Сахарный вор

Нэнси Мауро, 2022

Сабин Роуз – восходящая звезда социальных сетей: на ее канал о выпечке подписаны миллионы. Она амбициозна, честолюбива и готова пойти на все ради исполнения своей мечты. Ванда – талантливый продюсер Сабин, находящаяся всегда в тени. Именно Ванда до мельчайших деталей продумывает каждый ролик в Интернете. Без нее Сабин, в прямом и переносном смысле, как без рук. Ведь у кулинарного блогера есть свои секреты… Для запуска реалити-шоу на ТВ нужен яркий эпизод, поэтому Сабин вместе с Вандой отправляется в забытый богом городок, что-бы навестить своего отца, владельца семейной пекарни, с которым она поссорилась много лет назад. Благодаря «Персидской» булочке с розовой глазурью, рецепт которой он держит в секрете, отец Сабин стал легендой города. Но даже гениальная Ванда не могла предугадать, чем обернется для них визит в дом детства Сабин… Остроумная история о кулинарном блогере, итальянской пекарне, коварстве славы и, конечно же, о судьбоносной выпечке с розовой глазурью, из-за которой люди способны на убийство.

Глава шестая

Сабин

Я была той маленькой девочкой на ковре-самолете. Мое лицо красовалось на каждой коробке с выпечкой, пластиковом пакете и рекламе, на всем, что было связано с этой пекарней. В возрасте от восьми до двенадцати лет я надевала розовый атласный костюм джинна с прозрачным животом и открытыми плечами и выступала на автомойках, играх малой лиги и церковных базарах. Я была на любом мероприятии, которое спонсировала пекарня, стучала тарелками и махала толпе, пока мы раздавали коробки с «Персидскими». Хотя внешне я выглядела как что-то среднее между девушкой из гарема и танцовщицей живота, все называли меня персидской принцессой. Лицо открыло мне дорогу в жизнь, и, хотя мне было всего восемь лет, я интуитивно понимала, что мне выпал шанс стать полезной для отца.

Семейный бизнес и так процветал, поэтому дяде Данте понадобились годы, чтобы убедить отца рекламировать «Персидские». Тот всегда полагал: если они и так популярны, то зачем тратить лишние деньги? Мистер Беннетт, прежний владелец, даже не потрудился повесить вывеску снаружи! Когда Данте напомнил, что мистер Беннетт чуть не довел бизнес до банкротства (именно поэтому два кузена-иммигранта смогли его выкупить), мой отец, наконец, сдался.

Когда мужчины отправились подписывать рекламный контракт с журналом «Кроникл», это был один из редких случаев, когда отец взял меня с собой. Я сидела на мягком кожаном диване в задней части комнаты, пока отец и дядя наблюдали, как менеджер по продажам хмурился над предложенным слоганом, который они ему принесли.

BENNETT’S BAKERY.

РОДИНА БУЛОЧКИ «ПЕРСИДСКАЯ»!

Он оглядел их снизу вверх.

— Что это, черт возьми, такое?

— Объявление — для публикации в вашей газете. — Дядя Данте наклонился вперед над столом, округлые плечи его пиджака угрожающе расползлись по швам. — А ты думаешь, мы здесь зачем?

— Это я понимаю. Но почему меня должно это зацепить?

Отец свирепо глянул на менеджера по продажам. Данте отвечал за заключение сделок и ту механическую работу, которая так необходима для дела. Но Фрэнсис был кондитером, и объяснять свою работу было ниже его достоинства.

— Это наш бестселлер, «Персидская». Булочка из поднявшегося теста с корицей. — Потом он описал спиралевидную форму маленькой выпечки и то, как она тает на языке.

— Мне все еще плевать, а вы потратили целых пять минут на объяснения. — Менеджер постучал карандашом по столу. — Нужно придать им индивидуальность, чтобы они соответствовали своему названию. Скажите людям, что ваши булочки заставят их почувствовать себя Лоуренсом Аравийским. «Сезам, откройся», ну и все такое. Что нужно сделать, так это… — Он внезапно запнулся, заметив что-то в расщелине между двумя горами, которые представляли собой мои отец и дядя.

— Ну, привет, красавица.

Дядя с отцом обернулись, ожидая увидеть в дверях какую-нибудь сногсшибательную красотку, но на диване оказалась только я.

— Это просто моя дочь, — нетерпеливо отмахнулся отец. — Она нам не помешает, заканчивай свою мысль.

Но мужчина выдвинул ящик стола и, не торопясь, просмотрел содержимое. Наконец он достал леденец и встал, чтобы отдать его мне.

