Сказка про наследство. Главы 10-15

Озем, 2022

Еще никому не удавалось прожить жизнь с чистого листа и избавить себя и своих наследников от груза прошлого. Только не надо стенать, что ноша неподъемна. Дружно взяли бревнышко и понесли! Удачи! Содержит нецензурную брань.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.

*

Уже прославившийся в Утылве всеобщий племянник — Максим Елгоков — с новыми приятелями отправился порыбачить на Виждай и интересно провел там остаток дня и ночь. Однако двор по адресу Коммунальная, 6 не прекратил быть весьма оживленным местом, и новых происшествий долго ждать не пришлось. Персонажи сменялись согласно очередности. Буханка Николая Рванова отчалила по направлению к Пятигорью, а спустя несколько времени во двор со стрекозиной клумбой въехал — нет, не крутой Лэнд Ровер, но вполне себе приличный (пусть даже происхождением из Таганрога) золотистый Хендай Акцент с тремя пассажирами на борту. Авто с заводским номером известно в городе и принадлежало службе безопасности ТыМЗ.

В кресле шофера едва уместился мужчина выдающихся габаритов, как в длину, так и в ширину. Мудрено не узнать главу СБ Поворотова. Над богатырскими плечами возвышался единый прямой столб — шея и голова. Картофелеподобное лицо — бородавки как глазки и корявины на картошке. Нос — самостоятельный мясистый отросток. Серые веки, причмокивающие губы. На макушке, над гигантским корнеплодом в двубортном сером костюме — то есть, над своеобразными корешками — вершки — жесткие, темные, короткие, словно подрубленные волосы. Примитивная стрижка, никакого креатива. Вообще, откуда креатив на делянке? Костюм явно не приобретался в магазине — размерный ряд, как российский, так и китайский — заканчивался гораздо раньше. Двубортный фасон выбран, чтобы лучше посадить на необъятную фигуру — чтобы избежать впечатления огромного парашюта. На Поворотова шили персонально — не модно и не безупречно, но лучше, чем ожидалось. В шефе службы безопасности всего было много — и этого много как раз хватало. Не только внешне. Тылвинский гигант спокоен, но не заторможен — вполне разумен и не глуп. Сумел же он после скандального эпизода на заводе, когда работяги взбунтовались и ходили к управе требовать справедливости, а Поворотова уволили за недогляд — выставили за ворота — сумел же он вернуться на прежнюю должность. Редчайший факт в директорской практике Варвары Пятилетовой. Да, толстяк — но не простой толстяк — не тот, каким талантливо притворяется. А что же ему еще остается? У Поворотова дома целый выводок спиногрызов — пятеро детей — их надо кормить, поить, одевать, поднимать. Добросовестный отец.

Сейчас Поворотов с кряхтением выбрался из машины, с торопливой услужливостью распахнул двери перед пассажирами. Любопытные тылки не разочаровались красивым зрелищем. Первой пассажиркой очутилась молодая, спортивного типа шатенка. Узкие белые брючки подчеркивали стройные ягодицы. Легкий топик оставлял обнаженной полоску живота — идеально плоского, как у ни единожды не рожавшей девушки. Пышные волосы до плеч. Грациозная линия спины. Модная штучка — пусть не столичная, так кортубинская. За шатенкой последовали еще двое — рослый, крепкий парень в джинсах и симпатичная худышка в шортиках и полупрозрачной блузке в рюшах и лентах.

Поворотов своим видом выражал предупредительную готовность. Дамочка в узких брючках заговорила со светской непринужденностью.

— Я вам благодарна. Подвезли нас. А то не знаю, как бы пришлось. Поездом, наверное…

— Не благодарите меня лично. Варвара Ядизовна распорядилась. Да разве кто здесь смог бы отказать родственникам самого господина Сатарова? Завод входит в холдинг. В Утылве холдинг главный.

— Не разбираюсь в ваших отношениях. Кто кому чего должен… У меня личное дело. Кошмар! Муж пострадал, попал в передрягу…

— Не пугайтесь. Жив-здоров племян… простите, муж. И очень даже здоров… Ну, прыгнул — ну, неудачно приземлился, но не в колодец же… Все хорошо, что хорошо кончается. Скоро его увидите и убедитесь. Приехали.

— Вы куда нас завезли? Не ошиблись случаем? Максим остановился здесь? вот здесь? Халупы! Ничего лучшего не нашлось?

— Мне сообщили адрес — сюда и привез. Это же самый центр Утылвы. Выстроен в 50-е годы. Дома неказистые, но крепкие — стены толстые, лестницы деревянные, подвалы. Мой дом — моя крепость. Саман, усиленный колоннами и железобетоном. В холод тут тепло, в жару прохладно. Экологично — то есть, современно. Десятилетия дома стоят, не рушатся…

— Ваши лекции без надобности. Как угодно расписывайте, совковые бараки — ужас, мрак…. Я понимаю сталинский ампир — мы в Кортубине живем в подобном шестиэтажном доме. Но это же трущобы — хоть и не хрущовки.

— Сталинки — они разные бывают. У нас вот такие. Не обессудьте…

— Из подъезда вход прямо в подвал? Словно в темную нору спускаешься…

— Если пожелаете, обеспечим комфортные условия. Вы гости. Рядом с городом — курорт, там новые корпуса. Лифты, бассейн, спа-салон, ресторан, кафе, номера люкс. Все к услугам отдыхающих. Вас подбросить в «Редивей»?

— Я сначала с мужем встречусь. В который из бараков идти?

— В дом номер шесть. В квартиру вашей родственницы на втором этаже. Схоронили на днях бабушку. Примите соболезнования.

— В квартиру покойницы? Еще чего не хватало! Когда же хоронили?.. Невероятно, что Максим согласился… Не знаю я… Подсобите вещи занести. Что успели с собой взять…

— Поворотов с тремя большими дорожными сумками нырнул в подъезд. Ему потребовалось нагнуть мощный загривок, чтобы не стукнуться о дверной косяк. Шатенка, поколебавшись, простучала каблучками за ним.

— Парень с девушкой жарились на солнцепеке. Брат и сестра — Иван и Влада. Она звала его Вано. Сию минуту морщила очаровательный носик, оглядываясь кругом.

— Соизволишь, наконец, войти, сударыня? Вид у тебя недовольный. Чем не угодили? До дверей довезли. С вещами, — начал (или продолжил обмен репликами) парень.

— Еще спрашиваешь! Мы словно в гетто окунулись. Все обшарпанное, ветхое. Хоть сейчас военные фильмы снимай — декорации идеальны, как после бомбежки.

— Не сгущай краски. Развалин не наблюдается. Бедненько, но починено… Разве что вон барак с дырявой крышей…

— Здесь везде краска облезла. Вон на дверях лохмотья… Решетки ржавые. По тротуарам танки буровили — их нет, тротуаров-то, убиты… Прошлый век!

— А мне ничего. Колоритные домики. Уютный зеленый двор. И клумба в виде стрекозы из цветных бутылок. Тюльпанчики рассажены…

— Скоро узнаем, что туалет во дворе. В дощатой будке с дыркой. Или в стрекозиную клумбу ходить будешь. Поливать тюльпанчики… Нет, главное, что подлинность — как в старину было. Ты, Вано, чужероден тут. Посмотри на себя и вокруг. Стрижка из салона не гармонирует. Надо бы коротко или даже налысо… Кроссовки Армани скидывай — тылвинским работягам не по карману.

— Зубоскалишь, да? Слушай, Владка, ты зачем сюда приперлась? В тур по историческим местам? Зря время теряешь. Никакой историей не пахнет. Ты сегодня на дискотеке в Стальконе обещалась быть? Огорчишь кавалеров не долго — свистнут твоих подружек. Вот подружки огорчатся — ты собиралась познакомить их с сыном олигарха. Как только Дэн приедет в Кортубин.

— Не свистнут. Я им посвищу!.. Просто не хотела отпускать маму одну. Если с папой несчастье… Ты отсутствовал, когда по телефону сообщили. Мама чуть в обморок не грохнулась. Связалась с Юлией, а уже та все устроила. Юлия может. Она напрямую позвонила дяде Генриху, и сразу закрутилось. Мы собрались махом и в путь.

— Да уж. Дяде Генриху не составит труда. Он же волшебник — добрый или злой. По его одному щелчку пальца появился здоровенный толстяк или тылок (местных так кличут). Поворотов. На ковре самолете — или на машине… Называется махом? Набили несколько сумок, чтобы зимовать здесь? Ведь на дворе почти лето…

— Так оставался бы дома. Вообще бы не появлялся. Ты загружен днем и ночью чрезвычайно важными делами — не учебой. Вдруг явился и возжаждал ехать в эту дыру. Удивил, братец.

— Чисто поразвлечься. Время провести. Сессия в июне, а с зачетами я отстрелялся.

— Отстрелялся? или застрелился? Кирдык тебе настал?

— Не твое дело!

— Не мое… И то, как ты на днях воротился домой под утро — грязный, поцарапанный, глаза дикие. И от тебя не спиртным пахло. Бензином. Когда эдак бензином или керосином шибает, клопы дохнут…

— Унюхала? Твои духи еще больше сногсшибательный эффект производят. Ты тоже в девять вечера не в постели. Звездишь? Не забыла, что еще малолетка? Парни у тебя сплошь старшеклассники — лбы здоровые, а подо лбом мозг с орешек — гладкий, без извилин. Если родителям рассказать, как ты веселишься?

