насчет того, что было, а сейчас нет — или же никогда не было. Нынешней отечественной элите не откажешь в уме и изощренности — кругозор свой расширила, премудростями рыночной экономики овладела, узнала цену благам современной цивилизации, мимикрировала — сколько всего проделала… И как достоинство подчеркнуть — исторический опыт не отвергла, ощутив притягательность (и пользу) собственных традиций — всему этому мессианству и византийщине. Ясно, что это родной воздух, которым Россия дышала всегда. Туземные (тутошние) вожди в соболиных шубах уже не готовы отдавать сокровища своего племени за стеклянные бусы — ой, извините, за демократические идеалы. А наиболее продвинутые из них не готовы даже за личное благосостояние (так мелко уже не плавают).

Ах, если жить под тыщу лет

Довольно и богато —

Но так не будет круто — нет!

Совсем не чудесато.

Положение, как говорится, обязывает. Также историческое наследство давит. Демократический статус единодушно одобрен, советские бороды сбриты, каракулевые папахи сносились, портреты членов Политбюро содраны, самобичевание исполнилось. Путеводная звезда — Европа. Туда мы идем — как всегда, когда у нас ноги подкосились, и начинает закрадываться мысль, какие мы дремучие и сиволапые, а соседи с вежливым сочувствием подтверждают. Но только стоит малость оклематься, поворочать мозгами, и снова золотая аура самовластья завораживает. Дворцовые палаты, царская шапка и бармы, скипетр и державное яблоко. Блеск бриллиантов, сапфиров, изумрудов, отполированного золота. Избранный президент и элита страны — сенаторы и депутаты, судьи, министры и губернаторы, олигархи и пр. — царь, князья и бояре, окольничьи, стольники, дворяне… Собольи шубы, горлатные шапки…

Откуда в российской элите после катаклизмов ХХ века — его достижений и трагедии, подлинного триумфа России (или СССР — НЕВАЖНО) — да, триумфа! сперва идей, а потом государства — такое нечеловеческое (хуже, чем у ворпаней) презрение к людям? Причем складывается впечатление, что чем выше власть, тем больше ее носителей это презрение буквально иссушает, разъедает изнутри. Как же они нас презирают!! Как мы их (и они нас) зае…

Утылва — малая частичка России. Не самая продвинутая. Совсем не героическая. Сиволапая. Отношения областной центр — Тылвинское МО или холдинг Наше Железо — ТыМЗ есть в миниатюре все тот же внутрироссийский тип отношений. Мудрое руководство и сиволапый народ — здесь все уже устоялось, заматерело. Не президенту, а царю Петру I приписывается выражение «подчиненный перед лицом начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство». Вполне вероятно, Петр этого не изрекал, хотя очень мог бы. Современный вариант: ты начальник, я дурак — я начальник, ты дурак. Абсолютная ясность. Как замерший красный диск над Пятигорьем… И это в бывшем СССР и со всеми нами — бывшими. Что ж, пеняйте на себя. С бывшим В.И. Щаповым так нельзя.

Продолжим нашу сказку. Про наследство. Про царей и президентов, про святых и инсургентов. Ах, нет, святых трогать не будем — на то они и святые. Что-нибудь попроще. Например.

Однажды бог Энгру решил позаботиться о зверях. Чтобы тепло и надежно им стало. Прибежал к нему кот и получил белую пушистую шубу, а ворпани опоздали — им после всех только рыжий облезлый мех достался, звери еще посмеялись: зачем вам? в темных норах не разглядеть. И возненавидели ворпани кота.

Или. В молодости потерял на кладбище свою вещь (узел с рыбой или еще что), а перед смертью возвращаться пришлось — вещь лежала и дожидалась.

Или еще вот. Решил холдинг закрыть убыточный завод в маленьком городке. Никому не нужно и не жалко производство, отставшее на полвека. И наплевать на Утылву и тылков. Для очистки совести (которой нет, поскольку это хрупкое свойство губится презрением на один раз — или на бульк…) кинут местному быдлу пособия. И все. Остальное НЕ ВАЖНО. Что они ТАКИЕ ЖЕ ЛЮДИ. Холдинг ничуть не волновала реакция аборигенов — чего они там хотят. А уж думать, осмысливать быдло не способно в принципе. Пойдут, куда погонят. Персонал ТыМЗ — за ворота.

Опять ремарка от автора (задолбал уже?): думается, что в других странах, по сути, так же. Только шубы мехом внутрь носят, чтобы людям глаза не мозолить. И вместо царей — президенты или премьеры… А ведь у нас могло быть по-другому…

Варвара и ее коллеги в Стальинвесте не допускали вероятности, что кто-то им помешает. Им — проницательным, современным, умудренным в главной науке — науке делать деньги. Отрастившим острые когти и рыжие волосья ворпаней. А здешние — эти заводские механики, технологи, конструкторы, плановики, бухгалтера и др. — безнадежно отстали, закапсулировались в совке. Вместо технических справочников, стандартов по металлорежущему инструменту и станкам, теории механизмов и машин, основ конструирования, и т.д. — всей этой чепухи — рулят рыночная экономика, бизнес-процессы, трейдинг и т.д. Что в этом понимают аборигены? Цель завода — производство прибыли, а не пресс-ножниц. Вот так!

Что ж, пусть будет так. Только посмотрим, как оно будет…

Наш рассказ не прервется ни разу. Тем же самым утром супруги Щаповы устроили посиделки на улице, в летней беседке. В этом году в первый раз, и погода очень способствовала. Привечали дорогого гостя — экс-директора ТыМЗ Васыра Бориса Сергеевича.

Щапов и Васыр знакомы были с самого начала — с бюро горкома, когда состоялось назначение нового секретаря. Владимир Игнатьевич поселился в Утылве, и нельзя сказать, что эти двое прониклись друг к другу симпатией — чай, не юные институтки, а зрелые мужики. Оба представляли местную власть — разные ее ветви. Щапов — партийную, а Васыр — хозяйственную. И как бы никто не горел желанием подвинуться. Но еще они отличались разумом, сдержанностью, были научены нелегким опытом обращения с людьми. Их работа — у каждого на своем посту — сцепилась и продолжилась в тесном сотрудничестве. 90 годы — крах государственных институтов и производственных связей, новые правила (а точнее, беспредел) — укрепили отношения. Это не дружба — подружились они годы спустя, пришлось пройти через многое и руководить Утылвой. Дж. Рокфеллер — акула капитализма и враг коммуниста Щапова — изрек мудрую мысль: дружба, основанная на бизнесе, предпочтительнее, чем бизнес, основанный на дружбе. Если заменить у Рокфеллера бизнес на работу, то мудрость применима и здесь. Всю жизнь занимавшиеся реальными делами, друзья теперь в отставке, но покой им приелся быстро. Решили тряхнуть стариной. Хотя оно им надо? власть, завод, деньги, акции. Суета сует.

Нынешние демократические порядки допекли тылков. Недовольство зрело давно — при череде директоров, которых холдинг присылал на завод после ухода Васыра. Наблюдая эту свистопляску (и в ней вынужденно участвуя) тылки дивились — на их примитивный взгляд директор есть директор, хозяин. Как может директор исполнять? быть исполнительным директором? Нечестная игра. Ни один из посланцев холдинга не сравнился со старым директором. Васыр, как говорится, на производстве собаку съел. Следом за ним пошли пустышки — должность имели, но заводчане их в грош не ставили, ТыМЗ жил и работал сам по себе, а его сменяемые и исполнительные директора сами по себе в высоком кабинете. Предпоследний случай всех поставил в тупик, когда в руководящее кресло посадили человека с первым профильным образованием биолога и даже в звании кандидата наук. Уже чересчур кандидатов в Утылве. Биолог, правда, успел поучиться в столичном институте бизнеса и делового администрирования — эй, тылки смельчаки! съели? или вы только Варваре кричите, спрятавшись за чужими спинами? Не только Максим Елгоков захотел заняться прибыльным делом — политикой, бизнесом. Биолог продиректорствовал недолго и покинул кабинет, не оставив ни дурной, ни хорошей памяти. Сейчас на его страничке в интернете вывешена заслуженная характеристика: управленец и предприниматель с подтвержденным опытом развития бизнес-активов. Солидный опыт работы в частных компаниях в сферах машиностроения, химии, ритейла и недвижимости. Сфера машиностроения — это про Утылву? ахти нам!.. Потом появилась госпожа Пятилетова.

Проницательная Варвара быстро разобралась в неформальном соотношении сил в городке — кто чего стоил. Про Васыра она, естественно, слышала и не обрадовалась его возвращению из Германии. Но по степени опасности планам холдинга и своим личным планам (есть и такие) выделяла Щапова в качестве наиболее опасного противника. Она не ошибалась в двух отставниках — ее ошибка в другом. Уже говорилось, что наши власти (неважно, в парламентах или министерствах, в компаниях, на производстве и пр.) поражены опасным недугом — презрением к людям. Даже собираясь что-то сделать для людей, они их (нас!) презирают. Самая легкая форма недуга — мы (власти) знаем, что для вас лучше. И про макарошки — милая шутка. Варвара тоже знала. Искусная манипуляторша и интриганка — много народа попалось на ее удочку, хотя история с обиженным мальчиком Лешей Имбрякиным и впрямь из ряду вон. Люди — не куклы, не насаженные корыльбуны и даже не пойманные караси. Перед толпой в бабылидином дворе Варвара позволила себе откровенность. Еще поплатится за свое презрение. Тылки возмущены не на шутку. Замять не получится. В ушах у всех зазвучал лязг невидимых танковых гусениц, в сладком майском воздухе поднялся ядовитый синий дым, натянуло гарью. Из глубин генной памяти возродилось вот это — противостояние, война, сшибка. Противники готовятся.

Да, Варвара — директорша, но кто в ее команде? кто будет воевать в ее войске? Рыжие братья Клобы верны, кто же еще? Это Варваре предстояло выяснить. Потому она собирает совещание сегодня после обеда в управе. А еще до обеда — с утра пораньше — мини совещание устроили Щапов с Васыром в непринужденной домашней атмосфере — в беседке на Щаповском участке в Кашкуке.

**

Калерия Арвидовна Щапова усердно готовилась к приему гостя. Напекла, нажарила, напарила, словно не для завтрака собирала, а для праздничной трапезы. Кушанья у хозяйки — пальчики оближешь и даже их съешь. Густые сливки в белом фарфоровом кувшинчике. Кулебяка из дрожжевого теста, начиненная капустой, луком и яйцом, горбуша собственного соления, топленый с маслом в духовке творог из козьего молока. В заварочном чайнике тягучий темно-коричневый чай, аромат которого усиливал домашний травяной сбор. Все свежее, соблазнительное донельзя. Женщина исхлопоталась, расстелила скатерку на стол, вопросительно взглянула на мужа — тот, поняв ее без слов, отрицательно мотнул головой: не надо!.. Ну, не надо — так не надо. Обошлись сегодня без спиртного, хотя думалось на прошлогоднюю рябиновую настойку с лимоном и шиповником — опять же фирменный рецепт супруги Владимира Игнатьевича.

— Наконец-то! Везде тебя встречают, а до меня до сих пор не дошел, — приветствовал хозяин долгожданного гостя.

— Да иду, я иду… Пришел, видишь… — отозвался Васыр.

— Снимай плащ. Тепло, а ты как в доспехах… Садись за стол.

— Воевать будем или вкушать? Наготовила ты, Калерия Арвидовна. Тут же на роту солдат.

— На роту? На двух здоровых мужиков. Я давно хочу накормить тебя, Борис Сергеевич. Ты после похорон худой, черный, грустный — прегрустный…

— Схуднуть ему есть с чего. Лидочка его умерла. А он и раньше поесть забывал. Как из Германии вернулся, отстал от их свиных сосисок. В квартире один. Твоя домработница хоть заботится, готовит? Ты деньги платишь и не замечаешь ее присутствия или отсутствия.

— Готовит. Первое, второе, третье. И компот… Спасибо, Игнатич я с утра вроде как не голодный.

— Пробежку по Утылве совершил, и аппетит не проснулся? Слышать не желаю. Сиди! Сейчас от запахов слюнки потекут… Сдаешь ты, Боря. Не вовремя — по причине того, что мы задумали.

— Неправильно, Игнатич. Я хоть куда. В хорошей форме.

— Зубы не заговаривай. Давай. Чайку горячего налью. Угощайся.

— Кха, кха… С мятой чай? Спасибо, сахарку положу… Вот кусочек с удовольствием…

— На здоровье! — Калерия Арвидовна расплылась в улыбке.

Женщина недолго посидела за столом — выждала, пока мужчины насытятся. Затем убрала грязную посуду. Снова вскипятила в кухне чайник, принесла, заодно выставила малиновое варенье. Владимир Игнатьевич конфет не любил, да и варенье особо не ел. Зато Васыр сразу потянулся с ложкой. Пристрастие к сладкому на его худобе не сказывалось никак. Облизывая малину с губ, начал разговор.

— Слышал, что у нас в Кашкуке было, Игнатич? Прям что ни день — то сюрприз… Боязно становится.

— Все слышали. Кто их первых уст, а кто после от первых слышальщиков…

— Сегодня утром директорша отожгла при скоплении народа. Без стеснения! в клипсах и короткой юбке… А стеснялась ли она когда? Чтоб в наше время…

— Клипсы — пустяк. Не из-за клипсов ведь… Борис, ты в нынешнее время хочешь вернуть завод. Какие претензии к Варваре? Она вольна вне работы… чудить… Очень неглупая женщина. Ей поставили задачу, она выполняет. Как нам раньше — выполнить пятилетку в три года. Задание партии и правительства.

— Смешно? Еще смешнее, что ты по партийной линии обязан это проконтролировать и обеспечить.

— Верно. Но ведь выполняли. Разумеется, не в три года вместо пяти. Чудес не бывает.

— Оно так… ТыМЗ — не флагман в родной отрасли, но свое отрабатывал. Смежников не подводили. По всей стране и за рубеж продукцию отправляли. И снова от них заказы шли — значит, довольны нами и нашими ножницами. Тылки никогда на чужой шее не сидели!

— Ты мне кричишь, Борис Сергеевич? Я не оглох на старости лет. ‘Это правда. Можем вдвоем покричать. Что? Ах, вот. Хотим справедливости!..

— Многого хотим. Ни денег, ни богатства — а справедливости. Раскатали губу-то… Ворпани не зря губы — или носы — режут… А еще благими намерениями (и хотелками) дорога в ад вымощена.

— Гм, про ад… Как начиналось в 90 годы, помнишь? Энтузиазм! и наив широко прет — навроде паровоза. Всему верили! Пересаживаемся на новые цивилизованные рельсы. Наш паровоз вперед летит! в царство демократии, а не в коммуну. Как там, у детишек на митинге написано на плакатах? Народ не паровоз? А кто везти будет? Кто всегда везет!.. Услышали про акционерные общества и уцепились за них. Ты, Борис, говорил, что завод заживет. Без министерских планов, без чинуш, без партийной узды. Без марксизма — ленинизма. Сами знаем, как лучше. Самостоятельность и творчество масс. Страшно подумать — без государства. Впрочем, особо не задумывались. Ты кричал — дайте власть людям реальных дел, производственникам.

— Ну, Игнатич, из всех нас ты — самый умный и ученый. Не верил никому. Чего ж не вмешался? Не отхватил себе акций? Поначалу можно было. Люди цену бумажкам не ведали. Продавали за гараж, теплицу, старую иномарку. Можно навариться… Но ты же честный и гордый. Все партбилеты сдавали, путчистов и КПСС поливали, а ты молчал. И даже уходил со своего поста — заявление писал. Правда, быстро вернулся. Народ попросил… Последние два десятка лет порядки тебе не нравятся, но ты молча тянул — как паровоз. Утылву устраивало. А тебя?

— Какое заявление? Я больше заявлений не писал. Отбило охоту…

— Точно. Никуда не вступал. Ни в какие партии — ни в правящие, ни в оппозиционные. Движение неприсоединения в единственном твоем лице. Несменяемый и несгибаемый мэр. С тобой Утылва в глазах соседей, областного начальства производила впечатление малость — или не малость — того… Куба. Заповедник с динозаврами, корыльбунами, коммунистами… Еще с гетто сравнивают. Обидно.

— Почему один? Разве я один? Мы все вместе. И получалось у нас, когда сообща. Сейчас тоже про всех думать надо.

— Думать? На тебя, Игнатич, надежда. Ты у нас главный думальщик. И народ тебе доверяет. Мне уже не так. В вину ставят, что не уберег я завод, и теперь ворпани хозяйничают. Вот если бы ты был с нами — не облапошили бы нас.

— Борис, я тогда вам говорил, что обязательно облапошат.

— Ну, да. Шансов не было. Когда холдинг попер сюда как немецкие танки в сорок первом. Цену гнал, акции скупал. Не с нашими капиталами соревноваться с олигархом Сатаровым. Зачем захватывать завод, если сейчас не нужен стал?