— Ты хорошая девочка, да?

Он возвышался надо мной, предлагая конфету. В восемь лет я привыкла, что на меня так смотрели. Люди делали это постоянно, но обычно с безопасного расстояния. Сейчас же было слишком близко, казалось, что меня вдыхали, и я знала достаточно, чтобы понять, что мне это не нравится.

— Давай же, милая, — пробормотал он.

Но я все равно взяла леденец этого придурка, даже не глядя на отца, чтобы получить разрешение. Хотя я жила в его доме уже четыре года, но не узнала его достаточно хорошо, чтобы понять, разрешит ли он это. Уже тогда я решала все сама: всегда решала и всегда буду решать. Поэтому, когда мужчина наклонился и погладил меня по голове, я вздрогнула, но позволила ему это сделать.

Он вернулся к столу, все еще глядя на меня, а потом взял блокнот.

— Что нам нужно, так это посмотреть правде в глаза. — Он ткнул карандашом в пространство между мужчинами. — Особенно в эти.

Они оба снова повернулись, чтобы проследить воображаемую траекторию карандаша туда, где, посасывая леденец, сидела я. Менеджер начал что-то черкать в блокноте.

— Ты смотрела фильм «Аладдин», милая? — спросил он меня. — Помнишь, как принцесса летала на ковре-самолете? А тебе хотелось бы быть этой принцессой?

Я кивнула, хотя и не видела «Аладдина». Никому в моей семье не пришло бы в голову отказаться от единственного драгоценного воскресного дня, когда пекарня была закрыта, чтобы сводить меня в кино.

Мужчина вернулся к своему рисунку. Я соскользнула с дивана и подошла к столу, борясь с желанием сесть отцу на колени. Вместо этого я свесилась с его плеча, наблюдая, как мужчина набрасывает приблизительное изображение булочки «Персидская». Потом он нарисовал маленькую девочку с лицом в форме сердечка, конским хвостом и накрашенными глазами. Свободной рукой она хваталась за отвернутый край ковра, парящего на странице. Хотя набросок был грубый, я сразу поняла, что это была я — летела в небе на ковре с кисточками.

— Вот, что мы сделаем. Мы придадим пекарне визуальный облик. — Он подвел мне брови, плоской стороной карандаша подкрасил несуществующие бедра. — Это как с хлопьями — дети видят на коробке мультяшку, которая им нравится, и мамы покупают их. — Он взял блокнот, держа его на расстоянии вытянутой руки, и прищурился. — И теперь у вас есть своя собственная.

Он положил лист обратно и нацарапал слоган под фотографией:

НЕТ НИЧЕГО ВОЛШЕБНЕЕ, ЧЕМ «ПЕРСИДСКАЯ»!

Отец был разочарован. Но Данте обладал маркетинговым чутьем.

— Соль ведь самый обычный продукт, — начал дядя в тот вечер у себя дома, тыкая пальцем в рисунок, как будто давя муравьев. — Но Стелла каждый раз переплачивает только за то, чтобы купить именно ту, с маленькой девочкой и зонтиком.

— Это так, Франческо. — Zia Стелла тоже называла моего отца его настоящим именем. Она вытащила рисунок из-под руки мужа. — А что в этом плохого?

Он скрестил руки на груди.

— Я не хочу, чтобы ее лицо было во всех газетах.

Я выпрямилась. Мне не часто приходилось слышать, как отец говорит обо мне как о реальном, живом существе. Большую часть времени он смотрел на меня с таким озадаченным выражением лица, как будто понятия не имел, откуда я взялась.

— Но у нее красивое лицо, — возразила ему Стелла. — И кто знает, надолго ли это. Лучше извлечь из этого максимум выгоды прямо сейчас!

— Собачья морда, — огрызнулся Энцо со своего места. В шесть лет Энцо был единственным из нас, кто выглядел как шнауцер: маленький и жилистый, визжащий без остановки. И мой лучший друг. Я сильно пнула его, чтобы он заткнулся.

Отец откинулся на спинку стула и выудил зубочистку из кармана рубашки.

— У меня нет на это времени, Стелла. Мне нужно управлять пекарней, в которую ходит море людей.

— Я сошью костюм! — Стелла прижала рисунок к груди. — Я смогу, верно, Сабин?

Я энергично закивала.

— Разреши мне, папа, — умоляла я. — Я правда справлюсь.

Но лицо отца было суровым, непроницаемым.

— Для тебя это будет пустая трата времени, Стелла. Дети уже подросли. Ты нужна нам, чтобы работать за прилавком полный рабочий день, а не дурака валять.