— Если я расскажу? Я много чего знаю. Секреты свои лучше прятать надо! Куда ты с приятелями шастаешь? с Серегой, Никитой и другими? Чем занимаетесь? Папа думает, что вы по-прежнему в волонтерах. Продукты развозите, хороводы кружите, в хосписе дежурите да в интернате парты красите — короче, волонтеритесь… Ты же с весны свой штаб не посещал. Откололся. А удостоверение?.. Теперь у вас своя компашка. Тайное братство. И номера вы откалываете…

— Чья бы корова мычала! До утра на дискотеках отплясываешь, а матери врешь, что у подруги ночуешь? Как вас в Сталькон пропускают? Там же нельзя до восемнадцати. Хотя понятно — сунете сотню, и вам лет больше — только не ума!.. О тебе беспокоюсь. На тусовках всякого дерьма навалом. Помимо людей еще пойло — коктейли, энергетики — и вещи похуже. Впаривают ради кайфа безобидные таблетки, а вы и рады, болванчики!

— Я не принимаю!

— Нет. Очень надеюсь. Но когда с танцулек приходишь, табаком от тебя разит — от волос, от одежды. Духи перебивает. Сигаретки для форса или для кого?

— Ниче не курю. Неправда. Просто там же толпа…

— Врешь. Не поверю, что не пробовала. Четырнадцать лет — самый возраст. Тонкие, легкие, суперлегкие — чтобы вам легче начинать. И еще — это же круто!..

— По себе равняешь? Курю я или не курю, или закурила уже — у тебя разрешения не спрошу. Вообще, ты кто? надсмотрщик? После того старика в хосписе совсем головой ударился! в стенку… Ну, умер он — ведь старый, и рак у него…

— Если бы ты видела, как он умирал, то не балаболила бы… Старый? А сколько молодых и глупых?

— И что же? Не пить, не курить, на дискотеки не ходить? Твой старик, вообще, бандитом был. И в своей жизни старик оторвался. Теперь твоя очередь?

— Больше на дискотеку ни ногой! Твоим ухажерам я популярно растолкую… Ты ничего не понимаешь. Никотин внедряется в мозг, в обменные процессы. Его воздействие зачастую необратимо.

— Знаем! Наслушались лекций. Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет. А в конце все равно могилка. Как у старика в хосписе или бабушки, к которой мы приехали. Надо было выяснить, кто да что, а не трястись прежде по бездорожью. Теперь программа визита поменялась? Отнести цветочки на кладбище, повздыхать, забрать папу и айда обратно? Мы еще дома успеем заночевать — в своих постелях.

— Тише… Во-первых, не кричи. Никому не понравится слушать… Во-вторых, начистят тебе красивую спесивую мордашку. Церемониться не станут.

— Здесь бьют женщин? Дикари!

— Какая ты женщина? Пигалица сопливая!..

— Развитие весьма красноречивой темы прервано выходом из подъезда спортивной шатенки в брючках.

— Мама! Наконец-то. Поехали быстрей отсюда. Где папа?

— Придется обождать. Я тут побеседовала с женщиной с первого этажа. Приятная, воспитанная — не похоже, что из тылков. Красивая. Галина Викентьевна, но зовут Дюшей. Она меня в свою квартиру пригласила. Там очень прилично, в восточном стиле.

— Мама, когда мы поедем домой?

— Извини, Влада. Сегодня не получится. Мне жаль. Ваш отец, судя по всему, пострадал не слишком. Спина побаливает, но он не лежит, не стонет. Поехал с аборигенами рыбачить на какой-то Виждай… Зря мы испугались…

— Подожди, мама. Ты хочешь сказать, что нам предстоит здесь ночевать? Ни за что!! Я не согласна. Не променяю свою комнату на этот барак с клопами. Я хочу свою постель! Мама, ты же знаешь, у меня аллергия…

— Ты забыла, сестренка, что аллергия на котов, а не на клопов.

— Какая разница? И тех, и тех не выношу! Мама, я умру, но не останусь!.. Где папа? Немедленно позвони ему! Пусть возвращается.

— Непременно. На сказочных крыльях… Владка, не тупи. Скоро вечер. Ждать надо к утру.

— Влада, я уже звонила. Безрезультатно. Меня порадовали, что на Виждае — это озеро — сигнал слабый или даже связи вовсе нет…

— Закономерность. Здесь же дикая степь. Без опорных мачт. Ты, когда ехала, много вышек связи узрела? Цивилизация задержалась в Кортубине… Однако, мама, ты еще не все выдала? Догадываюсь, что самое интересное приберегла напоследок?

— Мне очень жаль, Вано. Ваш отец остановился в квартире родственницы — той таинственной тети, о которой в нашей семье никто не знал.

— Ну, не знали бы дальше. В чем загвоздка? Она умерла? Пусть земля ей будет пухом. Но как нас это касается? Сколько еще родственников отыщется на свете… О, нет! Ты предлагаешь, ночевать в квартире покойницы? — воскликнула Влада.

— Отец там поселился.

— Да? Папа на рыбалку сбежал, лишь бы не там… Добрая женщина Дюша — соседка, правильно? У нее большая квартира?

— Три комнаты. Просторно. Евроремонт. И насколько я поняла, жильцов двое — хозяйка и ее сын. Дюша приглашает на ужин.

— Как она любезна. Спасибо. Говоришь, красавица? И не старая — бальзаковского возраста. Папу она тоже приглашала? Подозрительно, что он торчит здесь уже три дня. Удерживает мечта о рыбалке? Да он терпеть не мог рыбу ловить! а уж червяков насаживать…

— Глупости, Влада. Дюше под шестьдесят.

— Хорошее вино от выдержки только прибавляет. Как коньяк… Нередко престарелые красотки предпочитают молодых жеребчиков. Наш папа — мужчина… В каком возрасте женщина начинает предпочитать молодых мужчин, мама? Теоретически…

— Прекрати свои инсинуации!

— Не буду, не буду. Твоя бабушка — соседка Дюша, а не та, которая умерла — образец нравственности… Тогда не согласилась бы она нас приютить? На одну ночь. Мы бы заплатили… — тон у Влады умоляющий.

— Про приютить она не заикалась. Хотя очень любезна. Сразу отдала ключи от квартиры на втором этаже. Что мне оставалось делать, как не поблагодарить? К сожалению, мы поговорили с Дюшей до того, как я поднялась и обомлела…

— Мама, там же недавно покойница лежала. Я до ужаса боюсь. И ты боишься.

— Поверь, Влада, это не самое ужасное. В квартире, поистине, разгром. Жил старый человек, и его ничто не заботило… Очевидно, последние пятьдесят лет не заботило… Серая побелка на стенах и потолке. Мебель из коммунхоза — не ведаю, что означает этот термин — просто на ум пришло. Убожество. Как быть?..

— Вспомнила! Толстяк-верзила Поворотов предлагал номера в курортном комплексе. Здесь есть курорт? Тогда почему нет вышек связи?

— Горно-лыжный. Название — «Редивей», красный цветок. Недавно построили. Встречалась реклама.

— Превосходно! Дождемся папу, встанем на лыжи и закондыбаем. Ты, Вано, впереди лыжню прокладываешь… Как в старину говорилось — где должен быть командир? впереди, на лихом коне. Или на танке. Две борозды можно гусеницами пробуровить даже в твердой породе — не в граните, конечно…

— Дети! Замолчали! не то переругаетесь… Надо потерпеть. Дождаться папу. Влада, не ужасайся — да, неприятность, хотя не смертельная…

— Не смертельно? Ты молчишь, Вано? Нравится? Мало кортубинских приключений, когда вам хвост прищемили? Не смертельно ведь! Или как? или для кого?.. Борцы за правое дело! Но я-то в справедливость не играла, киоски не трогала — почему должна страдать?

— Я не против. То есть, против, чтобы ты страдала, бедняжка. Действительно, останемся, переночуем как люди. Отдохнем. До Кортубина гнать не близко.

— Как люди?!

— Да. Именно. Если ты заметила, Влада, кругом люди. Даже в Утылве. И нас они слышали.

— На этой нравоучительной ноте беседа между братом и сестрой прервалась. Иван настоял, чтобы Влада поднялась с ним в бабушкину квартиру.

— Кончай ломаться! Иди! принцесса или даже императрица. Владка, слишком мнишь о себе…

— В подъезде они прижались по стенкам — навстречу спускался Поворотов уже без вещей. Приблизившись, начальник СБ ТыМЗ состроил льстивую гримасу на лице:

— Ваша мама сказала, что вы переночуете здесь. Не дворец, естественно… Если потребуется помощь, я оставил телефон. Предложение о курорте в силе. Звоните. Всегда готов!..

— Под слоновьими ногами деревянная лестница не то, что заскрипела — жалобно распелась: пощадите, люди добрые… Влада критично, не без издевки, оценила риск — лестница-то древняя. Иван предупредительно приложил палец к губам. С чувством исполненного долга Поворотов удалился. Брат и сестра промолчали. Дальше у Влады буквально опустились руки. Кивнув на облезлую бабушкину дверь, она трагически заломила бровь.

— Ну, и как тут жить?!

После прохода троих Елгоковых в квартиру, снизу хлопнула другая дверь. Очевидно, любопытная соседка (опять же Дюша). Она выждала минут десять и вторглась к гостям, окинула острым взглядом обстановку.

Влада стояла в центре большой комнаты, не желала зайти никуда больше — ни в спальню, ни в кухню. Не желала ни до чего дотрагиваться. Она вся съежилась, вдавила ноготки в ладони, выпятила брезгливо нижнюю губу. Словно с потолка сыпались ядовитые пауки, на полу валялись кучи рыжей шерсти, а внос ударял резкий и кислый запах. Застывшая скульптура негодования. Нет, ее не заставят!..

