Дигридское золото

Нора Дутт, 2021

В этой стране, в Дигриде-Саха, давно живут создатели – маги, которые привыкли держать власть при себе. Их почитают, потому что они защищают людей от странных нападений из безлюдной степи. К другим магам, например, к усмерам, создатели относятся холодно. Несмотря на это, Радис Сфета возвращается в родное поместье в провинции Дигриды и становится земельной госпожой. Она собирается создать первый в истории страны учебный корпус для усмеров. Но не успевает девушка приняться за выполнение планов, как на город в её владениях нападают. Радис отбивает атаку и пытается понять, кто на самом деле может желать ей неудачи.

Глава 1. Земельный господин

Весна 674 года. Полтора месяца спустя после назначения Ра́дис Сфета основательницей Усмерского корпуса.

Новость о нападении на город разлетелась настолько быстро, что приобрела пугающий масштаб. От него до поместья Сфета меньше получаса пешком по дороге. Однако не успели немногочисленные работники дома собрать вещи и сбежать, как пришла другая весточка — через четыре часа после начала осады наёмники бежали. Но слуги не знали, чего ждать от своей госпожи, когда та вернётся из Сен-Сфета, и им было страшно.

Новую хозяйку звали Ра́дис. Она не так давно приехала в поместье. Служанка Бавва была одной из немногих, кто был уверен в порядочности новой госпожи Сфета. Девушка не показала обычных для представителей её рода черт: гневливости и поспешности. Ещё одиннадцать лет назад, когда она переехала жить к отцу Ифа́тхе, в ней не было какой-то особенной злобы, а только присущая любому ребёнку непоседливость. Лишь иногда, когда родители вынуждали её проявлять покладистость, в опущенных глазах девочки загорался какой-то огонёк, то ли от обиды, то ли от стыда. Только один раз Радис выказала недовольство, и было это в момент очень важный и болезненный для неё — то был день, когда её, тринадцатилетнюю девчонку, отослали прочь.

Как только Радис в первый раз вошла в дом и заговорила, Бавве стало понятно, что девушка совсем не похожа на отца. Она не переняла его манеру командовать, не упрекала по любому поводу и не возвышала себя над окружающими. Также она не унаследовала от матери тягу к скандалам и мелким интригам. Говорила Радис по-простому, порой даже проще, чем слуги. Портило впечатление только то, что девушка была усмеркой, хотя и использовала свои силы лишь в домашних делах.

Когда Радис узнала о нападении на Сен-Сфета, то побежала туда. Бавва не сомневалась, что она вступит в бой. Если бы Радис не была магом, то взяла бы первую попавшуюся палку, чтобы ей выбивать захватчиков. Служанке нравилась подобная решительность, но возможно, что после боя госпожа проявит тёмные стороны характера. Момент её возвращения станет моментом истины.

Бавва ждала её. Она сидела на подоконнике, смотрела на неухоженную клумбу перед входом в поместье, ржавые кованые ворота и дорогу за ними. Ничего не менялось. Только облака иногда закрывали солнце. Бавва задумалась и не заметила, как госпожа Сфета уже прошла через ворота.

Девушка спустилась и помогла открыть дверь — почему-то это оказалось для Радис непросто. Бавва заметила, что на ней была не её одежда: рубаха не по размеру, чересчур длинная юбка и старые лапти. Ко всему прочему руки, лицо и шея усмерки были грязными, словно она упала в печную трубу, а потом старательно умылась без зеркала. Обо всём этом служанка решила не спрашивать.

— Госпожа? Как вы?

Радис посмотрела на неё затуманенным взглядом, облизнула сухие губы и помотала головой:

— Меня надо будет укрыть, и ещё принесите много воды, — задумавшись на мгновение, прошептала госпожа Сфета.

Она положила руку на перила и начала подниматься на второй этаж.

— Это само пройдёт. Надо просто… — сказала она, тяжело вздохнув, и прикрыла глаза, — просто подождать.

Бавва кивнула. Других указаний не последовало. Радис поставила ногу на ступеньку, схватилась за перила обеими руками и начала оседать.

***

Я не знала, сколько времени прошло с того момента, как я добралась до поместья и как долго проспала. Возможно, было уже утро следующего дня.

Казалось, что половина моего тела онемела. Я начала ворочаться, стараясь устроиться поудобнее и снова заснуть. Мне стало жарко. На лбу выступила испарина, к ней прилипли волосы. Откинула покрывало: сил терпеть духоту больше не было. Кожа, изнеженная теплом, покрылась мурашками, словно вокруг была не моя комната, а суровая зимняя стужа.

Чтобы хоть как-то избавиться от нарастающей сухости во рту, я выпила воды. Глиняная кружка со сколотым краем и стеклянный графин стояли рядом, на тумбочке, под солнечными лучами, причудливо выпадающими из кружева занавесок. Графин был почти пуст: едва хватит ещё на одну кружку. Наверное, я сама его опустошила, но забыла, что просыпалась.

«Если никто не придёт и не наполнит его, придётся как-то иначе справляться с жаждой», — подумала я.

Моё отвратительное состояние называется «усмерской болезнью». Как у некоторых раскалывается голова перед непогодой, так и мне нездоровится после затянувшегося боя. Надеялась, что скоро мне станет легче, но сейчас отчаянно нуждалась в воде. Окажись я в таком состоянии посреди болота, то без брезгливости опустила бы голову по самые уши в ближайшую лужу и напилась до такой степени, что в животе не осталось бы места. О том, чем чревато пить грязную воду, задумалась бы намного позже.

Каждые полчаса или чуть чаще у меня начинали невыносимо болеть пальцы, запястья и локти. Боль была настолько сильная, что я не могла ни о чём думать. Она играла со мной. Приходила. Наносила удар. И медленно отступала, чтобы потом вернуться в неожиданный момент.

Да-а, можно сказать, что она умела нападать из засады. Иногда я наивно откидывала покрывало, в надежде, что миновал последний укол. Но боль, как дикая кошка, впивалась в предплечья с такой силой, словно мстила за то, что посмела недооценить её коварство. Тогда я непослушными руками натягивала покрывало обратно на голову.

Тепло баюкало боль, и, казалось, мои ноющие конечности поглощали его, как земля после засухи с благодарностью впитывает капли первого дождя сезона. Тогда укусы боли напоминали слегка саднящую рану.

После приступа я предпочитала сидеть под покрывалами так долго, сколько могла. Лучше пропотеть, как в бане, и дуреть от духоты. Вот и сейчас только через десять минут после последнего «укуса» я отважилась вылезти из-под укрытия. Радовало только то, что во сне приступов не происходит.