— Дурака валять? — Ее брови взлетели вверх. — Думаешь, я этим занимаюсь?

Моя тетя была итальянской домохозяйкой, и ее обижал тот факт, что отец считал воспитание детей уклонением от ее обязанностей в пекарне.

— Я о том, что, если ты возьмешься за это, нам не нужно будет платить продавщице.

— А кто будет кормить детей? Отвозить их в школу и привозить обратно? — Стелла саркастически постучала себе по верхней губе. — О, подожди, Франческо, наверное, у тебя есть на примете доброволец?

— Стелла. — Данте отодвинул свой стул.

Она обернулась.

— А почему я не могу об этом сказать? Мы же все так думаем.

Дядя встал.

— Хватит!

— Данте, все в порядке. — Отец поднял руку, продолжая смотреть на тетю. Вероятно, в этот момент он понял, что ему уже не выиграть приз «Самый заботливый родитель» и что я, как юная девушка, нуждаюсь в женской руке и заботе. Он поковырялся зубочисткой во рту. — Ты позаботишься об этом?

Стелла расцвела.

— Мы просто сделаем несколько снимков для рекламы. Ничего страшного, Франческо.

Вот так скромно моя тетя начала короткую и яркую карьеру менеджера артиста. Она наняла швею и заказала атласный костюм с гофрированным вырезом, подолами и эластичными бретелями, которые должны были слегка врезаться мне в плечи, чтобы не слетать. Мы смотрели бесконечные повторы «Я мечтаю о Джинни» и тренировались, пока не сделали идеальные прическу и макияж. В конце концов Стелла гордо отказала фотостудии Сирса и наняла лучшего свадебного фотографа в городе, чтобы он снял меня, сидящую со скрещенными ногами и держащую булочку. Это был умный ход. Реклама стала настолько популярной, что в течение года превратилась в иллюстрации, которые были напечатаны на каждой картонной коробке, упаковке для тортов и салфетках, которые выдавали в пекарне. Два года спустя я начала сниматься в телевизионных рекламных роликах и на местной радиостанции. В конце каждой рекламы я появлялась с булочкой в руке и произносила свою знаменитую фразу: «Нет ничего волшебнее, чем «Персидская»!»

Мне нравилось быть местной знаменитостью. Дети в школе забывали о том, что когда-то я была девочкой, которая не говорила по-английски в детском саду. Теперь я была девочкой из телевизора. А еще мне нравилось не находиться рядом с бабушкой, которая все больше и больше времени проводила в спальне, смотря «Хантли-стрит, 100», хотя и ни слова из него не понимала. Мне вообще нравилось находиться вне дома. А самое главное, мне нравилось помогать отцу, помогать бизнесу, который так много значил для него.

— У нее так хорошо получается, Франческо, — рассказала ему тетя, когда мы вернулись в пекарню после выступления на ежегодном мероприятии клуба керлинга, наши металлические подносы с «Персидскими» были пусты. — Она так понравилась хозяину, что они заказали дюжину подносов с булочками для рождественской вечеринки.

Zia Стелла и я были хорошей командой. Каждый год она шила мне костюмы по росту. Она устраивала так, чтобы я вручала чеки на телемарафонах, пела на благотворительных обедах итальянского женского общества и выходила в толпу на спортивных мероприятиях под звон колокольчиков, раздавала детям автографы и бесплатные булочки. За три года общий объем заказов пекарни удвоился. У прилавка каждый день выстраивались очереди, но что еще важнее, наша выпечка всем нравилась. Конечно, успех пекарни не был прямым следствием моих усилий, но отец стал замечать меня. У других детей были папы, которые отвозили их в школу и учили кататься на велосипедах. Мой же был призраком, исчезавшим к тому времени, как я просыпалась утром, и приходившим домой измученным, покрытым тонким слоем муки. Теперь же он видел меня, время от времени поднимая большой палец вверх или похлопывая по плечу. За ужином он просил меня рассказать, сколько людей пришло на мероприятие, делая удивленное лицо, вне зависимости от того, сколько народу, по моим словам, там было. К тому времени, когда мне исполнилось двенадцать лет, мы выиграли тендеры на оптовую продажу хлеба школам, потом больницам, бумажной фабрике и кафетериям на элеваторах. Это были основные предприятия нашего города, и неожиданно причудливая пекарня, управляемая иммигрантами, начала делать их «хлеб насущный».