Тая, исчерпав разумные аргументы, наупрашивавшись и откричавшись, решила не трогать дочь. Однако потакать ей тоже нельзя. Сегодняшний каприз превысил все рамки. Девчонка обнаглела! Очень бы пригодилась Юлия с ее ежовыми рукавицами, но Юлия в Коммуздяках.

Словоохотливая Дюша попыталась разрядить напряженную атмосферу.

— Дорогие гости, надеюсь, не помешала? Я на минуточку… Не отчаивайтесь так. Верно, квартира запущена. Бабушка болела, да и одна она… А я помогу, помогу!.. Это ваши детки, Таисия Евгеньевна? Какие взрослые. Дочка — ну, просто красавица, в маму. Сын же… это ваш сын?

— Иван. Сын. Что, не похож?

— Почему? Похож. На отца. Еще повыше и пошире. Самостоятельный мужчина… Тогда вот что. Понятно, вы не в восторге. Покойница — не миллионерша — лишь учительница. Жила скромно. Вещи не копила. Только на книжки не жалела учительской зарплаты. Целый шкаф. Русская классика — что в местном кагизе можно было приобрести. Хотя сейчас кто читает книжки? У детей гаджеты. У моего Костяни смартфон.

Мордочка у Влады страдальчески вытянулась.

— Мама, о чем она? В том шкафу пылищи — зачихаешься… И похоже, кошкой пахнет…

— Ведь можно проветрить. Гвоздь отогнуть и окно распахнуть. Все старые запахи улетучатся, — подал голос Иван.

— Тая коротко и сурово ответила дочери.

— Не выкаблучивайся. Лучше сделай чего-нибудь. Не стой столбом!

— Я прибиралась после похорон. Не стерильно, но большую грязь вывезла. Вещи совершенно не нужные выкинула. Почти чисто. А что бедно… — Дюша щебетала до приторности.

— Нормально, — ответила Тая.

— А будет еще лучше. Я говорила Максиму, и вам скажу. Кровать бабушки не занимайте. Большой комнаты хватит, чтобы удобно устроиться. Я дам вам две раскладушки — они крепкие. Для мужчин. Дам одеяла, подушки, белье — у меня этого добра… Все приготовлено. И вы же ненадолго — сами решили, что на ночь…

— Я принесу раскладушки, — предложил Иван. — А вы с Владой спите на диване. Владка, не изображай мировую скорбь!

— Пока прошу ко мне. Ужинать. Я как чувствовала — наготовила на бригаду. Знала, что вы приедете. Ой, не слушайте меня, дуру старую… Прошу, прошу к столу, гости дорогие!

**

В нашей истории (на данном этапе) звезды сошлись чудесато — совершенно по-разному даже для близких и родных людей. На берегу Виждая старший Елгоков сидел возле костра и вел странную дискуссию о цене счастья для всех (самого благородного человеческого желания!), о лицемерии и неблагодарности наследников. Горькая тема и горькие плоды, которые Максим принужден вкушать, а новый друг Килька только подбавлял горечи. Старший Елгоков горевал и даже плакал. Тяжелая ночь для него. Примерно в то же самое время — когда вечер наступил окончательно и зачеркал окна снаружи, младший Елгоков — Иван — вышел на улицу подышать свежим воздухом. И мысли его, пребывавшие доселе в пучине гнева и горечи, впервые устремились в мечтательную сторону. Странное действие оказывало Пятигорье — и близко (на Виждае), и дальше (в кашкукском дворе).

Неспешной походкой Иван приблизился к стрекозиной клумбе. Его взгляд рассеянно бродил всюду. Во дворе не было никого — или ему только почудилось? Неожиданно сбоку — на темном фоне шелестящей зелени — замаячило маленькое светлое пятно. Что там?

В углу двора — рядом с кустами и на расстоянии от цветочной стрекозы — торчал пенек от спиленного тополя. На пеньке сидела девочка аборигенка. Что же у нее сказочно светилось? Не желтый сарафан, точно. Неподвижное лицо, его тонкий розовый теплый покров — словно изнутри теплился красный огонек и расцвечивал кожу. Иван удивился — уже ночь, и девочка была одна. Она сидела на пеньке, подоткнул сарафан, и совершенно не боялась. Подняла русую головку и посмотрела на незнакомца через плечо.

— Только не пугайся, — предупредил Иван. — Девочка, что ты делаешь здесь в столь позднее время? Дети дома должны спать. Ты еще ребенок. Мама знает?

— Нет. И я не ребенок!.. Я вечером легла, как всегда. Сестры тоже легли. Даже Тамарка сегодня дома ночевала — не с Сережкой, женишком своим… Ну, и папы не было — его часто не бывает. Рыбачит на Виждае.

— Где? И как же ты очутилась в этом дворе? если говоришь, спала у себя… Нисколько не боишься? А вдруг злой человек? или… или…

— Или ворпань? Нет, не боюсь. Я нарочно дождалась, когда все заснули, тихонько встала и ушла. Я рядом живу — по улице через дом. Вон за детсадом пятиэтажка. Номер восемь… А злой человек — это ты? нет? Поэтому не нужно тебя бояться. Я и не боюсь.

— Никого не боишься? Смелая девочка. Ни людей, ни…

— Ни нелюдей. Не только из сказок. Разные у нас тут бывают… люди. Есть те, кто как мы — лица, ноги, руки. И даже — Ирэн рассказывала — итальянские рубашки. Дорогущие… У тебя какая рубашка?

— Что? Я рубашки не ношу. Неудобно. На мне футболка…

— Но ведь в рубашке или в футболке ты — это ты. Или в другой одежде или обличье… Это ты?

— Кто? Я?.. Да, это я.

Иван постарался убедительно ответить и даже для пущей убедительности повторил про себя, дернул зачем-то на груди свою не итальянскую футболку. Тут же мелькнула дикая мысль: а действительно? это еще я или уже не я? Кто же тогда? Столько произошло и перевернуло жизнь. Прежнего Ивана нет — уверенного, честного, справедливого мальчика, студента, ярого общественника, волонтера — знающего абсолютно точно, как правильно поступать. Чтобы сделать счастливыми всех. Теперь конец. Это даже не бульк! Ничего исправить нельзя. Новый блестящий танк — не металлолом типа БТ или ГР, а никак не хуже Арматы — что пер прямиком к благородной цели, не сворачивая, теперь валялся на обочине гусеницами вверх. Катастрофа. Танк лежит, а вокруг простирается весенняя степь, которая полнится жизнями тысяч и тысяч существ (сказочных и не очень), звенит многоголосьем, достигая голубых небес. В броню стучат зеленые ветки, сыплются синие лепестки. Положение поистине ужасно. Пахнет резко — бензином и сожженным пластиком и также характерным ароматом, смешанным из алкоголя, пищевых концентратов, кондитерки (дешевым набором палаточной торговли), но перекрывает запах какой-то противной кислятины. Последние запахи из прошлой жизни Иван еще помнил, но зрительные образы улетучились из памяти, словно заслонка упала на глаза. Последние кадры перед своеобразной амнезией — огненный столб, бегающий, орущий, после катающийся по земле от боли… Нет! пусть будут цветочки! так себе, синенькие… Иван стиснул зубы, снова переживая кошмар. Невозможно. Нельзя остаться прежним. Девочка вопрошает: это ты? И ты автоматически отвечаешь: да, это я… Неправда! Ее, неправды-то, много больше вороха синих лепестков. Поездка в Утылву выдумана как бегство. Далеко, как можно дальше от огненного столба — в сказочное Пятигорье. В сказке действует волшебство — взять и вернуться обратно во времени, чтобы столб огня не вспыхнул, и обыкновенный мир не рухнул. И чтобы больше никогда дурацкий танк не пер напролом. Он и его друзья — Серега с Никитой — хотели как лучше, как правильно должно быть. Не по тем несправедливым правилам, установленным мудро и подло, когда умирает несчастный старик бомж, а ты получаешь грамоту за волонтерские старания; или ты оплакиваешь чужого старика, а не родную (двоюродную) бабушку Лиду, у которой кроме тебя нет внука. Слишком жестоко, подло. Иван не чувствовал в душе ничего. Лишь ожесточение. Мир устроен несправедливо! Надо вмешаться, все исправить!

Ждать смирения напрасно —

Наш упертый пунктик — сказка.

Смешная странная девочка что-то спрашивает — она способна понять бездну, куда рухнули чувства Ивана? Эта бездна гораздо глубже подземного дворца ворпаней.

Но ведь в рубашке или в футболке ты — это ты. Или в другой одежде или обличье… Это ты?

Вот про обличье — не про рубашки или футболки — вопрос. Оно все то же. Глаза, лицо, тело, старая одежда (джинсы и футболка), а за прежней оболочкой тебя уже нет. Словно кто-то чужой вместо Ивана поселился внутри — хмурит брови, хрустит пальцами, сорится с сестрой, ест, спит и т.д. Чужак принял Иваново обличье — оказывается, перевоплощаться могут не только ворпани. Не требуются итальянские рубашки поверх рыжей шерсти. Все равно это уже не ты, если перешел черту.