Пока лежала, мне казалось, что я бодра и полна сил. Но на деле уже через минуту неспешной прогулки появлялась отдышка, как у глубокой старухи, и подкашивались ноги. В поместье я рухнула прямо на ступеньки, словно мешок с картошкой. Бавва, моя служанка, едва с ума не сошла. Она настолько перепугалась, что начала скулить и плакать. Трясла меня так сильно, что я клацала зубами. Если бы я её не остановила, то она могла меня до смерти замотать, наверное.

Ещё в Академии¹ мне объясняли, что усмерская болезнь связана с сутью силы, которая, мол, извращена и не предназначена для использования живыми существами. Для кого она в таком случае предназначена, конечно же, не уточняли. Но в полной мере рассказали обо всём остальном.

Любой порыв идёт от основания шеи, безболезненно обвивает её, спускается на ключицы, перетекает на плечи и скатывается до кончиков пальцев, словно лавина, набирая мощь, вес и волю усмера. Остатки магии, как мутный осадок, как губительная плесень или, как грязная ржавчина оседают на коже, мышцах и костях, отравляя их. Они начинают медленно разрушать человеческое тело. Это похоже на невидимые язвочки, которые с каждым часом воспаляются всё больше. Если усмер не использовал слишком много силы, то и не заметит, как тело само себя излечит. А если использовал, то неизбежна усмерская болезнь.

Подобный маршрут порыва в теле человека объясняет, почему для того, чтобы ограничить таких, как я, в магии достаточно просто прижать руки к шее. Сила будет метаться по кругу и наберёт такой вес, что боль приходит сразу же. И она куда сильнее той, от которой можно спрятаться в тепле. Мне рассказывали, что кто-то так погибал от болевого удара или на всю жизнь оставался с жуткими шрамами, словно от раскалённой добела рубахи из железных пластин.

За час, что я провела одна, у меня было всего несколько приступов. Потом пришла Бавва. Как и большинство дигридских² девушек, она была среднего роста, черноглаза и темноволоса. Перед собой она держала большой поднос с кувшином, деревянной ложкой и глубокой чашей, над которой танцевал едва заметный пар. Из кармана на её фартуке выглядывали уголки конвертов.

— Несколько писем пришло, — тихо произнесла она.

Бавва поставила поднос на стол и протянула их мне. Я не стала даже смотреть, от кого они. Меня намного больше интересовало совсем другое — мне не терпелось поесть.

Когда чашка опустела, я решила, что пришло время для менее приятных вещей, и взяла письма. Первое на ощупь было хрупким и ломким, как печенье в Анулейне³. Только вместо присыпки из сахарной пыли были маленькие буковки. Они жались друг к другу на небрежно стёртых линиях разметки и тянулись вверх, отчего казались острыми и на первый взгляд неразборчивыми. Но не было ни одного завитка, что меня безмерно обрадовало.

Тут, в Дигриде-Саха, я возненавидела каллиграфию. С первого дня, как взялась за дела в поместье. Чиновники, архивариусы или городские господа, которым хотелось от меня отвязаться, присылали мне в ответ на просьбы длинные письма с вензелями, петлями и прочими украшениями. Я всегда поражалась, как не лень людям так долго и кропотливо выводить на бумаге многословные ответы, смысл которых сводился к простому отказу.

Из этого наблюдения выросло другое, весьма неоднозначное, но пока не опровергнутое: если нет вензелей, то это важное и содержательное письмо.

«Уважаемая госпожа Радис Сфета,

Вы меня не знаете, но я знакомый вашего координатора и поэтому в курсе событий. Пишу поздравить вас с успехом. Принц взойдёт на трон, и его покровительство больше не позволит вашим соседям посягать на Сен-Сфета.

Я наслышан о ситуации и о ваших поступках. В Дигрида-Саха слишком много сплетен, и я не могу быть уверен в том, что знаю хотя бы малую часть правды. Но уверен в одном — у вас выдающиеся мастерство, и вы заставили войска соперника отступить. Если это так, то представляю вас невероятным и интересным человеком. Надеюсь, в скором времени у нас получится встретиться.

Желаю скорейшего выздоровления.

Ламиру Осхрих».

Тёплые слова незнакомца грели душу. Я надеялась, что при встрече он окажется таким же открытым и приятным собеседником, каким вообразила его, читая послание.

Во втором письме не было и двух строчек. Даже если бы послание не подписали, я знала, кто его составил. Конечно же, приставленный ко мне смотритель, Королевский секретарь.

«Вернул войска в город. Приеду, обсудим новость».

Послание не вызвало у меня никакого отклика или предвкушения. Видимо, я чувствовала себя слишком подавленной. Ведь до этого каждый вопрос, связанный с будущим моих владений, встречала с большим интересом.

Третье письмо я распечатывать не спешила. Мне вообще не хотелось к нему прикасаться — я испытывала отвращение, которое никак не могла побороть. Казалось, прочитать его будет сложнее, чем встать с постели. И даже не потому, что там, скорее всего, будут вензеля.

Это послание от Ихи́ра Хае́лион, моего соседа. В том, что мне пришлось спасать родной город, рискуя жизнью и здоровьем, во многом его вина. Мысли об этом вгоняли в тоску и бессильную злобу.

Письмо отправилось на тумбу с графином.

— Потом прочту, — пояснила я сдержано.

— Конечно.

Ещё раз обратила внимание на графин. А потом мне отчего-то захотелось осмотреться, что я и сделала: старые шкафы, стол в дальней части комнаты, деревянный пол и ковры. Как-то не изучала обстановку раньше — последний месяц голову занимали совсем другие мысли. Я не хотела думать об этом доме, но, видимо, придётся.

Это родовое поместье. Старое, горевшее и восстановленное несколько раз. Никогда не считала его своим домом, и была в нем лишь гостьей. Всё слишком чужое и непонятное, чтобы чувствовать себя в безопасности. Если бы не Бавва, я бы наверняка предпочла жить в Сен-Сфета или даже в Дигриде.

В доме два этажа, просторные тёплые комнаты и длинные коридоры. Но старость пропитала здесь всё — от бледных кружевных занавесок до ковров в коридорах. Её мутный лик выступал в грязи на окнах и в ржавчине на отопительной системе. Её голос звучал в мерзком скрипе лестницы и дверных петель. А запах… Он был повсюду. Эта затхлость, которую способны приглушить только длительные проветривания и уборка, въелась во все предметы. Особенно в мебель. У старости этого места был даже свой вкус: то, что оставалось на языке после глотка воды из домашнего колодца или скудного ужина из одной лишь репы и старых яблок.

— Знаешь, мне бы хотелось здесь прибраться. Как-то всё освежить, — сказала я, словно в пустоту.

Бавва широко улыбнулась:

— Генеральная уборка?

Я кивнула. Девушка быстро собрала пустую посуду и поспешила покинуть комнату. Она так торопилась, что задела плечом дверной косяк и чуть не уронила поднос, но сама этого будто и не заметила.