— Логичные действия. Создавался холдинг — объединение предприятий при главенстве КМК. Четкая линия — добыча, выплавка, литейное производство, обработка. Логично. И в Союзе было все централизовано, и сейчас необходимо. Комбинат цеплял родственные предприятия по области — с кем всегда работал. Образно говоря, надо самому превратиться в зверя покрупнее, чтобы тебя не съели другие звери. Для мелких участников экономическая независимость — тяжкая и даже непосильная ноша. Что может советский заводик в какой-нибудь Тмутаракани? Нет средств не то, что для развития, а просто для поддержания штанов. Холдинг же стремился замкнуть технологическую цепочку от добычи руды до выпуска продукции высоких переделов. Иначе никому не выжить.

— С комбинатом ясно, с прилипалами тоже — вроде машиностроительного, метизно-металлургического или трубного заводов, ЖБИ, вторчермета. Их — понятно для чего. А нас? Сидели бы, работали…

— Мы же их давние смежники. Сначала комбинат греб под себя без разбора. Но время идет, холдинг развивается как отраслевая вертикально интегрированная компания. Владельцы соображают и уже не соблазняются смежными бизнесами. В нынешней кризисной ситуации не до жиру, быть бы живу…

— Еще понятней! Наглотались кусков, и рвет теперь от несварения…

— Грубо, но верно. Холдинг решил нас закрыть. Просто принята такая кризисная стратегия. Олигарх Сатаров производит впечатление предусмотрительного человека, и его управленцы из Стальинвеста действуют систематически. Я даже думаю, что не столь ужасны убытки ТыМЗ. Мы работали, продукция худо-бедно пользовалась спросом. Ну, шевелились бы помаленьку, не замирали окончательно. Однако для холдинга важен принцип. Избавляться от лишнего.

— Жестоко это. Не просто от ржавого железа избавляются…

— Ничего личного. Только бизнес.

— Все-то ты знаешь. В Московской академии учили не только социалистическим принципам хозяйствования. Звериный оскал капитализма — не просто фигура речи. Те звери хуже наших ворпаней.

— Ты прав. Хуже. Ворпани что-то хотят от нас. Этим ничего не нужно — завод не нужен, и мы, по сути, не нужны.

— Так давай пошлем холдинг подальше!

— Да? Во-первых, Стальинвест владеет солидным пакетом акций ТыМЗ — благодаря тому и управляет. Во-вторых. Насчет того, чтобы послать. Извини, но без комбината нам ни тогда, ни сейчас не прожить.

— Куда ни кинь — везде клин.

— Еще раз повторяю — не так уж мы убыточны. У нас счет идет на миллионы — не на миллиарды как у комбината. За истекший год выручка на треть — бульк! вниз… Убыток — семьдесят с лишком миллионов. Серьезно, но не катастрофично. При умелых действиях предприятие вполне можно реанимировать.

— Почему же не делают?

— Никто не заинтересован. Стальинвест, а уж Варвара — тем более… То есть, холдингу мы до лампочки. А вот нам холдинг очень нужен. Посему горячку нельзя пороть. Наши претензии — как раньше было и как должно быть — Варвара мимо ушей пропускает. Говорят, что своя голова чужой болью не заболит. Директорша с самого начала все четко распланировала и в Утылве шла по пунктам. Надеюсь, теперь всем ясно. Прискорбно ясно.

— Игнатич, откуда столько цинизма, презрения? Нет, люди никогда не ангелы, но здесь…

— Поменьше эмоций, а то уже перехлестывает. Народ взбаламутится…

— А и неплохо! Пусть эту власть хорошенько шарахнут!

— Восстание предлагаешь? за правое дело подняться? Слишком радикально. Нам требуется не все разрушить, а решить проблему — жизненно важную для Утылвы.

— Дык как? если кислород пережимают? Ну, не вовсе — щелку оставляют, чтобы сразу не задохлись, а постепенно. Вместо реальной помощи, реальных действий — разные оптимизации, реструктуризации, комиссии, эмиссии…Черт, черт! и эдак с важным видом, следуя законам и принятым процедурам. При Сталине взяли бы директора и расстреляли, а работники пошли работать! Чудесато живем…

— Красному директору, каким ты был и сохранился, не понять. Однако ты же не управленцем, а хозяином завода пожелал стать. Прибрать себе то, что создавалось общими усилиями. Твой вклад весом, и средства и способы у тебя имелись.

— Я тоже наивный тылок. Только тылок — директор. Приплыла акула и мелкую рыбешку — ам!

— Выходит, ты поумнел, когда тебе пинок дали, когда ты потерял. Обиделся, что несправедливо с тобой? именно с тобой? Борь, а чем ты отличаешься от всех? Отдыхай спокойно на пенсии… Мы-то свое пожили — и плохо, и хорошо… Молодежь только сейчас живет. И что она видит? чему учится? Постигает, как мир устроен. И как же? Несправедливо! Что на сегодняшнем сборище Имбрякинский мальчишка плел? Чтобы выжить, надо стать хищником. Для него ворпани пример. Умный сын умного папаши. Грустно это…

— Не грусти. Твои мальчишки в Кортубине в институте учатся. Лешка пока на лицее споткнулся и оскорбился. Обида у него личная. Как у меня.

— Твои дети в Германии, Борис.

— Вот ты из Афгана вернулся на родину, а они не вернутся. И Лешка Имбрякин подастся прочь из Утылвы. Друг его Петька следом… Петька ботаникой интересуется. Дикими тюльпанами, редивеями — красными цветами. Очень мечтал пополнить свой гербарий синим цветком с Шайтанки. Но теперь туда он не сунется ни в каком виде — ни в черном, ни в другом…

— Мальчишки — да, головная боль. Всегда. Мы их ругаем, а они такие же, как мы. Молодость напоминает пружину. Детство, юность — это когда все накапливается. Что там в тебя вкладывали — семья, учителя, друзья. Не только ведь математику или ботанику… К нужному сроку пружина собирается. И как рванет!.. Я успокаиваю себя, что дети учатся — делом заняты. Грызут гранит науки. В Кортубине. Находятся в строю. Общая траектория движения намечена. И раньше так было. Для целых поколений. В масштабах страны. БАМ в Сибири, Атоммаш в Волгодонске, КАМАЗ в Челнах. Сознание своей значимости для общества. Советские понятия.

— А теперь не хотят! Мои что учудили — в Германию уехали. За каким х…? Я в жизни одного немца знал — старого учителя Генриха Шульце. И не хочу знать больше!.. Ну, наш немец — настоящий человек…

— И эти теперь хотят, Борис. Очень хотят… Оттого всякое приключается. Несуразное, чудесатое. Хотят, а вот как… Петька Глаз к директорше полез потому, что хотел спасти Утылву. Не меньше. И еще. Сын мне рассказал. У них дикий случай в институте. Возмутительный. Я вообразить не могу, чтобы у нас — чтобы в наше время подобное… После войны тяжело жили — материально, конечно, но мы, дети, стремились и верили, что хорошо будет и впереди огромное счастье для всех — коммунизм или иное… Теперешняя молодежь не верит вот в эдакие глобальные вещи — сказками называет. Жизнь только начинается, а они уже разуверились. Без веры худо. Это как подъемной силы для крыла не хватит. И сам не взлетишь. Если мечтать по максимуму.

— О чем они мечтают! Стать банкиром, артистом, политиком, олигархом, президентом. Богатый выбор! Проснуться в один прекрасный день… Можно до сорока мечтать — и дальше. Вот мы в сорок лет… Да что мы…

— Не всех циничная язва — или ядка — разъедает. Вот на первом курсе Санькиного института нашлись студенты идеалисты, которые вознамерились исправлять несправедливость. Бороться против зла мира.

— Э… Это как? Революцию делать? Они на голову-то здоровые?

— Ну, не до того еще… Хотя дойдет такими темпами. Нет, пока они не революционеры. Не комсомольцы. Воспитанные мальчики из хороших семей. Прилежные студенты. Общественники, волонтеры… Двое или трое из них попытались наводить порядок. Бороться. Против дурных соблазнов современного общества.

— Против чего?

— Явное зло. Незамутненное. Пьянство, наркотики, сигареты. Одурманивание людей.

— Как же против этого бороться? Опять горбачевская антиалкогольная компания? Жуть! Трезвые свадьбы, вырубленные виноградники, талоны на водку и километровые очереди в вино-водочных отделах. Отравления самопалом. Вот это радикализм! Имбрякин же подобной гадостью себе внутренности выжег.

— Мальчики пытались практически. Что в их силах. В ближайшем доступе. Они развязали войну против киосков — мест доступной торговли.

— Разбомбили, что ли? или танком переехали? Что еще радикальнее?

— Ужасно. Облили бензином обычный круглосуточный киоск, торгующий алкоголем. И подожгли. Ради правого дела. Никого там быть не должно. Но проверить не удосужились. В закутке за коробками спал парень — то ли продавец, то ли грузчик, а может, абсолютно посторонний…

— Ужасно!

— Вспыхнуло вмиг. Пластик, бумага. Водка жарко горит! Огонь перекинулся на незадачливого засоню…

— Ужас, ужас…

— Сын не видел своими глазами. Бедняга превратился в огненный столб, катался, кричал… Борцы со злом испугались и убежали. Даже не позвонили в скорую. Идиоты, такие идиоты — молодые, наивные…

— А пострадавший?

— Плохо. Очень плохо. Доставили в больницу. Ожоги больше, чем на половине тела. В реанимации. Вероятно, не выкарабкается… Мальчишки, получается, убийцы. И неважно, что их подвигло… Что теперь ждет?

— Суд. Самый справедливый суд в мире. Жизнь сломана в начале пути. Не как у Лешки, но много сходится…

— Говорят, что мальчишки из семей кортубинской элиты. Сыновья областных шишек — чиновников, бизнесменов. Занимались бы легкими и приятными вещами. Но у них же взыграло ретивое…

— Тогда самый гуманный суд. Родители отмажут. Каждый за свое чадушко…

— Сильно скандальный эпизод. Фамилии кому надо известны. И кому не надо бы знать… В институте знают отлично. Они же не профессиональные конспираторы. Одного будто бы зовут Никитой — если одного зовут, то и двух друзей его тоже быстро… вызовут… Один Никита, другой Сергей, третий будто бы Ваня. Хорошие русские мальчики. Уже что у них в башках и в сердце?

— Эх, Игнатич, я не знаю, что на душе у моих детей. И как все сложится…

— Где? Здесь? Здесь в Утылве решать надо… Или задумаешься — зачем тебе это? Геморрой? Если что — в Германии хорошо…

— Хорошо везде, где нас нет. Я уж лучше тут — уж как-нибудь… Дети, не знаю, приживутся ли на чужбине, а мне туда ехать — разве помирать. Здесь еще поживу, повоюю. Даже кровь у меня забулькала, забурлила… Хватит переживаний. Давай к делу. Сначала скажи, Варварины бумаги, которые Петька передал, помогли? Пригодился этот охламон? И то, что он в гостиницу полез, директоршу напугал до смерти? Сам теперь от ее угроз прячется. Слышал я, на горе ночует? И на митинги успевает.

— Его бумажки интересные. Касательно владельцев акций. Вырисовывается любопытная ситуация. Не все так просто. И ничего не зря. Иначе пришлось бы побегать, постучаться в разные двери, где для нас не разбежались бы. Информация под ногами не валяется… Нуте-с. Пожалуй, начнем. Отдел акционерной собственности ТыМЗ — очевидно, прежде чем закрыться и пойти за прочими работниками — сочинил интересную аналитическую справочку для начальства. Для госпожи Пятилетовой, чтобы ей легче было вести свою линию и при необходимости лавировать. Эта справочка не для общего сведения, она дорого стоит. Начальнику отдела Наталье Матвеевне Цыбиной — мой респект.

— Цыбинскую сноху во главе отдела поставили уже после, когда я… Знаю ее с тех пор, как она девчонкой начинала в плановом бюро. Добросовестная женщина. Грамотный экономист. На заводе и других специалистов хватает. Их увольняют, а они стараются… Что же Наташа для директорши приготовила? под грифом секретности.

— Ну, не такие секреты. Хотя, конечно, некоторые вещи полезны будут. Уставной капитал почти триста тысяч. С тем вы акционировались. Считай — обыкновенные акции номинальной стоимостью 1 рубль. Акционеры. Все не халявщики, а партнеры — еще не запамятовал? Нам интересны, кто не крохами владеет. Насчет же того, чем они владеют… Показатели деятельности завода — тут, вообще, слезы горькие. Выручка за год — вполовину вниз. Объемы производства — естественно, туда же. Цифры могу назвать конкретно. А вот численность персонала за истекший год чуть выросла — за первую половину года, когда госпожа Пятилетова еще не директорствовала. Триста пятьдесят человек. Теперь ситуацию она скорректирует. Средняя зарплата — ох, ох, средняя зарплата — меньше десяти тысяч. Дивиденды в отчетном году не начислялись. Страховые взносы, налоги уплачены. Ты еще хочешь получить контроль над предприятием, Борис Сергеевич? В петлю голову сунуть?

— Мы с тобой подробно поговорили, Игнатич. Битый час на разговоры.

— Дело архисерьезное. И успех его сомнителен. Хотя есть же чудеса на свете… Мало получить контроль над заводом — его еще надо вытащить. Холдинг махнул рукой. А нам позарез нужны его заказы. Чем больше заказов, тем лучше… Вот как сочетать? Где поддержку искать?

— Госпожа Пятилетова не воспылает дружеской симпатией. Особенно после того, как мы покажем ей кукиш. Мавкнем… Это если у нас выгорит.

— Надо заручиться поддержкой миноритарных акционеров. Тылки тебя поддержат, Борис.

— Куда им деваться. То есть, в противном случае понятно — куда… Как миноритарий миноритарию — почти как брат брату — скажу: надо объединяться. У тылков на руках примерно пятая часть голосующих акций. Двадцать процентов.

— У тебя пять процентов. Гораздо лучше. Грубо округляя — в сумме четверть. Весомый кусок. Еще процентов восемь — девять выкупили областные фонды. Они владеют чисто номинально. ТыМЗ не приносит дохода, и фонды будут спать, а не активничать. В нашу свару не влезут. Остается решающая часть. Больше шестидесяти процентов. И держателей только двое. Сорок у Стальинвеста.

— У наших врагов.

— Не обозначай так. Неправильно. У наших партнеров.

— С такими партнерами — такими друзьями — и врагов не надо искать.

— Тебе с ними и после предстоит работать, а не ваньку валять. Борис, в бизнесе нет места обидам.

— Голова ты, Игнатич. Математик, едрит тя…

— Математика-то нехитрая. Правила сложения и выживания. Нас сильно интересует та, другая — малая часть. В нынешней ситуации она решающая. Владелец акций — физическое лицо. Сыродь.

— Никогда бы не подумал…

— Не мешало бы!.. Ты не подумал, а Сыродь выкупил акции. И числом поболе, чем у тебя.

— У меня-то перебил холдинг. С ним глупо соревноваться. Тогда нахапал, а теперь не нужно стало. Странно… Откуда у Сыродя столько денег? Странно…

— Пуще странностей в поведении Сыродя. Владея солидным пакетом акций, он сидит и молчит. ТыМЗ закрывают. Имущество — в том числе и его — обесценивается. Дальше — разворовывается. Уже сейчас идет полным ходом. А Сыродь не проявляет себя никак. Почему?

— Бессмысленно гадать. Встретимся с Сыродем и спросим напрямки, что ему нужно. Ведь нужно что-нибудь!

— Всем нужно. И нам с тобой… Гм, с молодым Сыродем я мало сталкивался. Чаще со старым.

— Старый рулил в совхозе десятилетиями. Назначенец. Ему положено коммунистом быть. А ты осуществлял партийное руководство на предприятиях Тылвы и Тылвинского района. Тебе по должности Сыродя знать положено. Взносы с него собирал, на бюро встречался, ездил к нему с проверками… Как давно было — кажется, в иной жизни.

— Теперь вот вспоминаю. Анализирую. Про Сыродя, собственно, не известно ничего. Отсюда он родом или нет?

— Бог его знает. В войну много чужого народа прибилось в Пятигорье. Эвакуировались вместе с механическим заводом с Украины. После войны часть уехала восвояси, часть осталась. Но Сыродь не из тех, точно. И к заводу не имел отношения. Его сразу прислали директором в хозяйство — или не директором?

— Ерунда. Ты соотнеси даты и числа. Конечно, война выкосила мужиков, но подростков не ставили во главе совхоза. А если ему тогда было годов подходяще сколько, то в каком же возрасте он умер? в столетнем?

— Запутались. Да фигня! Кто он мне? сват, брат? У Сыродя родни, кроме сына, не было.

— И про сына-то выяснилось позже. Просто вышло — отец помер, а сын появился. Темная история. Откуда сын, если старик ни разу не женился?

— Одно другому не препятствует. Жены нет, а женщины были. Или он монахом жил? Ты же, Игнатич, следил за нравственным обликом членов партийной организации. Может, Сыродь — ходок по бабьей части? Сын же родился…

— Но не в Утылве. Неизвестно где рос. А потом — бац! здрасьте… Сынок унаследовал хозяйство. Уже назначения не требовалось — это частная собственность. У Сыродя получилось завладеть, а у тебя, Борис, нет. Теперь второй заход?