Автор позволит себе малюсенькую ремарку. Разве подобная ужасная метаморфоза случилась с единственным Иваном Елгоковым? А с вами нет? Жизнь диктует свои правила — мы им подчиняемся или протестуем. Тогда прадед Ивана — великий и ужасный Гранит Решов — может, был не ужасней ворпаней, но уж точно перестал быть хуторским пареньком Грицаном Решетниковым. Пора начать понимать — быть прежде всего честными. Как девочка Маша, что просто спросила и выстрелила — попала в цель, в терзания и сомнения Ивана.

— Так это ты?

— Кто? Я?.. Да, это я.

Иван вздохнул глубоко. Зря он сюда приехал — так согласно думали все тылвинские гости, в том числе семейство Елгоковых. Между тем странная беседа продолжалась.

–…реально обмануться. Например, Леськин одноклассник — Лешка. Уже бывший одноклассник — в кортубинский лицей перешел. Умный, но когда мальчишки влюбляются, они глупеют. Хи-хи… У Лешки распрекрасная синеглазая шмара. К нему бегала, приманивала сладкоречиво. Она к нему, а не наоборот… С нашего балкона их балкон видать — дома же рядом… Специально волосы распустит, юбку покороче наденет, смеется так грудью. Смех ее колокольчиком серебрится… Задурила Лешке голову. Он послушный стал… По обличью не рыжая ворпань. Вот что может быть хуже? то и есть!

— Хуже? Для кого — для Лешки? Только для него? Если этот ваш ворпань нападет и что-нибудь сотворит? Извини, я не пугаю… Ты же девушка…

— Я девушка. Хи-хи… А ты интересный. Большой и сильный. Как Тамаркин Сережка…

— Благодарю за комплимент (кто такой Сережка? ворпань — это он?).

— Чего? Я не говорила комплимент. Паньке не понравится. Жутко ревнивый. Его здесь нет. Но если появится, ты не бойся — он тебя палкой, а ты отвечай!

— Ладно. Последую ценному совету. Звездану, так и быть. Панька — мальчик? твой бойфренд?

— Хи-хи…

— Выходит, ты сидишь и дожидаешься Паньку? У вас свидание? Куда мама смотрит?

— Ясно куда. На любимую дочку — на Томку. Мы с Леськой нелюбимые… Вообще, я глупостями не занимаюсь — на свиданки не хожу. Хи-хи, свиданка и Панька. Стишок…

— Послушай, ты тоже интересная… Чересчур смелая для ночных прогулок. Тебя, наверное, уже ищут. Даже полицию вызвали.

— Отстань! Ты прям как моя мама. Не бойся, она не ищет. Дрыхнет. Мне же не спится.

— Предлагаешь не бояться полиции? Как тебя зовут? Меня Иван. Можешь — Вано.

— Машутка… Маша Кулыйкина. И не разговаривай со мной, как с маленькой дурочкой… Просто человек! вот не просто… Да известно, кто вы. Не считайте тылков дураками. Елгоковы. Родственники из Кортубина. Слетелись точно воронье. Ты — сын бабылидиного племянника? Твой же отец говорил, что отказывается от квартиры? А сам занял, и уходить не собирается. Спит на синем диване. А Кефирчика выгнали.

— Отец правду говорил. Не нужна ваша халупа. Слава Богу, мы в областном центре живем. И я не представляю здесь ни отца, ни маму — ни тем более Владку. Ее корчить начало даже от перспективы единичного ночлега в Утылве. Трудно сестренке… А какой кефир вы тут гоните? делаете, то есть? скисаете? Свое хозяйство у вас? Корова, молоко, масло, сливки… кефир? Я не употребляю молочное. У меня непереносимость казеина — молочного белка. Спасибо, но кефир пить не стану.

— Не кефир, а Кефирчик. Кот.

— Странные коты. И что он? Бабушка умерла, а кот наследует, что ли? Почему его нельзя из квартиры выгнать? Пусть бегает, охотится на мышей, ворон. Зверю лучше на воле.

— Кефирчик всегда у бабы Лиды жил. Это его дом. У человека должен быть дом, а у кота нет?

— Извини. Чушь собачья — или кошачья… Хорошо. Или не хорошо. Как ему помочь? Что предпринять? Я же человек — не кот. Бывший волонтер. Но ради кота…

— Чушь — не чушь, а Кефирчик умирает. Ничего нельзя сделать. Ты же не волшебник — и даже не племянник. Ворпани погубили Кефирчика злым колдовством. Они все его силы выпили.

— Вот я и говорил. Выпили. Кефир пьют. От чего же его надо спасать? от выпивания?

— От смерти!!.. Сперва баба Лида умерла, после ее кот. А вам теперь квартира достанется. Радуйтесь!

— Ну, мы-то порадуемся. Зато ты уревелась вся. Вон даже на щеках красные полосы. Обидел кто? Панька?

— Никто меня не обидел. И реву я не потому… У меня кот умирает. Ты глухой?

— Кто умирает? Кот? Правда?.. Тьфу! а я думал…

— Думал? А кот, значит, не человек?.. Ой, да. Не человек. Но тоже живое существо. Никому умирать не хочется.

— Это как же? Сколько коты живут? Не триста лет — они не вороны. И не ворпани…

— Кефирчик — особенный кот. Другого такого нет в Утылве. Вообще, нигде нет. Я не вру. Тут он. Кефирчик. Вон в траве. Посмотри, если не веришь.

— И посмотрю. Куда?.. Ага.

Машутка подбежала к указанному месту, присела на корточки. Под желтым сарафаном торчали коленки — детские острые, сбитые. Девочка сунула худую руку в траву. Только сейчас Иван разглядел в густой зелени что-то большое, белое, пушистое и неподвижное.

— Что это?

— Как что? Как что? Бедный Кефирчик…

Иван сильно заинтересовался. Он тоже присел рядом с Машуткой, отвернул на сторону зеленые листья, открыв белое тело кота. Осторожно погладил вдоль шерсти. По тому, как он не удивился и не отдернул руку, можно заключить — Кефирчик жив, и да, состояние его плачевное, но обыкновенное. Кот как кот. Или нет? Под шелковистой шерсткой вздымалась теплая плоть — дыхание тихое, мерное. Слабо билось сердце. Пальцами Иван ощутил явно не бездушное чучело. В этот момент Кефирчик сразил зрителей наповал: приподнял голову и открыл глаза — незамутненная, сияющая голубизна осветила, прорезала темноту как прожектором. Иван зажмурился. Но руку не убрал — продолжал гладить. Белые шерстинки мягко потрескивали и покалывали кожу — не больно, а приятно. Кефирчик неотрывно смотрел на Ивана и заурчал. Машутка вытаращилась от изумления. С трудом подбирая слова, проронила:

— Э-это… Кефирчик тебя не цапнул? Он не любит чужаков — не подпускает к себе. И большинство знакомых тоже. Гордый, умный, обидчивый. Смотрит вот так пристально и мысли читает.

— Мои мысли он не прочтет, девочка… Если бы сейчас кота не видел, не поверил бы… Но такое диво — такой котик… Диво дивное. А ты, выходит, хозяйка кота? Дивья девочка?.. Погоди, а чего он лежит? заболел? Ран у него не вижу. Съел чего-нибудь? У вас в городе имеется ветеринар? Назначил бы лекарство.

— Никто не станет лечить Кефирчика. Он не дается. Просто он не кот — не просто кот…

— Склонен согласиться. Все выглядит весьма… Тогда что остается?

— Ничего. Если сумеет сам себя вылечить… Еще недавно лапами не двигал, и хвост упал как веник, когда мы его с площади тащили… А перед тобой внезапно ожил. Надо же…

— Не совсем ожил. Лежит ведь. Давай перенесем его.

— Куда? Мама запретила брать Кефирчика домой. У него шерсть лезет…

— Логично. У сестры аллергия на кошек.

— Я про мою маму говорю. Она не переносит моих друзей — Кефирчика и Паньку. На порог не пустит.

— А к бабе Лиде?.. Гм, там сейчас мы. Нас трое, отец четвертый. Тесновато.

— Кефирчик не пойдет. Если к тебе он смягчился — гладить позволяет, не щерится — то твоих родичей покусает или поцарапает. Он твоему отцу спину раскровил. Кошачьи раны больные…

— Да, и Владка… Но не оставлять же бедное животное на улице. Негуманно. Мои друзья зоозащитники не простят. Надо пристроить кота. Я его потащу. Куда?

— Уже придумала. К нам нельзя. К вам — то есть, к бабе Лиде — тоже нельзя. Пойдем к Мобуте. Он добрый. Не откажет. Правда, его сейчас нет дома. Но у него всегда открыто. Дверь нараспашку — заходи, кто хошь. Мы и зайдем.

***

История продолжается. И для двора по улице Коммунальной, 6 подоспела следующая очередь событий. Автомобили один за другим. Начиная с похорон бабушки. Но если взять вчерашний день строго по порядку — сначала буханка Н. Рванова с рыбаками, потом золотистый Хендай Акцент с кортубинскими гостями. А по истечении ночи, едва стало светать, опять Рвановская буханка. Круговорот в природе.

Из буханки вывалились наружу незадачливые рыбаки. Про улов никто не вспомнил. Бледные, небритые, грязные, в старых Дюшиных свитерах и каких-то разбитых калошах. Натурально, бомжи. Самый приличный из компании — Мобутя. Он выглядел обыкновенно, даже аккуратно — не похоже, что сидел и спал ночью на своем плаще. Крепкий брезентовый плащ — еще одно наследство совка. Такие плащи очень могли быть и пуленепробиваемыми. Все возможно. Возможно, Мобутя — или вернее, майор Агап Нифонтов — носил этот плащ еще в армии… Гм, вальсировал в плаще на танке на сопках Манчжурии — а сопки там не ниже, чем в Пятигорье. И что же? Возможно, Мобутя в старом плаще всю жизнь от родной советской власти бегал? И теперь вот надел на рыбалку на Виждай — привычно, удобно, тепло. Спокоен Мобутя был как танк — и это ему привычно.

