Возьми, если сможешь

Нина Парфёнова, 2021

Вторая часть трилогии «Женщина на корабле». Одна случайная встреча может изменить кажущуюся налаженной жизнь, потому что невозможно сопротивляться любви. Встреча с Володей открывает для Валерии череду событий, почти каждое из которых очень опасно, а порой и смертельно опасно. Уезжая, ты всегда берёшь с собой себя, поэтому все испытания, которые ты должна пройти, обязательно тебя найдут. Религиозная секта, нож у горла и… призраки прошлого – это только малая часть жизни Валерии. Как она поступит, когда опасность не просто чувство, а видимая и ощутимая угроза? Комментарий Редакции: Продолжение захватывающих приключений сильной женщины, власть над которой не имеют даже обстоятельства. История, которая вдохновляет и не дает опустить руки в самых сложных жизненных ситуациях.

Глава вторая

Елена. Крайний юг Сибири

…Лена положила трубку, сняла очки и подошла к окну, у самых стёкол которого бились под ветром ветви огромной берёзы. К декабрю на ней не осталось ни одного сухого листочка, все сдуло порывистыми ветрами. Здесь, на крайнем юге Сибири, они дули часто и подолгу, приходили с юга, откуда-то из Монголии, выматывали нисколько не меньше норд-оста на Севере. Снега эти ветра не приносили, только сдували небольшие сугробы с мягко очерченных, поросших низким леском гор, которые подступали прямо к посёлку.

Они разъехались почти в одно время. Лена с, тогда уже мужем, фотокорреспондентом газеты «Север» Ильёй Беловым отправилась за тысячи километров, с Крайнего Севера на крайний юг Сибири. У Ильи в этом крохотном посёлке, находящемся далеко в горах, почти за сто километров от райцентра, жила мать. Она тогда тяжело заболела, уже не могла ухаживать за домом и участком, но уезжать никуда не хотела, как её ни уговаривал сын. Она прожила с ними вместе год, а потом тихо ушла во сне. И теперь уже Илья отказался покидать этот дом. За год они превратили деревенскую избу в почти городскую квартиру, с тёплым туалетом, душевой кабиной, горячей водой из водонагревателя. Убрали печку, поставили котёл, который топился углём. Лена увлеклась цветоводством — клумбы полыхали разноцветьем, цветы сменялись в зависимости от того, как весна переходила в лето, а лето в осень — от ирисов к астрам и гладиолусам. Она научилась огородничеству, что для неё было абсолютно новым делом: в отличие от южанки Лерки, которая росла в собственном саду, Лена родилась на Севере со всеми вытекающими из этого последствиями, там даже в теплицах вырастить что-нибудь можно назвать подвигом. Но от кур, свиней или коровы она категорически отказалась — это было бы уже слишком.

Илья много снимал — людей, природу, горы. Поначалу фотографии удавалось публиковать в журналах, они побеждали в конкурсах, украшали интернет-сайты, в том числе и собственный сайт Ильи. Но как-то незаметно увлечением фотографией стало сходить на нет. Причин этому было много, но Лена предполагала, что постепенно Илья утрачивает свежесть взгляда, привыкает ко всему, что его окружает — от людей до гор. То ли ты приезжаешь раз в год с Севера, где почти девять месяцев всё укрыто снегом, и на долю фотохудожника выпадает два основных цвета — снежный белый и небесный синий; и видишь буйство красок, зелени, цветов, восторг от цветовой гаммы выплёскивается в фотоснимки; то ли ты круглый год видишь нормальные времена года. И это тоже становится привычкой. Север уходит из твоих мыслей, твоей души. К сожалению, из души Ильи уходило, осыпалось словно шелуха, главное качество северянина — естественная потребность во взаимопомощи, необходимость совместной работы и жизни.

У Ильи стали проявляться качества, которые Лена называла «кулацкими» — обособленность, неприятие коллективизма в хорошем смысле этого слова, когда считается, что выжить можно только в одиночку, своим огородом и хозяйством. Это сильно царапало её душу, Лена не могла и не хотела так жить, опять же из-за того, что с рождения была северянкой. На Севере никого не считали чужим, не было национализма, и женщина не считалась существом второго сорта — там всё это было неважно по сравнению с угрозами совсем другого, сурового природного характера. Нет, она не строила иллюзий, не идеализировала свою родину, там тоже всякого хватало, но на ментальном уровне, уровне сознания всё обстояло именно так.

Здесь все жили обособленно: все, кто не семья, автоматически считались чужими, врагами, относились к ним соответственно, друг с другом не общались, а проще говоря, друг друга ненавидели, причём, что называется, и по горизонтали — в отношениях между односельчанами, и по вертикали — в отношениях работников учреждений любого уровня и любой функциональности. Она не понимала, как можно жить с такой ненавистью и в такой ненависти десятилетия, всю жизнь. Но думала — вряд ли здесь что-нибудь когда-нибудь изменится в лучшую сторону — в ненависти и обособленности построить ничего нельзя.