Что касается Стеллы, то она сдержала обещание «заняться» мной. Но и ее звезда взошла на небосклоне. Она была избрана президентом Итальянского женского благотворительного общества примерно тогда, когда наплыв толпы стал для нас невыносимым. Во время нашего последнего появления ее окружили еще до того, как она успела достать дюжину коробок с выпечкой из фургона.

— Это работа не для женщины, — увещевал ее отец, рассматривая вмятину на задней двери, оставленную голодной толпой. Тетя же молча наслаждалась результатами своей работы.

— Я подменю тебя на выходных, — сообщил он ей. — Пойду вместе с Сабин.

Я нервничала всю неделю перед первым появлением в качестве персидской принцессы вместе с отцом на игре малой лиги в парке Джорджа Берка. Что, если никто не придет за бесплатными «Персидскими»? Он разочаруется во мне и вернет меня тете. Но трибуны были полны, и когда я вышла на поле, держа перед собой коробку с выпечкой, тут же почувствовала энтузиазм толпы.

Предполагалось, что дети встанут в очередь, а отец установит складной стол. Вместо этого в них проснулся менталитет пчелиного роя. Они подошли ко мне, потянувшись к огромной картонной коробке. Сначала так делали только самые маленькие, поэтому мне достаточно было поднять ее над головой. Но потом их сменили дети постарше. Некоторым было по десять-двенадцать лет, и они были гораздо выше. Меня тут же сбили с ног, коробка вылетела из рук. Я почувствовала на себе сокрушительный вес детей, ничего не видела, уши наполнились их криками и радостными возгласами, но я не могла различить ни слова. Кто-то пнул меня в грудь. Я даже кричать не могла, из меня будто выдавили весь воздух, собственные фанаты чуть было не похоронили меня заживо. Как только руки и ноги занемели, нагрузка начала спадать. Я различила пятно солнечного света, потом еще одно, и вот детей чудесным образом оторвали от меня и расшвыряли по сторонам. Отец наклонился и поднял меня с земли. Он натянул упавшие бретельки костюма обратно на плечи, его лицо было цвета грязной воды. Он стер что-то с моего лба, а затем встал и, держа меня на руках, ушел с поля.

В фургоне я прижала салфетку к порезу на лбу. Костюм был порван, грязь въелась мне в локти и колени. Позже мы узнаем, что у меня сломано ребро. Но я больше ничего не боялась, ведь была с ним, в безопасности. Он вмешался, когда это было так важно.

— С этим покончено, верно, Сабин? — тихо спросил он, когда мы свернули на Джон-стрит. — С персидской принцессой покончено?

Я кивнула.

— Хорошо. Потому что мне это никогда не нравилось. Это с самого начала было ошибкой.

У меня сжался желудок. Я была не согласна, но сложно было спорить с ним, когда моя кровь капала на асфальт, хотя я и потратила четыре года на то, чтобы внести вклад в его бизнес. Большая часть этой затеи казалась мне веселой.

— Мне многое нравится: быть на телевидении, помогать с бизнесом…

На секунду он посмотрел на меня.

— Я говорю о «Персидской». Все это ошибка. — Он свернул на нашу улицу. — Ошибка, которая началась давным-давно.

Я почувствовала всю тяжесть этих слов, все одиночество, навалившееся на меня, когда мы вышли на подъездную дорожку, и часть меня этому чувству поверила. Ошибка, о которой он говорил, — это была я.

— Тогда можно мне пойти работать в пекарню?

— И что ты собираешься там делать?

— Печь.

Он рассмеялся.

— Ты же не умеешь печь, Сабин.

— Я могла бы научиться. Ты мог бы научить меня.

Он покачал головой.

— У меня нет на это времени. Мне нужно заниматься бизнесом.

— Тогда можно я буду продолжать играть персидскую принцессу? Я хочу помочь.

— Ты помогаешь, ходя в школу, делая домашнее задание и составляя компанию бабушке. Все, дело решенное. — Он махнул рукой в мою сторону. — Я сам скажу Стелле.

Тетя не прилагала особых усилий, чтобы спасти роль персидской принцессы, увидев мои травмы. Да и детство вскоре закончилось. В двенадцать лет мое тело начало меняться, и я стала странно смотреться парящей на ковре. Я вытянулась, у меня появились грудь и бедра. Атлас плотно обтягивал ягодицы, а полупрозрачный живот теперь выглядел еще неприличней, чем тогда, когда ткань была порвана и испачкана грязью. Наступили темные годы подросткового возраста, предательство тела, разгул эмоций. Стелла делала все, что могла, чтобы решить проблему, но, думаю, и она в конце концов устала от нападок моего отца. Она снова навязала меня ему. Но и ему я тоже была не нужна.