Зато Максим с Килькой излиха натерпелись. Только не они одни. Дело в том, что буханка накануне уезжала на озеро с тремя пассажирами, а вернулась — очередное чудо — с четырьмя. Кто же четвертый? Все прояснилось быстро на месте. Николай Рванов высадил последним паренька — Лешу Имбрякина, который (как теперь стало ясно) участвовал в жестоком инциденте на обратной дороге с Виждая, когда Максима похитили, приняв его за Петьку Глаза.

Разъяренный Николай тащил Лешку за плечо — тот не сопротивлялся.

— Ты! все ты!.. Ну, Лешка! ну, как же тебя назвать после всего? Да знаю я, кем назвать! Просто язык не поворачивается… С кем связался, дурень! Последнее пропащее дело! Мозгов нет? От папашки Имбрякина ничего не передалось? В цифирьках и формулах шарить — не значит в жизни разбираться… Или наоборот, решил, что слишком умный? Типа рыжие зверьки у тебя будут навроде домашних песиков? Посылаешь, а они бегут, виляя хвостами — то бишь, ушами… Они-то повиляют, а ты прохлопаешь! ушами…

Рванов тряс парня за грудки, выкрикивал возмущение в лицо, жарко дышал. Но добиться ответной реакции не удалось. Сообщник ворпаней абсолютно индифферентен. Когда шофер выплеснул эмоции и обессилел, то отпустил парня. Лешка чуть не упал — сделал несколько неуверенных шагов назад, все так же молчал — он язык не поворачивал, а проглотил его.

Сцена получилась шумная, но за ней — за сценой-то — произошло нечто другое, оставшееся незамеченным. Мобутя увидел нового Машуткиного приятеля (парень с девушкой скоротали ночь в Мобутином бараке, ухаживая за котом, и под утро вышли) и замер как вкопанный. Иван выразил лицом максимальную приветливость, но Мобутя продолжал смотреть во все глаза. И не отвечать приветливо. Странный старик. Какой-то доисторический — до нынешней светлой демократической эры. Этот его плащ, белая борода и звание майора — все до нашей эры.

— Это он, — Машутка повторила загадочные слова, подвигнувшие недавно Ивана к весьма грустным размышлениям.

— Я вижу, — буркнул Мобутя. — Но как же…

— А никак… Папа! — Машутка со всех ног побежала к отцу, уткнулась в него. — Фу! дымом пропах…

— А как же. Мы ночью у костра… Ты здесь, егоза? Меня встречаешь, что ли?

— Я из-за Кефирчика…

— Опять сало утащил? Нажаловались люди? Есть же на свете жлобы… Котика караулила, доча? Доброе у тебя сердечко…

— Какое сало, папа? Кефирчика едва ворпани не сгубили. Он с обеда лежал без сил. Вечером лишь пошевелился. Я так боялась, так боялась… Нет, мама не разрешила бы. Я без позволения.

— Будем надеяться, что мама не узнает. Хотя такой шум поднимается… Эй, потише! Чего орешь как оглашенный, Колька? Не тебя же похитили… Ты сам не Поворотов, но и твою тушу с места сдвинуть…

— Килька, ты о чем бормочешь? Кого похитили? Имбрякинского мальчишку, что ли? По виду не в себе он… — уже раздались вопросы со стороны.

— Да не его! Он же тут… И не похитили — только пытались…

— Зря на парня наезжаешь, Николай. Ты же его заклевал… Твой Серега тоже мог кого-нибудь похитить. Вот приспичит ему…

— Кого? Мой Серега?! — в праведном гневе Рванов обратился к тылкам, начавшим стекаться на шум во дворе. Его в ответ не поддержали.

— И его приятели. На митинге на площади толпились пьяной оравой. Бутылки кидали. Подстрижены коротко — под братков. Прям банда!.. Как совсем без денег останутся. Как мы все останемся. Будет как на Западе. А че? Уже есть! При СССР рассказывали, что там похищение за деньги обыкновенно. Похитили, а когда заплатили, то и вернули. И всем хорошо. Киднеппинг называется.

— Ах, ты, пиндос тупой! Мы не в Америке.

— Как ты меня назвал?! Пиндос? Да я тебя…

— Американец, то есть. А киднеппингом называется похищение детей. Официальный термин, — поспешил объяснить Килька.

— Где здесь дети? И не дай Бог, чтобы детей… Племянник-то зрелый дядька. С животом — потому его с Петькой Глазом перепутали.

Сестры Имбрякины, наспех одевшись, прибежали на разборку в соседний двор. Их никто специально не звал, но Ларисе, наверное, материнское сердце подсказало. Она по своему обыкновению залилась слезами, но сына защищала.

— Коля! Коленька! Не трогай его. Пожалуйста…

— Он ни в чем не виноват! — Ирэн вторила старшей сестре. — Он в первый раз видит этого племянника. Зачем же его похищать?

— Мой сын — хороший мальчик. Он не способен на злодейство… Люди! Скажите! Вы Лешу с рождения знаете. И отца его, и нас. Мы — нормальные люди. Не ворпани. Мобутя подтвердит — он же родственник…

— Подтверждаю, — Мобутя махнул белой бородой.

— Наш Леша еще несовершеннолетний. Отвалите от него! — Ирэн повысила голос. — Какое похищение?! Сдурели?

— Ведь не избежать. К тому идет. Звериный оскал капитализма. Будет у нас до кучи — безработица, мафия, похищения… — со знанием дела вещал ветеран Цыбин.

— Ни черта! У нас своя доморощенная мафия покруче. Рыжие ворпани.

— И я подтверждаю, — хмыкнул Максим. — Схватили и потащили. Денег не требовали.

— Зачем ворпаням деньги? Они скорее хомутами возьмут. И лошадьми в придачу. Или наоборот. Лошадь в придачу к хомуту. Хотя наши ворпани на черном Лэнд Ровере…

— Я не лошадь! Благодарю за сравнение. Вот накатаю заяву в милицию… Доржетесь тогда! — племянник погрозил запачканным кулаком.

— Совести у тебя хватит, Максим? Жизнь мальчишке испортить, просто походя. Так ты меня отблагодаришь? — глаза Ирэн разгорелись недобрым огнем.

— Мне благодарить не за что!

— Ой ли?! Ну, ты в милицию к Жадобину, а я к твоей жене. Слезно пожалуюсь.

— Чего не ляпнешь сгоряча… Тебя там, на озере, не было. Ты не пострадала.

— Максим, вы про что говорите? Кто эта женщина? — жена Таисья с трудом смогла вымолвить.

— Про несправедливость, дорогая. Про страдания. Похищения при капитализме. Везде политика. Твой муж ведь политиком собирается стать… Иначе ноги моей не было бы в Утылве!

Посильный интеллектуальный вклад в дискуссию внес Мобутя. На озере он молчал, но здесь же дело касалось его родственника.

— Не додавили в свое время гадину. Мы-то старались, а вот вы… Наследнички! Свое наследство не уберегли. На тлетворный Запад побежали. Вас там ждут!.. Счас учился бы парень в институте — и не важно, есть ли у мамки деньги. Важно, чтобы мозги были!

— А у тебя, Мобутя, мозги того… склероз не поразил? наповал? Метким выстрелом из танка.

— Это вы скоро все забудете. Что вам Сталин дал. Да, Сталин! Школы, заводы, города, целые комбинаты! Не то Лешка сидел бы на хуторе, как мы — как нас четверо босяков… Козопасом на Кашихе — все образование…

— Дед, Сталина не приплетай. Своих личных заслуг не умаляй. Не Сталин, а ты тогда воевал на горе Баян-Цаган (правильно называю? не оскорбишься, как за пиндоса?). Награды твои заслуженные. И главная награда — всю жизнь бегать. Сталин помер давно, а ты бегал и прятался. Вот чего тебе Сталин дал! Друзей твоих наградил — кого расстрелял, кого посадил… кого напугал…

— Зато теперь свобода! Жри — не хочу… Не на что жрать будет. Уже в долгах. Все клиенты ДеньДжина.

— Не нравится, что дед говорит? Он правду-матку режет! Молодежь наша — непуганые идиоты. Они отцов и дедов иначе как совками не кличут. Не ценят, чего раньше добились. Вот Лешка. Его отец Вениамин Имбрякин — башка — этот, как его, супермозг, специалист высшего класса на заводе. А сын его в киднеппинги подался… Позор!

— Мда-а, будешь за завод горой, а в награду геморрой… И Мобутю наградили… Все хорошо, что хорошо кончается. С похищением тоже. Все живы — здоровы. Жертв нет.

— Хорошо? А ты племянника спроси! Вот скажи! каково это, когда тебя как мешок волокут и бросают? Тут до инфаркта недалеко, — Рванов не мог угомониться.

— Да ты как бык здоровый…

— Я не в претензии. Кто я такой, чтобы судить о порядках в вашей Утылве. Тем более о заслугах самого Сталина… Форменное сумасшествие! Рад, что не живу здесь… — у Максима скривились губы.

— А если бы тебя ворпани в нору затолкали? Не нашли бы даже твои белые косточки!

