Дигридское золото

Нора Дутт, 2021

В этой стране, в Дигриде-Саха, давно живут создатели – маги, которые привыкли держать власть при себе. Их почитают, потому что они защищают людей от странных нападений из безлюдной степи. К другим магам, например, к усмерам, создатели относятся холодно. Несмотря на это, Радис Сфета возвращается в родное поместье в провинции Дигриды и становится земельной госпожой. Она собирается создать первый в истории страны учебный корпус для усмеров. Но не успевает девушка приняться за выполнение планов, как на город в её владениях нападают. Радис отбивает атаку и пытается понять, кто на самом деле может желать ей неудачи.

Глава 2. Сынка

Городок Сен-Сфета стоял на границе владений двух земельных господ. За его южной стеной был пологий спуск к обмельчавшей, но всё ещё широкой реке. То ли из уважения к былому величию, то ли ради шутки её называли не иначе как «Великая». По ней два господина, Сфета и Хаелион, издавна поделили землю. За восточной стеной города была мелкая речушка, а за северной и западной — низкие холмы и берёзовые рощи.

Это место — большая проблема господ Хаелион. Реку просто так не перейти. После прошлого обвала мыса древнее русло, рыхлое и бугристое, стало вбирать чересчур много воды из впадающих рек и заболотилось. Глина на обрывах была вечно мокрой из-за проступающих родников. Построить новый мост оказалось слишком затратно, потому приходилось надеяться на старые. Один находился прямо здесь, но выводил путника под прямые взгляды часовых на стенах Сен-Сфета. Второй построили намного ниже по течению. А третий, между первыми двумя, так и не получилось отремонтировать — новые опоры косило, сносило и роняло.

Возможно, господам Хаелион не было бы дела до другого берега, но столицу перенесли с востока на север страны — странное решение, принёсшее больше проблем, чем пользы. Земля Хаелион, которая жила торговлей, шахтами и маленькими фабриками, попала в сложную ситуацию. Караваны шли либо по первому мосту и платили за пропуск Сфета, либо по второму и тратили лишнюю неделю на опасном тракте. Между двумя неприятными вариантами господа первое время выбирали тот, что казался чуть лучше — отдавать деньги соседу. Подобные договоренности сначала послужили почвой для небольших конфликтов, а позже и для серьёзных претензий.

В какой-то момент противостояние стало кровавым. Тогда и появились стены Сен-Сфета. Город стоял на одном из осколков Каменного плато, и пока грунт всё больше сползал в русло Великой реки, он был недвижим, словно огромная чаша.

Город не один раз принимал удары Хаелион, но вражда прекратилась на апогее схваток. Почти одновременно к власти в семействах пришли двое мужчин, некогда учившихся вместе в столичных академиях — Рхаирмо Хаелион и Ифатха Сфета. К сожалению, они не были товарищами, но, к счастью, благоразумными людьми и быстро пришли к согласию.

Гарнизон в Сен-Сфета никогда не распускали полностью. Он состоял из нескольких хакано́в⁸. Первый, «Шавки», следил за порядком в городе. Второй хакан — «Лысые собаки», они тушили пожары. А третий назывался и вовсе чрезмерно иронично — «Трусливые паскуды». В него входили те, кто готов был в любой момент защищать город. Остальные хаканы распустили за ненадобностью. Градоправитель пытался уменьшить численность оставшихся трёх, но у него это так и не вышло, благодаря упорству господина Ифатхи.

Кроме «паскудиков», как их ласково называли горожане, никто сильно не боялся нападения. Так всегда выходит, когда всё слишком хорошо, и беда кажется настолько далёкой, что начинаешь сомневаться в её реальности. Местные жители стали разводить собак. Город и раньше занимался боевыми породами, сторожами и охотничьими гончими, но в какой-то момент собаководство стало одним из самых прибыльных занятий. В Сен-Сфета можно было найти пса на любой вкус в прямом и переносном смысле. В питомниках обитали собаки-няньки, отличающееся добротой к маленьким детям; декоративные шавки-мочалки, неспособные жить без чужой помощи и особые «мясистые» породы для гурманов. Желающих приобрести животное хватало, чтобы в городе появился цех. В него входили заводчики, которых намного чаще называли псарями. Заказы распределялись по влиянию и возможностям, и в целом выходило справедливо.

Город не бедствовал, но его благополучие крылось в аккуратности, а не в достатке жителей. Если бы горожане относились к тому, что имели чуть более небрежно, то неровные, разные по ширине и длине улицы за неполный месяц обросли бы нестерпимой вонью. Смрад стелился бы паутиной по душным переулкам, по озёрам грязи в разбитых колёсами дорогах и клокам шерсти после драки позабытых людьми собак. Но жители были достаточно порядочны. Возможно, то было наследие дисциплины хаканов, переданное от отцов сыновьям.

Местная жизнь, как всегда бывает, оказалась небогата на события. В городе был дефицит шокирующих слухов и новостей. Самое доступное людям развлечение постоянно задыхалось от нехватки новостей. Сплетникам не оставалось ничего, кроме как следить за соседями и интересоваться каждой мелочью личной жизни окружающих. Их хватало, чтобы занять следующий вечер, но не больше. Поэтому любой незначительный проступок превращался в событие, а действительно невероятные вещи вызывали целое помешательство. И если «события» забывались через день или, в худшем случае, неделю, то второе так впечатляло горожан, что источник новости мог подвергнуться последствиям истерии куда большей, чем заслуживал.

***

Одиннадцать лет назад.

Стояло приятное летнее утро. По небу вдали растянулись тощие белые тучи. Солнышко, в последнее время ставшее особенно жестоким, ещё не начало кусать за макушку. При такой погоде ни одному ребёнку не могло прийти в голову оставаться дома.

Две маленькие фигурки неслись вниз по улице Пыльной к Старым псарням, что за заброшенными домами. Дети обогнули одну полуразрушенную громаду, пролетели по короткому пути одичавший сад и оказались прямо перед линией плоских построек-коробушек. Зданий было меньше десяти, они жались друг к другу боками. Накрывала их крыша из старых почерневших досок и соломы. Под общим покровом, как под одной линией, различия построек выделялись ещё более явно. Использовали эти сараи в основном летом для содержания собак. Однако сейчас их заняли только наполовину.

Дети подошли к коробушке в середине. За толстой дверью не было слышно ни шороха, ни лая. Они подтащили старую чурку, вдвоём залезли на неё, поставив каждый по одной ноге. Дотянувшись до смотрового окошка, увидели, что в дальнем отсеке, на соломе копошатся маленькие белые комочки.

— Я же говорил, что их ещё не забрали!

На негромкий восторженный возглас тут же ответили из соседней коробушки. Какие-то псины истошно, до хрипа, разлаялись, стали бодать лобастыми бо́шками хлипкие перегородки и бить когтистыми лапами по замку на стальной решётке. Казалось, они вот-вот сорвут его и выскочат на улицу.

Парнишка вздрогнул и нелепо дёрнулся, то ли закрывая руками грудь, то ли пытаясь ухватить ладонями воздух и взлететь. Он свалился с чурки и больно ударился коленом. Девчонка тоже не смогла удержать равновесие, но вовремя вцепилась в раму смотрового окошка и повисла, как котёнок.

Никто не выскочил. Псы успокоились и затихли, но им всё ещё отвечали с Пыльной улицы, передавая злобные собачьи слова на соседнюю. А оттуда все дальше.

— Сы́нка снова испугался собачек! — гнусно хихикнула девчонка, склонившись над Ба́рсифом.