— Не ехидничай, Игнатич. Сам же говорил — не вовремя… Старый Сыродь — неплохой мужик. Чудаковат, да — или вернее, угрюм, малоразговорчив…

— Бирюком был! И оттого загадочен. Если он всегда молчал, то и не поймешь — добрый или злой, жадный или простодыра, умный или баран… Кажется, за всю жизнь Сыродь не поменялся. Такой же черный, унылый. Неприятный вид. Отталкивающий — от него словно волна исходила и отталкивала. Кожа бледная, холодная, с железистым цветом. Нос блестит. Кулаки — во! — каждый размером с его голову. Кости тяжелые. Старик не седел — то есть, вообще. Волос только начал синевой отливать. Щетина тоже черная. А зубы у него и в старости как у молодого — крупные, желтые, целые. Клыки с двух сторон торчат… В костюме и галстуке я его никогда не видел. Чисто выбритым. И как тебя — в кепке. Мужик простецкий — работяга. Излюбленная одежка — советский брезентовый дождевик. Типа твоего плаща. Не снимал весной, зимой, осенью. Не мерзнул совершенно. В мороз с непокрытой головой — наверное, его черная шевелюра как шерстяная шапка спасала… Старые сапоги — даже не кожаные, с кирзовыми голенищами. Армейский раритет. Мобутя, наверное, такие носил. На Хасане. Или танкистам другая обувка полагалась?

— Все, что положено, Мобутя получил. А мы сейчас про Сыродя.

— Как он в своих кирзачах ноги зимой не отморозил. Здоровущие лапы.

— Хорошо, хоть летом снимал…

— Да. И дождевик. В рубахе и штанах — в таком виде в горком являлся. Без галстука. Носовыми платками не пользовался. И одеколоном.

— Зачем? Он ни разу насморком не болел. Нос железный. Не порежешь… Жил–жил Сыродь — и помер. Тихо закопали. Никому не сообщали, не звали попрощаться. А кому звать-то? сын тогда еще не приехал… На бывшем хуторе есть старое захоронение — там лежит. Честно говоря, даже не знаю, где это. В Чагино — где же еще… Утылва — дыра, а уж Чагино…

— Никто туда к Сыродю в дикий угол не рвался. Люди предпочитали жить в Утылве, особенно когда хрущовки стали лепить и квартиры давать, и даже совхоз потом перевел своих с хуторов в Малыхань… К Сыродю не вязались. Работы и в городе хватало — не только на заводе. Совхоз захудалый — в области на последних местах. Пусть шевелилась мыслишка Сыродя сменить, а на кого менять-то было? ни один сумасшедший карьерист не позарился на его место. Не нашли, что с Сыродем сделать… И он сидел в совхозе. До смерти.

— Говоришь, словно он срок отбывал. Пожизненный, что ли?.. Ну, не трепло мужик — и хорошо это. Слово-то куда заведет…

— Серьезный, сдержанный, политически грамотный. Членские взносы исправно платил — наверное, чтобы отстали. На собраниях сидел в заднем ряду и голову в плечи втягивал, голосовал со всеми, речи не произносил — даже когда предлагали высказаться и поучаствовать в прениях.

— Истинно, молчание — золото…

— Тогда Сыродь баснословно богат. И подобные молчальники в Утылве отыщутся — их единственное богатство… Хотя ты знаешь, дела у Сыродя идут неплохо. Не у него, а у его сына… Я мимо Чагино проезжал. С конца семидесятых там не жили — людей перевезли на центральную усадьбу в Малыхани. Природа красивая — рядом заповедник Богутарская степь и река Мара. Раздолье.

— Негодь тож. Дурная слава. Потому в свое время решили отстраивать Бузаковку, а не Чагино. Суеверия сильны.

— Сыродь, очевидно, не суеверен. Бывший коммунист — или его сын. Стоит забор высоченный — под два метра. Доски толстые, крепкие. Ничего не видно. Никаких царских палат. Сыродь надежно отгородился. Захочет ли принять…

— Если даже местных не пускают — бывших работников из Малыхани. Нанимают гастарбайтеров. Масса людей из Казахстана — бесправных, на все согласных. Сыродь платит гроши, а уж эксплуатирует… Как не было Советской власти! И героя большевика Кирилла Солина тоже не было. Под памятником — звездой на Шайтанке никто не лежит. Ничего не было. Целый век в России сбулькнул. Вот Сыродь — хозяин, господин над смердами…

— Молодой Сыродь ни с кем не сблизился. Отпала необходимость даже на собраниях присутствовать. Варится в собственном соку — в хозяйстве своем. Еще больше бирюк, чем его отец. Засел в крепости. В Малыхань по делам приезжает. С теми делами справляется, помощи не просит. Молодец. А чудаком быть не запретишь. Ведь он с чудачеством ни к кому не лезет. Сейчас мы его попросим, а не он нас.

— Сыродя нам не проигнорировать.

— Аура тяжелая. Поговоришь с ним — и чувствуешь себя смертельно усталым. Словно мешки в совхозе таскал. Почему? Вроде не сорились никогда. А как поссориться, если он все время безмолвствовал? Вот это удручало. Ты ему говоришь — говоришь, убеждаешь — и все твои старания куда-то падают, проваливаются. Нет отклика. Таращится и все. Ничего делать не будет. Ему не объяснить. Уж как с ним бились…

— У кого? у старика или его сына? Ах, у обоих… Сочувствую, Игнатич. Горком спустит директивы, запрашивает отчеты, а Сыродь таращится… Твои инструктора сами за Сыродя справки писали. А он не заморачивался. Кто же дурак? простодыра?

— Сыродь — не дурак. Эвон как сейчас приподнялся. С совхозом своим успевает. Не хмыкай скептически, Боря. В Утылве выражаются, что с заводом геморрой, а с сельским хозяйством иначе? Там тоже проблем… От того, что есть, не деваться никуда. Обыкновенно. Машинно-тракторный парк изношен. В мастерских в Малыхани латают. Субсидий на приобретение техники не хватит. Когда до Утылвы очередь дойдет… Гм, новый Кировец видел, еще прицепную косилку… Обыкновенно. И все денег стоит — новая техника, технологии, удобрения. Нельзя же дедовским способом пахать и надеяться. Голова распухнет. У Сыродя на плечах имеется. Выращивать скот невыгодно по себестоимости. Тут вопрос с кормами. Убытки компенсируют за счет зерна. А скот берут в залог. Практика такая в области. Вон в соседних хозяйствах не смогли рассчитаться за кредитную технику, и скотину пустили под нож… Крутись, как хочешь. Рынок. Сыродь крутится. Платит он, конечно, мало. А с чего?? Разве комбайнерам за уборочную отстегивает.

Народу не столько, как в совхозе. Прежнее число не требуется. Бывшие работники на пенсию вышли, свои паи Сыродю продали, живут себе в Малыхани, стонут… Дети их не желают в земле пачкаться, за скотиной ходить. Коттеджи приватизировали — старый Сыродь не мешал. Молодой же гастарбайтеров предпочитает. Люди стали отличаться — свой или чужой. Немало русских из Казахстана приезжало — не всем повезло, как Цукову — не все совесть потеряли…

— А ты что? когда с акциями обратимся, собрался на совесть напирать?

— Я? Не слышал разве, что Имбрякинский мальчишка заявил — совесть сейчас без надобности, и стыдно не должно быть… Ладно, Игнатич. Согласен, что Сыродь — образцовый хозяин. Нам на него равняться…

— Да не образцовый! Но на плаву — не потонул пока. Это мы пузыри пускаем. Сыродь от денег не распух, но и разрухи не наблюдается. Слесаря с завода к Сыродю перешли. В мастерские. Свое железо Сыродь не позволяет пилить и к Цукову на пункт приема возить. Все старенькое, советское, исправное. Жители Малыхани не истерят — работа у них будет. А вот зарплата… Опять же прокорм надежно…

— Истерят конторские. Если ты всю жизнь тяжелее ручки не поднимал…

— Нет белоручек в Утылве. Свои дома, огороды…

— На работе они не мускулами, а мозгами ворочали. С разным успехом. Венька Имбрякин, Килька Кулыйкин — лучшие специалисты завода, интеллектуалы. Попроще — это технологи, бухгалтера, менеджеры, завхозы. Они делали свое дело. Теперь им что, на вахту? А если года немаленькие? А женщины с детьми? Ну, выплатят им пособия за положенный срок…

— Все же надеются. Цыбина Наталья Матвеевна со своим отделом аналитические справки штампует. Тетеньки вечерами просиживали, чтобы нужность показать — авось, не тронут их. Кому нужен отдел без завода?

— Директоршу не разжалобишь. У нее садистские наклонности. Что для женщин, вообще-то, не характерно. Варвара мило развлекается. Например, вызывает человека в конце рабочего дня и поручает сложное задание. На вопрос — когда надо сделать? — отвечает: вчера… По приезде в Утылву она собрала ИТРовцев и объявила: завод в тяжелом положении, крайне важно разработать стратегию выхода из кризиса. От заводчан зависит! Потребовала провести мозговой штурм. Все отделы и службы обязали подать предложения. Придирались, обвиняли в незаинтересованности, попили крови… А ведь Варвара с самого начала знала, что ТыМЗ закроют. Просто тянула время до последнего момента. Сейчас маски сброшены.

— М-да. Серьезный противник. Уникальная особа.

— И не женщина вовсе… О чем люди шепчутся… Но терпение заканчивается. Сегодня утром Килькина девчонка (которая младшая) ей прямо ляпнула — ведьма! Благо народу во дворе толпилось, и Варвара ей голову не откусила — ей или коту… Страсти — мордасти!

— Ты не перевирай. Чувство меры важно. Молодая, красивая образованная женщина. Не то вы заладили — ведьма да ведьма… Головы не откусывает. Поступает рационально. К Варвариным фокусам адаптировались лишь трое. Рыжие братья и, как ни странно, Поворотов… Клобы-то давние соратники — или подельники. Зато Поворотов…

— Совесть потерял. Живет без зазрения. Аки пес знает только своего хозяина. Остальная Утылва Варвару ненавидит.

— Кошмар. Плачет директорша горючими слезами — синими… Кстати, без какого зазрения Поворотов?

— Без всего, какое есть! а у Поворотова нет!.. И эти братья. Молоды они слишком. Младший по возрасту (и по несерьезному виду) не должен здесь работать. Топ-менеджеры, юнцы зеленые!.. или рыжие?..

— Я не слышал, чтобы она применяла к братьям свои садистские приемчики. Может, они не так просты — может, их старшие родственники влиятельны в Стальинвесте. Нас же в тонкости не посвящают.

— Тылков? Нам сидеть и ждать указаний… В Стальинвесте лучше знают…

— Если серьезно. Намечаем несколько пунктов. Методично, как директорша. Первое — Сыродь. Самое серьезное сейчас. Консолидируемся и скинем ликвидаторскую команду. Вырвем завод из рыжих лап!

— Ох, у Сыродя свои представления. И планы, как и что… Берем в расчет Сыродя? А ну-ка он условия выдвинет?

— Надо договориться. Если же нет…

— Тут наши пункты и закончатся. Законные методы… Я бы предложил еще лазейку. Оказывается, племянник наш — ну, который после похорон засветился и на наследство претендует — приходится родственником (племянником) не только Лиде. Он — ого-го! — родственник самого олигарха Сатарова — владельца комбината. Сегодня его разоблачили. Можно туда удочку закинуть и карасиков половить. Он с рыбалки на Виждае вернулся — наловчился. Что-то выгорит… Позвать племянника и провести переговоры. Я даже знаю, кто позовет.

— Кто?

— Член тылвинского штаба сопротивления — майор Мобутя. Он с племянником после ночевки на озере уже вась-вась… А другой помощи ждать неоткуда. Не от нашей же детворы.

***

В нашей истории достигнут определенный рубеж. Во время крикливой сходки в бабылидином дворе впервые столкнулись две стороны — тылки и Варвара. Ах, попутно под раздачу попала третья сторона — бабылидин племянник с семьей. Елгоковы из последних покинули поле боя. Их чувства различались.

Нет, Максим уже приспособился сам себя уверять, что не удивительно — ну, вот ничего дивьего. Неприятности в Утылве на него сыплются нескончаемо и несправедливо. Ну, подумаешь — отчихвостили аборигены. Максим мог даже гордиться выработанным стоицизмом. Он больше не намерен обижаться и страдать. Зато намерен напроситься к соседке Дюше, дабы плотно позавтракать. Конечно, уха на Виждае наваристая, но когда она была? Пустой желудок требовательно урчал. И нет надежды, что супруга Таисья — красивая, эмансипированная, в белых брючках (пусть на утреннее сборище она вышла в пижаме, но все равно в душе была в модных итальянских брючках) — что она в домостроевских традициях сварганит мужу чего-нибудь… пожрать. Да, пожрать! Желудок урчал громче. Максим с мольбой глядел на Дюшу. Он очень хотел есть!

Вот Таисья хотела непонятно что. Задолго до приезда в Утылву. Задолго до каприза со стрижкой. И задолго до начала нашей истории. Это слишком сложно. Но среди героев никто не ищет легких путей. Госпожа Елгокова — взыскательная дама, мать семейства, безупречная во всех смыслах и формах (великолепной физической и современной духовной). Очаровательная особа. Да еще с образованием — институтским красным дипломом по специальности Литейное производство черных металлов. Без опыта работы, зато с солидным опытом путешествий в Европе, а в последнее время в Азии. С увлечением модными восточными религиями. С собственным сайсином — буддистским амулетом — многозначительной веревочкой, завязанной на левом запястье в Пхукетском храме. С тонким запахом духов (совсем не кислых). С несколько развинченными нервами. С замазанными консилером синяками под глазами — плохо высыпалась. И в первую же ночь в Утылве Таисье прилечь не удалось. Такая не будет стоять у плиты и готовить завтрак мужу. Слишком прозаично. Максим опять умоляюще воззрился на Дюшу.

Из происходящего Таисья ничего не поняла. Рассудила, что вокруг нее только вопили, ругались, наскакивали друг на друга. Юноша по имени Алексей пробовал докричаться до косной массы, но его не восприняли. Печально и привычно. Даже мать юноши на слова о глобальном смысле предложила зажарить яичницу. Бедный, непонятый мальчик. Красивый, возвышенный… Другая молодая женщина (кажется, тетя?) — что она сказала Максиму и, главное, в каком тоне? Еще синеглазая брюнетка в ярких клипсах — ее смех серебристо мелодичен — слишком шикарна для местного паренька. Прочие — толпа. Люди демонстрировали поразительную душевную глухоту. Не владели элементарными навыками коммуникации. Таисья знала, как правильно. Восточные мудрецы учили, что нужно избегать грубых речей — брани, оскорблений, упреков — желательно, и сарказма. Всего, что причиняет боль. Надо реагировать терпеливо, без злобы, с сердцем, полным любви. Максим тоже знал — на него излились речи новообращенной жены после ее таиландских вояжей. Хотя сейчас, услышав подобное, Максим взбеленился бы. Но Таисья молчала. Она постоянно думала, и думы ее не были свободны и уравновешены. Думала о своем — о недобром. Юлия говорила: это не к добру. Таины модные увлечения, праздность, ее стрижка и т.д. — последние события у Максима в семье. Максим раздражался — от бабушки, от жены.

Таисью не привлек безобразный скандал. Ее ничего не касалось. Она приехала к мужу. Максим не покалечен. Здоровый, загорелый, покрытый пылью, пропахший костром и рыбой. Наряженный в рванье и стариковские галоши. Даже якобы похищенный. Вполне довольный собой. Тогда зачем приезжать? Таисья ощущала, как ее бедная голова заболевает. Медитация не спасет — надо принять таблетки. В сумочке они всегда лежали пачками — спазмалгон, баралгин, суматриптан, кеторол, цитрамон и др. — всего в куче, точно не вспомнить. На любые случаи. Как переменилось с юности. Здоровая, жизнерадостная девушка — лыжница, мастер спорта, отличница — теперь вот мадам Елгокова, светская леди. Куда уж счастливей быть? Юлии не нравилось, что невестка злоупотребляет таблетками. Но мигрень не лечится — по крайней мере, кортубинскими врачами. Таисья направилась в бабушкину квартиру. Куда она засунула свою сумочку? Затруднительно найти среди вороха привезенных вещей.

Выразительной мольбой в глазах Максим польстил Дюше и добился ее приглашения.

— Прошу ко мне. Подкрепиться. Максим Маратович, семью зовите. Наволновались. Кофе очень кстати. Горячий, черный. Могу молоком разбавить. Или с коньяком. Посидим на кухне.

— Да, конечно, — благодарность на ходу, а ноги уже топают в подъезд.

Племянник в качестве привилегированного гостя разместился за столом, где сидел недавно с любовницей. Дюша, спрятав усмешечку, поинтересовалась:

— А где же ваша жена, Максим Маратович? — для пущей иронии она опять стала «выкать». — Жду — не дождусь познакомиться с ней.

Позванная особо Таисья рылась в вещах на втором этаже. Подрагивая бледным нервным лицом, она отговорилась почти невежливо.

— Я буду спать. Устала. Спасибо. У тебя ничего не сломано. Я спокойна. Лягу и посплю. Постараюсь. Насколько возможно.

— Ну, и прекрасно!

По тону жены Максим понял — лучше не настаивать. Зато Влада с легкостью согласилась присоединиться. Была готова моментом. Сменила пижаму на шортики и блузку, умылась и пошла на завтрак.