Илья этого понимать не хотел. Он сильно изменился. Лена почти перестала его узнавать, он редко улыбался, по утрам стал выходить к бывшей совхозной, а ныне конторе сельхозкооператива, где перед работой собирались мужики. Уши вяли, что они там обсуждали — последние новости из серии кто с кем пил, кто к какой бабе заходил, сплетничали, короче, так, что бабам и делать там было нечего. Любой слух обрастал такими дикими подробностями, что ни один романист никогда в жизни не сочинит. Мужики! И с ними был Илюша Белов. Тот самый, который ради удачного кадра был готов рискнуть жизнью! Тот самый, что с Лерой Шингареевой ездил в экспедицию в северные горы, где опасности подстерегали их на каждом шагу, а жизнь висела на волоске! Тот самый, подскользнувшийся на каменной осыпи берега озера Иманьлан, испугавшись гортанного крика гагары, и чуть не ушедший в ледяную воду вместе с фотоаппаратом! Тот самый, прыгавший от восторга при виде завораживающей картины ледохода на великой северной реке… От того Ильи осталась лишь бледная копия. Общение их маленькой семьи постепенно свелось к нечастым походам в гости к его двоюродной сестре Татьяне. Татьяна с Валерием Дахно были людьми на первый взгляд приятными. Растили троих детей, когда-то сами себя назначили сельской аристократией, Валера числился главой сельсовета, главным депутатом. Разговаривать с ними поначалу было интересно, но когда темы истории посёлка с годами исчерпались, вдруг стало ясно, что больше говорить совершенно не о чем. И вдруг сами собой начинали откладываться в голове наблюдения — считающие себя элитой Дахно, в туалет ходили на улицу, а на кухне вокруг люка подпола расшатались половые доски, уже два года грозившие вот-вот обвалиться… Образование Тани ограничилось одиннадцатью классами, а Валера закончил целое ПТУ по специальности электро — и газосварщик. Аристократия! Упс! Леночка, выпускница университета, журналист с двадцатилетним стажем…

К счастью, встречи эти были нечастыми, только по большим праздникам. Но у Лены даже на это теперь не хватало времени. После смерти Илюшиной матери Лене предложили пройти конкурс на замещение вакантной должности главы поселковой администрации. Она обрадовалась — ну вот, наконец-то настоящая работа, где есть возможность увидеть результаты, сделать что-то полезное и нужное для людей, для детей и их будущего. Ей это удалось без труда — на тот момент она была единственной жительницей посёлка с высшим образованием, а это было решающим по закону фактором. Что началось дальше, ни в каких кошмарах Лене и не снилось.

Она вставала в шесть утра, готовила Илье завтрак и обед, делала заготовки на случай ужина, если обеда не останется на вечер, на бегу красила глаза, выходила за ворота и — начиналось…

Буквально с первого дня работы к ней пошли односельчане. С утра и до обеда она выслушивала жалобы всех на всех: сосед пристроил забор и перекрыл коровам путь на выгон; другой послал соседа на…, потому, что тот сделал ему замечание, когда корова первого, бродившая по посёлку, чуть не надела на рога правнука второго; соседка матом кричала на внучку другой… Лена падала головой на стол — а как соседка должна кричать, если они все матом говорят в обыденной речи, словно нормативной лексики не существовало вовсе никогда. Ей пересказывали как реальный факт настолько вопиющие сплетни, от подробностей которых реально тошнило. Пришлось несколько месяцев отучать односельчан от привычки нести в администрацию весь этот мусор, порой даже вступая с ними в конфликт. Неимоверные усилия дали, наконец, результат, и поток дурно воняющих слухов стал обходить здание администрации, но совсем не иссяк. Периодически Лена узнавала потрясающие новости не только об односельчанах, но и о себе, и об Илье.

Дальше — больше. Выяснилось, что в стране принята масса законов, одна половина которых кардинально противоречила другой. Из-за этого царила полная неразбериха абсолютно во всех сферах жизни — земельных отношениях, правилах заготовки дров, разграничении полномочий между субъектами власти и так далее, и тому подобное. Ежедневно из прокуратуры приходили запросы или протесты на любой нормативно-правовой акт, призванный регулировать правоотношения на селе. Администрация должна была отчитываться перед прокуратурой о том, как посёлок готовится к паводку, какие товары есть в магазинах, как обстоят дела с территориальным общественным самоуправлением, не было им числа…