Она была на год или полтора младше его и постоянно дразнилась. И мальчишка рад бы навешать ей, но отец явно дал понять, что так просто он ему этого не спустит. Грязнуля-оборванка была дочерью земельного господина, и как бы к ней ни относились, а отвечать за её сохранность приходится всей семье.

То, что Радис — дочь сестры мачехи, красавицы Олхины, всегда говорили открыто. А вот отцовство старались хранить втайне. Но и об этом тоже все знали. Так же, как и то, что девочка, скорее всего, не будет носить ни фамилии, ни титула — господин Сфета не соглашался принимать в дом её мать. Это обижало Олхину настолько, что та не позволяла ему забрать Радис. Вот и перебивалась она здесь, в Сен-Сфета, в доме людей не чужих, но и родными назвать их было сложно. Олхина же предпочитала жить в другом месте. Как раз это для Барсифа было непонятней всего, но вопросы на эту тему страшно злили домашних. Как и о том, почему Радис почти никогда не наказывали за выходки.

Она всем досаждала. Радис не сиделось на месте — озорница носилась повсюду, а когда дома не ладилось, уходила спать к Лохмачу в будку. Если бы так поступил Барсиф, то мачеха тут же нацепила бы на него ошейник и не выпустила от собаки. Он бы просидел там до вечера и насквозь пропах бы псиной. А отец этого сильно не любил и точно отлупил бы сына. Радис могла красть яблоки у соседей, портить корзины, но вместо хорошего прута глава семейства только сердито вздыхал или коротко рявкал и уходил из дома к своему другу, живущему по соседству, к младшему писарю Солхе. И даже сейчас, если бы девчонка, а не Барсиф, упала и ушибла коленку, её бы не наказали.

Злорадный тон Радис ещё сильнее раздувал обиду, и Барсиф решил ответить настолько бойко, насколько был способен:

— А это и не простые собаки! Это специальные. Их так дядька вос-пи-тал! Да ты сама испугалась, только виду не подала! — тихо возмущался он. — Ты ничего не понимаешь!

— Какой из тебя псарь, если ты собак боишься?

— Зато я больше всех про них знаю!

Радис вернула чурку на место и пошла к левому краю коробушек. Там она взобралась на низенькую покосившуюся будку, давно пустующую и заросшую. Девочка ловко подпрыгнула и вскарабкалась наверх. Барсиф залез следом.

«Всё равно делать нечего. С ней пошатаюсь», — думал он.

Пока дети шли по краю крыши, скрип досок будил собак. Некоторые лаяли тихо, некоторые чуть громче. Но в этом для них не было особого интереса — они привыкли, что псари иногда там ходят.

— А вот знаешь? Знаешь, как сделать, чтобы щенки тех, которые с коричневой мордой, куцые такие, были длиннолапыми?

— Не знаю, — равнодушно ответила она.

— Так вот. Надо скрестить их с нашими ящерками!

Радис уставилась на него и едва слышно спросила:

— Как так? У одних короткие, у других — длинные, должны выйти средние. Ты врёшь.

Барсиф улыбнулся — он смог удивить неугомонную девчонку, не уделяющую его знаниям должного внимания.

— А вот так! Ноги у них короткие, но это потому что специально так сделали, чтобы… длинноногость убрать. А когда они получили короткие ноги, то всех размножили. И вот куцые — это наоборот. Из-за этого короткие ноги. Вот! Половина половины щенков будут длиннолапыми, а вот остальные…

Барсиф без остановки объяснял, как получить нужную длину ног. То, что девчонка снова потеряла интерес, заставляло мальчика говорить громче и делать более занимательные, на его взгляд, предположения. Но и это никак не помогало ему вернуть внимание Радис.

— А, понятно. А откуда тут такие красивые собаки? Ну те, белые.

— Батя сказал, что это Ухач договорился с каким-то господином. Тот дал заказ не в Белые псарни, а ему. Вот он и пытается. Надеется выгодно продать.

— Ага, понятно.

Они продолжили лазить по крышам псарен. Барсиф не понимал, что в этом весёлого и интересного, но Радис нравилось проводить время здесь. А больше ему ни с кем гулять не хотелось. С другими детьми у него ладилось ещё хуже, чем с ней. Мальчишке во многих играх было скучно, а ровесники не упускали случая подшутить над ним. Чудачка Радис никогда не перегибала палку в своих дразнилках и не делала подлянок, хотя он и знал, что «дружит» она с ним тоже от безысходности.

Тем временем девочка пошла дальше по крыше псарни. Что-то под её ногой звонко хрустнуло, и она провалилась. Послышался грохот досок и прутьев клеток. Радис не закричала и даже не заплакала. Барсифа испугало ее молчание. Он подбежал к краю дыры и увидел, что Радис сидит на сене среди обломков ящиков и досок. Она была цела, голову держала ровно и даже крови не видно. Напротив, оскалившись, стояла маститая сука, шерсть дыбом. Они смотрели друг на друга, пока собаке наконец не надоело, и та легла на пол.

Барсиф засунул голову в дыру и осмотрелся. Возле стен лежали псы. Им почти не было дела до нарушителей спокойствия. И мальчик знал почему — они не бросаются на тех, кто ведёт себя тихо.

Это были специальные собаки. Их полгода назад заказывали для королевской пыточной. Они должны по команде кидаться и, как дурные, грызть всё, что может издавать малейший звук. У животных был мутный глуповатый взгляд, словно в башке остались сплошное раздражение и бестолковая покорность. Нижняя челюсть уродливая, из пасти вечно текли мерзко пахнущие слюни. Шкура зверей только выглядела благородной, на самом деле с неё постоянно валилась шерсть. А ещё псари что-то делают с ними, из-за чего те кидаются молча. И целятся всегда в лицо, а не в горло.

Одна из собак заметила кудрявую голову и заинтересованно уставилась на мальчика. Барсиф отодвинулся от дыры, соображая, что делать. Никакой верёвки рядом не было, лестницы тоже, а значит, самому ему точно не удастся вытащить девочку. Барсиф начал паниковать. Он слез с крыши и побежал вверх по улице.

«Кого попросить помочь и кто не пожалуется отцу?!»

«Кого попросить?»

«Если отец узнает, что я там был, он меня убьёт!»

«Кого попросить?»

Одни мысли гремели в голове Барсифа громким набатом, а другие злобно шелестели. Казалось, он слышит их наяву.

— Кого попросить?

Усна Дырявая Щека. Женщина, которая приходит к мачехе в конце недели. Тётка Хихта с яблоневым садом. Старый задира Гхи. Все они знают отца. Все до одного. Маленькая Лях, Солха, Карась Хинка. Все знают.

Он шёл по улице и осторожно заглядывал в лица, пытаясь угадать, кто промолчит, когда воевода хакана У́снат, отец мальчишки, спросит. Никто из них не станет держать рот закрытым. Кто в воспитательных целях, кто не понимая, чем это грозит Барсифу, кто просто чтобы сказать гадость. А кто-то, наверное, ещё и приукрасит.

Зачем? Знать бы.

Он остановился и оглянулся. Несколько секунд колебался. А потом засунул руки в карманы и спокойно пошёл вперёд. Через два дома, в переулке, ведущем на Кривую улицу, мальчику попались соседские ребята.

— А где Радис?

Барсиф Сынка пожал плечами:

— Убежала куда-то.

Барсиф пробыл с новой компанией недолго. Через несколько часов Пыльная улица оживилась. Сынка был в самом начале Кривой, у старой липы, где никогда не ходило много народа. Дети сидели у дерева, на пригорке и отлично видели, что делают горожане. В какой-то момент на улицу выбежал некто, и все, кто мог, побросали свои дела и поспешили к Пыльной. Ребята, заметив такое оживление, не остались в стороне.