После страстного выяснения отношений (и глобальных смыслов) на дворовой площадке участники выглядели измученными — силы и чувства выпиты. Дюша в синем халате — медленная, меланхоличная — варила кофе во вместительной мельхиоровой турке. Максим подумал, что для случая подошел бы Юлин темно-зеленый кофейник, но извлечь его сейчас из Коммуздяков можно было лишь магическим способом — тут племянник кашлянул, представив… Реакции не последовало. Дюша расслабленно наблюдала за вскипающими в темной гуще пузырьками. Она тоже утомилась и даже постарела, но не стала меньше красивее — колдовские чары вдругорядь осенили ее притягательный вневозрастной облик.

За столом никто не порывался начать разговор. Дюшина словоохотливость увяла под гнетом дворовых обстоятельств. Кофе зашипело на конфорке. Дымящиеся чашки оказались перед каждым, еще сахар, молоко, шоколад. Максим отхлебнул, и живительная влага потекла по пищеводу, согревая. Провел рукой по лицу — колко — забывал бриться по приезде. Не смертельно (если даже затея с похищением в Утылве отнюдь не смертельна). Потихоньку все приходило в норму. В окна заглядывал белый день. Кухня окружала своим обыденным уютом, безопасностью. И соседка попалась весьма здравомыслящая — если у нее просто попросить поесть — ну, хоть хлеба с маслом…

Влада — свеженькая, бодрая, улыбчивая (словно не промучилась ночью на незнакомом месте) — прилежно сложила ручки, не касаясь локтями скатерти. В отличие от матери она все слышала, видела, подмечала. Девочка не простодушна — не как Машутка Кулыйкина. Теперь Влада рискнула взять на себя опасную функцию — наполнить звуками гнетущую тишину в Дюшиной кухне. Своими звуками — своим голосом. Невинным тоном спросила: кто эта синеглазка в клипсах, и почему к ней люди недоброжелательно настроены? почему обзывают ведьмой?

Дюшу занимали ее мысли и кофе. В этот момент она решала позвонить сыновьям в Кортубин — да плевать, что рань! пусть немедля протрут глаза и откроют ей душу. Как они там, вообще, собираются (Варварина лукавая формулировка). Дюша просто выбирала, кого потревожить первым — Никандра или Стефана. На вопрос Влады пробормотала.

— Кто? ведьма?.. Ах, это наша директорша…

— Кто? что? — Максим поперхнулся кофе и захохотал. — Ужель та самая… Варвара? Слышал, слышал… Волоокая корова из стада брата Генриха…

— Влада посмотрела на отца, точно на сумасшедшего. Максим резко оборвал свой смех. Дюша механически подтвердила.

— Да… Та самая…

— А мальчик?.. — Влада задала другой вопрос (животрепещущий для нее). — Тот, который Алексей? ну, кто тебя похитил… Папа, я не верю. Из чистого любопытства, а то здесь такое происходит…

— Тебе, доченька, спокойно и весело не живется? — с ласковым сожалением откликнулся Максим. — Мало дискотек и ваших закидонов? вороха тряпок? В дневнике что? одни пятерки красуются? Умничка… Влада, твоя бабушка Лидия Грицановна — учительница русского и литературы. Не стыдно позорить бабушку? А еще прабабушка Юлия — инженер металлург. Полноценные мозги в наследство. И как ты пользуешься? Эх, молодежь…

— Папа у нас только Юлия. Наша дорогая пра. Ты про какую учительницу? да еще родную?

— Я объясню. Так объясню! В конце концов, я отец… Юлия твердит про ежовые рукавицы да про твою пользу, если в них держать…

— Папа, а кто та красивая тетя, что просила тебя не писать заявление в милицию? Кто тебя похитил?

— Никто! Никто меня не похищал! Не слушай, развесив уши… Что бывает, когда мы, родители, потворствуем вашим капризам, безрассудству. Родителей надо уважать! И родителей, и бабушек с дедушками! И теток особенно. Семью любить. Не брать пример с этого Лешки: дескать, я супермен, а вы серая масса…

— Я уважаю… Пап, ты чего?

— Еще с Вано поговорю! Серьезно, по Юлиному совету… Где он? Где твой брат? По Утылве небезопасно гулять — здесь похищают…

— Братик? Скрылся. Когда все перед директоршей слюнями елозили — типа что с ними будет? и будто бы она ответила… Братик со смелой дурочкой Машей (так ее зовут?) побежали спасать кота, которому чуть башку не откусили… Извини, я лишь дословно повторяю.

— Повторю — не слушай и на веру не принимай!.. Куда Вано пошел… с Машей? Не ко мне же — не в бабылидину квартиру. Во-первых, там Тая, а ей сейчас сам черт не брат — тем более кот… А во-вторых, выгнал я кота — и чтоб духу его!..

— Правильно. Не то у меня же на котов аллергия… Нет, они к майору побежали. Я не ослышалась. Очевидно, там убежище. От похитителей.

— От кого?.. Ты, вообще, как? Про мальчика спрашивала. И каков мальчик, Галина Викентьевна? Охарактеризуете?

— Кто? Стафик? Хороший мальчик. Средний мой. Ему и позвоню сначала. А братьям после — все уже проснулись, — Дюша отвечала невпопад. — Или вы про Лешу? И Леша Имбрякин хороший. Пасынок мой. Рядом живет. В пятиэтажке через детсад…

— Это если выйти от вас, то налево или направо? — уточнила Влада.

— Налево. А направо — на Проспект космонавтов. По проспекту гостиница стоит, а в ней директорша живет… Стоит в поле теремок… Еще налить?

— Спасибо. Кофе выпила. Вкусный. Шоколадку съела. Я сыта, — Влада резво соскочила со стула.

— Сыта? Так никто ведь не кормил! — голос Максима зазвенел на страдальческой ноте.

Но Влады уже не было в кухне. Через минуту заскрипели старые доски наружной лестницы.

— Ой! — Дюша словно очнулась от глубоких размышлений. — Прости, Максим. Ради Бога. Сама же позвала, и сама голодом мариную… Все мигом. Сейчас. Только не ославьте меня как хозяйку… Если Людке Кулыйкиной попадешь на язык… Она мне все синие чайники и все блузки моей бабушки припомнит. Хотя почему моей-то?.. Ничегошеньки нет… Хлеб с маслом будете?

— Обожаю!! — благодарил Максим уже с набитым ртом.

У Влады настроение явно улучшилось по сравнению с приездом. Причина подъема — красивый мальчик Леша. Смелый — один против толпы. Таинственный. И желанный — да для той же синеглазки в клипсах. Досада Елгоковской дочки по поводу тылвинской действительности угасла.

Без тени сомнений (что может не встретить объект своего внезапного интереса) Влада обогнула дом (строго налево), прошагала по обочине вдоль детсадовской изгороди (точно по следам Людки Кулыйкиной, ретировавшейся после неудачного спора с Дюшей из-за Машуткиного наследства) и зашла уже в другой двор, образованный с трех сторон панельными пятиэтажками. По насыщенностью зеленью он значительно уступал бабылидиному, а по площади превосходил. Большая свободная территория (проектировалась по советским меркам), но неухоженная. Возле домов редкой чередой росли яблони, рябины, сирень, шиповник — все невысоко, до второго ряда окон. Середина же двора — практически пустырь. Никаких сооружений — стрекозиных клумб, спортивных площадок, детских качелей и пр. Неровное поле, и трава на нем — на культурный газон не смахивает. Неровности потому, что двор постоянно перекапывали — рыли траншеи, меняли прохудившиеся трубы. Экс-мэр Утылвы В.И. Щапов безжалостно терзал городские коммуникации — не давал им ржаветь в забвении. При новом мэре С.Н. Колесникове уже второй год шел без сколько-нибудь значительных ремонтов. Если объяснить разницу в подходах старого и нового руководителей психологически — молодость сочиняет дерзкие планы, терзается над глобальными смыслами, а старость бережет куски на тарелке, скаредничает над настоящим. Никому не в укор. Во дворе с пятиэтажками от качелей торчали лишь металлические столбики. Как и в умонастроениях разочарованных жителей.

Влада осмотрелась и обнаружила у ближайшего дома (как раз №8А по улице Коммунальной) единственную уцелевшую лавочку — у второго подъезда. Посидеть можно было лишь там. Но очень скоро холдинг в лице Варвары реализует в Кашкуке проект «Добрые лавочки», и новые образцы комфорта установят всюду. Дай-то Бог. Во дворе было тихо и пустынно. Из довольно большого контингента жильцов трех домов (пять этажей и четыре подъезда в каждом) в этот случайный час не показался никто. Работники ТыМЗ уже проследовали на проходную — ведь директорша грозила лично проверить явку. Смешно, последние деньки дорабатывают…

Влада тихо присела на лавочку, никого не трогала. Но сидела так недолго. Аккурат над ней нависал балкон. Закрытый деревянными рамами — старыми, почерневшими. Обыкновенно использовался и как балкон (выйти, постоять, посмотреть и подышать, и покидать, как произошло в дальнейшем) и как место для хранения (хозяйственных принадлежностей, продуктов и предметов двойного, весьма неожиданного назначения). Центральные створки распахнуты, чтобы свежий воздух задувал в квартиру. Внутри были люди, и на балконе тоже проявилась их жизнедеятельность. Внезапно и энергично. Над перилами в открытый проем высунулась женская голова — темные волосы всклокочены, под ними лица не разглядеть. Зато голову очень даже услыхать.

— Стоишь! Сидишь… под балконом. Опять! И ничего не беспокоит — ни стыд, ни совесть… Караулишь мальчишку? Зачем он тебе понадобился — вот зачем?! Отравила синим ядом, ведьма. Не видать тебе Лешки! Я не я буду, если допущу…

Влада не ожидала получить сверху разъяренную тираду. Эффект — словно тебя чем-то окатили (не водой). Девчонка вздернулась как насаженный корыльбунчик.

— Вы чего?! Вы же не собака — чего гавкаете? Я вас не знаю!..

— Зато я тебя… я тебе… Ой… — голова над балконом скрылась. И уже скрытая в квартире отвечала кому-то.

— Кто? Да никто!.. Говорю же, на нашу лавочку больше не сядут. Меченая она. Директорша попой ерзала… — дальше начался крик опять. — Ты куда? Лешка! Нет ее там… Говорю, не она это… Просто девчонка, а я на нее насела… Ну, не верь. Сам убедись!

Снова над балконом возникла темноволосая всклокоченная голова.

— Девочка… ой, извини, пожалуйста. Ты не уходи. Этот идиот сейчас спустится. Дай ему крепко по затылку! Когда племяннику дали, он же вроде понял и бабу Лиду даже полюбил…

Надо сказать, что Влада (а она за словом в карман не полезет) не нашлась с ответом. Но грубить расхотелось. Пока пыталась расправить схваченное гневом и обидой дыхание, Леша Имбрякин — похититель отца и воздыхатель директорши — стоял перед ней. Желание Влады исполнилось.

— Это не ты…

Вот те на! Машутка уже толковала давеча брату Влады: Но ведь в рубашке или в футболке (или в шортах и блузке) ты — это ты. Или в другой одежде или обличье… Это ты?

— Как не я?.. А ты… а ты катись! Не больно нужен! — Влада вспылила.

— Это тебя только что Ирэн обругала? Ну, извини, она погорячилась…

— Очень надо!

Беседа юной пары началась неприветливо и на этом могла оборваться. И наша история лишилась бы в своей палитре части ярких искренних красок, и общее Пятигорье померкло бы… Да, мальчик красивый, но Влада избалована вниманием многих мальчиков, а Леша увлечен другой оригинальной особой. Действительно, о чем говорить-то? Они разбежались бы даже без прощального кивка, и чувствам не суждено было бы родиться. Однако произошло парадоксально, что между двумя сторонами вклинилась третья и вовсе не оказалась в ситуации лишней.

— Позвольте…

Рядом выросла упитанная фигура в рубашке навыпуск и обтягивающих брюках. Пухлые плечи, круглый живот, оплывший подбородок. Заметные результаты, когда жир плотно обволакивал природный костяк и мускулатуру. Хмурая, щекастая физиономия. Под непрерывной чернобровой линией маленькие пронзительные глазки. Густая челка огрубляла вид. Молодой разъевшийся мужчина — вернее, доярки Веселкины раскормили. Гений частного предпринимательства Федя Цуков. Будущий олигарх.

Что же он делал в кашкукском дворе, а не на собственной точке в Малыхани? Ведь недавно Федя клялся, что нога его здесь не ступит. А вот ноги-то скоро притащились под окна невесты, жестоко насмехавшейся над ним. Однако Федя пересилил себя. Вопрос не в глупых сантиментах, а в серьезных вещах — в деньгах, естественно. Федя неуклонно шел к своей цели, и неприятности и обиды на пути только подпитывали его решимость. Впереди уже обозначился, засияв, первый этап — его первый миллион. Пока ближайшая цель — миллион рублей. Не долларов. Пригодились и точка, и ДеньДжин — весь бизнес. Но на первом миллионе Федя не помедлит — зашагает дальше. К подлинному богатству. К независимости и безопасности. К счастью. Нифонтовская невеста еще горько пожалеет! У Феди удачно складывается. Получены тайные заверения в поддержке, нарисовались перспективы — ему многое обещали, но не меньше потребовали взамен. Как следствие, оборот малыханского пункта приема вторчермета резко взлетел. Доходы тоже. Грузовик компаньонов Феди и Тулузы сновал к проходной ТыМЗ и от нее. Металлолома на заводе горы — знай, вывози. С Федей заключен договор. Не напрямую, а через посредников — да через того же младшего Пятнашкова. Конечно, в устной форме. Ничего не подписывалось ни чернилами, ни кровью. Хотя Федя понимал, что отыграть назад нельзя. Раз согласился. Коготок увяз — всей вороне пропасть. И даже не вороне — целому корыльбуну. Договоры надо исполнять — pasta sunt servanda — начертано в юридических документах, древних скрижалях или на сказочных камнях (когда формула « куда поедешь и чего лишишься» есть тоже договор). Вот и Федю Цукова — ловкого проныру, бессовестного заимодавца — поймали на крючок. Как Лешу Имбрякина. Хотя Леша молод и наивен, и он станет трепыхаться. А Федя?.. Следуя поручению, пришел во двор Ирэн (все в нем противилось этому!), дабы кое-что передать своему оскорбителю — наглому мальчишке, который его пнул под… под… Неважно! Нанес урон Фединой гордости и новым брюкам. Пропал костюм окончательно. С обидой и стрессом наесть лишние килограммы легко. Тогда костюм и вовсе не налезет.

В наступивший момент Федя громко привлек внимание. Дочь Максима Елгокова в испуге окинула мужчину шальным взглядом, который не прояснился от начала его бесцеремонной речи — словно Цуков продолжил с предыдущего, весьма волнительного момента, что его терзал. Леша Имбрякин не поприветствовал наглеца никак.

— Я не с обидой пришел. Хотя мне очень, очень обидно. Не заслужил я… Но ради серьезного дела готов переступить… Мне поручено напомнить… Алексей… Что ты обещал Варваре Ядизовне исполнить. Кровь из носа!

— Точно. У вашего компаньона из носа немало крови пролилось… А не надо по ночам через проходную ворованный металл возить! Не нарвался бы на рыжих зверьков с коготками. Все знают. Пилят станки и возят.

— Да почему ворованный? У нас все законно. Бумаги имеются. Заводским начальством подписаны. Господин Пятнашков собственноручно… Мы — официальная фирма. Я прямо говорю. Не скрываю. Чтоб жуликами нас не считали. Это коммерция.

— Пятнашков? Дядя Витя? Чтобы дядя Витя своим тылкам эдакую свинья подкладывал. У него же родственники в Утылве все на ТыМЗ работают, а он завод разоряет.

— Точно, дядя Витя. У него полномочия от собственника. Видишь, все не так, как поначалу кажется. Молодежь склонна судить, не разобравшись… Но ты-то разобрался. Каждый сам за себя. Ты хорошо уразумел. Только не надо вслух озвучивать. Мы, умные люди, поймем, а прочим необязательно.

— Вы мне не друг! После всего…

— Так и ты мне не друг. Друзей с лестницы не спускают. И не прощают за позор… Однако меня прислали по важному вопросу.

— А вы кто? бизнесмен, то есть жулик? — влезла заинтригованная Влада. — Может, даже местный олигарх? Тылвинский дядя Гера Сатаров?

— Ну, до господина Сатарова мне как до луны Мы тут помаленьку… станки пилим… Но сейчас не про станки. Железяки ржавые они… Помнишь, что обещал, недруг?

— Помню. И выполню, — Лешка неприязненно скривился.

— Необходимо вернуть дивор. Госпожа Пятилетова особенно подчеркнула. Последствия непредсказуемы. И она очень полагается на тебя.

— Обещал — значит, верну… Слишком все закрутилось. И затруднилось. Вот зачем было Петьку похищать? Он же теперь настороже стал. И моего отца тут приплели каким боком?

— Не в курсе. Я даже не ведаю, что возвращать будешь. Какой — такой дивор… Экскалибур или световой меч, жезл Энгру, волшебную палочку или Щаповскую — что-то настолько смертоносное… Мне просто велели передать…

— Передали? Теперь уходите. Поговорили.