— Говорю же, я не в претензии. Не участвую в ваших играх. Перепутали нас — меня и мальчика Петьку Глаза. Все объясняется просто. Я не такой толстый. За что меня похищать?.. Ну, и дела! совсем хреново. Даже похищать не за что… Я ничтожество! ноль без палочки. Не герой танкист. Кандидат наук, а наукой никогда всерьез не занимался. Вот отец мой был ученым, а я папенькин наследник — фамилия только Елгоков… Наука сейчас не престижна, новые игрушки есть — не война, а бизнес, политика. Полез в грязь и вляпался. Тут и дедушка, и все… Дожил! даже для ворпаней не сгодился. Они меня бросили как… как… ты прав, как мешок дерьма! Пацан Петька им нужен, а я нет… Это оскорбление! Финиш… Дальше. Моя семья меня ни во что не ставит. Дочь крутит-вертит, веревки вьет. Супруга учудила — постриглась и не говорит, почему. Юлия считает это дурным знаком. Женщины! Я, вообще-то, с косами жену брал… Сын не доверяет, отдалился. Кстати, привет, Вано.

— Здравствуй, отец. Мы волновались за тебя. Приехали вот. Дядя Гера помог.

— Дорогие мои! Как же я вас люблю! Но вы не честны со мной. Утаиваете от меня… Мы — не одна семья, а каждый по отдельности. Не зря Юлия велела ехать к черту на куличики — в Утылву… Все ваша Утылва! Красная черта — не входи, убьет током… или палкой… Ладно, со мной эдакое сотворить! сколько страданий… Но я не позволю, чтобы с моей семьей… Иван, где вы остановились?

— Где? У тебя — в бабушкиной квартире. Дюша нас на ночлег устроила. Владка, естественно, разворчалась, но выхода нет. Обе спят на синем диване. Нам с тобой раскладушки.

— Мы не спим. Мы здесь.

Кашкук окончательно пробудился. Бурная сцена подняла людей с постелей — уже второй раз за минувшие дни — сперва в гостинице Мара, теперь вот здесь, на улице Коммунальной. Хотя в соседних двухэтажках спало мало жителей. Самым густонаселенным в Утылве считался Новый Быт, а старый Кашкук редел, кашкукские бараки потихоньку признавали аварийными, из них народ уезжал. В таком ветхом бараке нашел приют скиталец Мобутя — в комнатке снизу, а наверх небезопасно подниматься — деревянный пол сгнил и вспучился, сквозь худую крышу по ночам видно звездное небо. Нет газа, воды, канализации. Но Мобутя неприхотлив. По любому поводу не высказывался. Однако сегодня не сумел сохранить привычный нейтралитет, ведь изначальный объект бурного обсуждения — равнодушный парень Леша Имбрякин — его потомок. Мобутя подошел к парню, успокоительно приобнял его.

— Никто тебя пальцем не тронет.

Верно, никто не тронул. Пока общее внимание привлекла горькая искренность племянника. Его жена и дочь стояли в толпе. Обе в красивых шелковых пижамах, которые захватили из дома — готовились ухаживать за главой семейства дня два — три, потому сумки были неподъемными — не для гиганта Поворотова, естественно. Помимо пижам в сумки набилась другая необходимая одежда — а что женщины считают необходимостью? Много чего. И как сейчас спать при громких криках во дворе?

— Вы в порядке? — у Максима в голосе появился надрыв.

— Да, да! А с тобой? Тебя похитили? — женщины уже не сдерживались, отвечая с плачем.

— И со мной. Посчастливилось уцелеть. Чудо. Вы не представляете, что со мной было. Дурдом, и даже хуже… Но теперь мы вместе. Вы не представляете, как это важно — вместе, семьей, родней. Человек не должен быть один. Тем более старый человек. Я виноват, виноват. Нет оправдания. Моя тетя… Боже, как жаль…

— Максим, ты ужасно выглядишь. Бледный — пребледный… И что за тряпье на тебе? Ограбили?

— Ну, еще бы! Я не жертва киднеппинга. Не ребенок.

— Папа, тебе плохо. Давай уедем отсюда домой. И все забудем. Чтобы как раньше — до покойной бабушки. Еще до всего…

— Доченька, как раньше уже никогда не будет. При въезде в Утылву пре… пересеклась черта. Мир перевернулся. Я кажусь себе подонком… В зеркало смотреть противно. А у них тут не зеркала — наваждение…

— Брат! понимаю… — это встрял Килька. — Да, я сам мерзавец… Ты да я — да мы с тобой…

— Ну, ну, — успокоила здравомыслящая Дюша. — Все не то, чем кажется. В зеркале Виждая. Не заморачивайтесь. Ты, Килька, опохмелишься и снова как огурчик. Снова начнешь толкать свои дикие теории. Про упадок.

— Папа не пьет, — открыла Машутка. — Он так тоску избывает.

— Надоели ваши мудрствования, Галина Викентьевна. Помолчите. Я с женой разговариваю. А ты, девочка, иди домой. Завтра в школу… А разве у тебя, Влада, уроки отменили?

— Вот и поговорите. Друг с дружкой, обстоятельно. Идите в дом и разбирайтесь. В ваших бедах баба Лида не виновата!

— А я виню не ее — себя.

— Харе! прекращай себя прилюдно кнутом охаживать, племянник, — Рванов снова вскипел. — Кого ты там винишь… Умерла бабушка! конец… Мы забыли, о чем говорили. О-о… Вот этот вон того похитил! Из моей буханки прямо на дороге. А перед тем стакнулся с ворпанями. И они сообща! Видано ли!!..

— Коля! неправда. Не могло… Леша, Леша — он… — застонала Лариса.

— Ясненько. Бабские вопли. Ах, сыночек, детонька… Под два метра детонька — чуток пониже… Он машину тормознул и мое внимание отвлекал. Целый план разработал… Ты на чью сторону переметнулся. Лешка? на вражескую? Молчишь как партизан на допросе? Ногти рвать и носы!

— Все они такие! Лбы! Лешка с Петькой! Да вот такой же стоит! в джинсах, с синей челкой до губы. Приезжий. Едут и едут сюда… Твой, что ли, племянник? Ну, сочувствуем…

— Килька, он с твоей дочкой ночью общается. Ты же пьешь без зазрения совести! Еще отцом называешься!

— Машутка больно шустрая. Хоть на мордашку не очень. Прабабка ее Калинка тоже не красотка, а парнями вертела. Мобутя подтвердит. Он сегодня что угодно подтвердит, лишь бы Лешку выручить.

— Я своего Сережку (тьфу, не Лешку!) учил! Не многому научил, — Рванов ожесточенно расчесывал толстую красную шею, затем затылок. — Горбатишься, жилы из себя рвешь, сутками за баранкой, чесотку, видно, в рейсе подхватил… а в ответ эдакое сказочное хамство… Значит, с ворпанями заодно, Леха? Раскатал губу-то! подрежут и ее, и нос твой как Тулузе. Уж на что уголовник крутой, а теперь еще и безносый… Ворпани останутся такими, как есть, а тебя скоренько приберут, да еще скорее утопят как тот хомут в Негоди. Сбулькаешь, умник! И уже не всплывешь больше… Матку твою жалко…

— Ты ему кто? Отец? — Ирэн не помедлила огрызнуться. — Иди своего воспитывай. Всегда с пивом, в веселой компашке. Хулиганят! Серегиных друганов уже с завода погнали, а их станки пилят и на металлолом возят. Сукин с Тулузой стараются. Теперь на водку перейдут — парни, а не станки… Наш мальчик учится… учился. Пивом не наливается. Трудности у него — а у кого их нет. Это временно. Осенью опять в лицей поедет. Да, Лешенька?

— На какие шиши? На вас кредит висит — для кого брали? опять же для него! Не стыдно, парень? Мать все глаза проплакала, у соседей назанимала, к Сукину кровососу ходила кланяться… Ларка, для тебя скажу. Иринка слушать не станет. Что-то надо делать. Поздно словами воспитывать. Лучшее средство — взять ремень и всыпать по первое число. Чтобы долго сидеть не мог. Полежал бы, поохал, намотал сопли на кулак… И после работать, работать!! посылай. Труд сделал человека обезьяной. Э-э… нет… Чтобы мысли вредные в голову не лезли. Все горе от ума. Эк я сказанул — точно в граните начертал… А если у кого мозги тяжельше гранита, то лечить ремнем! Если сама не способна — зови, помогу! от чистого сердца…

— Ну, вы!! Заткнитесь, — сильный юношеский голос прорезал общий гвалт.

****

На общей сходке во дворе бабылидиного дома молчавший доселе Леша Имбрякин стряхнул с себя оцепенение, выпрямился. Оттолкнул Мобутю. На Лешкиных щеках вспыхнули красные пятна. Начал говорить отрывисто, как откусывая слова и бросая в толпу, затем речь полилась складно, ярко. Долго в Утылве пересказывали, перевирали, удивлялись. К Лешке всегда относились серьезней, чем к его другу Петьке.

— А почему мне должно быть стыдно? Что это, вообще, такое? Глупые понятия — от них пахнет залежалым старьем. Кому в наше время стыдно? Только мешает жить — особенно жить хорошо. Вы знаете, как сейчас люди живут? Нормальные люди — не тылки в дикой Утылве — да хотя бы в Кортубине. Торговые центры, рестораны, казино, шикарные машины — вот как директорский Мерседес или Лэнд Ровер. Все миллионы стоит, а мы здесь над копейками трясемся, прозябаем, при любом случае вспоминаем хомуты… И поделом нам! Скорее гора Марай покажется, чем найдется выход… Нет выхода — нет будущего. Каждый сам за себя. Вот и я за себя буду. Никому не обязан. Ну, только тебе, мама — тебе и Ирэн. Вы меня вырастили, спасибо. А дальше я уж справлюсь…

— Ларка, твоего переклинило. Миллионы и хомуты? Один хомут был!..