Когда дети бежали к ближайшему переулку, то мимо них промчались шавки с алебардами. Они так торопились, что едва не затоптали Барсифа. Но это была прекрасная возможность пробраться в самую гущу событий, чем и воспользовалась компания.

— Расступись! Расступись! В сторону! — орал десятник.

Дети бежали прямо за ними, пока могли и успевали. А когда Барсиф на секунду остановился, то понял, что оказался близко к своему дому. Он почувствовал неладное.

— Какой ужас. Дочку господина Сфета…

— А уже нашли её?

Барсиф споткнулся и второй раз за день ударился коленом.

— Неужели её задрали собаки? — шептал он.

Предположение, высказанное им самим, оказалось неожиданно страшным.

Толпа сомкнулась за шавками окончательно. Забыв о приличиях и про осуждение взрослых, он прорывался вперёд с невероятным для ребёнка усердием. Проскальзывал под локтями, наступал на ноги, больно отпихивал маленькими руками наваливающихся со всех сторон великанов, а они шипели, ойкали и на секунду давали сделать ему ещё один шаг.

Как-то неожиданно он выпал вперёд и повис на перекладине заборчика его сада. Барсиф хотел было пролезть под ним, но кто-то ловко схватил его за локоть.

— Стой, стой, пацан. Не торопись! Не лезь!

Усна Дырявая Щека вцепился в его шиворот и дёрнул на себя, как собаку за поводок. Барсиф лягнул мужчину в коленку, а тот отвесил ему подзатыльник, схватил за шею и прижал к низкому забору. Сынка не успел рассмотреть, что происходит. Единственное, что он теперь мог видеть, так это невысокий куст барбариса, угол дома и край крыльца, и то загороженный спинами шавок. Барсиф никак не мог разобрать, кто стоит перед самой дверью.

Вперед вышла немолодая женщина. Сухая и тонкая, похожая на палку, которую Радис недавно нашла для игрушечного меча. На шее старухи висели толстые бусы, похожие на нанизанные на верёвку перезрелые помидоры. Казалось, они тянули её к земле и поэтому она вытягивала шею, точно корова с кольцом в носу.

Ка́пальщица.

Какая-то баба горестно всхлипнула:

— Ой, бедная девочка! О-ой!

У Барсифа внутри похолодело.

Капальщицу зовут принимать роды и залечивать собачьи укусы. Но Сынка не понимал, зачем она стоит перед его домом. Ей положено быть внутри и лечить.

— Господина бы позвать…

— Беспредел!

Отец Барсифа вышел к толпе. Люди жадно подались вперёд, облизнули губы, потёрли потные ладони. Уснат, грозно подняв руки, стал говорить что-то. Это было настолько громко, что Барсиф от страха отшатнулся, но не смог скинуть крепкую руку Усны.

— Господин нас и слушать не будет! Меня, вас, да кого угодно! И вернётся обратно. Поэтому мы проводим ритуал!

Капальщица оттопырила нижнюю губу и кивнула, подтверждая слова Усната. Кто-то из горожан выскочил вперёд. Барсиф не понял, зачем. Шавки тут же сбили его с ног. Они перекинули алебарды поудобнее и встали в боевую стойку.

Барсиф смог разглядеть крыльцо и Радис на нём. Живая. Вся перемазанная в крови и грязи. Её держал какой-то парень. Девчонка не дёргалась, только злобно смотрела на женщину.

— А если господин узнает?

— От ритуала ещё никто не помирал! — ответил Уснат.

Хватка Усны ослабла. Барсиф оглянулся на мужчину и увидел, как он встревожено смотрит на отца.

— Так сначала позовём его! Пусть он присутствует!

— Думаешь, он нам поверит? Не поверит! Для него мы свора идиотов…

Усна поджал губы, покачал головой, устало потёр глаза и встретился взглядом с Барсифом.

— Твоему отцу, как всегда, пришла навязчивая идея.

Он развернулся и ушёл, с трудом пробиваясь через толпу. Мальчишка, получивший наконец возможность пролезть в сад, всё-таки остался на месте.

Уснат настаивал на ритуале. Барсиф понимал — чтобы переубедить отца, нужны не аргументы и доказательства, а напор. Сынка и сам думал, что раз дело касается Радис, то следовало всё-таки позвать господина Ифатху или хотя бы Олхину. Но как он может сказать это родителю, если тот его не послушает, как и десяток других людей? А после такой выходки мальчишка однозначно получит нагоняй за то, что посмел перечить главе семьи, да ещё и на глазах у всех.

Ритуал провели в одной из комнат дома. Барсиф, как и все, ждал результата. Минуло не больше четверти часа, прежде чем к толпе вышла Капальщица. В вытянутой руке она держала мёртвого гуся. Сынка не понимал смысла, но почувствовал, что Радис не прошла какую-то проверку. Уже вечером её отправили в поместье господина.

***

Лето 674 года. На следующий день после осады Сен-Сфета.

Барсиф проснулся от возмущённого крика мачехи. Она была недовольна, что пасынок подолгу валялся в кровати. Отчего-то женщина была уверена, что он специально не встаёт, чтобы подольше побездельничать.

Сынка резко сел и стал поспешно одеваться. До назначенного времени было больше часа и, раз Барсифа уже не оставят в покое, он планировал провести это время вне дома.

— Работёнка завтра будет грязной. Очень грязной, — повторял он себе под нос слова десятника. — И щенку понятно, что за работа.

Парень достал из комода потрёпанную рубаху, штаны. Немного подумав, разорвал какую-то старую кофту и смастерил себе повязку на лицо. Куртку с отметками хакана бережно свернул и положил на дно ящика. Надевать её не было никакого смысла, но мачеха могла подумать, что он избегает службы и в наказание испортить вещь. А десятнику всё равно, из-за чего форма выглядит неподобающе — из-за халатности молодой шавки или происков немолодой истерички.

Мачеха зашла в кладовую, и Барсиф на цыпочках прошёл мимо кухни. Утренние разговоры с ней никогда не поднимали ему настроение, а сегодня и так будет из-за чего ходить хмурым. Она, конечно, догадается, что он в очередной раз улизнул от неё, и захочет устроить неприятную беседу уже вечером. Но парень постарается избежать и этого.

Ранним утром на Пыльной улице никого ещё не было, никто никуда не спешил. Барсиф глубоко вздохнул и направился к казармам его хакана. Парень старался оттянуть момент первой за день встречи с человеком и поэтому брёл по узким переулкам, прислушиваясь к пробуждающемуся городу. Когда он пришёл, то на месте не оказалось никого. Не думая о том, как это будет выглядеть со стороны, шавка сел под дерево. Прислонился к стволу спиной, прикрыл глаза, позволяя себе на мгновение укутаться в зыбкий полусон.

Барсиф сдавался медленно. Веки становились всё тяжелее, а рубаха — теплее. Шелест листьев, какое-то стрекотание и звук собственного мерного дыхания начинали казаться убаюкивающей песней. Он убеждал себя, что в любой момент сможет открыть глаза, но провалился в дрёму.

На соседней улице завыла собака. На мгновение Барсифу показалось, что в её голосе был какой-то печальный и злобный тон. Но не успел он убедить себя в обратном, как где-то далеко забили в колокол. Его голос требовал от Сынки вспоминать, когда он в последний раз слышал подобный звук.