— Легко. У меня своих дел выше крыши. Архиважных! Я приглашен в управу. Среди немногих достойных и уважаемых граждан. Да, представь себе! А Ирина Вячеславовна, тетка твоя, уже никогда не представит… Госпожа Пятилетова инициировала обсуждение будущего Утылвы. Только из уважения — да не к тебе, а к серьезным людям — я здесь. Свою миссию исполнил.

Рано Федя так решил. И про Ирэн обмолвился. Темноволосая голова над балконом внимательно следила за недружескими переговорами и одновременно сама себя подзуживала. Во времени совпало, что слова директорши были переданы по адресу (то есть, кашкукскому пареньку Леше), и у верхнего наблюдателя терпение лопнуло — чпок!..

— Федька! Сукин! приперся! И брюки переодел… Танька-то прореху зашила? Выглядишь как приличный человек. Якобы и с совестью у тебя в порядке… Мало схлопотал?

— С вами я вообще не разговариваю! В упор не вижу! Хулиганка!

— Хорошо, хоть проституткой не обозвал. А то нанесла бы я на твои масляные щечки перманентный макияж. На этот раз до мяса!

— Смешно. Я больше посмеюсь, когда приду к вам с милицией, если долг не заплатите. С процентами! А за поруганные честь и достоинство отдельная компенсация полагается. Моральный ущерб. Как во всем цивилизованном мире.

— Для тебя честь и достоинство — это равно ущерб? Ущербный ты наш! Ты за честь денег получить хочешь? Ну, мы в Утылве нецивилизованные. Так утрешься!

— Посмотрим, чья возьмет. Я все по закону… Представляю сейчас исполнительного директора ТыМЗ. Статью за хулиганство никто не отменял.

— Молодец. А за воровство? с завода.

— Какое воровство?! Ложь! А если и так — не у вас своровано. Вашего там ничего нет. Вы никто. Быдло, нищеброды. Были ничем и скоро превратитесь обратно…

— Ах, ты! подонок! Вознесся! сукин сын… Допредставляешься, пес Варварин! Я спущусь и вырежу тебе нос с корнем. Чтобы с компаньоном уголовником на пару стали. Ничтожества!

— Права не имеете! Руки коротки!

— Рук достанет и отсюда достать! Хомяк! Держи!

Бумс! с балкона просвистел круглый твердый снаряд. Федя взвизгнул, сразу лишившись солидности. Еще раз бумс! согнулся пополам. Попятился с дистанции удара. Рядом не оказалось ни щита, ни танка, чтобы за него спрятаться. Только лавочка.

— Алексей! уйми тетку! Распоясалась…

Что это? картошку метают?! Влада смотрела и почти млела от восторга. Второй раз за одно утро. Нет, поездка в Утылву — неплохая затея. Всплеск (взбульк) адреналина. Сразу столько всего приключилось. Скучный Кортубин отдыхает.

Федя девчоночьего восторга не поддержал. При том, что не сомневался — Ирэн исполнит угрозу и расцарапает ему щеки вдругорядь. Можно в милицию жаловаться — отчего ж нельзя? Но в дикой Утылве милиционеры — нецивилизованные дикари; и жалоба мужчины, что его покалечила женщина, не встретит уже упомянутого восторга. Ростовщиков нигде не любят. И лично лейтенант Клим Жадобин очень не любит. Жизнь осложнится. Оно Феде надо?

Цуков оценил ситуацию на местности — в общем дворе. Не дожидался, когда племянник Ирэн (который явно Феде не друг!) опять выпроводит его каким-нибудь жестоким способом (второго позора не стерпеть!). Представитель директорши побежал, петляя. Ирэн со стрельбой управлялась шустро, азартно: прицел! огонь! Картофельные снаряды свистели по извилистой Фединой траектории. Цуков стремительно удалялся в сторону Проспекта космонавтов — туда же пролегал путь в управу. Но для совещания вроде бы преждевременно. Широкая спина бизнесмена напоследок мелькнула в кустах сирени.

— Бли-и-ин… — Влада с выдохом досчитала до пяти.

На цифре пять Лешина тетя по инерции запустила последнюю картофелину. Недолет. Не то, что до середины Днепра — снаряд рухнул посередине пустыря. Конец сражению. Победа. Ирэн вытянула руку в эффектном древнеримском жесте: Viva victoria!.. Уже прозаичным тоном бросила племяннику:

— Подбери в ведро. Нечего добром раскидываться… Ты меня понял? Ну! Если твоя шмара появится, я ее…

— Блин, — опять простонала Влада.

— А с ней можешь, — великодушно позволила Ирэн. — Ты не бойся, девочка. Я не буйная. Но любого человека достанут…

Балкон опустел. Леша не повиновался приказу и не пошел собирать картошку. Он почесывал нос как бы в задумчивости. Наверное, думал о своем разговоре, о таинственном диворе — вот прямо в стихах.

— Если этот жулик возвратится? с милицией?.. Считаешь, нет? Хорошо… Тогда что за дивор такой? Диво? С чем его едят? — пристала Влада. — И по какой причине его обязательно надо вернуть? Даже из носа? или откуда?

— Не из носа. Петька утащил из гостиницы. Сам не понял, что сделал. Если он еще с дивором везде шляется — в Утылве на митинге и в Пятигорье…

— Как же он не замечает? Это что, маленькая вещь?

— Дивор почти невесомый. Вот в твоей маленькой ладошке скроется. Дунешь — полетит. И прилетит на наши головы!.. А Петька с огнем играется… Он меня просил, чтобы я тоже в его дурацких митингах участвовал. С вороной каркал и с котом мавкал… Идиотство! Верить, что добьешься справедливости. Правый Блок — очередная Петькина блажь.

— Почему? Папа в Правом Блоке. Он в главном штабе состоит.

— Состоит и народ надувает. Петьку надули. Ездили ребята в ваш штаб. Спровадили их оттуда. Учитесь, детки, а в политике взрослые дяди разрулят. Разрулили с Утылвой!.. Петька обижен. Не поверит он мне. Как тогда дивор добывать?

— Тьфу ты! черт! Добыть то, не знаю что… Сказочно!

— Вот и я голову ломаю. Петька не понимает, какую волну поднял — уже совсем не жалкие пузырьки. Сообразил лишь на Казятау спрятаться. Или на Кашихе. Ночами дрожал со страху…

— Казятау?

— Козлиная гора. В старину коз там пасли. Одна из вершин в Пятигорье. Самая низкая.

— Петька твой друг?

— И я ему помогу. Заберу дивор и избавлю от опасности.

— Так все не только ради директорши? Ты и тип! С ней, что ли, крутил? Она же старая! Хотя по виду — по юбочке ее да по клипсам — не скажешь… Под балкон к ней бегал? Скакал козликом! с рожками…

— Я на глупости не ведусь. Козлу спокойно. Козлов ворпани не едят. Предпочитают красивых девушке в коротких юбках или шортиках. Нисколько не шучу.

Влада невольно рассмеялась. Хорошее настроение вернулось. Леша как бы вслух размышлял.

— К Петьке напрямую не сунешься. Надо через кого-то… Через кого? Сложно. М-м-м… А что я вспомнил. Ты родней племяннику приходишься? Я тебя в бабылидином дворе видел. Как тебя зовут?

— Влада. Я его дочь. И для моих ушей звучит дико, что ты папу племянником называешь. Какой он тебе племянник?

— Не мне. Нашей бабе Лиде. Сын сводного брата ее. Уж в дальнейшем родстве сами разбирайтесь.

— Ну, правильно. Папа сюда к какой-то бабушке приехал. Юлия говорила. Проблема эта ахри.. архи… Короче, очень важная. Даже политическая. Папа на выборах от Правого Блока баллотируется. Там биографию представляют. Указывают родственников. У нас в Утылве неожиданно отыскались… Никто не мог предположить…

— Что? Иметь родню в захудалой Утылве гораздо стремней, чем среди олигархов? Унижает?.. Ты — дочь своего отца. И у тебя есть брат, который заявлял, что он не терпила.

— Да. Иван такой. Он честен. Не балованный сынок. Не транжира и не терпила. Ты не прав насчет него.

— Ах, неудобно. Виноватым себя чувствую, что несправедливо обидел… Плевать! какой твой брат. Уедете в Кортубин и тоже наплюете. А мы здесь останемся. И дивор для тылков — угроза. Почти скрытая угроза… Не злись. Людям, вообще, плевать друг на друга. Цукову точно… А вот на что не наплевать… Утром твой брат стоял во дворе с девчонкой…

— С этой — в желтом сарафане? Местная?

— Ага. Из наших. Машутка Кулыйкина. Она здесь вхожа всюду. У бабы Лиды бывала, та ей квартиру завещала. И в нынешней Петькиной компании — в дурацкой ячейке Правого Блока — она болтается. Между небом и землей. Естественно, политика Машутке до лампочки. Едва ли у нее вообще лампочка в мозгах засветит… Здесь захолустье. Все знаются чуть ли не с ясель. Матвей Демидом Анютины, Устина Жадобина, Юлик Цыбин, Леська Кулыйкина… Я ручаюсь, что твоего брата Машутка в ячейку приведет.

— Вано разочаровался в политике. После того, как его старик в хосписе помер. И Вано понял, что все тоже умрут… После того, что он в составе другой — не менее дурацкой — ячейки натворил в Кортубине… Мама с папой не замечают. Вано боится возвращения домой.

— Отлично. То есть, нехорошо с твоим братом. А ты — любящая сестра — беспокоишься и ищешь его. Я подскажу, где искать. С тобой в Петькину ячейку и пройду.

****

Совещание по общим вопросам — как в Утылве дальше жить будем — должно состояться в заводоуправлении по улице Синецветной. Слева от проходной, перед трубой котельной длинное двухэтажное здание с надписью наверху ТЫЛВИНСКИЙ МЕХАНИЧЕСКИЙ ЗАВОД. Конференц-зал на втором этаже. Евроремонт, как полагается. Линолеум на полу, декоративная штукатурка на стенах и на колоннах в одну линию. Ряды закрепленных жестких синих кресел. Жалюзи на окнах. Стенды с фотографиями продукции ТыМЗ: отрезной автомат, типы ножниц, гибочный станок. Обязательную доску почета убрали (слишком уж совково!). Барельеф Ленина со стены, которая лицом к зрителям, тоже пробовали снять — не получилось, с мясом пришлось бы отдирать. Оставили ради целостности стены. Вождь мирового пролетариата сурово смотрел на нынешних ренегатов и молчал.

В стародавние — сказочные — времена здесь проводили бесчисленные мероприятия — на октябрьские и майские праздники, Новый Год и 8 Марта, устраивали квартальные и годовые отчеты, церемонии награждений, профсоюзные заседания и др. По разу в месяц зал непременно заполнялся народом. Массовку обеспечивали трудящиеся, а вот солисты — заводское начальство и первые лица города. Васыр регулярно собирал здесь производственные сходки для усиления охвата — ставил задачи, распекал, дозированно хвалил, предлагал выступить с критикой и самокритикой, обрисовывал пусть не ошеломительные, но вполне реальные перспективы ТыМЗ в системе народохозяйственного комплекса страны. Золотой дождь зарплат не выпадет на головы тылков, но работа будет всегда — еще и детям, и внукам хватит. А теперь что? Рынок.

Щапов тоже высиживал на сцене за длинным столом и выстаивал на деревянной трибуне с гербом СССР. Захватил край советского времени. Даже доклады читал. На актуальные темы как то: Повышение эффективности бригадной организации и стимулирования труда, Совершенствование социалистического соревнования, НОТ и усиление творческой составляющей, Идеи перестройки; реформа политической системы страны. И т. д., и т. п.

И что теперь? Швах и Мав! СССРовская трибуна давно утащена в закуток за сцену — тяжеленная штуковина! — ее даже повернули серпом и молотом к стенке, чтобы никого не смущать. Если поискать в закутке, то найдутся раритеты прежней эпохи — фотографические портреты членов Политбюро в рамках, знамя из малинового плюша, первомайские транспаранты, картонные коробки (архив заводского парткома), журналы учета всевозможных взносов (в профсоюз, ДОСААФ, Красный Крест, общество защиты природы или охраны исторических памятников и проч.). Намалеванный на фанере лозунг «Экономика должна быть экономной. Л.И. Брежнев». И где-то на дне — о, ужас! — большой холст с портретом И.В. Сталина в светлом френче и с трубкой. Старые противогазы, стопки пожелтевших газет и бланков. Оригинальный раритет — уменьшенная копия бюста героя красногвардейца, что венчает кирпичную тумбу на городской площади — копия бледная, не раскрашенная. Комнатенка забита доверху и не запиралась на замок — никто туда не рвался. Или все-таки временами заглядывали, шелестели рыжими лапами и что-то находили? Например, лежал в закутке старый рупор — теперь не лежит там. Оказался вполне исправным. Петька Глаз баловался с этой полезной игрушкой на несанкционированном митинге. Ох, заводское начальство не знает, что рупор-то из закутка при конференц-зале, а то велело бы расследовать — кто вынес и кто потворствовал. Петькины друзья, конечно — теперь молодые безработные.

К собранию готовились ответственно. После обеда в управе отключили турникет. Чтобы можно было свободно пройти в зал заседаний. Планировалось участие не только заводчан, но и из города. Однако никакой импровизации — типа кто пришел, тому и рады. Список составлен, предварительно согласован с главой службы безопасности Поворотовым и братьями Клобами. Директоршу не побеспокоили подробностями. Дальше действовали строго по плану (или протоколу). Возле турникета с двух сторон замерли два шкафа в форме охранников. Не те шкафы, что дежурили в гостинице Мара в волнительную ночь — тех уволили с треском. Помимо шкафов гостей встречала девушка в форме протокольного отдела ТыМЗ (был и такой!) — белый верх, темный низ. Для девочки поставили столик, на столик положили список — в нем отмечали галочкой каждого пришедшего. Все строго по протоколу. Приехал и торопливо прошел мэр С.Н. Колесников. Девочка заулыбалась и запрыгала. Пропустили и других гостей. Собственно, пропуска не нужны — все всех знали. У Поворотовских охранников через турникет (неважно — выключенный или нет) муха не пролетит — не то, что замаскированный корыльбун.

Хотя нет! Случился незапланированный эпизод — без него не обойтись. Так, пустяки. К турникету неуверенной походкой приблизился один гражданин небрежного вида. С вздыбленными серо-седыми волосами и сморщенной физиономией сказочного корыльбуна. Костюм на нем болтался, под пиджаком ничего, кроме майки, на ногах черные (хорошо хоть не белые!) тапочки. Шкафы–охранники словно по невидимой команде преградили дорогу.

— Стоять!! (неминуемое продолжение фразы — стрелять будем!).

Гражданин испуганно вздрогнул. Но собрав все свое мужество, выпалил:

— Я хочу пройти! Не вправе преграждать! Меня здесь все знают. Столько лет!.. Я это… как его… старожил…

На помощь охранникам (их дело — стоять и стрелять, а не переговоры вести) поспешил опытный (более девочки) сотрудник протокольного отдела. Увидев, кто перед ним, сотрудник облегченно выдохнул. Тон, которым он воспользовался, был явно издевательским.

— Кто-кто? Аксакал? Столетний?

— Не то, что давно живу на свете, а всю жизнь на заводе отработал. Сразу после института начиная… Я не чужой здесь — свойский… Фабрики и заводы в нашей стране тогда принадлежали народу! И мы не на хозяев трудились. На социалистическое государство.

— Напился! Где ты теперь трудишься, Килька? Под забором? На бутылку хватает? Сколько платят?

— Тсс… Неважно… Деньги — не главное… Когда нормально все было — все государственное — я работал. Честно и добросовестно. И все работали. И начальник мой Вениамин Игоревич… Теперь для кого работать? Для олигарха Сатарова, чтобы он новую яхту купил? или остров в Тихом океане? или даже железный дворец? В АУ… ой, в УА… или в УО… Короче, в холдинге Наше Железо этого железа хватит… Я, между прочим, ни разу во дворце или в океане не был… Гм, не тонул в нем…

— Хочешь, что ли? В водке и утонешь! Никакого выхода нет…

— В диалог включились другие участники — кто мимо проходил на заседание.

— А он спонсора нашел. Его бабылидин племянник спонсирует — поит. Я бы тоже не отказался. Говорят, что племянник — ну, не племянник, но тоже родственник самого олигарха Сатарова. Может, он?

— Чего он? напоит и накормит? Он сам с нашего стола жрет в три горла. Яхты и острова покупает. Британскую команду Челси купил!

— Это не Сатаров — Абрамович купил. Ну и че? Когда богатые бедным помогали? Только если им, богатым, что-то нужно. Например, власть удобную выбрать… И потом, старая истина — если богатый с бедным знается, то это богатый богатеет, а не наоборот. Слышь, Килька, поимел с племянниковых щедрот?

— Хороший человек. Кандидат наук. Племянник бабы Лиды. Душевный. Мы с ним говорили, говорили до утра. До полного упадка…

— О чем? О победе мировой революции? Или о кризисе в мире? Сказки друг дружке рассказывали? Ты ему про Пятигорье, а он тебе про деда Гранита? Уж его бы дед быстро эксплуататоров к стенке — и выщелкал бы!

— Хорошие в Пятигорье сказки. Про лису и про барана. Про бабку на Мобутином хуторе. Шустрая старуха…

— Не придуривайся, Килька! Все равно не пропустят. Ты на совещание умничать начнешь, а кому надо?