— Кто сильней, тот и прав, — воодушевился Лешка. — У кого глаз острей, когти крепче. Слабаки проигрывают. Ворпани честней — они за красивыми словесами не прячутся. Люди как звери — неважно, рыжие или нет. Честно и ясно.

— Опять подтверждаю. Какие там словеса! Выволокли без слов из буханки и потащили. Я и охнуть не успел, — Максим вклинился не к месту, взгляд сына Ивана его предостерег.

— Про отца — это в воспитательных целях было? Я вырос! Отец всю жизнь на заводе — и умер, на нем числясь. Общее дело! общее благо! Сказки это. Надо быть сильным, чтобы урвать свое. Просто так никто не даст. Лучшие куски давно распределены и даже съедены. Я выбраться хочу. И жить не хуже вот того — внука бабы Лиды. Эй, ты! Знаю я тебя. Среди первокурсников вас сразу отличишь. Избалованные детки родителей начальников или бизнесменов. Разъезжают на авто, торчат в клубах, ресторанах. Пачки денег — вы их не считаете, папанька еще отстегнет. Ему же совесть не мешает — и мне тоже… У вас свой клуб. Клуб избранных!.. На все пойду! дабы выкожилиться и выкарабкаться! Не слабак.

— Ларка, это же законченный преступник! Вырастила мать…

— Ярлыки не навешивай, Цыбин! — Ирэн разъярилась. — Леша ничего не переступил. А если каждому за его заслуги статьи присуждать, то и ты не безвинен! Ага, знаем, как вы у себя в Совете ветеранов деньги распределяете! И внук твой Юлик в незаконном митинге участвовал! Мобутя, подтверди, что политическая статья гораздо серьезней, чем уголовная!

— Подтверждаю, — борода у Мобути от беспрерывных киваний разлохматилась.

Искренняя Лешкина ария отнюдь не была близка к завершению.

— Эти, которые нам про честность да про любовь к Родине толкуют — им ничуть не стыдно. Набили мошну, а теперь им честные рабы понадобились. Чтобы их состояния приумножали, а себе ни копеечки не утянули — воровство ведь! Смешно — вор у вора дубинку украл, а тут не дубинку — прутик, что на земле валялся… И не о Родине они заботятся, а о сохранении порядков, что им выгодны. Надо же, со всех экранов льется — да заглотнись!.. Спрашивается, чего мне в Утылве ловить? Я, дурак, попробовал, как учили. Наши учителя — Агния, баба Лида. Одна коммунистка, другая — ну, не столь упертая, но безнадежная — у нее ничего нет, а ей и не надо, а книжки ее — сказки Пятигорья и другие — вообще, никому не нужны…. А я хотел! Хотел как отец. Но, видно, рылом не вышел. Хотел на бюджет пробиться, однако даже на год в лицее денег не хватило. У матери больше денег нет, долги лишь… Мы — быдло, и уготована нам участь быдла. Тылвинское быдло по рангу ниже кортубинского… Сколько мне могла дать мать? После года учебы — да нисколько! Я работу поискал, но у нас в общаге строгие порядки — пропускной режим, воспитатели — мы же еще несовершеннолетние. Государство на воспитателей денег нашло, а студентам на прожитье… Обучение бесплатно, кормить должны родители. Мать не может. Ее с завода сократили, и завод скоро закроют. Всю Утылву закроют! А вы сидите, терпилы! В луже… Что скажете в оправданье?

Ответить захотел лишь один — такой же молодой, порывистый, оскорбленный. Иван Елгоков немногим старше Леши Имбрякина.

— Э-э… Алексей? Все, что ты говорил, обличал… Я понимаю. Ты не поверишь, но я не такой! Не бездумный прожигатель папиных денег. И не терпила.

— Конечно, не такой! — воскликнул Максим. — Мой сын — хороший, умный, честный. Не хуже вашего Лешки. Чего греха таить, я бы мог позаботиться о поблажках, однако Вано всегда отвергал… Он помешался на справедливости! Я и Юлии сказал… или Юлия мне сказала… Вано честно поступил в институт на бюджет. Да, я готов был заплатить… Гм, наверное, несправедливо. Но почему я должен чувствовать вину? Я — состоятельный человек, хотя не олигарх…

— Да, мой отец не олигарх. И я не наследный принц. Это дядя Генрих — олигарх, у него свой сын — Дэн…

— Который олигарх? и который сын? Запутались…

— Дядя Генрих — это Генрих Прович Сатаров. Неужели не знаете? А мы — Елгоковы.

— Это что? это как? — толпа живо зароптала. — Получается, вы не только бабе Лиде родня, но и самому Сатарову? Охре…ть! Кто к нам в гости пожаловал!.. Тогда Гранита Решова девать куда, а?

— Чтобы решить куда девать — затем приехали и ловчат. Гранит-то неудобный предок для нынешних капиталистов. Гранит против капитала воевал! И после выжигал каленым железом. В лагеря сажал эксплуататоров и олигархов. Герой!

— Я не олигарх! Я ученый!

— Кто такой Гранит, отец?

— Я тебе объясню, Вано… Но это не отрицает факта, что мой сын — честный и порядочный. Он не прожигает жизнь! он прилежно учится. А еще он волонтер! добросовестный бескорыстный помощник. Мой сын! Можете костерить меня, но не сына!

— Отец, я уже не волонтер. Вышел весь.

— Ой, как интересно! Слушайте, слушайте… Вот как бывает. А вы на нашего Лешку ополчились. Да он же котенок в сравнении с ними, — всплеснула руками Ирэн.

— Лешка тоже немало наговорил. Пусть сгоряча, но он же действительно думает…

— Думает! И беда в том, что ты ему думать не запретишь. Котелок варит и булькает. Лешка много правильного сказал. Нельзя не согласиться.

— Где неправда в моих словах? В чем я соврал?

Народ в ответ безмолвствовал. Глупо обсуждать очевидные вещи, разбивать иллюзии. Глупо доказывать, что ты не лох, что все мы не лохи. Мы не рабы — ой, не лохи — лохи не мы. ПРАВИЛЬНО?!.. И тут в тишине заиграл негромкий смех. Словно рассыпались ячейки серебряной цепочки, мелодично позванивая. Кто же уронил?

— Правильно, Лешенька. Ты все сказал правильно.

Ведь так случается, что даже объяснить сложно, а вот почувствовать… Сейчас во дворе люди говорили, спорили, кричали до хрипоты — да, многое друг на дружку вывалили. Но это ничего. Утро вечера мудреней. Вечер убыл в туманную даль, ночь погрузилась в воды Виждая, и утро непременно расцветет во всей ясной красе. Скоро. Сумасшествие закончится. Или нет?..

Серебристый смех волной накатывал от дальнего угла двора — от глухой стены заброшенного барака. Там шуршало целое царство сочной, толстой крапивы. Но не крапива пахла отвратительно, кисло. На светлой стене — на уцелевших кусках штукатурке — заплясали тени, которые затем сгустились в женский силуэт с соблазнительными извивами. Толпа напряглась: вот оно! а что оно-то?.. Из тени вышагнула загадочная фигура. Незнакомка с чудным синим взором. Да, незнакомка, поскольку в таком дерзком обличье тылки не видели ее никогда. Одета просто, по-девчоночьи. Джинсовая куртка, синяя юбочка до середины бедра, открытые босоножки. Красивые загорелые длинные ноги. На лице яркие мазки косметики — все в блестках — веки, щеки, губы. Молодежная стрижка. Нет дорогих украшений — бриллиантовых серег, цепочек, браслетов. Яркая пластмассовая бижутерия. Жвачка во рту — она надулась пузырем и лопнула — чпок…Тылки дружно раскрыли рты, не последовало ни от кого комментариев. Ведь это была она — Варвара. И вместе с тем не она — не директорша. В удивительном преображении очень умело использованы нарочитые штрихи вульгарности, эпатажа. Оценить уровень мастерства способна лишь Ирэн (или еще одна — или две — особы женского пола: госпожа Елгокова с дочкой), остальные зрители наивны — легкая добыча для синеглазой сирены.

Ирэн ощутила, что уязвлена — здесь она не вправе надеяться на легкую победу, а ведь в Утылве Ирэн отродясь не встречала конкуренции. Многое изменилось за время, потраченное в Карловых Варах. В любом случае сейчас перед толпой (и перед Ирэн) продемонстрирован в древнем искусстве обольщения высший пилотаж. Цель диктует методы и средства. Варвара поймала — залучила в свои сети — Утылву, и еще насадила наживку для молодого глупого карася (Лешка оскорбится, если услышит так про себя). Ей удалось — старательно прикармливала (ночами под балконом) и подсекла карасика! Эй, Лешка, будешь трепыхаться?

— Это же… это же… — толпа в ошеломлении.

— Да, это я. Ну и? Чего уставились? Три ноги увидели или рыбий хвост, как у вашей дурочки Калинки? Убедитесь — нет ничего. Все как у людей — у вас, то есть.

Варвара Пятилетова (теперь абсолютно ясно) отлепилась от барачной стены и, позванивая пластмассовыми клипсами в ушах, вышла на свет. Распахнула колдовской синий взгляд. Красавица нежно улыбнулась Лешке Имбрякину. Снова надула и лопнула жвачку.