Барсиф был бы рад отказаться, но забыл, что спит.

***

Осада началась ночью. Когда Барсиф проснулся от жуткого колокольного звона, то вначале не поверил своим ушам. Он быстро, как учили, оделся, схватил сабли и побежал к казарме. На улицах творилось невесть что, но ему не было дела до маленьких трагедий.

От казармы старый десятник повёл шавок не к стене, а к центральным улицам. Там здания жались друг к другу каменными боками, чуть нависая над мощёной дорогой плотным рядом, а между ними иногда встречались тёмные переулки, где хозяева ставили пристройки и хранили то, что было недостаточно ценно, чтобы тащить в дом. Сынка, слишком поражённый происходящим, на бегу спросил у одного из товарищей:

— Почему не к стенам?

— Ворота, — ответил ему Кривой и сплюнул, — пробили.

Барсиф едва не свалился на месте. Он всегда считал: если Сен-Сфета попадет в осаду, то всё произойдёт иначе. Будут стены и защита, толпа лучников, а враг не сможет победить. Но сейчас наёмники уже находились в городе. И нет ничего между Барсифом и ими кроме домов с безоружными горожанами и его собственной сабли.

Сынка не боялся. Но нечто жуткое нависало над ним, когда он на мгновение закрывал глаза. Это чувство настигало шавку и топило в себе. Парень понял, что вот-вот закричит в истерике, за что всегда презирал мачеху. К счастью рядом был Кривой, подающий пример хладнокровия.

Десяток встал в одном из переулков. Они зашли за угол дома и попытались спрятаться за выступами, в нишах, за ящиками, за топняками и хлипкими пристройками. Командир чего-то ждал, напряженно вглядываясь в пустоту улицы.

Бои проводили просто. Сидели в темноте и атаковали маленькие отряды со всех сторон. Оказалось, в десятке только половина знала, что делать, когда сабля оказывалась у шеи врага. Барсиф, которому не так давно исполнилось двадцать два, оказался в числе тех, кто смог выйти из нескольких схваток победителем, но впервые видел кровь на своём оружии. Он старался об этом не думать и полностью поддаться чувству, что вкладывало силу в его руку и злобу в сердце. Разум Барсифа словно в разы уменьшился, и в него не умещались никакие иные мысли, кроме как о настоящем.

В сумерках Сынка стал терять счёт времени. Казалось, солнце никогда не встанет и так и останется за Южными холмами. И шавки навечно замрут в этих переулках, ожидая возможности пустить кровь, в какой-то безболезненной агонии, бессмысленной и неотвратимой. Барсиф боялся, что раз бои всё ещё идут, то защитники города проигрывают. Он готов был скулить от отчаянья, лишь бы только тишина переулка, где его десяток устроил очередную засаду, перестала на его давить.

И он услышал это. Невероятный, не существовавший прежде звук. От него кровь стыла в жилах. По едва заметному перекату Барсиф понял, что там были собаки. Они не жалели глоток. Одни хрипели, а другие — рычали. Некоторые звонко выли, но вой больше походил на человеческий крик. И всё перекликалось, гулко отражалось внутри псарни и вырывалось наружу в леденящей какофонии, которая напоминала вопль ужаса и безысходности.

— Что же это? — прошептал кто-то, вжавшись в нишу.

На улице показалась девушка. Она бесшумно шла вперёд и держала руки чуть шире, чем при обычном шаге. Казалось, она идёт по жёрдочке маленькими аккуратными шагами.

Сынка выглянул чуть дальше, чтобы разглядеть её получше, но десятник легонько шлёпнул ему по уху и злобно ткнул в место, где Сынка должен был оставаться. Девушка тем временем подошла совсем близко. Густые тени переулка не помешали ей разглядеть притаившихся в нишах и за ящиками шавок.

Незнакомка была тощая и жилистая, как тетива, и одета в какую-то тряпку, похожую на пережившую пожар ночную рубаху. Край подола покрылся чёрной каймой. Босые ступни стояли на холодном камне и битом стекле, словно на луговой травке. Девичья коса растрепалась: волоски и отдельные прядки торчали в разные стороны. Её скуластое лицо выглядело бледным и по-особенному злобным, а чёрные глаза смотрели цепко. Губы поджаты, а крылья носа двигались вверх-вниз, с шумом втягивая воздух.

Она поднесла палец к губам, и десятник кивнул. Он подал своим ребятам знак подготовиться. Девушка отошла назад. Через неполную минуту на улицу влетело две дюжины наёмников. С грозными криками они кинулись вперёд и пробежали мимо переулка, в котором засели шавки. Барсиф, окончательно переставший понимать, что происходит, посмотрел на десятника. Тот поднял руку, готовый махнуть. Но чего-то ждал, напряжённо вглядываясь в пространство.

Пролетел грохот, словно над городом разыгралась гроза. Сынка от неожиданности едва не подскочил на месте, рефлекторно попытался прикрыть голову руками и пригнуться.

— Пошли!

Они вылетели на улицу. Мёртвые лежали под ногами в десятке метров. Их куртки, доспехи и то, что осталось от волос, дымилось. Незащищённая кожа покрылась чёрной бугристой коркой, прикипевшей к ткани и металлу. Из двух дюжин наёмников осталось только пятеро. Один из них налетел на Барсифа, но парень чудом отбил удар. Тут подоспел десятник и вогнал топор в плечо головореза. Остальных тоже нашлось кому познакомить с саблей.

Неожиданная союзница всё ещё была здесь, в десяти метрах дальше по улице. Напротив неё стоял огромный мужчина с полуторным мечом. Он лихо играл с ним, прокручивал, перекидывал из одной руки в другую, и медленно приближался к ней. На лице девушки застыла остервенелая ненависть и растерянность: так смотрят попавшие в силки лесные звери.

Она хлопнула в ладони и выставила одну руку вперёд. Во врага полетел какой-то яркий сгусток неясной формы. По улице пронеслась волна жара, словно от раскалённого песка. Барсиф заслонил лицо рукой. Когда он открыл глаза, вокруг девушки и её соперника плясал разогретый воздух, а с меча громилы сыпались искры.

Наёмник замахнулся. Его противница наклонилась. Лезвие со свистом рассекло воздух над её головой и теперь летело сверху. Она отскочила назад, на долю секунды опередив остриё меча, метившее ей в ключицу. Девушка тут же постаралась увеличить дистанцию, но запнулась и упала. Попробовала откатиться. Было видно, как побледнело лицо усмерки. Она прерывисто дышала, и Барсиф понял, что следующий удар точно достигнет цели.

Словно из воздуха между ней и наёмником появился Кривой. Жуткий меч полетел прямо в плечо мужчины. Ширк! Он заблокировал удар, держа оружие второй рукой за лезвие, и резко махнул саблей в ответ. На груди громилы расцвела алая полоса, но тот не обратил на рану внимания. Здоровяк пнул шавку в брюхо с такой силой, что тот отлетел на несколько метров, скорчился на земле и замер.

Барсиф пропустил момент, когда девушка снова оказалась на ногах. Она, словно кошка, налетела на громилу и вцепилась тому в шею. Казалось, сейчас он стряхнёт её с себя, как муху, но вместо этого захрипел и схватился за руки усмерки. Лицо наёмника покраснело и начало дрожать, шея напряглась, а голова задергалась в конвульсиях. Рот приоткрылся, и с нижней губы во все стороны полетели жирные капли крови и ошмётки кровавой пены.