— Генеральная уборка, — размышляла я. — Лучше и не назвать.

Я откинулась на подушки и стала мечтать о том, как со временем в доме закипит жизнь. Новая, совсем другая. Такая, какой в этих краях ещё не было. Всё изменится до неузнаваемости, и люди будут дивиться тому, как преобразилось старое поместье.

Желаю, чтобы здесь пахло сушёной ромашкой и тёплым металлом. Чтобы ножи никогда не тупились, звонко резали капусту и свежий хлеб. Чтобы в распахнутые окна без сопротивления заходил свежий после дождя воздух, и повсюду стояли толстые восковые свечи, а огонь бежал по фитилям, как ручной зверь. Чтобы книги пахли благородно и таинственно, а не бумажной гнилью. В шкафу не было бы ни одной моли и ни одной старой позабытой одёжки. Чтобы на стенах в потёртых рамах не было бы высокомерных лиц. И чтобы слуги о живых говорили чаще, чем о мёртвых.

Кроме того, длинный коридор со множеством дверей напоминал мне тюрьму города Анулейн, а не родовое поместье. И пока даже мысль о счастье здесь казалась неуместной. Я пообещала себе, что, как только болезнь отступит, распоряжусь, чтобы несколько стен снесли и обустроили парочку гостиных. Но для начала комнаты нужно хотя бы очистить. Кабинет отца не считаю, с ним я разобралась, как только приехала сюда. Перетащила в котельную его коллекцию газет и “семейную реликвию” — тридцать томов невнятного жизнеописания моего прадеда Ибхе. Избавилась от мерзких старых шкафов, покрытых сеточкой царапин на мутном лаке. Но вот остальные помещения оставались нетронутыми. И будь у меня достаточно сил, я бы продолжила заниматься другими комнатами вместе со слугами.

Бавва не меньше меня хотела избавиться от хлама, поэтому взяла руководство над слугами в свои руки. Мужчины и женщины, человек десять, большинство которых я всё ещё не знала по именам, бросали в огонь всё, что нельзя было применить в хозяйстве. Вечером я решила посидеть у этого костра. Закутавшись в шерстяное покрывало, устроилась на поваленном дереве и наблюдала за пиром пламени.

Пока я смотрела, как уничтожаются вещи родителей, то испытывала множество эмоций. Когда старую одежду матери разрывали на половые тряпки, я испытывала неописуемый трепет, словно происходило нечто неправильное, но притягательное. Когда горели простыни, которые Бавва побрезговала приспособить в быту, я морщилась. Сжигание бездарных картин отчего-то вызвало у меня тихий истеричный смешок: я уничтожала историю, заключённую в искусстве. Как какой-то захватчик. Словно пришла сюда не как наследница, а какой-то болван с дубиной, не понимающий ценности ничего, кроме золота. В огонь отправилось ещё много чего.

Через несколько часов силы начали покидать меня. В наступающих сумерках мой взгляд различал только пламя. Даже не заметила, как ко мне пришёл гость. Мануи́ль, как я иногда отваживалась называть секретаря, положил на бревно серый плащ и сел. Он не придержал брюки, и плотная ткань натянулась на острых коленках. Словно неудачно приделанные к кукле детали, из рукавов торчали тощие руки с длинными узловатыми пальцами. И точно так же торчали щиколотки из укороченных по последней моде штанин. Его худоба была вызывающей и притягивала внимание. Секретарь никогда не снимал плотного пиджака, видимо, зная об этой своей особенности и стесняясь её.

Мануиль занимал высокую должность при правителях, но вот только его настоящих имени и лица никто не знал. Детали образа секретаря ускользали из памяти после расставания и вновь появлялись при встрече. И это было странно даже для мест, где иве́ны возникали из ниоткуда в глубине бесплодной земли. Человек, лицо которого невозможно запомнить, внушал суеверный ужас. Я часто замечала за собой, что слежу за его движениями краем глаза, всегда проверяю, заперта ли моя комната, когда он ночует в поместье. Боюсь, сама не знаю чего, и, думаю, Мануиль это чувствует.

— Опять слуг распугали? Что-то они редко ходить стали.

Он смутился, а потом чудесно рассмеялся:

— Я зашёл в поместье и увидел, что они делают. Решил, собрались тебя обворовать.

Да, точно. Прямо в прихожей Бавва устроила что-то вроде сортировочного пункта. Когда я видела её в последний раз, там уже возвышались отдельные кучи старой одежды, занавесок, книг. Думаю, этих куч стало только больше.

Один из слуг, Оисх, подошёл и быстро вывалил в костёр ворох писем и какие-то засохшие грязные тряпки. Он мельком взглянул на меня, словно ожидал новых распоряжений. Я отмахнулась. Слуга тут же ушёл либо за новой партией хлама, либо чтобы подольше не встречаться с Мануилем.

Огонь упал, но не задохнулся. Совсем скоро он вернул прежнюю силу и стал задорно гудеть — письма нравились ему всё больше и больше.

— А там нет ничего важного? Она же не зря их хранила, — сказал мужчина.

— Да нет там ничего. Она просто ничего не выбрасывала, хранила любой хлам. Вот такая госпожа была.

— Но это всё же письма.

— Ну и что?

Его брови поднялись от удивления.

— Расскажешь, что вы не поделили? Про твоего отца я знаю, а вот…

— Госпожа! Бавва говорит, что на сегодня мы заканчиваем! — крикнул кто-то.

Я отмахнулась от расспросов секретаря:

— Не хочу об этом говорить. Если так интересно, то, думаю, Бавва с радостью с тобой посплетничает.

В ответ на такое предложение секретарь поджал губы и стал задумчиво смотреть на огонь.

Мы просидели в тишине, пока не стемнело окончательно. В поместье начали зажигать лампы. От костра остались одни угли. Увидев их яркие переливы во всей красе, я, наконец, вздохнула с облегчением — вот и всё на сегодня.

— Ладно, пора в дом. Помогите встать.

Он подал мне руку и предусмотрительно придержал за локоть. Я не ожидала, что Мануиль согласится — всё же между нами не такие теплые отношения, и секретарь наверняка недоволен тем, что ему приходится заниматься такой мелочью, как я.

Мы зашли в поместье через кухню. Это было большое помещение с множеством кладовок; посередине стоял массивный стол. Бавва с кухаркой неспешно чистили картошку для запоздалого ужина. Печка чуть дымила. Пока я сама грела все баки с водой, её не использовали и решили отложить уход за дымовой трубой.

— Бавва, пусть мужики прочистят дымило, — напомнила я.

Девушка отвлеклась от картошки и посмотрела в мою сторону. Они с Мануилем встретились взглядами. Бавва тут же сжала губы, повернулась обратно и резкими движениями стала выковыривать глазки́.