— Как кому? Мне! Я старожил!

— Мобутя старожил — ему уже, наверное, лет сто. Тебе сорок. Мужчина в самом расцвете сил. Три девки у тебя еще замуж не выданы… Иди отсюда, пьянь! Видел бы тебя Венька Имбрякин. Конечно, он пил, но мозги не пропивал.

— Точно. Главное и нужное — это мозги. В любой жизни и при любом строе… И на заводе тоже. Мы потому и накрылись, что у нас техотдела не стало. Головы на заводе. Неработающие станки и впрямь на металлолом пригодны. Новое оборудование не купить. Если купить, кто отладит? Ты же, Килька, на мир через бутылочное стекло смотришь. Чертежи не прочитаешь.

— П-прочитаю… Я и по а-аглицки могу… И прочитаю, и просчитаю. Хошь, сейчас эпюру построю?

— Хватит трепаться. Или трепыхаться. Ты не способен. Давайте его отсюда, ребята! — скомандовал сотрудник шкафам охранникам.

Шкафы безмолвно и без эмоций взяли Кильку Кулыйкина за руки и вынесли его из управы. Аккуратно поставили на крыльцо, подтолкнули в спину — дескать, иди, не морочь головы занятым людям. Огорченный Килька побрел восвояси. Если в списках не значишься, то чего уж теперь…

Этот спонтанный эпизод никак не повлиял на ход дальнейших событий. Все прочие посетители значились в списке и беспрепятственно пропускались внутрь. За полчаса до начала больше половины кресел оказались прижаты седалищами тылков. Пришла в полном составе коммерческая служба. Очевидно, по распоряжению В. Пятнашкова. Сплошь молодые люди — парни и девушки, одетые модно, с телефонами. Строго говоря, это дети заводчан — на производстве они ни дня не поработали (родители им такого ужаса не желали), и не заподозрили (счастливчики!), что основные орудия труда на ТыМЗ не компьютеры, принтеры, факсы, кофемашины и кулеры. И основное место — не офис. Из совсем другой оперы — механический, литейный, сборочный цеха, травилка, гальваника, покраска. Однако молодые менеджеры, что крутились возле денег (заказов, договоров, счетов фактур, векселей и пр.), уже поняли, что дело швах (МАВ!) и не трепыхались. Да провались Утылва! Их ждал целый мир — большие мегаполисы, новые должности, крутые оклады (так они думали, и глаза загорались). Также думал юноша Алексей Имбрякин — про это говорил речь в бабылидином дворе.

Другой ряд кресел в зале заняли женщины в возрасте и все, видно, замужние. Тыловки. С завитыми кудрями, в нарядных китайских кофточках, с одинаковым макияжем — угольно-черные слипшиеся ресницы, выщипанные брови, алая помада, толстый слой пудры, сквозь который предательски просвечивали следы нервотрепки, утомления. Отдел акционерной собственности ТыМЗ во главе с Натальей Матвеевной Цыбиной. Этот отдел — в отличие от других служб в управе — в кризисное время трудился полноценно, засиживался за полночь, чтобы наштамповать справок и докладов для руководства. Отдельским дамам ехать было некуда. Их дома и семьи в Утылве.

Затем делегации от цехов — по какому принципу выбирали? в дальнейшем выяснилось, что крайне неудачно.

Присутствие на заседании лиц, посторонних на заводе, обосновывалось логически. Предварительно подчеркивали, что обсуждать будут не только внутренние дела ТыМЗ, но и обстановку в Утылве в целом. Логично. Завод и город неразделимы. Умрет завод — умрет и Утылва. Но почему-то нынешние власти — и мэр, и директорша, и областные инстанции — категорически против столь гранитной формулировки. Действительно, почему умрет город? Случится землетрясение, пласты почвы сдвинутся, обнажатся норы ворпаней, и дома рухнут вниз? возникнет пустое место? дикая степь придет? Нет. Люди продолжат здесь жить. Женщины и дети никуда не уедут. Продолжат работать городские службы и, главное, органы власти. Школы и больницы (и в обыкновенном, а не в крайней случае в больницах фельдшера, а не врачи). Мужское население отправится на вахты — правильно! у нас же рынок, нельзя на попе ровно сидеть. Активные и образованные горожане тоже поищут лучшей доли за границами Пятигорья — например, в Кортубине. Дети Васыра и Щапова уже нашли. Но ведь это не катастрофа. Не конец света. Хотя прежней Утылвы не станет. Сколько еще городков и поселков не станет в России? Незачем считать.

Пусть обиды по углам,

И корыто пополам,

И изба нарастопашку —

Ветра свист и тарарам.

А по стенам и по полкам

Мусор, битые осколки…

Незачем считать. Нечего жалеть. Рынок! Представитель нового поколения (вполне адаптированного и успешного на рынке) Ф.И. Цуков уже сообщил с гордостью молодому выскочке и любимцу директорши Леше Имбрякину, что его пригласили на совещание в управу. Персонально позвали, обратившись по имени–отчеству: уважаемый Федор Ильясович. Лестное свидетельство признания. Бывший житель Казахстана (кусок от Империи откололся — бульк!), вынужденный покинуть родину (еще советскую — не свободную) и приехать в богом забытую Утылву. Федя забрался на недосягаемую высоту и теперь в компании с другими уважаемыми людьми начнет решать судьбу города. Да что там с людьми — с самой директоршей!

А тогда сбежав от ненормальной невесты (что не невеста вовсе, и пылает яростью, картошкой обстреливает), Федя за кустами сирени осмотрел себя. Ирэн очутилась никудышным снайпером — пару раз лишь достала. Сзади на ягодице и сбоку на бедре — там два темных круга. Федя тщательно потер пораженные участки — не особенно заметишь, если не приглядываться. Вообще, с этой семейкой Нифонтовых надо что-то делать — нельзя оставлять безнаказанными. Цуков набросал в уме план мести. А ничего придумывать и не требовалось. Слабое место Нифонтовых — старшая сестра Лариса — тихоня, пугливая паникерша и доверчивый заемщик. Лучше мстить через нее. Просрочка уже пошла, и платить придется не только долг и проценты, но и неустойку и штрафы. Прилично набежит. Все согласно договору — по закону, то есть. И не надо взывать к жалости — самого Федю пожалели?

Цуков, безусловно, из воинства Варвары. Просто Федя уже четко ощущал враждебность тылков (на что он надеялся после ростовщической практики с ДеньДжином? на людскую приязнь? да его возненавидели!). Других вариантов не было. И у его компаньона Тулузы, который тоже вынужден примкнуть к Варвариной стороне. Попробовали бы взбрыкнуть оба компаньона! Дескать, совесть и политические принципы им не позволяют. На них, голубчиков, уже компромат собран — грузовик компромата.

Тулуза вырядился для визита в свет. Пестрая рубашка (на малыханский вкус Гели Веселкиной) старательно отутюжена, все пуговицы застегнуты, что мужчина задыхался из-за тугого ворота. Волосы смочены и приглажены. Разит дешевым одеколоном после бритья. На носу красуется кусок пластыря. Неприветливый, чувствительный к насмешкам взгляд. Новые ботинки хрустят при ходьбе, сжимают ноги как колодки. Компаньоны, оказавшись в зале, внимательно осмотрелись, бухнулись на сиденья возле колонн.

Напротив окна устроились также двое мужиков, но гораздо старше. Считай, уже старики. Мирон Пятнашков и Григорий Жадобин. И заслуживают они, чтобы сказать о них подробно. Первый — седой, благообразный, в добротном темном костюме и голубой рубашке без галстука. М.К. Пятнашков. Проживает с женой в Кашкуке неподалеку от Щаповского наследственного гнезда. В нашей истории Мирон Кондратич уже фигурировал, но не прославился подобно другим персонажам — именно в нашей истории, а не в истории Утылвы. Скромность — достоинство (или недостаток?) советских людей. Вот племянник бабы Лиды не успел приехать, а уже всем известен, и первая местная красотка Ирэн Нифонтова его выбрала, Мобутя на рыбалку пригласил, ворпани похитили, местные оппозиционеры Щапов с Васыром думали привлечь на свою сторону, и даже сказочный корыльбун пометил (больно!). Варвара не сможет долго игнорировать родственника олигарха Сатарова. Максим в Утылве нарасхват! А Мирон Кондратич с современной точки зрения отсталый совок, заурядный обыватель. Не философ, не журналист, не актер не политик, не топ-менеджер, не блоггер и даже не богач — полное ничтожество. Как и все мы (ладно, НЕ ВЫ, полегчало?). Возьмется старик рассуждать про свою серую, скучную жизнь, и такие глупости выходят — родился и прожил в захолустье, отработал на маленьком заводе, детей вырастил, считал, что не ему должны, а он должен, старался быть честным, благодарным, усердным. Разве это достижения?! Для его родного сына, Виктора Мироновича, точно не аргумент, когда сынок — глава коммерческой службы ТыМЗ, молодой способный руководитель. Как злословили в Утылве, особа, приближенная к императору — то бишь, к госпоже Пятилетовой. Нет, Виктор любил отца, но у того все осталось в прошлом. Сейчас семья разделилась — Виктор по своей должности причислен к команде Варвары, а Мирон примкнул к оппозиции — к В. Щапову и Б. Васыру. Смешно и для умных людей заранее ясно, кто победит. А вам ясно?

Второй старик, Миронов приятель — здоровенный, волосатый, мосластый, словно леший из сказки. Рост породил привычку сутулиться, и еще старик постоянно кашлял, на улице сплевывал смачно, но в помещении терпел. В росте Жадобин не уступал Поворотову, но был худым, даже изможденным, изработанным вконец. Ходил медленно, с усилием сгибал длинные конечности. Ступни и кисти огромные. Лицо словно лишено жировой прослойки (да и все тело). Кости черепа легко читались — стоит надавить, и обозначились впадины, которые долго не исчезали. По-видимому, больной человек. Оттого какой-то равнодушный, бестрепетный.

Но не всегда Григорий Алексеевич Жадобин был больным и не всегда был старым. Да он моложе столетнего Мобути! И жизненные обстоятельства его складывались собственным независимым образом. В давнишние времена его дед (ну, или брат деда) — молодой человек из семьи хлеборобов Жадобиных, честный и упрямый тылок — вступил в отряд красногвардейцев, не выгадав ничего от новой власти — убит в первом же бою на Шайтанке, похоронен под звездой с лучами (там же значатся имена других аборигенов — не одного лишь Кирилла Солина). Отец погиб на фронте. Сам Григорий благодаря природной смекалке (тылкам свойственной) обучился на шофера. Отслужив в армии, домой не вернулся. Всегда испытывал волнительную тягу к перемене мест и удовлетворил ее сполна. Подался на Север. Повидал людей, скитался, попробовал разные профессии. Работал в геологических экспедициях, на буровой, гонял карьерные самосвалы, занимался промысловой охотой в тайге на дикого зверя. Охота стала его подлинной страстью, и с ее целью он выбирался на лодке в глухие дебри. Людского присутствия там не ощущалось, разве что крайне редко можно было натолкнуться на остатки лесопунктов, где на заготовке древесины раньше трудились заключенные. Лагеря давно закрыты, зэки вывезены, лесосеки заросли зеленым молодняком. Однажды на Северном Урале, в самом что ни на есть медвежьем углу Григорий Жадобин повстречал интересного деда, который давно не выходил из тайги, жил в охотничьих срубах и умудрялся обеспечивать свои скромные потребности, не испытывая нужды в человеческом обществе. Звался оригинал дедом Мобутей (да, да! именно он). Жадобин с Мобутей перекинулись словами, выяснили, что оба из одних мест — с Южного Урала, из степи. Григорий и рассказал отшельнику, что мир перевернулся — нет больше СССР, партию распустили, прошлое объявлено тягчайшим преступлением, и теперь полная свобода. Кто пострадал от коммунистического режима, чисты как ангелы, могут жить совершенно спокойно. После таких разговоров у обоих — у Жадобина и Мобути — проклюнулась под темечком одинаковая странная мысль — снова очутиться в Утылве. В удивительном месте под названием Пятигорье, где льются потоки красного света, находятся первозданная степь, прозрачное озеро Виждай и пять сказочных вершин. Неплохо, если жив исток, начало всего — достижений и ошибок. Есть куда возвращаться. И будь, что будет… Известно, что Мобутя не сразу преодолел свою недоверчивость. Не сразу пошел к тылкам, а несколько лет обретался на заброшенном хуторе, но переломил себя. Теперь он успокоился.

У Жадобина, конечно, не такая ноша на душе. Он не терял рыбу на странном кладбище (Мобутя поведал земляку любимую байку). Синеглазая старуха не напророчила Григорию его судьбу. Все не столь драматично. Ничего не препятствовало возвращению — ни тоталитарный режим, ни его крах. Ничего не удерживало. Годы в общагах и ведомственных квартирах. В поселках нефтяников, в вагончиках и времянках, и в избушках промысловиков. Ничего, по сути, нет — или все же есть? В жизни всегда ИЛИ. Женщина родила Григорию сына, но не привязала к себе — не остепенился он. Продолжил ходить в тайгу, а деньги на ребенка присылал, не скупился. Произошло несчастье — умерла мать, осиротив парнишку. Как раз перед встречей с Мобутей Жадобин терзался над вопросом — что делать? Вырисовывался один путь. Перестать кочевать. Брать сына и ехать домой, садиться на родное Жадобинское место и жить. Есть все-таки судьба, о которой вещала синеглазая старуха. И если не узел с рыбой — так кровный наследник имеется. Все пути ведут в Рим — ой, в Утылву… По возвращении отец с сыном поселились в Кашкуке. Вдовая сестра Григория приняла блудных родственников, даже обрадовалась. Взяла на себя заботу о двух мужиках — брате и племяннике. С тех пор много воды утекло в Виждай. Паренек Климка стал Климом Григорьевичем — лейтенантом Жадобиным в МО МВД РФ «Тылвинский». Важной фигурой в городе. Он женился и сейчас в семье двое детей — падчерица Устина и младший отпрыск Артем. У Жадобиных все хорошо, не считая того, что у деда Григория здоровье пошаливает. Но старик не сдается, хотя от прежней его страсти осталась лишь рыбалка. Он часто рыбачит вместе с Мобутей.

Сегодня Пятнашков, прихватив соседа Жадобина, пришел в управу на собрание по причине, о которой умалчивал. Варианты ответа — из любопытства или желая собрать для заговорщиков (для Щапова с Васыром) информацию, что Варвара замышляет. Или в стремлении защитить сына Виктора — Мирон знал, что народ тех, которые начальство, растерзать готов. Или то, другое и третье одновременно. Старого Пятнашкова, конечно, пропустили в зал — все же отец топ-менеджера ТыМЗ (или не топ? не настолько же Виктор туп). В зале Пятнашков выбрал кресла у окна, никому не навязываясь. И подальше от сцены, чтобы Жадобинский кашель не слишком донимал публику. Тылки дружно приветствовали кашкукских патриархов. К ним поспешил еще такой же — председатель городского Совета ветеранов Цыбин. Он приготовился выступать со сцены с докладом, но время до начала имелось. Как все Цыбины был мелкой породы. Одет ярко, фасонисто — в молодости слыл пижоном. Коричневая замшевая куртка — китайская, конечно, но качественная, мягкая, с трикотажными вставками. Черные джинсы. Зашнурованные ботинки. Кожа — не на ботинках, а на лице — бледная, тонкая, как бы скрипит от сухости. Глаза водянистые. Во рту ослепительно белые искусственные зубы. Волосы сильно поредели, кое-где лысинка светит. В вороте куртки виднеется сухое куриное горло. Застывшее недовольное выражение. Беседа с участием этих людей была интересна. Послушаем? Сегодня многое придется выслушать…

— Здорово, Мирон. Пришел? И ты, Григорий. Не ждал я… — начал Цыбин.

— Ты тоже.

— Мне по должности нужно присутствовать. Хоть я и на пенсии. Продолжаю работать на общественных началах. А ты старых товарищей вниманием не балуешь. Дорожку в Совет забыл. У нас серьезные дела назревают.

— Перезрели уже ваши дела, Цыбин. Скоро никаких дел не будет… Помещение Совета вам оставят, хотя отопление и свет отключат — заседайте. Бюджет делите. Невеликие деньги.

— Неужели ты поверил сплетням? Неправда это, Мирон!

— Нет дыма без огня… Кха-кха…

— Будь здоров, Гриша… Да неважно все. Вернее, не это важно.

–Как не важно? Как не это? Мы же с тобой всю жизнь бок о бок. Я не про Григория говорю. Ты мастером в травилке, а я…. И я в профсоюзе права трудящихся защищал…Трудились десятки лет. В партии были. Ты и в бюро горкома входил.

— Нашел, что вспоминать. Поздно. Открестились мы от коммунизма как от чумы. И жизнь наладилась!.. Все верно Щапов говорил…

— Мало ли что он говорил. И теперь говорит. Сделать ничего не сможет. Надо с нынешним начальством договариваться… Ладно, мне пора.