Усмерка ощерилась, зашипела, сжала челюсти так, что заиграли желваки. Наёмник упал на одно колено, и она нависла над ним, заставляя отклониться назад. Наконец челюсть громилы упала и изо рта полилась тёмная, почти чёрная кровь. Его голова повернулась на сторону, откинулась назад и застыла, как у шарнирной куклы. Девушка тут же убрала руки и сделала несколько робких шагов назад, не отводя взгляда от противника. Только когда его тело рухнуло на камни, она судорожно вздохнула и кинулась к Кривому.

Шавка уже приходил в себя и медленно поднимался. Она склонилась над ним, что-то сказала и ушла в сторону стены. Через несколько минут собаки в псарнях затихли.

***

— Эй, Сынка?! Сынка! Ты что, уснул?

Кто-то тормошил Барсифа за плечи. Он с трудом очнулся ото сна, устало посмотрел на пришедшего и вместо приветствия спросил:

— Как брат?

Щуплый парень с конопатым лицом по кличке Слизень пожал плечами и сел рядом.

— Да нормально, говорит. Но мать сказала, у него рёбра сломаны. Хорошо всё будет. Может, даже наградят.

— За что? — удивился Барсиф, поднимаясь на ноги.

— Ну, это, он же грудью защитил госпожу. За такое что-нибудь да причитается.

Барсиф хмыкнул:

— Может быть.

То, что в тот день они видели госпожу Сфета, Сынка понял не сразу. В ней почти не осталось ничего от той улыбчивой девчонки, которая дала ему прозвище. К тому же Барсиф ни разу в жизни не то что усмера в деле не видел, но и о создателях, иногда проезжавших через город, только слышал. Уже когда всё закончилось, Барсифу объяснили, что это не какой-то случайный маг пришёл на защиту города. Но он считал, что ему следовало догадаться раньше.

Кривой вот сразу понял и принял самое верное решение. Барсиф пришёл к выводу, что он спас не только госпожу Радис, но и их тоже. Ведь тот громила явно не был простаком. В то время как все наёмники превратились в головешки, на нём даже куртка не задымилась. Да и мечи просто ни с того ни с сего не искрятся. А когда Кривой рубанул ему по груди, тот даже не шелохнулся. Барсиф не сомневался, что без Радис они точно не победили бы.

— Ну, как думаешь, что сегодня делать будем? — пробубнил Слизень. — В городе уже всех убрали.

— Ещё мост не зачищали. Вроде за ним госпожа ещё кого-то догнала.

— Делать нам больше нечего, как убираться из-за этого ублюдка Ихира, — припомнил парень о виновнике событий. — Пусть преступников заставят или ещё кого. Половина города с ума сходит, а мы вместо того, чтобы за порядком следить, будем опять ивен знает чем заниматься.

— Я тоже так думаю. Но градоправитель боится. Вроде как Капальщица сказала, что мертвецы у города принесли заразу. Вот и дёрнули всех сразу на «уборку».

— А почему мы тогда их вниз сбрасываем, а не закапываем или не сжигаем? Ну или куда подальше не отвозим?

Сынка вздохнул, но ответил:

— А потому что это никому не нужно, кроме сумасшедшей старухи. Не так сделаем — вонь поднимет. Вот и скидываем, просто чтобы на глаза не попадались. И считай всё, нету их.

Слизень скривился:

— Бардак.

Барсиф усмехнулся совпадению — его отец был точно такого же мнения.

Скоро все собрались, и от казармы до моста шавки добрались за полчаса. Потом пришлось надеть повязки, чтоб не задохнуться. Половину моста уже расчистили, но то тут, то там виднелись непонятные вонючие пятна и копоть. Через десяток минут они убирали самое грязное место, как раз над полосой болот.

Шавки взялись за работу. Они брали тела и перекидывали их через низкий парапет в пасть клубящегося тумана. Барсифа передёргивало, когда он думал о том, как там внизу будет пахнуть через несколько дней.

Когда они очистили мост, вернулся посыльный. На той стороне не было ничего, кроме брошенного лагеря. Работа оказалась закончена.

После неприятного задания Барсиф посидел немного в одном из любимых в хакане трактиров и домой вернулся только к ночи. Мачеха, собравшаяся было остановить пасынка и припомнить утреннюю неприятность, схватила его за локоть.

— А ну! — рявкнул Уснат, негромко хлопнув по столу. — Отстань от него. Он город защищал, пока ты в погребе сидела!

Барсиф выдернул руку и не оглядываясь ушёл к себе. Его настолько взбесило прикосновение женщины, что он едва сдержался, чтобы не сказать что-нибудь едкое. Но отец не простил бы подобной дерзости. Сынка не боялся, что пожилой мужчина со злыми глазами, в которого превратился Уснат, сможет как-то наказать уже взрослого сына, но всё ещё старался не ввязываться в споры. Не из уважения и не из страха, а больше по привычке.

Дворовые собаки тоскливо завыли.

***

Прошло не больше недели, и жизнь вернулась в прежнее русло. Барсиф поражался, как быстро люди приняли произошедшее и вернулись к своим обычным занятиям. В этой способности приспосабливаться парню мерещилось нечто жуткое. Он искренне восторгался и пугался подобной человеческой черте. Сынка всё чаще стал размышлять, к каким ещё вещам люди могут привыкнуть, и начал чуть иначе смотреть на усмеров.

Раньше ему думалось: когда человек оказывается таким непочитаемым магом, все его существование меняется. Все становится иначе. Вроде того, что небо неожиданно видится не голубым. Но подобного Сынка ждал и от службы в хакане, и от первого боя.

Барсиф усмехнулся и ополовинил кружку с «волчьей ямой». В том баре, где парень сейчас сидел вместе с сослуживцами, это был самый дешёвый и невкусный напиток. Его и заказывали только молодые шавки с маленьким жалованием.

— Я вот всё думаю, а что у тебя волосы такие кудрявые? — спросил его брат Кривого.

Он внимательно смотрел на голову Сынки. В его руках была уже третья кружка за вечер, и парня немного шатало. Он положил подбородок на ладонь и стал ждать ответа. Лицо у шавки выглядело настолько наивным и заинтересованным, что Сынка невольно улыбнулся.

— Ты их, поди, каждое утро расчёсываешь, — поддержал тему Червь.

Сынка растерянно оглянулся на товарища, который обычно не поддерживал странные разговоры. Особенно те, которые касались волос. Вероятно, из-за того, что был совершенно лысый. Барсиф решил, что дело в алкоголе, ведь весь город знал — Сынка с рождения мог похвастаться кудрями, такими редкими для Дигриды.

— Ага, яичными желтками вечером мажу, а утром встаю, смываю, накручиваю кудри и иду в патруль. А мачеха злая такая, потому что завидует моей благородной красоте. А батя понять не может, как для мужика я слишком красивый вышел, а для бабы страшный.

Слизень тихо засмеялся и стал сочинять остроумный ответ. Червь криво улыбнулся и погладил макушку.

— Как думаешь, — вдруг спросил он, — зачем она вернулась? Ну, дочка почившего господина Ифатхи.

Сынка пожал плечами:

— Тут её дом.

— Не думаю, что она вот просто так взяла и приехала. Она же одна пришла. Мужа не приводила, а он у неё должен был быть, я слышал. Братишку с собой не взяла. А Бавва мне сказала, что госпожа, вроде как, звала его.

Барсифу не хотелось снова говорить на эту тему. Об этом столько было сказано без него и им, что она стала похожа на истёртые до дыр штаны, которые надевают десять лет подряд. Поэтому парень решил отшутиться:

— Я лично рад, что она одна. Госпожа точно не будет тратить деньги на женщин и карты, верно ведь? Ха!