— Да, конечно. Они уже приготовили щётки.

Мы побрели дальше. За следующей дверью была большая столовая. Тут светильников почти не было.

— Что, поругались?

— Немного. Я был весьма груб, когда… потребовал объяснений.

Я мысленно присвистнула: он действительно скор на резкие слова с маленькими людьми. А Бавва ему, скорее всего, ответила на манер деревенской скандалистки, но на этом всё закончилось. В общем, стукнулись лбами и разбежались по своим делам — он искать меня, а Бавва дальше командовать уборкой.

Тем временем мы поднялись на второй этаж. Он сначала пошёл налево, но я, чуть повиснув на его плече, заставила повернуть в другую сторону, как парусную лодку.

— Не-не-не. В кабинет пошли. Эм-м, пойдёмте.

Ругнулась про себя — опять обратилась к секретарю неуважительно. Перебороть речевые привычки оказалось сложно, и я всё ещё говорила как ремесленник из Анулейна, а не земельная госпожа. Наверное, тем, кого с детства учат таким тонкостям, даже сложно представить суть этой небольшой проблемы.

На последних метрах я полностью повисла на Мануиле. Он буквально втащил меня в комнату и отстранился. Я упала в глубокое кресло, ударившись о подлокотник.

— Не думал, что ты действительно так плоха. Как ты вообще смогла вернуться из города?

А вот он и не думал обращаться на «вы». Секретарь относился ко мне чуть лучше, чем к прислуге. Конечно, это раздражало, но у меня не хватало смелости упрекнуть такого высокопоставленного человека в грубости — разозлю Мануиля и тут же вылечу с собственных владений быстрее ветра.

— Не сразу же понимаешь, что переборщил. Меня накрыло только дома. Это у создателей всё понятно: силы кончились — почти не можешь колдовать. А у меня вот так, да-а. Так что вы хотели обсудить?

— Не считая нападения Ихира, всё сложилось просто превосходно. Принц со свитой у власти, скоро свадьба и коронация.

— К слову, мне написал об этом какой-то Лами́ру. Или Ла́миру. Знаете такого?

— Да, Лами́ру. Один мой друг. Недавно виделись с ним.

— Ещё новости есть?

Он задумался, с неприятным звуком почесал щеку и помотал головой.

— Нет. Я привёз кое-какие документы, выписки. Ты с ними сама разберёшься, я думаю. Сосед с тобой не связывался?

Я достала из внутреннего кармана помятое письмо и отдала ему, а потом прокашлялась и постаралась наиболее правдоподобно изобразить Ихира:

— Это невероятное недоразумение! Я накажу виновных и обязательно сообщу, кто желал вам зла! Но заверяю вас, что не имею к данной шайке никакого отношения…

Мануиль усмехнулся и стал читать письмо, поднеся его близко к лицу.

— Врёт как дышит.

— Врёт, — согласилась я.

Так уж вышло, что у моей страны не было внешних врагов. Рборий⁴ не воюет, а торгует. Далакраш⁵ закрыт горами и соседом по сути и не является. А воевать с Сабоной⁶ никогда не было причин. Разве что кучки кочевников изредка пересекают Зелёное море, получают отпор от западных господ возле старой столицы и возвращаются обратно. Самая серьёзная угроза для страны — это воинственные ивены, которые иногда приходят с востока, но едва ли их бывает больше десятка. Корпус создателей всегда с ними разбирается быстрее, чем люди успевают испугаться. Это одна из причин, почему у него появилось такое влияние на страну. Под защитой создателей большинство господ не заботились о дружбе с соседями, предпочитая обмениваться мелкими упреками и обвинениями.

Соседи тут, в провинции Дигриды-Саха, вечно тихо грызутся. Жители столицы беспокоятся только в том случае, если влияние одного господина становится слишком большим или конфликт станет слишком кровавым. Вопиющим. Немыслимым. Вызывающим. А атаковать в открытую — значит признаться в преступлении. Поэтому я и не предполагала, что на земли Сфета нападут так глупо и неосмотрительно.

Несколько дней назад мы отвели наёмников из города для того, чтобы прогнать кочевников, которых невесть как вообще занесло вглубь страны. Они, как обычно, пришли с запада и вгрызлись в приграничные владения господ, но по исключительной глупости попали в кольцо, чудом вырвались и кинулись туда, где их ждали меньше всего. Дикари шли к столице, потом повернули на юг, словно в агонии прошли по границам нескольких земель и наткнулись на мою деревеньку Молочные озёра, которая в лучшие годы приносила огромный доход за счёт тёплых источников. Мы с Мануилем сразу же послали туда пятьсот наёмников. Но тут Ихир напал на Сен-Сфета. Городок защищали только местный гарнизон и две сотни оставшихся наёмников. Им не хватило ни опыта, ни бойцов, чтобы удержать ворота, и уже спустя час враг попал внутрь.

Отослав весточку Мануилю, я бросилась в Сен-Сфета. О, мне было страшно опоздать хотя бы на миг.

В тот день случилась самая ужасная битва в моей жизни. Палёная человеческая кожа, горелая плоть, вонь. Истошные крики людей, вопли, визг раненых собак, похожий на плач брошенных детей. Это нагоняло цепенящий ужас. В итоге весь мой мир сжался до тесных переулков, в которых я сидела в засаде и молилась, чтобы псы не выдали меня раньше времени. Сузился до стен каменных домов, обступивших улицы, по которым шла, вытесняя захватчиков.

Каждую секунду я боялась: а вдруг разум поддастся страху и окоченеет, перестанет шевелиться и замрёт? Казалось, это равносильно смерти. Словно происходящее могло поглотить и растворить меня в себе, не оставив ничего, кроме тусклого сожаления и едкой усталости, давящей на шею и плечи.

Мне хватало силы воли, чтобы выходить из большинства схваток с победой, но я теряла счет времени. Под конец орда наемников почти истаяла, и я уже не заботилась ни о мастерстве, ни о сохранении собственного здоровья. У меня почти не осталось сил.

Когда не осталось сомнений в победе, я вышла за стену убедиться, что всё точно закончилось. И тогда я ощутила, что кожа на руках и лице стала сухой и шелушилась. Губы потрескались, словно я целовалась с огнём. Боль в шрамах на руках кусалась в такт сердцебиению, но оказалась несравнима с той, что настигла меня дома.

Если бы у меня сейчас был шанс избежать усмерской болезни, то я бы им не воспользовалась. Конечно же, нет. Я выкупила достаточно жизней, чтобы гордиться собой. Там, в Сен-Сфета я спасала жизни. Звучит очень даже красиво — спасала. Но благородный ореол этого слова несколько тускнеет, если всё-таки вспомнить, что это самое «спасение» заключалось в убийстве других людей.