— Чпок! Теперь ты убедился? Наконец-то, Лешенька. Ты повзрослел. Стал мужчиной. А они все — твои тылки — смешны и жалки. Лепечут про стыд. Про прочие глупости. Назойливо учат жизни. Сидят в луже, которая скоро пересохнет… Мир вокруг — не безопасная лужа, где главные прожоры — личинки стрекоз. В мировом океане с кишащими хищниками найдутся и покруче корыльбунов. Еще какие! Попадаются уникальные экземпляры. Твердокаменные. И неважно откуда — даже с хуторов — из самой, что ни на есть грязной лужи… Всегда одни служат пищей для других — и первые не обязательно мелкие, хотя уж точно самые глупые. Ведь ты не глупыш, Лешенька? Ты умный и сильный! Мир для таких, как ты. Не тушуйся. А уж если сделаешь, что мне обещал… Чпоки — чпок…

Скандальный молодой оратор тоже улыбнулся — вернее, попытался, словно чужие пальцы раздвинули ему губы. Он подался к синеглазке, отпихнул цепкого Мобутю.

— Не мешай, дед!

— Ирэн, переводя глаза с племянника на Варвару и обратно, осатанела — подобные фокусы она выучила наизусть и сама не раз проделывала. Прокусила губу до крови.

— Вот, значит. Вот кто твоя любовь… Под балконом, значит… Я здесь, Инезилья, стою под окном… О! вот дурак, идиот клинический! Стой! Стой, тебе говорю! Не смей к ней идти… О чем это я… Да-а, сели мы в лужу. Лешка, одумайся! Ты же для нее бездумная личинка. Она тебя чпокнет, плевком перешибет…

— Ирэн, не твое дело. Я мужчина.

— Кто?!!

— Лешенька, ты куда? К ней? к этой… — запричитала Лариса, прижав руку к сердцу. — Не пущу! О-ох! ох… Не могу я… Темно, не вижу…

Лариса начала медленно оседать. Рванов ругнулся и подхватил ее подмышки.

— Ларка! Эй, ты чего! Глаза-то не закатывай. Рано помирать. Тебе мозги детоньке вправлять надо. Пропадет без матери. Съедят хищники-то… чпокнут…

Ирэн суетилась возле сестры, заглядывала ей в лицо — та побледнела, похолодела, под трепещущими ресницами блестели одни белки.

— Ларочка, не пугай… Успокойся, дорогая… Это сердце у нее замирает. Есть у кого таблетки? — Ирэн почти закричала.

— У меня. Нитроглицерин. Поможет? — Цыбин трясучими пальцами вытащил пузырек, принялся откупоривать, сыпать таблетки на ладонь.

— Дай! — Ирэн словно коршун кинулась на добычу. — Долго сопли жуешь!

— На… вот бери. Сразу две под язык. Высосать надо. Дай я сперва, ик… — Цыбин сунул в рот и от волнения проглотил. — Полегчает. Должно полегчать… И мне…

— Не слушая старика, Ирэн ловко пропихнула таблетки между Ларисиными вялыми губами. Она и Рванов пристально наблюдали за розовеющим потихоньку лицом бедняжки. Выждав минуту и трубно выдохнув, Рванов громыхнул, не раздумывая:

— Ты будешь стоять и смотреть, паразит? Мать умирает!

— Мамочка! — Лешкин голос взлетел до высокой детской ноты. — Мамочка, что с тобой? Мамочка, не умирай! Я все, все… я на все… Я же не только себе — я и для вас… Ирэн, надо немедленно врача! У нее же никогда не было с сердцем…

— Было. Последний год началось. Ты в лицей поступил, а она за тебя волновалась. Тут на заводе неприятности, и кредит на твою учебу, и я уехала, чтобы заработать… Лешка, ты помягче с мамой. Не похищай больше никого, пожалуйста. Черт с ними, с деньгами… Лучше уж черт, чем эта…

— Кто я? — с суровой угрозой спросила Варвара.

— Злодейка она! — ляпнула Машутка, но только совсем не ожидала, что в толпе ее услышат. — Ведьма синяя, ядовитая. Распускает свой цвет, околдовывает, воли лишает. У Лешки вашего голову откусит…

Варвара нависла над девчонкой. Разительный контраст. Машутка — щуплая, нервно гримасничающая, в мятом сарафане с пришитой лямкой — едва доходила директорше до плеча (и это лишь при условии, что вытянется на носках, елико возможно). И Варвара — высокая, фигуристая секс-бомба, хоть и в подростковых тряпках. Она презрительно хмыкнула:

— Мелюзга. С откушенной головой и без рыбьего хвоста, как уже было. Дохлый номер… А рыбину-то кот слопал или сдохла? Где это мавкающее чудовище?

— Не скажу, — Машутка аж посерела от ужаса, но произнесла раздельно. — Не доберетесь вы до Кефирчика!

— Позвольте, мадам, — встревожился Килька. — Принужден вмешаться… Дочь моя не виновата. Привязалась к котику.

— Твоя дочь. Ты виноват. Допился до чертиков. Сам же себя мерзавцем называешь. Лукавишь.

— В философском смысле…

— Ах, в философском? — Варвара приблизилась вплотную. Накатил резкий кислый запах. — Не морщись!.. В философском смысле, говоришь? Давай попробуем в физическом. Чего уж проще…

— Внезапное неуловимое движение (прям как ворпани на мосту). Варвара двумя пальцами зажала Килькин нос и поводила им из стороны в сторону. У тылвинского философа от боли слезы брызнули.

— Радуйся, что с носом, а не без него! Алкаш несчастный! Что ты там бормочешь про упадок? Тебя разве спрашивают?!

— Прекратите издевательство! — в безотчетном порыве Иван шагнул вперед и загородил собой отца и дочь Кулыйкиных. — Я не позволю. Неважно, кто вы.

— Вот и защитник материализовался. Через портал? Ишь какой — или не такой как все. Не терпила. Студент, бывший волонтер, правнук Гранита. Великолепно! Животных любишь? котов? А людей?.. Помог девчонке котика спрятать? Найдем и приспособим подо что-нибудь. Под приличный воротник. Мне пойдет белый цвет. Или не пойдет? Тогда можно бензином облить и поджечь. Весело горит! После не замавкает…

— Да что же это за-а… А-а! скорую надо вызвать! Сестре плохо, они же треплются…Пусть директорша, пусть хоть кто…

— Ира, Ира, не шуми. Мне уже… уже лучше. Отпустило… Лешенька, мальчик мой ненаглядный!

— Мама, прости. Прости меня, идиота.

— Пойдем домой, сыночек. Там посидим, отдохнем. Ты же не завтракал. И дома не ночевал… Я зажарю яишню, как ты любишь. Чайку попьем.

— Мама, дома ты сразу ляжешь. Возражать не вздумай!.. Ты идти сможешь?

— И-и, Лешенька. Дойду сама… Вот только…

— Леха, смотри. Если требуется, дотащим с тобой на пару. Давай, я ее подхвачу. Нетяжелая у тебя мамка.

— Спасибо, дядя Коля.

Семейная троица — Лариса посередине, а Ирэн с Лешкой по бокам — двинули к своей пятиэтажке. Сопровождающие следили, чтобы не слишком быстро. Но Ларисе действительно стало лучше. И все бы ничего, но уходя из бабылидиного двора, Леша украдкой бросил взгляд на синеглазку, сделал незаметный прощальный жест.

Имбрякины ушли, а Варвара все еще стояла перед толпой. Ее ничего не смущало — учиненная ею скандальная выходка, или что мужчины видят ее голые коленки (и любуются ими), дружная женская враждебность. Варвара была бестрепетна и безмятежна. Кто-то не утерпел и, спрятавшись за спины, крикнул:

— Что? съела? Ведьма!..

— Съела, — Варвара красивой бровью не повела, только звякнула клипсами. — И не подавилась ни разу. Вы меня не жалейте. Вы о себе думайте. Неужели весь бред, что вы здесь несли, заслуживает иного звания, нежели полного бреда? Как вы, вообще, собираетесь… ну, вообще…

Толпа закаменела. Лица суровые, неприветливые. Наконец-то первый серьезный вопрос — кратко и по существу.

— Завод закроют?

— Ого!.. Сложная ситуация. Пока решается на высоком уровне. Решают власти и холдинг. В холдинге сейчас все сложно — не только у вас в Утылве. ТыМЗ генерирует одни убытки. Объективно.

— Тогда нам куда?

— Вы взрослые люди. Не личинки — так никто не считает, уже вы особенно… Тогда вы, взрослые и независимые, ответственны за себя и свои семьи. У нас не совковый зоопарк — корыльбунов в клетках не держим. Все свободны… Завтра — уже сегодня, через час — начинается рабочая смена. Опоздальщиков и пьяниц сразу на выход. Лично проверю.

Варварин голос ровен — словно звучит из директорского кабинета. Выразила, что хотела (не больше, но и не меньше). Вроде подвела черту. Указала тылками на их место. Однако в синеглазой ведьме напоследок взыграло озорство — следуя своей неожиданной роли, она картинно выплюнула жвачку в крапиву.

— Чпок. Расходитесь по домам. Пьеса сыграна. Спасибо за внимание. Все свободны. Все на выход.

Словно повинуясь гипнотическому приказу в ее глазах, народ стал расходиться. Сборище в бабылидином дворе быстро редело. На проигранном поле боя воплотилась изначальная диспозиция. Известные участники — девчонка в сарафане, рыбаки и родственники олигарха Сатарова — семья Елгоковых. В Пятигорье начинался новый прекрасный день.