— Доклад повторить перед началом? Блеснуть хочешь? Ох, Цыбин, Цыбин…

Ну, для читателей взгляды наших пенсионеров как бы разъяснились. Политические ярлыки приклеены. На первый раз. Мирон Пятнашков — непримиримый оппозиционер (он за Зюганова голосовал на выборах), а Цыбин склонен к компромиссу (состоял в Единой России). Третий из кашкукских стариков Григорий Жадобин сохранял нейтралитет. Он сейчас просто старик и просто рыбак. Но все не просто. И Пятнашков, несмотря на свой голос за президента коммуниста, был умным человеком — достаточно умным, чтобы вот так не засесть в старом танке в непримиримости. Да и к кому? к каким врагам? Россия, слава Богу, не воюет. Вообще, что угодно, абы не было войны (автор не иронизирует).

Между тем, беседа развивалась. Стали прислушиваться и подавать голоса с соседних рядов. И слова Пятнашкова были созвучны мнению лидера другой — противной Варваре — стороны. Владимира Игнатьевича Щапова — он физически не присутствовал в зале, но к его авторитету обращались постоянно.

— Газетки почитываешь, Мирон Кондратич? Тебе хорошо. Ты на пенсии.

— И вам не лишне будет. Для тех, кто в танке. Чтобы, значит, оценить ситуацию не только изнутри. Кругозор расширить. Газета серьезные материалы перепечатывает. Для умных людей.

— Что же там? Поделись. Как это нам поможет?

— Не там, а вообще в мире. Сейчас складывается сложная экономическая обстановка. Падение индексов мировых фондовых рынков началось год назад. Мы в стране не ощущали этого сильно.

— Как не ощущали? Очень даже ощутили. Вот сейчас!

— Сейчас мы уже поставлены перед фактом. Печальным… Но нельзя сказать, что гром грянул с ясного неба. И ворпани у нас появились из-под земли… Мда, неправильная аллегория… Признаки кризиса были давно, а теперь понятно, что его не миновать. Россия не удержится в сторонке.

— Ты же идеологом никогда не был, Мирон. В травилке работал. Ну, выдвигали тебя в бюро горкома — так по разнарядке, там должны пролетарии числиться… А теперь что? словно политинформацию ведешь. Про язвы и пороки капитализма. А почему мы? Нас-то за что?

— Потому что нас захватили. Или вернее, мы сами от своего социалистического наследства отказались. Теперь огребем сполна. За себя и за того парня.

— За какого парня?

— За того самого. Главного над всеми… Вот здесь написано. Американской экономике предстоит самая серьезная за последние четверть века рецессия. Как во времена Великой Депрессии. Скоро наступит. Ждите.

— Чего же серьезней? Эй, у нас завод закроется, и больше ничего в Утылве нет. По ком Депрессия ударит? И когда предстоит? Урожай успеем вырастить? Свинок выкормить и поколоть. К зиме подготовиться.

— Точный срок назвать сложно. В газете экономист пишет, что сначала в Америке что-то рухнет — банк какой-нибудь. И все посыплется как в домино.

— Не везет. Не успели в цивилизованную сторону свернуть — и бах!.. Не в первый раз. Десять лет назад тоже кризис произошел. Оклемались и опять… Это что, теперь регулярно будет? Планово? Так мы же плановую экономику похе…

— То-то и оно! Сами, сами… Читай и наслаждайся. Газета Родные просторы. Статья про нашу область. Э-э… Вот. Тревожные тенденции наблюдаются в Кортубинской области. В разных сферах — банковской, строительной, на рынке труда. Уровень безработицы стабилен, но успокаиваться нельзя. Имеет место замедление темпов роста объемов промышленного производства. Традиционно в фокусе нашего внимания предприятия черной и цветной металлургии и прежде всего Кортубинский металлургический комбинат… На нашу продукцию на мировом рынке снижаются цены… Необходимо реагировать. Расходы резать как носы… Возможные пути какие… Даже экзотические. В холдинге рассматривают сокращение управленческого персонала — это затронет не только центральный аппарат, но и администрации производственных единиц. А ТыМЗ кто? Ноль без палочки, то есть без единицы. Нас совсем сократят… Что, собственно, и делается… Губернатор отметил трудности, которые испытывает самый главный налогоплательщик области — АО Наше Железо. В связи с чем обостряется вопрос налоговых платежей. Бюджетников-то масса.

— О как! Этому народу — тунеядцам и пьяницам — надо еще пенсии платить!

— Ах, обострилось у них! Наверное, не зря на президентских выборах кое-где в области победил Зюганов. Твой кандидат, Мирон Кондратич! И по общим результатам он второй… Но для власти наукой не послужит…

— Административный ресурс, че ты хочешь… А! вот материал по кортубинской глубинке. И нас упомянули. Автор А. Порываев пишет — он много в газете пишет… Надежд на возрождение градообразующего предприятия Утылвы — Тылвинского механического завода (ТыМЗ) нет. Все идет к тому, что производство будет остановлено. Шансы от противного очень малы. Работники открыто возмущаются предстоящими сокращениями в связи с ликвидацией предприятия.

— Стерпим, люди? Они завод гробят — нарочно! пилят и гробят. И уверены, что мы проглотить должны. Совещание созвали! чтобы попрощаться. Баб отдельских, менеджеров, секретуток… Послушное воинство — подальше пошлют, и туда же пойдут…

— Не то и не так ты языком, паря… В конце концов, на митингах и на собраниях лишь глотки рвут, а серьезные вопросы решают в тишине и холодке. Потому я Игнатичу верю. Поддерживаю.

— Это кто ж в холодке-то, Мирон? Чего тогда директоршу из-за мальчишки поджигает? У нее сейчас в голове и пониже — любовь! Женщина молодая… И я люблю! Семью — жену, детей. Тещу люблю и уважаю. Сдает она.

— Тетя Шура? Она же шустро бегает и на огороде буровит. Одна после смерти Владимира Семеныча…

— Бегает. Если про помощь заикнешься — обижается. А как узнала, что завод закрывают, так обмирать начала…

— Зайду скоро к вам. Тетю Шуру повидаю… Женщины — самый испуганный контингент. Ими легко управлять. Баба станет бегать по кругу бесконечно. Ради одной надежды. Вот и терпят наши бабы ради детей. Правильно, Наталья Матвеевна?

— Вам, мужикам, проще водкой залиться. А тут голова уже пухнет. Юлик в следующем году из школы выпускается. Его же дальше учить надо!

— Зачем учить? К Сыродю в батраки пойдет. Как хуторские в прошлом веке коровам хвосты крутили.

— Нашел повод съязвить, Ромка? Неудачный!.. В Кортубин поедет к моим родственникам. К Порываевым. От греха подальше…

— Надо отослать. Милый Юлик с Петькой и братовьями Анютиными эвон как выступают. С плакатами. А че? еще один незаконный митинг или даже похлестче… Чует мое сердце…

— Ты с сердцем того… чуток поспокойней. Лариска Имбрякина — уж на что молодая и здоровая, а прихватило… Из-за сыночка…

— Хреново, братцы… Так хреново, что я сам на митинг выйду!

— Харе вопить! — оборвал Пятнашков. — Здесь все знают, как плохо. Невмоготу. Что страдают, что не заслуживают, что не должно быть. Вот в Союзе было… Однако же есть! а Союза нет… Сколько можно заливаться слезами? Глупо.

— Как не глупо? — поинтересовались обиженные тылки.

— Мозги включить и с ними, с мозгами-то, произвести кое-какие действия. Вы все сейчас убедились, что Щапов вам раньше правильно говорил. Только вы его никогда до конца не дослушивали. То, что вам хотелось — слышали, а иное… Кто ваучерам, акциям обрадовался? отставке Васыра? Богатство внезапно свалилось! Продать и деньгами разживиться… Игнатич — умный мужик. И коммунистом умным был.

— Мы, значит, глупые? Спасибо!

— Не за что! Если посмотреть шире. Понятно, что мы — центр Вселенной, но не мешает выяснить, что на периферии от Утылвы происходит. В Кортубине там или в Москве, в Америке… Я вам читаю газету, а вы отмахиваетесь… Не будет, как раньше было!

— Им — в области — нет дела до нас, а нам до них. Холдинг просто перешагнул и не поморщился… Потому, что они не люди, а ворпани… Двое Варвариных оруженосцев (когти у них вместо оружия) из Стальинвеста. Все сошлось!

— Опять! — Пятнашков плюнул с досады. — Эмиссары Стальинвеста не дураки. Кто угодно — даже ворпани — но не дураки. И свои действия сознательно соизмеряют. И в Кортубине не весь Стальинвест из ворпаней состоит. Задачи у них — не столько Утылву уничтожить, сколько в другом… Есть же там — и не там — люди. Мерзавцы, скопидомы, карьеристы, воры — но люди… Да, категории вселенского зла еще можно применить к братьям Клобам — носы-то они кромсают, но для чего им ТыМЗ закапывать? чтобы наши кривошипные ножницы совсем в мире искоренить? Бредовая цель!

— Вообще, откуда родилось, что братья — ворпани? Сейчас вспоминаю. То ж девка Нифонтова их обозвала. Они ее чуть не обидели… От Ирэн разлетелось по городу: ворпани, ворпани! кар-кар-кар!.. Инфернальное зло! выползло на дневной свет из-под Шайтанки. Слишком заумно.

— И все же стоит попробовать. Помозговать. Хотя бы приблизительно. Что, если происходящее не только из желания насолить тылкам? Объективно. Ну, то есть директорша хочет отомстить Петьке Глазу — понятно, но мстить всей Утылве — пупок развяжется. Даже у Варвары. Кстати, вон она идет.

*****

Третье в нашей истории очное появление госпожи Пятилетовой было не менее эффектным. Хотя на этот раз все соответствовало высокому статусу исполнительного директора. Брючный костюм из роскошного серого джерси с вплетенной блестящей ниткой люрекса выгодно облегал Варварины формы. Атласная синяя блузка в тон глазам, россыпь жемчужных пуговиц. Большая серебряная брошь аграф с растительным орнаментом — переплетение листов, стеблей — приколота к жакету, слева на груди. Серебряные обручи в ушах, кольца на пальцах. Маникюр вишневого цвета (когда успела?). Густая синева на веках. Макияж в стиле вамп. Красивая ведьма! Колдовская власть у нее.

При своем природном росте (даже без экстремальных шпилек) Варвара выше любого мужчины в зале. Ну, с Поворотовым практически вровень. Она шла по проходу, гордо неся свою голову. Братья Клобы следовали за ней как приклеенные. В руках у директорши ничего не было — никаких бумаг, ручек, блокнотов. Она уже великое одолжение сделала, что явилась сюда. Выступать перед собравшимися и отдуваться будут другие. Клобы тоже демонстрировали, что просто мимо шли. Троица не испытывала стеснения. Варвара отодвинула стул на сцене, сперва его брезгливо осмотрев. Села, закинув ногу на ногу (излюбленная поза), и закатила синие очи к потолку. Выразила намерение вот так просидеть до конца совещания. Клобы заняли места поодаль — не за столом, а ближе к стене с Ленинским барельефом. Зрители в зале видели лишь их рыжие макушки. Но они там сидели и за обстановкой бдили.

Для чего было назначено совещание в заводоуправлении? Конечно, у Варвары излиха наглости, цинизма и самомнения, чтобы наплевать на отношение тылков. Ненавидите? Ну, ненавидьте. Директоршу это развлечет; а уж она продемонстрировала перед толпой в бабылидином дворе, как развлекается. Блеск! короткая юбка, клипсы и жвачка — чпок!.. Тогда тылки спасовали. Но общее мнение приобретало опасно единодушный характер. Жители больше не надеялись отсидеться, затянуть пояса и перетерпеть временные трудности. Как будто это впервые! сказано в старину: не жили хорошо, и неча привыкать. Народная мудрость и опыт. И неважно, что там, наверху, утверждают — встаем мы с колен или лежим на брюхе… Люди вдруг осознали, что речь идет о необратимых вещах — завод закроют, а все сколько-нибудь ценное распродадут. Пусть Варвара и шустрые Клобы собственноручно станки не пилят и не таскают в металлолом, наивно предполагать, что они не осведомлены. У наиболее проницательных тылков закралось подозрение, что деньги в описанном воровском бизнесе не главное. Да и вообще, не воровство это. А что же? Тут начинались невероятные теории, догадки, из числа которых фантазия Ирэн Нифонтовой, что братья Клобы — не братья, а ворпани, как-то приближала, высвечивала истину с одного бока. Почему с одного? Потому что. Пусть Варвара — ведьма, откусывающая головы (очень даже легко лишиться головы — вернее, мозгов — от синеглазой красавицы в клипсах или без), и допустим, что про Клобов Ирэн права. Если эта троица вознамерилась погубить Утылву — вот так по-сказочному невероятно и окончательно — то их, заклятых врагов, лишь трое. Трое! Правильно Петька Глаз кричал на митинге — надо просто числом затоптать, утопить, бултыхнуть в Негодь. Жизнь улучшится, воздух очистится. Тылки задумались — не об убийстве, естественно. Но, правда же, что могут три человека (или не человека)? Как они закроют завод? не сайт в интернете, не книжку Сказки Пятигорья, не роман Вани с Машей, а завод. КАК? Распилят оборудование, разберут железобетонные конструкции и рельсовые пути (прежде цеха строили на века — не как сейчас быстровозводимые ангары из сэндвич-панелей), вытащат кирпичи, оборвут трубы, провода и т.д.? Как справятся трое существ пусть даже с нечеловеческой силой? Выгнать за ворота десятки здоровых, крепких мужиков, обрекая их семьи на нищету, и не сомневаться, что проглотят, не дадут отпор. Сам Энгру не обладает колдовством подобной силы. И нет у него абсолютной власти над людьми. Следует повторить, что отношение тылков стало приобретать опасно единодушный характер. Эмиссаров Стальинвеста начали покусывать — пока исподтишка. А смелые прямодушные детки — Петька Глаз и Машутка Кулыйкина — резко и откровенно. Упомянутая выходка Варвары в клипсах послужила четким водоразделом — то, что произойдет после, уже не смешается с тем, что было перед. Не только госпожа Пятилетова, но и тылки сбросили маски и узнали друг друга. Народ определился. Кстати подоспели вожаки — не чистого, справедливого протеста, а упорного, оскорбленного мятежа — старые годами и молодые духом Б.С. Васыр и В.И. Щапов. Ситуация серьезная. Это не в юбочке щеголять и не жвачку чпокать. Варвара рано решила, что победила. И теперь вынуждена прибегнуть к рекогносцировке. На местности. В качестве местности выбрано заводоуправление ТыМЗ.

Механический завод. Пуп земли тылвинской. Закопченные стены и трубы, и железо. Судьбы людей. Кортубинский писатель А. Порываев в своей книге прибегнул к выразительному сравнению: цена жизни и цена стали… Коварная Варвара играла на тех же струнках, что и ее оппоненты. При созыве стольких людей как бы подразумевалось, что решение будет принято сообща — в интересах общества, а не Стальинвеста. Наивная надежда. Совковые предрассудки. Россия уже не СССР. Да, Утылва зависит от завода. И Варвара подчеркивала: не важно, кто и где собирается, организовывает заговоры, а Утылвой рулят те же, кто и заводом. ДАЖЕ ЗАКРЫВАЯ ЕГО! Верх цинизма.

Все готово к началу. Простые смертные в зале, избранные на сцене за столом, на фоне Ленинского барельефа. Там удостоились чести и места несколько персон. Разумеется, госпожа Пятилетова. Братья Клобы. Мэр Утылвы С.Н. Колесников. Сын Мирона Пятнашкова Виктор — начальник коммерческой службы ТыМЗ. Председатель Совета ветеранов Цыбин. Громадный Поворотов — глава Варвариной службы безопасности. Еще там сидел секретарь ППО ТыМЗ (приезжий ставленник областного Роспрофпрома) — личность совершенно заурядная и никем не называемая — взамен ФИО односложное — Этот… — и хмыканье.

Обстановка деловая. Начальство серьезно и мрачно. Готово к худшему. Из сосредоточенного ряда выбивается одна директорша — она сидит на стуле, далеко отодвинутом от стола, плечи расслаблены, глаза расфокусированы, невидящи. Нарочитое пренебрежение. И не только. Странная синеватая дымка окутала компанию на сцене. Клобов сзади, вообще, не разглядеть. Мощные флюиды потекли дальше — в зал. Синяя ведьма словно околдовывала, завладевала мыслями, добивалась покорности. В воздухе ощущался кисловатый холодок — даже приятный в спертой, жаркой духоте.

Начинается. По формальной иерархии первому надлежало говорить мэру — он самый избранный из всех избранных. Но Колесников, испытавший немало неудач за свое недолгое мэрство и окончательно разочаровавшийся (ценнейшее качество перспективного политика), потерял чувствительность к вопросам приоритета, престижа и пр. Потому без колебания отказался от привилегии. Мэр, естественно, не мог не приехать, не мог проигнорировать важное событие на заводе. Но он явился с плотно сжатыми губами — соизволил их разжать, произнеся несколько пустых фраз — ни о чем. Варварина синяя дымка не расслабила лицевые мускулы Колесникова. Ясно, что он собирался присутствовать в качестве манекена — и того, по его мнению, довольно будет. Протокольный отдел пережил сильное волнение, но… он его пережил. Варвара не вмешивалась ни словом, ни взглядом — изучала потолок. Рыжие макушки Клобов на минутку исчезли из поля зрения сидящих в зале, затем возникли снова.