Создатель мог делать всё именно так, как это хочется представить, когда думаешь про защитника. Он бы возник между упавшим соратником и занесённой алебардой. Оружие отлетело бы от полупрозрачного купола, как от железной пластины. Все стрелы до единой, звонко чиркнув, повалились бы на землю, не долетев до цели. И даже огонь пожара отступил бы. А маг, повелитель совершенной защиты, навсегда бы запомнился спасённому. В честь такого героя он мог назвать одного или даже двух детей, а потом до конца жизни рассказывал бы внукам приукрашенные истории.

М-да. Усмерка Радис Сфета запомнится тем, кого она спасла совсем иначе. Я предпочитала не представлять, о чём думали те, кто видел меня в тот день. Вместо этого в моей голове бились иные мысли.

Ихир, стоил ли клочок земли твоих усилий? А человеческих жизней стоил? Разве ты настолько глуп, чтобы действовать настолько неаккуратно?

Если честно, важным для меня был только последний вопрос. В письме я не увидела на него ответа, но чувствовала, что он отрицательный. Семейство Хаелион дорожило шатким миром с моим родом по ряду причин, прежде всего связанных с торговлей. Нападение с самого начала показалось мне каким-то необдуманным, ненадёжным и поспешным. Сложно представить, как Ихир планировал захват города, зная, что я не пожалею усмерских сил для ответного удара, и что будет, если в столице это кому-то не понравится. Даже звучит нелепо!

— Что будешь с ним делать? — спросил секретарь.

— А что можно?

Мануиль пожал плечами:

— Следы найти сложно. Разве что только подлог. Но на мой взгляд, и так всё понятно.

— Тоже так думаю, — согласилась я для вида.

— Может, тебе пока денег подкинуть? Быстро разберешься с ним.

Я надеялась, что секретарь не заметил раздражения в моем взгляде.

Деньги. Всё в итоге упиралось в них. Для того, чтобы воплотить в жизнь своё маленькое желание, я взяла в долг у Королевской канцелярии. Если бы у меня получилось найти банк или богатея, предложившего мне кредит в неспокойное время смены правителя, то непременно воспользовалась бы такой возможностью. Но нет, никого не было.

Огромную сумму пришлось выделить на наёмников. Они внушали страх соседям, отгоняли бандитские шайки и разный сброд, решивший поживиться в моих деревнях. Ещё часть денег уйдёт на жилые пристройки и покупку провизии на первое время. Я не повышала налог в деревнях, которые только лет пять назад стали жить нормально, поэтому приходилось брать в долг. Каждая трата обязательно записывалась в толстенький журнал казначея — этими пометками в случае неповиновения мне доходчиво напомнят об обязательствах.

— Да мне ничего не нужно.

— Может, тебе следует заняться городом? Он довольно сильно пострадал. Люди могут быть недовольны.

— Посмотрим.

Он важно кивнул, словно принял к сведенью не односложный ответ, а длинное разъяснение.

— Мы с тобой не настолько хорошие знакомые, но мне всё-таки очень интересно, и я спрошу. Почему ты решила вернуться и создавать свой Корпус усмеров именно здесь?

— Не поняла вас. А что не так с этим местом?

— Усмеров здесь сторонятся. Может, уже слышала? Порченками иногда называют. А ты всё-таки приехала. Почему не осталась в Анулейне, где к таким, как ты, относятся намного терпимее?

Я оттопырила нижнюю губу и на секунду задумалась над дельным ответом.

— В каждом земельном владении есть свои драгоценности. На севере разводят лошадей. У Хи́смер это роскошные вина и фруктовые сады. Там, знаете, прекрасная земля для фруктовых деревьев и винограда. У Ихира Хаелион, вот, золота много. И он считается самым богатым господином. А у меня Молочные озёра. Но есть кое-что важнее, намного. Кое-что, что есть у всех земельных господ в нашей стране, но о чём они даже не подозревают. Хотя, скорее просто пренебрегают.

— И что же это?

— Усмеры. Самые сильные усмеры в этой стране.

— Почему?

Я пожала плечами. Секретарь разочарованно вздохнул и решил покинуть кабинет. Видимо, услышать такую причину ему было достаточно. Меня подобное завершение разговора тоже вполне устроило.

***

Мануиль зашёл на кухню после ужина, когда все разошлись. Осталась только одна служанка, чтобы навести порядок перед тем, как все в поместье уснут.

— Здравствуй ещё раз.

Бавва вздрогнула и развернулась.

— Я думала, вы уже отбыли.

— Решил остаться.

Мануиль неловко улыбнулся, пожал острыми плечами и протянул служанке небольшую коробочку.

— Хочу попросить прощения. Сегодня я повёл себя довольно грубо. Это в знак примирения. Не подумай, что я хочу тебя оскорбить или… Это шоколад.

Бавва тихо ахнула и взяла коробочку. Она робко осмотрела её со всех сторон и на упаковочной бумаге от чуть влажных пальцев осталось множество ярких следов. Затем медленно поднесла шоколад к носу и вдохнула. Уголки её губ поднялись, и она спросила:

— С апельсином?

Он улыбнулся в ответ, признавая про себя, что ему приятна настолько искренняя благодарность.

Бавва глубоко вздохнула, положила подарок на стол и провела ладонями по лицу так, словно сгоняла с него воду. В её взгляде читалась маленькая и несерьёзная досада.

— Что вам надо от меня? — выдохнула она. — Не думаю, что вы бы так просто взяли и решили «помириться» со служанкой. Ой, давайте вы уже спросите, а я отвечу? Зачем всё усложнять, верно? Чем быстрее ты получишь ответы на свои вопросы, — начала заговариваться девушка и не заметила, как позволила себе неуместный тон, — тем меньше ты будешь ходить по дому. Кем бы ты там ни был, но все знают, когда ты здесь. Спать нам мешаешь. Ты даже хуже Радис, от неё только собаки воют иногда.

Она стала говорить всё больше о том, как неспокойно было первое время. Как Радис подкармливала псов, чтобы они быстрее привыкли к новой хозяйке. И как она, Бавва, совсем не высыпалась. Лицо Мануиля окаменело. Изгиб губ, который мог показаться искренней улыбкой, тут же стал неуловимо нелеп. Словно поняв, насколько недостоверно выглядит его выражение, он быстро опустил голову, а когда поднял, то от улыбки не осталось и следа.

— Ты так просто возьмёшь и расскажешь мне тайны своей госпожи? — спросил секретарь.

— Только то, что посчитаю нужным.

Он медленно кивнул, но словно не в ответ словам собеседницы.