— Хах, ну точно. А что твой отец?

Щека Барсифа нервно дёрнулась. Об этом с ним говорили даже чаще, чем о госпоже. Но из уважения к Червю он не стал ни ёрничать, ни возмущаться и ответил прямо:

— Как новость прошла, что она вернулась, так он ни одного вечера ещё не молчал. Где он только столько злобы берет? Ума не приложу.

— Он же тысячник! Им положено быть злыми, как казённым собакам.

— Уже пару лет как на пенсии, — пробурчал Сынка.

— Ну, профессиональные привычки. А ты что?

— А что я?

— Ты ж вроде к псарям хотел пойти. Чё, не получилось?

— Эх, да как-то передумал. Раздражают меня эти собаки. Убил бы некоторых. Но нет, там всех любить надо. Терпения мне не хватает, Червь. Мачеха говорит, что это я в отца такой.

На самом деле Барсиф отказался от своей мечты совсем по другой причине. После того случая в детстве он стал часто ходить к псарням. И в пятнадцать заметил то, что могло присниться только в страшном сне — любая ссора в семье заставляла привычных лохмачей и ящерок обходить его и сторониться протянутой руки, какой бы кусок мяса он ни протягивал. Они словно чувствовали раздражение парня, страх или гнев, даже если Барсиф сидел в соседней комнате. А когда Сынке пошёл третий десяток, собаки начали выть. Изредка. В моменты, когда он испытывал особенно яркие эмоции. По крайней мере, ему так казалось.

Никто не знал, как можно проверить человека: порченый он или нет. Кроме Капальщицы, конечно. Но Барсиф и так знал. А стоило ему услышать, что сделалось с собаками в присутствии госпожи усмерки, то и вовсе откинул последние сомнения. Он усмер. Такой же, как Радис. Вот только, видно, совсем слабенький, раз его странностей так никто и не заметил. Или все просто делали вид, что ничего не понимают.

На прибыльном и несложном ремесле псаря пришлось поставить крест, а Уснат настоял на постоянной службе в гарнизоне. В паскуды парня не взяли, а вот в шавки приняли с радостью. И он был даже доволен. Служба шла не в тягость, и Барсиф иногда забывал, что если кто-то узнает его маленькую тайну, то приятной жизни может прийти жестокий конец.

Сынка как-то видел, как забили одного сотника. Между неудачной дракой, в которой он одним ударом в грудь лишил жизни какого-то несчастного, и скорой непубличной казнью не прошло и дня. Парень надеялся, что причиной такого гнева была всё же не природа мужчины, а жестокий поступок и резкие слова, которыми виновный хотел добиться оправдания. Ведь если это так, то и Барсифа в подобной ситуации могут выслушать и пощадить, но сам шавка слабо в это верил. Иногда ему снились кошмары, как Кривой, Червь и Слизень топят его в твёрдом полу, вдавливая лицо в грязные занозистые доски казармы.

Конечно, Барсиф не хотел быть усмером. Кто по доброй воле согласится стать непостижимым, страшным человеком? Изгоем. А вид Радис в бою только закрепил этот страх. Но всё-таки теперь он относился к своей доле несоизмеримо спокойнее, чем раньше. Даже если ему придётся спасаться бегством из города, Сынка останется тем же человеком, каким является сейчас.

Слизень допил своё пиво и ударил пустой кружкой по столу. Он довольно охнул, как дед, заслуживший улыбку молоденькой красавицы. Червь заказал себе добавки.

— Что-то ты разошёлся. Праздник какой-то? — спросил Сынка.

Мужчина смерил его недовольным взглядом, но заказа не отменил.

— Дело твоё. Я домой.

***

Через несколько месяцев всё успокоилось. Господин Хаелион затих: сидел на своих Золотых холмах. Госпожа Сфета больше не посещала город. Всё было спокойно, пока вдруг на главной площади не появилось объявление:

«Госпожа Радис Сфета ищет учеников в усмеры».

Небольшую бумажку срывали несчётное количество раз, но она появлялась снова. И скоро весь город знал, что Радис звала всех: старых и молодых, женщин и мужчин, бедных и богатых.

Город вскипел, как банный бак, и гудел, как пчелиный рой. Сложно было понять рады ли они, злы или просто поддались массовой истерии. Люди, в большей степени одинаково смотревшие на ситуацию, совсем перестали понимать друг друга. Сен-Сфета затрясло в буйстве словесных стычек и даже кулачных разборок. А то и все вместе. Часто выходило, что только после драки двое понимали, что с самого начала говорили об одном и том же.

Отдельное место в безумной смеси мнений имели приверженцы старых взглядов. Они без конца подбивали людей на бессмысленные возмущения. Как трупные грибы, распыляющие свои вонючие споры, подобные люди без конца пугали всех вокруг байками, домыслами и бредовыми слухами:

— А что, если порченых ей не хватит? А что, если их недуг заразен?

— Она армию собирает. Начнёт войну с соседом. А как с Ихиром закончит, так за Палаты⁹ возьмётся! Я всё сказал!

— Она собирается порченных разводить, как собак. Нет? Зачем ей тогда девки в ученики?

Отец Барсифа был одним из таких людей, и поэтому всё семейство не находило покоя. Редкий вечер не заканчивался ссорой на ровном месте. Редкое утро начиналось для Барсифа с чего-то хорошего. Он уже думал переехать в казарму, лишь бы только не чувствовать пустоту, оставшуюся вместо исчерпавшего себя раздражения.

Остальные сыновья, его старшие братья, уже состоявшиеся и не пленённые нездоровой опекой и родительской жадностью, перестали приходить в дом. Барсифу после службы не хотелось ничего, кроме как поесть и запереться в комнате до утра.

Окружённый негодованием, недовольством и беспочвенными обидами, Барсиф начинал чувствовать некую общность с госпожой. Словно в тот момент, когда в её адрес летел очередной ворох оскорблений, он стоял рядом и отчасти принимал их на себя. В патрулях Сынка старался не показывать, что сказанное о Радис задевало его.

Постоянное напряжение не проходило бесследно. Барсифу казалось, что ситуация с собаками ухудшилась. Казалось, его злоба стала какая-то особенная и вязкая, как болотная жижа, приставшая к рукам. А самым страшным было то, что сослуживцы иногда смотрели на него с опаской. Когда он спросил Слизня напрямую, тот только пожал плечами:

— Да какой-то ты не такой. Злой, что ли. Понурый. В семье проблемы?

— Ага, они совсем помешались, — отвечал парень дежурной фразой.

Дневные патрули, в которые Барсифу полагалось ходить чаще всего, неожиданно оказались для шавки слишком опасными. Любая потасовка буквально выводила его из себя. Он видел и чувствовал затылком эти подозрительные взгляды. Слышал злобное шипение испуганных котов, слышал, как с полным ужаса придыханием смотрят на него незнакомые люди.

А может, он просто накрутил себя?

В один из патрулей ему не повезло попасть на массовую драку. Всё по той же причине: из-за госпожи усмерки. Барсиф и не заметил, как его самого затянуло в эту потасовку, как ногу в трясину. Когда всё закончилось, кровь из разбитого носа и грязь засохли коркой на лице и куртке. Он был вымотан, ослаблен и просто-напросто истощён.

Едва разбирая дорогу, Барсиф добрался до дома. В бане смыл налёт уходящего дня тёплой водой. Но он не торопился идти дальше.

«Мачеха дома. И, возможно, отец», — думал Сынка.