Решили (кто?) на сцену выпустить для съедения самого… такого — ну, бесполезного, с кого нельзя, по примеру гуся, поиметь пух, перья, шкварки. И этот первый — взволнованный и еще больше усохший председатель Совета ветеранов Цыбин. Бедный! он предвкушал удовольствие покрасоваться перед всей Утылвой в компании с директоршей, потешить свою гордыню. Но не ожидал, что его бросят под танки. Первый пошел!

Старичок Цыбин аккуратно поправил коричневую замшевую куртку, пробежался пальцами левой руки по ряду пуговиц — внизу рука дернулась и переметнулась вверх. Стал нервно терзать свое сухое горло. Правая рука комкала влажный лист бумаги с приготовленной речью (услужили сотрудники протокольного отдела). Разинул и захлопнул рот. С усилием начал говорить.

— Товарищи! Позвольте мне… э… от имени и по поручению…

— Совершенно невинные слова. Всем тылкам известный тылок Цыбин. Но зал моментально среагировал, выплеснул враждебность.

— Поздравить? с чем? С закрытием, Цыбин? Тамбовский волк тебе товарищ! — выкрики разили как удары. — Подлиза! предатель! Пошел вон! К едр… фене! К… к… к стенке!!..

Эмоциональный людской напор хлестнул коварное синее облако, и оно, отклоняясь, потекло в противоположную сторону — на Ленинский барельеф. Начало многообещающее. Чпок! из серого Цыбина с шипением вышел весь воздух. Немедля над столом под самый потолок вырос страшный Поворотов.

— Тихо! Не орать! и не хулиганить! Мы здесь собрались, чтобы обсудить… Никто не позволит превратить в балаган. Мало вам митинга?.. Слушайте докладчиков, задавайте ваши вопросы. Если кого не интересует — кто хочет сорвать мероприятие — быстренько выведем из зала. Правильно?

Часть лиц на сцене — В. Пятнашков, профсоюзник Этот и Цыбин (ему-то зачем? за что?) тут же машинально закивали головами как болванчики. Мэр Колесников кивать не стал — его шея и идеальной формы затылок закаменели. Варвара не очнулась от потолочного транса. А по видимым макушкам Клобов нельзя сказать, кивали они или не кивали.

Итак, совещание в управе началось со скандала. Несложно догадаться, как оно продолжилось. Подсказка: тылки — дикий и некультурный народ. С типичным нашенским менталитетом, больше всего ценящим справедливость. Вот и Поворотов не промолчал, хотя следовало бы.

— Я хотел коснуться момента. Вы все знаете, а многие даже присутствовали на несанкционированном сборище. Недавно на площади было. Напрасно туда пошли. А уже то, что детей отпустили… Форменное безобразие!.. И это ужасное мавканье… Да, а плакаты возмутительного содержания? про паровоз. Кому и что хотели доказать? Подвели Сергея Николаевича — нашего дорого мэра… Ну, здесь же не Москва. Разные границы — грани разумного. То есть, у нашей родины граница одна — общая, единая. Мы все должны быть вместе. Народ с властями — с новым президентом. Так победим!.. Валить власть — пустое и вредное занятие. Верно, господин Колесников?

Господин застыл в каменном равнодушии. Даже в гранитном…

— Может, власти должны быть с народом? Угрожаешь, Поворотов? А то что — если что? Арестуют? расстреляют или в лагеря бросят?.. Катись ты! Мы в демократической стране живем. Нам на мэра… и не мэра…

— И должны соблюдать законы! От сих до сих…

— Да с чего?! Где и кем эти «сихи» установлены? Мэром? Это не законы. Давайте жить по главному закону — по конституции.

— Ага. Требуем советской конституции 1977 года! Я тогда больше свободен был… И на жратву хватало…

— А они ее поменяют. Конституцию. Поправки внесут. Сразу целую кучу. Чтобы никто до конца не дочитал. И сам черт не разобрался. Как говорится, девушка созрела…

— Какая девушка? Конституция?

— Страна наша. Разделенная на богатых и бедных, власть и быдло. Москву и провинцию. А мы в Утылве даже не провинция — мы в провинции темная дыра… Все законодательно оформят. Только для виду согласия спросят… Ты, Поворотов, на все с властями согласен!

— Что? Бунт? Кто посмел покуситься… — Поворотов побагровел и тяжело задышал.

— Но-но! Сам не ори! Мы не кусаемся, — после общего бурного выхлопа стали слышны спокойные голоса. — Ты сердечко пожалей, Поворотов — и своих пятерых детей. Все мы понимаем… Вот кто ты есть? Опричник директорши. Не от хорошей жизни, конечно… Но ты же здешний, тылвинский. И мы доподлинно знаем, что ты не ворпань…

Бред! Варвара сосредоточила на миг взгляд на своем верном слуге Малюте Поворотове и опять соскользнула в астрал. Мимолетного взгляда толстяку достало — точно сильного удара кнутом. Поворотов медленно сел и сжал губы плотно, как Колесников. Теперь на сцене уже две персоны демонстративно ушли в отказ — не только от произнесения речей, но даже от любого участия, минимальной заинтересованности в завязавшемся споре. Избранный мэр и директорский опричник. Они словно воды в рот набрали. Отдадим должное профессиональному чутью начальника СБ ТыМЗ. Но были на сцене другие кандидаты для битья. Не мальчики, но старики.

— Эй, Цыбин, дальше! — потребовали из зала. — Ты же еще не дочитал по шпаргалке. Извини, прервали… Давай бухти нам, как космические корабли бороздят просторы Большого театра… Потому что у нас тут театр!

— Ну, чем, спрашивается, виноват бедный, старый Цыбин? Ничем. Лес рубят — щепки летят. А тут под корень рубят целый город. Кругом степь — не лес. Стелется синий туман, и летящие щепки больно впиваются в кожу… Мы попали в сказку? Нет.

Чудовищным усильем

Сказку сделали мы былью.

Сами! сами! Все сами…Теперь каково? Строчки на бумаге плясали перед Цыбинскими глазами.

— Товарищи! Родные мои товарищи! Вы на меня словно на врага… А я ваш — я свой! И ветеранская организация… Наша организация — активная, боевая. Мы не ограничиваемся досуговой деятельностью. Нас волнует все, связанное с заводом и городом. Мы в курсе глобальных задач развития муниципалитета. Сергей Николаевич не даст соврать…

Колесников пробормотал под нос — Я-то что? Нет уж, избавьте…

— Счас, счас… Где у меня написано?.. Например, ветераны приняли участие в решении вопроса об установке фонаря на подходе к средней школе в Кашкуке. Там дорожка, по которой все ходят. И зимой на этой дорожке упала и сильно расшибла коленки заслуженная учительница — наша дорогая Агния Николаевна Кулыйкина.

— Математичка упала, а мозги отшибло тебе! Что ты бросился защищать начальство? Заплатили? Купили с потрохами?

— Товарищи! Тьфу, не товарищи… господа… — умоляюще выговорил старик. — Вас — и всех нас — можно понять. Надо отнестись здраво. Сделать скидку на кризис… Ну, не война же. В войну трудней было. И мы — советские люди, нет среди нас фашистов — даже среди начальства… Ну, в самом же деле… В целом зарплата выдается вовремя. Обязанности администрации выполняются. Хотите верьте — хотите нет…

— В целом и вовремя — это как? относится к зарплате или ко времени? Хреновое время! А так все хорошо — в целом…

— Отдел кадров еще не закрыли? Вон начальник сидит — тише воды, ниже травы… Они же никого не принимают. У них обратный процесс — не на завод, а с завода. Главное — процесс… Кадровики — подлинно стахановцы. Ценим, любим… Ты закончил трепыхаться, Цыбин? Лодой!..

— Чего — лодой? Простите, не понял… Я от имени профкома… Меня попросили…

— Тебя попросили, и ты согласился поджариться? Что в твоих сухих костях жарить? Жира не вытопить… Хитрецы, пенсионерами прикрываются.

— Никто мной не прикрывался… Тут в моем докладе совсем немного осталось. Я доскажу, а вы уж дальше… Ага… При высвобождении работников ТыМЗ есть договоренность. Холдинг выплатит все положенное — по закону и по конституции. Наши работники защищены. И по профсоюзной линии тоже. Нам обещали из областной организации Роспрофпрома.

Опять смешки. Это уже опасно. Люди перестали сдерживаться. Теперь выдать реплику мог каждый — кто во что горазд. Цыбин еще боролся.

— Наш Совет ветеранов предложил, а профком ТыМЗ поддержал идею создать так называемый золотой фонд — включить туда работников, которых при любых обстоятельствах необходимо сохранить для возрождения завода.

— Как сохранить? Ведь тем, кто из золотого фонда, платить не предполагается? Им что, не есть, не пить — мумифицироваться, что ли?

В зале грохнул издевательский смех. Цыбин растерялся и истерзал пальцами свое куриное горло. Он не знал, что еще говорить. Молчавший до этого руководитель ППО ТыМЗ (первичной профорганизации, если что) — рыхлый потный толстячок Этот — раскрыл рот с великой неохотой.

— Товарищи! Профсоюзы не молчат. При первом тревожном звонке — приказе о сокращении — тьфу! не сокращении, а переводе на аутсорсинг — состоялось заседание профкома — и не одно. Мы позвали представителей областного отделения Российского профсоюза работников промышленности. Я лично связывался по телефону. Все вместе написали ответ о несогласии с сокращением людей. Против следующего приказа мы тоже поборолись — в итоге сократили меньше людей — не 38, а 25 человек.

— Молодцы! Победили врага. А у него каков урон?

— Директорше второй год на Мерседесе придется ездить. Из-за того, что пособия платить. Да, неприятность. Ведь давно пора авто менять.

— Обратимся к прессе, — от толстячка профсоюзника все отскакивало как от стенки горох. — К свободной независимой прессе. Есть такой областной журналист — А. Порываев. Он обещал выпустить статью про нас.

— Ой, что-то про статью у меня в голове вертится — из УК… Опять же Поворотов предупреждал… По какой статье пойдем?

— Поднялся общий шум. Люди галдели, возмущались, смеялись, выкрикивали одновременно. Кар-кар-кар-кар!.. Даже себя не слышали. Эдакий хаос требовалось немедля пресечь.

— Наверное, надо мне… — со сцены зазвучал новый голос — уверенный баритон.

Молодой, красивый начальник В.М. Пятнашков. Выкормыш Варвары — карьеру он сделал и уселся в кресло руководителя коммерческой службы ТыМЗ при нынешнем исполнительном директоре (-торше). Гладкий, холеный, в строгом костюмчике — не в итальянском (нос не дорос пока, но главное, что нос на месте, а будет ли он там после собрания? вопрос). Как раз Пятнашкову доверили произносить основной доклад. Цыбина выпустили вперед для разведки (рекогносцировки на местности). Результаты неутешительны, но отступать некуда. Позади Варвара.

— Я попробую. Авось не растерзаете… Хотя происходящее смахивает на побоище. Истину изрек предыдущий оратор (а вы возмутились) — не фашисты мы. Не враги. ТыМЗ никогда не отказывался от функций социальной поддержки — они не менее важны, чем производственные. Мы сознаем меру своей ответственности как руководство градообразующего предприятия. До недавнего времени обеспечивали стабильные выплаты работникам. Господин Цыбин и в этом (и про фонарь, и во всем) не соврал. Кто-то возмутится величиной выплат. Но мы — маленький завод в кризисных условиях. Прибыль — забытое слово. Благодаря пониманию и помощи главных акционеров в лице Стальинвеста мы держались на плаву — дольше, чем позволительно на рынке. Акционеры тоже ощутили. Дивиденды за истекший год не выплачивались… Год был нелегким. У завода долги за сырье, за потребленные в производстве ресурсы. Неразбериха с логистикой. Наши партнеры снизили заказы…

— Но не обнулили же? Кривошипные ножницы — это не бусы, клипсы, БАДы. Без наших ножниц мир не выживет! буквально… Ах, логистика — будь она неладна… А с заказчиками что? Давно известны. Основной и всегдашний — это холдинг. Мы с КМК повязаны с черти каких времен! И управляют нами менеджеры Стальинвеста. Они не то, что повязаны — они деньгами скованы в неразрывную цепь! Они же и косячат…

— Вы везде ищете злой умысел. Нет его! Есть обстоятельства непреодолимой внешней силы… Мировой кризис.

— Мирон Кондратич нам газетки читал. Обнадежил про хре… перспективы. Конец света скоро. Но этот конец всегда ожидается — вот-вот уже… А первому директору Васыру удавалось сделать так, чтобы завод работал. И мы при нем.

— Как удавалось? — молодой Пятнашков аж взвизгнул от возмущения. — Я объясню. Сегодня положение завода — это в большой степени результат политики первого руководства. Которое вы теперь нахваливаете и выставляете образцовым… Коммунистов обеляете!.. Как удавалось? Завод копил убытки. Набирал кредиты. Затем под старые кредиты — новые. По кругу. Когда-нибудь это прервалось бы. По законам рынка…

— Ишь по законам… Вы и прервали…

— Хотя нынешний менеджмент ТыМЗ у вас крайне непопулярен — насильно мил не будешь — но его квалифицированные действия позволили оттянуть печальный конец. Мы боролись…

— Угу. Реанимировали. Пациент скорее жив, чем мертв. Оказалось, что давно холодный…

— Очень остроумно. Открою страшный секрет. Признавать должника несостоятельным в суде можно, начиная с маленькой задолженности и просрочки исполнения требований за краткий срок — лишь месяцы. И задолженность может быть несоизмеримой со стоимостью фондов предприятия. Потребует какая-нибудь фирма признать ТыМЗ банкротом из-за ничтожной суммы долга…

— Кто потребует? Кому мы нужны?.. А и хорошо! Отдайте нас этой фирме — что, если у нее лучше получится, чем у вас, высококвалифицированных менеджеров? Только чпокать умеете!.. Надо же! обыкновенные пресс-ножницы не уметь продать! Х… маркетинг у тебя, начальник коммерческой службы!.. Зато людей виноватите!

— А вы что? — Виктор Миронович заверещал, потеряв всякую сдержанность и солидность. — Куда вы своего товарища Цыбина отправили? к стенке? Уму непостижимо! Тоже как в сталинские времена расстрелять готовы! Тогда умных людей — директоров, инженеров, ученых — сажали, к стенке ставили, а толпа улюлюкала и пуще анонимные доносы строчила. Конечно, виноват тот, кто делал… Вы что делали?

— Мы же тылки — недотумки! Работяги… Ножницы делали! А вы? умные — преумные люди?

— Мы тоже делали! Под руководством нашего директора. Госпожи Пятилетовой. Я напомню. В пылу спора многое задвинули — что хорошее было… Но было! Начислялись премии за победы в индивидуальных трудовых соревнованиях. Частично компенсировались расходы на питание в столовой. Многодетным родителям и родителям первоклассников помогали собирать детей в школу. К Новому Году дарили подарки всем детям.

— Это профсоюзников доклад, а не экономистов. Ты у Цыбина бумажку позаимствовал? М-да, кинули конфетки — кушайте, детки. Растущим организмам мясо требуется!

— Выделялись средства на охрану труда. Индексация заработной платы — ну, с этим в последнее время сложности. Зависит от финансово-экономического положения на заводе.

— Ваши оклады и бонусы зависят? По миллиончику набегает?

Виктор споткнулся и быстро продолжил.

— По действующему колдоговору минимальный размер заработной платы основных работников не должен быть ниже 1,5 прожиточного минимума в Кортубинской области. Неосновных работников — 1,2 прожиточного минимума. Не шумите! Это при отработке баланса рабочего времени. А как мы с вами работали?.. Предприятие традиционно вкладывается в молодежную политику. Израсходованы немалые средства. Помогали трудоустраиваться демобилизовавшимся из рядов Российской армии.

— Про тех демобилизованных — тогда устроили, теперь уволите.

— Эй! Вы тоже плохо работаете с молодежью, начальники. Иначе не было бы незаконных митингов. Проморгали Петьку Глаза — он у директорши и стащил… Почему ребятишки не за Единую Россию горланят, а за какой-то Блок? Тоже хрень…

— На заводе действует программа для пенсионеров. Участникам ВОВ оказывается поддержка к Дню Победы — не далее, как в мае месяце.

— Вот это да! Для персональных пенсионеров. Которые в Совете состоят. Цыбин и товарищи. То немногое, что вы им кидаете, они между собой делят. Если посчитать, сколько ветеранов войны в Утылве? пальцев на одной руке хватит?

— Вы не слушаете! А вы послушайте… Не все потеряно. В областном министерстве рассматривался ряд перспективных проектов для Утылвы. Предусмотрено сохранение и даже расширение числа рабочих мест. В настоящий момент идет активный поиск источников финансирования для реализации вышеуказанных проектов.

— Прочитал по бумажке? Где выше указано-то? Каких проектов? Норы рыть под Пятигорьем?

— У вас одни норы! Проекты связаны с производством востребованной за рубежом продукции.

— Так и скажи. Наших ножниц. А давайте вместе кривошипных прямошипные будем изготавливать. Я уверен, их востребуют! Пуще горячих пирожков разлетятся.

— К нам приезжали иностранные инвесторы. Из Китая, Индии, Казахстана. Из протокольного отдела… гм… нет, не приезжали, а подтвердят…

Конец ознакомительного фрагмента.