— Что за женщина это была? Вещи которой она распорядилась сжечь. Любовница отца? Сестра? Соперница? Или…

— Ой, ну вы же шпион! У вас же там столько историй собрано, и вы ничего не узнали заранее? — пристыдила собеседника служанка. — Почему так не подготовлены-то?

Она начала подниматься из-за стола. Узловатые пальцы Мануиля крепко обхватили её запястье. Эта резкость совсем не сочеталась с его тоном:

— Я не шпион, — мягко сказал он. — Я — Королевский секретарь с расширенными полномочиями. Как ни посмотри, земельные господа не выносят семейные неурядицы в общество. Может, об этом и знают домашние, но до столицы такие новости никогда не доходят.

Девушка медленно села, не сводя с него взгляда. Мануиль ослабил хватку, и она тут же рывком освободилась и убрала руки под стол. Коробочка с шоколадом её больше не интересовала — Бавва внимательно смотрела на навязчивого собеседника.

— Вещи её матери, они с Радис не ладили. Хотя с этой женщиной никто не ладил. Но это никакая не тайна. Вы могли спросить любую сплетницу, и она бы вам рассказала всю историю семейства Сфета. И, возможно, даже больше, чем было на самом деле. Ха-ха! Да, намного больше.

— Вот как! Чем её мать так провинилась перед всеми?

— Ладно, и это расскажу. Это, к слову, тоже не тайна. Но при Радис ни слова! Дело вот в чём, — почти прошептала она, наклонившись к собеседнику, — многие, как и госпожа, уверены, что если бы Олхи́на, её мать, была более… хорошим человеком, скажем так, то первый сын покойного господина не ушёл бы из дома. А госпожа Радис жила бы в поместье, и, скорее всего, никто бы никогда не узнал, что она порченая. И её бы не выдворили. Цифитха, второй сын, тоже остался бы в семье. И…

Девушка печально вздохнула. Она отстранилась от Мануиля и уставилась куда-то в пустоту.

— И господин остался бы жив. Он тоже был не самым хорошим человеком, но неплохо вёл дела. Без него всё пришло в упадок. Эта женщина уничтожила семью, поверьте. Больше всего это тяготило Радис. Мать всё-таки. Так что пусть горит этот хлам, если ей так станет легче.

— А что в письмах было? В письмах из комнаты её матери. Она в них даже не заглянула?

Бавва пожала плечами и снова взяла в руки подарок.

— Да все знают, что там что-то мерзкое. Переписки с любовниками. С тем же господином Ихиром. Зачем Радис эта грязь? Она и так всё давно знает. Я бы тоже на её месте не стала их читать.

— Почему дом не очистили раньше, раз так не любили Олхину? Два года со смерти господина её комнату никто не трогал, верно?

— А что тут непонятного? — усмехнулась она. — Если бы вернулся старший сын господина, то он бы, наверное, наоборот всё изучил. Знаете, он из тех, кто держит розги поблизости. Увидит, что пыль, понимаете ли, неровно лежит, и всё. Всё! Мы боялись попасть в немилость. Уж больно он на отца похож был, а такие люди не меняются. Всё ему что-то надо…

Мануиль, услышав об ещё одном наследнике, обеспокоенно уточнил:

— А где он сейчас? Почему всё-таки не вернулся?

— Госпожа сказала, что нашла его, но он отказался поехать с ней.

— А это уже тайна?

Бавва поднесла коробочку к носу и вдохнула аромат шоколада. Предложенный подарок грел ей душу. Служанка сдержанно улыбнулась, пытаясь показать своё расположение к собеседнику, хоть это и не вязалось с тоном истории, которую она рассказала.

— Совсем чуть-чуть. А этого мне всё-таки не надо. Хотя пахнет он очень сладко, даже слюнки текут. Хе-хе! Это в столице такой делают?

Мануиль пожал плечами и забрал шоколад.

— Да, в кондитерских. Такие коробочки выдают на улицах бесплатно, чтобы завлекать покупателей.

Не сказав больше ни слова, секретарь вышел. Бавва осталась сидеть, нахмурившись и поджав губы.

***

Не шалить.

Не говорить об усмерах.

Не кричать.

Не пытаться колдовать.

Не смотреть в пол, когда отец говорит. Но вот и прямой взгляд он приравнивал то ли к личному оскорблению, то ли всегда находил в нём недовольство.

Не выглядеть слишком грустной, когда рядом мать. Но вот только и фальшивая улыбка её раздражала.

Скоро все эти правила окажутся не нужны, ведь рядом не будет ни отца, ни матери.

Ранним утром я стояла у поместья. В руках у меня был крошечный чемоданчик с новыми красивыми нарядами. Мне собрали их, чтобы в пансионе не подумали, что я могу ходить в простой и, какой кошмар, даже поношенной одежде.

Чемодан побольше стоял у моих ног. Там было несколько книг, предметы гигиены, учебные принадлежности и многое другое. На самом деле, этот чемодан для меня куда ценнее, чем тот, что в моих руках. Что мне до шелковых тряпок, которых насовали для вида? Я просто побоялась, что если отец решит, будто пренебрегаю его даром, он взбесится.

Он стоял рядом. Смотрел, как слуги открывают ворота для экипажа. Господин Сфета выглядел недовольным и зыркал на меня, словно утро выдалось прохладным по моей вине. Как только экипаж остановился, отец вымученно выдохнул и радушно оскалился. Первые мгновения маска с приветливым выражением никак не хотела смотреться естественно, из-за чего лицо вблизи казалось настолько перекошенным, что вызывало ужас.

— Господин Сфета! Рад вас снова видеть! К сожалению, ау́н⁷ Унъён не смог приехать — ему нездоровится. Он распорядился, чтобы все вопросы уладил я, его первый помощник. Меня зовут аун Ёоклё́.

Они пожали друг другу руки. Отец распорядился, чтобы им принесли небольшой стол, на котором они поспешно подписали бумаги. Я не знала, почему отец не позвал гостя войти.

— Хм-м, а это, я так понимаю, ваша дочь?

Он приветливо протянул мне руку. Я крепко её пожала с искренним желанием понравиться такому галантному мужчине. Он удивлённо усмехнулся.

— Вы должны были вложить свою руку в мою. Я бы накрыл её другой своей рукой — так знакомятся в Анулейне с благородными девушками.

Его спокойный тон и внимательный мягкий взгляд застали меня врасплох.

— Я запомню, — смущённо заверила его.

— Господин Сфета, — обратился он к отцу, — мне представлялось, что ваша дочь несколько старше. Что ей хотя бы четырнадцать…

Я оглянулась. Слуги стояли у поместья и старательно изображали грусть. Некоторые женщины прикладывали к глазам платочки, а мужчины смотрели вперёд, словно великие мыслители, погруженные в мрачные раздумья. Среди всей этой своры я так и не нашла того, кого хотела бы видеть — моя мать так и не вышла. Уж не знаю, почему. Мне бы хотелось думать, что она не смогла встать с постели в такую рань, нежели что была ко мне настолько безразлична. Хотя оба варианта нельзя было назвать уважительными.