Когда прошёл час или больше, он набрал в бочки воды и, наконец, вышел. К его несчастью, дома были оба. Пожилой Уснат медленно точил ножи, его жена возилась с тряпками.

— Ну и где тебя носит? Ты вернулся полтора часа назад! — бухтела женщина, протирая окна.

— В бане был.

— И что ты так долго-то там сидел, а? Ох, поди, всю воду выплескал. Опять набирать!

Она визгливо выдохнула и, скорчив страдальческую мину, вышла из дома. Отчего-то ей не верилось, что Барсиф в состоянии что-то сделать должным образом.

Сынка налил себе супа. Есть не хотелось, но приём пищи был больше привычкой, чем необходимостью. Одной из множества, которые он почти перестал замечать сквозь пелену тусклого раздражения.

Вернулась мачеха. Вялой рукой вытерла испарину и уселась за стол.

Барсиф поражался тому, насколько Радис отличалась от своей тётки. Словно чужие люди. При должной внимательности можно было отметить и общий тип фигуры, и небольшую схожесть чёрных глаз и профиля. Но вот характер! Барсифу казалось, что раз увидев и одну, и другую он мог бы с уверенностью сказать, что эти женщины не найдут общего языка.

— Слышали, сегодня драка была. Говорят, из-за бабы какой-то, — пространно сказала мачеха.

Барсиф рассмеялся про себя — не из-за «какой-то», а из-за конкретной. Более чем конкретной.

Уснат тоже ничего не ответил, продолжил возиться с точильным камнем. Глаза женщины недобро сверкнули, губы сжались в линию. Барсиф отлично знал, что будет дальше — она начнёт беситься. Найдёт любой повод, только бы вывести отца из себя. Отчего-то ей подобное очень нравилось. Можно сказать, это было увлечением мачехи, как вязание и плетение.

— Слышали, что теперь Капальщица будет проверять погодок порченки? Или тех, кто на год-два старше или младше. И тебя, наверно, проверят.

— Пусть проверяют.

— Отстригут тебе локон — плешивинка будет. Ой, как некрасиво выйдет…

Она потянулась к мокрой кудряшке, подцепила её тонким пальцем и покрутила. Барсиф озадаченно отстранился. Теперь все его мысли занимал неожиданный жест.

Именно за странную любовь мачехи к внешности Барсифа одна девчонка когда-то и прозвала его Сынкой. С детства не было и дня, чтобы женщина, которая когда-то решила встать рядом с главой семейства, не потянула мальчика за щеку или за волосы, чтобы не подкралась с расчёской.

— Сыночка, сыночка, — приторно щебетала она над ним.

Пасынок.

В компании детей смеялись над ним, и тогда Радис вышла вперёд:

— Сынка. Барсиф Сынка!

Она так мерзко произнесла это, что Барсифу в тот момент стало нестерпимо стыдно. Потому что и интонация, и брезгливое выражение лица — всё попало в цель.

— В кудрях не видно, мама. Извините, я устал. Пойду спать.

Обиженный взгляд женщины обжигал. Будь Барсиф более совестливым, точно пожалел бы о сказанном.

Сынка поднялся в комнату и закрыл за собой дверь на ключ. В полутемной комнате его мысли наконец обрели ясность. Совсем растеряв терпение и осторожность, он стал собирать вещи.

***

Глухое серое утро неожиданно показалось на верхушках деревьев. Барсиф вздохнул и ещё раз осмотрел себя. Его ноги были все в дорожной пыли, на ногтях нарос плотный панцирь грязи. Тонкая рубаха разодралась на боку, а в мокрых от тумана волосах намертво застряла разная лесная мелочь.

В просвете между деревьями уже виднелось поместье Сфета. Отсюда не было понятно, проснулся ли там кто-нибудь из слуг. Усталость упала на его плечи, уговаривая посидеть ещё несколько минут.

От города до поместья не больше получаса пешком по главной дороге. Барсиф ушёл ночью, в свете луны. Боясь погони, решил пойти «короткой» дорогой, и он бы не заблудился, но вот только поскользнулся на краю какой-то ямы и кубарем укатился в неизвестность. Парень ударился головой, а очнулся уже в кромешной тьме.

— Ну и зачем всё это? — сказал он, отгоняя от себя голодную тишину. — Это же бред какой-то. Никому я тут не нужен, в лучшем случае тряпками выгонят.

Несмотря на всю уверенность в неудаче, Сынка решил всё же дойти до госпожи Сфета, но никак не мог сделать финальный рывок. Ждал, сам не зная чего именно. Какого-то знака. И когда окно на первом этаже распахнулось, и какая-то женщина стала трясти тряпку, он решил, что это подходящее знамение. Стараясь выглядеть наиболее сознательно в противовес потрёпанному виду, Барсиф обогнул поместье и вышел к главному входу. Толкнул высокие старые двери: те поддались с мерзким скрипом.

Сынка шагнул вперёд, в большой зал, высотой в два этажа. Полутьма не давала ему нормально разглядеть всё вокруг. Дверь закрылась с громким стуком, и парень растерянно обернулся. Тёмный силуэт уже проворачивал ручку. Барсиф оглянулся и заметил, как от стен отделяются другие фигуры. Мужские. Первое, о чём он подумал, так это о сторожах, не пускавших в поместье всяких оборванцев.

— Ну-ка, свет!

Кто-то распахнул плотные шторы. Барсиф с удивлением обнаружил, что перед ним не сторожа, а обычные заросшие мужики. Тот, что закрыл дверь — рыжий, с козлиной бородкой. Тот, что спал на лавке, подложив под голову котомку — черноволосый. Он был явно недоволен шумом и потому кривился и кряхтел, словно страшной рожей хотел отпугнуть нарушителя спокойствия. А те двое, которые подходили слева — обычные жители Дигриды. Таких полно в его городе: простые батраки из далёких деревень.

— Ну и куда ты такой красивый собрался?

Он весь сжался, предчувствуя очередную неприятность, но ответил:

— Я пришёл на обучение к госпоже Радис.

Рыжий подошёл и одним пальцем ткнул Барсифу в плечо:

— Знаешь, ты не похож на усмера.

— Да? — взвился Сынка. — А каким надо быть?

— Ну, наверное, как она. Злющим, тощим и лихим.

— А ещё с сиськами? Сиськи-то у неё есть? Если нет, то я обратно пошёл.

Мужики гулко расхохотались. Барсифу стало чуть спокойнее — он надеялся, что такой хохот громом прокатится по дому и разбудит всех, кто мог бы за него заступиться.

Не прошло и минуты, как на втором этаже показался заспанный мужчина. Вроде бы светловолосый, светлоглазый. Барсифу оказалось сложно его рассмотреть, хотя на слабость зрения он никогда не жаловался.

Незнакомец нахмурился и грозно спросил:

— И какого ивена вы тут трётесь?

— Командир! Брёвна ещё не привезли. Нечего нам делать, — ответил тот, что тыкал в Барсифа.

— Угу, угу. Понятно. Идите, воды на кухню принесите. Эй, ты, лесное чучело! Иди сюда.

Пока батраки выбирали двух водоносов, Барсиф поднялся по широкой лестнице на второй этаж. Странный мужчина, лица которого парень всё не успевал разглядеть, повёл его по коридору. Незнакомец выглядел хилым, и Барсиф подметил, что, вероятно, тот прибыл с Радис, но предпочитал не показываться никому на глаза, и спросил напрямую:

— А вы её муж, да?

Мужчина остановился и на секунду посмотрел на парня с таким просветлённым презрением, что тому стало стыдно за своё существование и способность разговаривать. В глазах мужчины заплясал огонёк веселья, словно он не верил, что может существовать что-то настолько глупое и несуразное, как прозвучавший вопрос.