— Вы пропустили графу, господин Ёоклё!

— Нет, что вы. Я и не собирался её заполнять. Ауну Унъён очень нравится имя девушки.

— Вот как, — пробормотал господин Сфета.

Его крайняя озадаченность была настолько явной, что даже Ёоклё смутился. Я не удержалась и усмехнулась. Отец зло посмотрел на меня.

Мать назвала меня сама и, по мнению отца, сильно оплошала. Он невероятно любил красивые имена со сложным произношением. Например, как у братьев: Ста́йхион, Цифи́тха. Меня он хотел назвать Схисаа́рфис. Слуги шептались, что так он хотел перебить неблагозвучность фамилии. Но в итоге я осталась Радис, и отец не упускал возможности припомнить это матери.

— Как тебе вообще пришла мысль назвать мою дочь таким именем? Мою дочь! — кричал он в своём кабинете как-то раз. — За что тебя так обделила судьба, раз ты не умеешь ни думать, ни читать? Ты назвала дочь земельного господина домашней змеёй! Так даже деревенские тупицы своих не называют. Или ты сделала это специально? Её имя теперь вообще не звучит…

Я вздохнула, избавляясь от дрожи, которая всегда приходила с воспоминаниями о скандалах родителей. И тут же нашла предмет, интерес к которому помог вытеснить из головы неприятные мысли.

— А что это за документ? — спросила я.

— Это бумага, — мягко объяснял Ёоклё, — согласно которой вы переходите в семью моего господина. Он обязуется дать вам образование и взять в жены, когда вам исполнится шестнадцать.

— То есть, я больше никак не связана ни с отцом, ни с матерью?

Ауну показалось, что это меня расстраивает, и тон его стал успокаивающим:

— Да, с точки зрения закона вы чужие люди. Звучит как-то дико, не находите? Но таковы принятые формулировки. Всю ответственность за вас теперь несёт мой господин. И все его подчинённые должны беречь и охранять вас… — Он задумался на секунду и добавил: — Вас, аун Унъён Ради́с.

Ёоклё произнёс моё имя с непривычным певучим ударением. Улыбка сама по себе появилась у меня на лице. В ту пору я просто ещё не понимала сути рабства Анулейна.

Как только отец и помощник поставили последнюю роспись, слуги горестно вздохнули, словно по команде. Я испуганно вздрогнула и поёжилась.

Как-то всё быстро закончилось. Я ожидала большего, какой-то душевной бури. Не было особенного волнения или боли в груди от потяжелевшего сердца. Всё оказалось проще. Прошло меньше пяти минут, и вот я уже не часть дома Сфета, и поэтому казалось, что произошло что-то обычное и с обычным человеком. А разве это было так?

В глубине души проснулась яркая злоба, близкая к остервенению. Руки чесались что-то сделать, только бы на душе перестало быть так паршиво. Но я держалась, стараясь не посрамить честь семьи в наши последние общие минуты.

«Эта семья ни во что тебя не ставит!» — пронеслась в голове яростная мысль.

«И, наконец-то, я из неё ухожу, — убаюкивала я пробудившуюся злобу. — И должна радоваться, и быть благодарна, ведь отец так и не сказал, что я порченая усмерка».

Борьба в моей душе кипела, как вода в Молочных озёрах. Но я так ничего не сказала и не сделала. Просто замерла, до белых костяшек сжимая ручку чемоданчика. Слуга уже отнёс первый в экипаж и вернулся за вторым. Однако не смог забрать его из моих цепких рук даже после вежливого напоминания.

Аун Ёоклё осторожно приобнял меня за плечи, помогая сделать крохотный первый шаг. От этого прикосновения оцепенение спало, и я оглянулась. Отец смотрел на поместье, пристально следя, чтобы все слуги грустили о моём отбытии.

Я шагнула назад. Мягкие ладони ауна соскользнули. Чемоданчик пролетел по широкой дуге и разбился о плечо отца. Раскрылся. Панталоны и сорочки разлетелись во все стороны вместе с кружевными платками, чулками и перчатками.

Коварный удар не сбил отца с ног. В его взгляде плескалось такое бешенство, какого ещё не видела. Даже когда он узнал, что дочь порченая, и то меньше злился, чем сейчас. Меня это так рассмешило, что я хрипло хохотнула.

Повисла по-настоящему жуткая тишина. И в ней я почувствовала, как комок ярости, созревший где-то под сердцем, раскрывается, словно бутон тюльпана. Это не доставило мне стыда и не принесло сожаления. Я наслаждалась. Теперь отец ещё неделю будет беситься, а мать сетовать, что не застала такое яркое событие.

Ёоклё словно ожидал подобной выходки и прикрыл меня от взбешённого отца. Его рука однозначно легла на рукоять кинжала, скрываемого под плащом.

— Как же это непривычно, отец — прямо смотреть вам в глаза.

У господина Сфета заиграли желваки и, прежде чем он придумал ответ, я решила сказать то, для чего набиралась смелости:

— Братья никогда не вернутся! А я вернусь. И тогда ты будешь прятать глаза от меня!

Ёоклё наверняка был готов под землю провалиться от того, как накалялась ситуация. Но ничего не произошло. Я развернулась и резким шагом, свойственным городскому беспризорнику, а не дочери земельного господина, направилась к карете и залезла в неё, забыв воспользоваться поданной рукой. Ёоклё без промедления последовал за мной. Как только дверь за ним захлопнулась, мы тронулись.

— Ну, давай же! Быстрее, пока он не пришёл в себя, — подгонял возницу мужчина, с безумной искоркой в глазах оглядываясь на удаляющееся поместье семейства Сфета.

Он ни разу не упрекнул меня за мой проступок.

***

Я так и не стала аун Унъён Радис. В пансион меня не определили, учили на дому, а брак так и не оформили. Пожилой “супруг” не успел добраться до меня, и в итоге я сбежала сначала на улицу, а оттуда учиться. Единственное, что осталось от той сделки, так это договор, который до сих пор лежит где-то там, в Анулейне, подписанный рукой отца и лишённый веса приказами Академии. При желании можно забрать его на память, как артефакт, с которого началось моё долгое путешествие.

— Вот я и вернулась, — тихо сказала я.

Раскидистый высокий белый дуб был безучастен. Я запустила руки в сочный клевер. Стебли скользнули между пальцев. Подняла взгляд. Там легкий ветер шептался с листьями. С одной из веток свисал огрызок верёвки. Давно, когда она была ещё целой и крепкой, я могла разбежаться, уцепиться за неё и с весёлым писком подлететь к небу. Иногда меня заносило или переворачивало, и обратно летела совсем не туда, куда планировала. Например, прямо в ствол дуба.

Кажется, это было совсем давно.

— Знаешь, я всё-таки надеялась, что ты ещё будешь жив, когда я вернусь. Глупо было вот так всё оставлять. Хотя скорее эгоистично.

Конечно же, мне никто не ответил.

В Анулейне и Дигриде обычаи погребения сильно отличаются. В первом успоших заворачивают в белую ткань, обматывают шею бусами из воска и закапывают так в землю. В Дигриде всё проще и сложнее одновременно: покойнику отрезают голову, закапывают её на месте смерти, если есть такая возможность, а потом высевают клевер. Тело предпочитают сжигать.

Под дубом рос плотный ковёр клевера.

— Может, нужно было выгнать её из дома и успокоиться, а не идти вешаться?

Какой-то мелкий гад заполз мне на шею. Я хлопнула по нему и стряхнула с себя то, что осталось.

— Надеялась, что ты будешь жив, когда я вернусь, — повторила я, рассматривая свои руки. — Может, мы бы даже начали ладить. Теперь я хотя бы понимаю, за что ты так меня недолюбливал. Характер у тебя дерьмо, но, вероятно, у нас бы получилось договориться. К тому же, это вот всё не моё. Но я стараюсь. Всё-таки это ответственность, а я не могу просто сделать вид, что у меня нет обязанностей.

Я задумалась, что бы ещё сказать. Хотя, мне было сложно представить, чем он жил. И решила поговорить о том, что интересовало и меня, и покойного господина Сфета.

— С твоим сыном всё хорошо. Правда он отказался возвращаться. Да-а. Может, оно и к лучшему. У него характер ещё хуже, чем у тебя. Хах! Хорошо, что я на него не похожа, правда ведь? Кстати, имя мне вполне подходит. Мама как в воду глядела. Не думаю, что твой вариант так точно описал бы мой… Меня.

Вдруг услышала приглушённый крик из поместья. Меня звали. Звуки сбегали через окна в сад. Пока я здесь беседовала сама с собой, кому-то сильно понадобилась моя помощь.

Поднявшись, я стряхнула с одежды налипший клевер и поспешила домой. В последний раз оглянулась на дуб и решила больше не приходить в эту часть сада.

***

Ночь была ясной. Такой, что темнота казалась мягкой и приветливой. В кабинете Ихира было достаточно света, чтобы я могла рассмотреть каждую мелочь на столе, названия книг на полках и, конечно же, портрет. Он занимал почётное место над камином, и каждый, кто заходил сюда через дверь, видел в первую очередь его. Я же зашла через окно и заметила его не сразу.

Лицо господина Хаелион казалось вполне привлекательным: чёткий овал, брови вразлёт, нос с небольшой горбинкой и живые тёмные глаза, выразительные такие. Дверь тихо открылась, в кабинет зашёл мужчина в домашнем костюме. Лицо нынешнего Ихира было немного дряблым, посеревшим, но всё ещё имело сходство с портретом.

Он увидел меня сразу, а я и не пыталась скрыться. Господин не запаниковал, наоборот, выглядел очень равнодушным. Не беспокоясь за свою жизнь, Ихир принёс канделябр и стал медленно зажигать свечи в кабинете. Мужчина заметил, что я сделала то же самое мимолетным прикосновением указательного пальца. Лицо соседа вытянулось, словно у него украли последний кусок мяса прямо изо рта.

Мы сели за стол. Он в своё кресло, я — на гостевой стул. Между нами был только канделябр и широкий дубовый стол с письменными принадлежностями.

— Вижу, ты решила меня не убивать?

— Мне было интересно, что ты скажешь при личной встрече.

Он усмехнулся и надолго задумался. Я решила его не торопить, но скука настигла меня через несколько минут молчания. В мысли постепенно просачивалось раздражение от ожидания, и я начала складывать перья с позолотой и восковые палочки колодцем, колупать пальцем красивую чернильницу и случайную царапину на крышке стола. Хозяин кабинета наблюдал.

— Сколько у меня времени?

— У тебя была неделя после того, как ты узнал про нападение на Сен-Сфета, но ты так и не нашёл доказательств? Ты не понимаешь, какие у тебя теперь проблемы. Прямо сейчас. Перед тобой. Пробрались через весь твой сад, мимо пьющей охраны и залезли в твой кабинет через окно.

Ихир округлил глаза. Видимо, он уже решил, что сделает с подчинёнными.

— Я теряю терпение, — напомнила я ему.

— А что я тебе скажу? Что загнал своего помощника в шахты? Но я сомневаюсь, что ты бы поверила ему, верно? Хисмер мне говорит одно, а остальным другое, выставляя всё в дурном свете? У меня есть свидетели, но разве ты им поверишь? Мне нечем доказать свою невиновность.

Резко выдохнула, ожидая, что дальнейшие его слова огорчат меня. Но Ихир меня приятно удивил:

— Я возмещу ущерб, госпожа Сфета, чтобы не оставлять тебя в обиде, пока мы со всем не разберёмся.

От неожиданности я даже крякнула. Ихир смерил меня усталым взглядом и, поставив подпись на каком-то бланке, капнул воском и поставил печать.

— Вот, в Канцелярии с этим тебе выдадут сумму…

Забрав у него бумагу, положила её во внутренний карман.

— Ты же понимаешь, что если подобное повторится, то ты от меня так просто не откупишься?

— Отлично понимаю.

Я обошла стол, села на подоконник, свесила ноги, готовясь выпрыгнуть, но Ихир неожиданно сказал:

— На самом деле я рад, что ты решила дать мне шанс. Для меня это неожиданно. Признаюсь, я уже смирился со скорой смертью. А ты оказалась не похожа ни на Ифатху, ни на Олхину…

Одним рывком я вытолкнула себя в окно и спрыгнула на козырёк. Вышло громче, чем надеялась. Этот грохот словно поставил точку в неприятной теме.

Примечания

1

Академия — учебное заведение для магов в городе Ануле́йн.

2

Дигри́да-Са́ха — южная страна со столицей в г. Дигрида. Граничит с государством Сабона и вольным городом Рборием. Иногда для упрощения страну называют так же, как столицу.

3

Ануле́йн (А́ну) — город-государство в центре континента.

4

Рборий — город на севере от Дигриды-Саха, отделённый от неё обширными болотами.

5

Далакраш — закрытая страна за горами Дала на северо-востоке от Дигриды-Саха.

6

Сабона — огромное государство, западный сосед Дигрида-Саха. Большая часть страны — этого огромная необжитая степь Зелёное Море.

7

Ау́н — приставка к имени свободного человека в Анулейне.