Вместо ответа незнакомец открыл третью слева дверь. Увидев что-то за ней, он нетерпеливо постучал по косяку и, поворчав себе под нос, ушёл по своим делам.

Барсиф заглянул внутрь. Там девушка тёрла красный след на лице, больше всего похожий на внешний шов рукава её куртки. Видимо, пару мгновений назад она спала за рабочим столом, положив голову на руку. У дигридки были красные, заспанные глаза, влажные от выступивших от резкого пробуждения слёз, и ей приходилось часто моргать.

Они посмотрели друг на друга и на секунду замерли. Девушка ошарашено изучала раннего гостя, а сам Барсиф не сразу понял, что перед ним именно она. Госпожа. Сейчас её лицо слишком отличалось от того, что Сынка видел при осаде города. Острота скул и подбородка, которую в бою он нашёл хищной, в уютном поместье рода Сфета казалась просто-напросто болезненной.

— Сынка, это ты, что ли?

Он кивнул. Радис ещё раз осмотрела его с ног до головы, а потом задумчиво произнесла:

— Пойдём-ка сначала приведём тебя в порядок. А после поговорим.

В неловком молчании они спустились на первый этаж и завернули в водную комнату по соседству с кухней. Там уже знакомые мужики принесли последние вёдра и опрокинули их в вытянутую железную бочку с печкой. Барсиф собрался было взяться за растопку, но не успел — Радис расстелила циновку на полу, села скрестив ноги, и положила руки на низ бочки.

— Сейчас я нагрею воду. Иди в соседнюю комнатку. Ковши и тазы под лавкой, холодная вода в дубовой бочке. Одежду тебе принесут новую.

— Ага, — как во сне ответил он.

Сынка во все глаза смотрел на бак, на руки Радис. Ждал, что вот-вот от пальцев в разные стороны запляшет пламя, повалит пар и тут же станет трудно дышать. Но вместо этого он услышал едва уловимый гул. В комнате становилось всё теплее и теплее. Большой пузырь за панцирем бака полетел наверх, всколыхнул воду, и она выплеснулась, потекла по стенкам и начала испаряться.

— Посмотрел? Иди уже, — тихо сказала Радис.

Барсиф влетел в купальню и стал соскребать с себя всю грязь, словно боялся, что за одно маленькое пятнышко его выгонят из поместья. При этом он торопился, нещадно тёр ступни пемзой, как будто кто-то мог указать на них, как на доказательство того, что он не достоин обучаться.

Закончив, парень нашёл на лавке за дверью комплект одежды и полотенце. А в столовой его уже ждала Радис. Она пила чай и наблюдала через окно, как мужики таскают брёвна.

— Честно сказать, как-то неловко себя чувствую, — сказала она.

Барсиф сел напротив неё и, немного замешкавшись, решился начать самый важный разговор в его жизни:

— Я тоже.

— Зачем пришёл? У тебя какое-то дело? Или что-то случилось?

— Ты очень изменилась. Я едва тебя узнал, — неожиданно для себя сказал он вместо ответа.

Радис посмотрела на него исподлобья и улыбнулась.

— Я поняла, что это ты, только по волосам. И всё-таки почему ты пришёл ко мне? Ещё и в таком виде.

— Учиться пришёл. Думаю, я усмер, — выпалил он.

Это прозвучало слишком надуманно и самолюбиво. Настолько, что если бы это сказал кто-то другой, то Барсиф скривился бы.

— Усмер, да?

Радис нахмурилась и подалась вперёд. Девушка рассматривала его близко и пристально, и Барсифу хотелось отстраниться. Ему казалось, что он чувствует её сдержанное дыхание. Окажись парень в подобной ситуации с другой девушкой, с обычной, решил бы: вот, идеальный момент для неловкого поцелуя. Но Радис выглядела так, словно готова была прокусить ему щеку.

— И что же, — сказала она, заглянув в глаза, — тебя из-за этого гнали по лесу всю ночь?

— Что? Не-ет. Я просто немного заплутал. Решил срезать…

— Без еды, воды и тёплой одежды? — язвительно уточнила она. — Ты решил срезать через лес ночью.

Барсиф только развёл руками, размышляя, что ещё сказать про это небольшое путешествие. Бывший шавка и сам думал о своём не просто глупом, а идиотском поступке. Но как объяснить, почему он не смог остаться дома, Барсиф не знал. Словно неведомая сила взяла его за шиворот, накидала в сумку вещей и выкинула парня вместе с ними в ночной город.

— А ты уверен, что ты усмер? С чего ты это взял? — продолжала расспрашивать девушка.

Барсиф поколебался, прежде чем ответить, но всё-таки постарался, чтобы его слова не звучали как-то не так.

— Меня иногда боятся животные. Мне кажется, что люди стали замечать…

Радис тяжело вздохнула и вышла на кухню. Барсифу показалось, что он случайно взбесил девушку и она сбежала выпускать пар. Но почти сразу она вернулась с фитилём от свечи и села обратно.

— Обычный человек такого не заметит, поверь мне. Сейчас всё проверим. Бери второй конец.

Она протянула Барсифу нитку и тот осторожно, двумя пальцами, взялся за неё. От конца, что был ближе к Радис, тут же пошёл слабый дымок. Сынка восторженно замер, и фитиль тут же вспыхнул, как масло. Брызги огня разлетелись в разные стороны. Усмерка тут же выдернула шнур, и он начал медленно угасать.

— Ну, хорошо.

— Это значит, что я всё же усмер?

— А что это вот ещё может значить? — Она тряхнула обугленным фитилём. — Конечно, да. По моим меркам довольно сильный, если честно. Но не пробуй без присмотра. Поверь, это не закончится ничем хорошим. Ну, или хотя бы пробуй подальше от того, что может загореться.

Он важно кивнул и упёрся взглядом в стол. А когда снова посмотрел на девушку, то увидел, что Радис сцепила руки и закрыла ими нос. Глаза госпожи были прищурены — она внимательно смотрела на Барсифа.

— С какими проблемами ты ушёл из города?

— Я был в хакане. И-и…

— Поняла, — прервала она его.

В столовую влетел какой-то мужчина. На вид лет сорок, небольшой живот, дряблые щёки и выразительная залысина. Радис при виде его едва на стуле не подскочила и прикрыла лицо рукой, словно надеялась так скрыться от неожиданного гостя.

— Госпожа Радис! У меня срочный разговор!

— У тебя каждый разговор срочный! — пробубнила она.

— Коровы, госпожа!

— Что «коровы»?

— Компенсация!

Последний слог он едва ли не пропищал. Радис страдальчески хныкнула и схватилась за голову. Она поставила локти на стол и уставилась на мужчину.

— Какая к ивенам компенсация! Какие ещё коровы? За что?

— Так удой. Да и хворые они какие-то стали.

— Уходи. У-у-уходи-и-и. Уходи, пока я тебя не прибила. Что ты ко мне припёрся в такую рань, а?

Мужчина открыл было рот, чтобы возразить, но Радис взглянула на него так зло, что он тут же исчез из столовой. Госпожа ещё некоторое время смотрела на дверь, ожидая, что незваный гость вернётся с какой-нибудь очередной претензией.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

8

Хака́н (Хаха́н) — выделенная группа из воинов гарнизона, в мирное время занимающаяся порядком, тушением пожаров и прочее.

9

Палаты — дворец в Дигриде, в котором живёт король со своей свитой и решаются все вопросы по управлению страной.