Построенный почти полвека назад и ни разу не ремонтированный водопровод давал течи едва ли не каждую неделю, а вода наружу не выходила, убегала куда-то по горным породам; в школе обрушивался потолок; с крыши клуба и фельдшерско-акушерского пункта ураганом сносило шифер; дождями и тающим снегом размывало сделанные тяп-ляп дороги, в распутицу добираться до райцентра, «ломать горы», как говорили здесь, было опасно для жизни…

На всё это в бюджете денег не было. Не было совсем. По закону о местном самоуправлении, который когда-то списали с закона, принятого в Германии (где Германия, а где российская глубинка, никто не задумался), органы местного самоуправления все вопросы должны решать за счёт своего бюджета, который наполняется за счёт местных налогов. Какие налоги можно собрать в посёлке, где есть только едва живой сельхозкооператив, почта, школа и администрация, тоже думать никто не хотел. Налогов не хватало даже на оплату работы главе администрации и специалиста на 0,75 ставки. Субсидии из региона через администрацию района давали редко и со скрипом, поэтому Лена и специалист Вера зарплату получали в лучшем случае раз в полгода.

От того, что узнавала и видела вокруг Лена, у неё возникал диссонанс с её жизненным опытом. Люди, работавшие полный рабочий день на почте или в сельхозкооперативе, получали зарплату в две с половиной тысячи рублей. Через двор торгуют самогоном, кругом царит мелкое воровство, а милиция приезжает только завести уголовное дело на очередного разоблачённого хранителя пачки патронов, кучки пороха или заржавевшего лет сорок назад ружья деда. Территория участкового составляла примерно триста километров, на это же количество километров было выделено две машины скорой помощи, а ближайшая больница находилась в ста километрах.

Отдельной историей были выборы, которые проходили каждый год — губернаторские, в региональное Заксобрание, в Госдуму. То, что происходило перед ними, многократно превышало воздействие на журналистов, которые давно уже ежедневно получали так называемые «темники» (это ценные указания, что писать, о чём писать, что снимать, кого не показывать, тут рыбу заворачивали…). Накачка происходила ежедневно и на всех уровнях. Лена уже давно слышала в свой адрес — «шибко умная»…

В этом аду она жила почти три года. Она была одна. Илья помощником ей становиться не очень хотел. Она устала. Уже три года её отпуск заключался в коротких выездах в областной центр, потом надо было возвращаться. Выходных не стало тоже. Ей в любое время дня и ночи могли позвонить, прося помощи или приказывая сделать то, чего ей совершенно не хотелось. Она скучала по Лерке, по их суматошной, но наполненной смыслом и событиями жизни. Вдруг вспомнила поездку на острова, звук песни под гитару, плывущий над спокойной по-вечернему гладью воды… Много бы она сейчас дала, чтобы оказаться там, сидеть у костра, переглядываясь с Максимом, своим горьким разочарованием. А назавтра прийти в редакцию, закрыться в кабинете у Лерки, налить кофе, прикурить тонкую ароматизированную сигаретку и многословно переживать по поводу милицейского произвола или негодной экологической экспертизы оборудования для обогатительного комбината. Потом вдруг сорваться с места и вместе побежать в свой кабинет откапывать в архиве старые папки, чтобы достать документы по истории несостоявшегося кирпичного завода. Но это было так далеко, так неправдоподобно далеко, что казалось красочным фильмом, виденным когда-то давно, но оставившим после себя дивное послевкусие.

Лена вздрогнула от неожиданного звонка, ворвавшегося в её воспоминания. Ну надо же, Шингареева! Собственной персоной! Вспомни лихо…

Лена постукивала пальцами по пластиковому подоконнику, словно играла гамму. Лерку она знала хорошо, и этот продолжительный телефонный разговор с ней означал одно — подругу жизнь ничему не учит. Вот ведь, замужем уже, ребёнок маленький, а её опять потянуло в пампасы. Четыре года, всего четыре года прошло с тех пор, как она закрутила такое вокруг себя! Нет, она, конечно, опять сама здорово пострадала, но в итоге всё-таки жива-здорова. Не всем так повезло… А шифруется-то, шифруется… Ну, вот на фига ей этот полуживой рыбозавод? Ей он вообще никак не может быть интересен. Елисееву явно тоже, ему вообще стоит только пальцами щёлкнуть, как этот рыбозавод тут же будет принадлежать ему. Значит, опять на сцене появилась любовь всей жизни. Похоже, опять начинается веселье. Да и ладно, а то какой-то застой вокруг загустевает. Лена рассказала Лерке всё, что знала, посоветовала, кого спросить ещё, могло что-то измениться, ведь она тоже уехала из Северореченска давно. Ох, Валерон, Валерон, куда тебя опять понесло? Лена порой жалела, что тогда с её подачи тема строительства горно-обогатительного комбината ушла к Лерке. Она-то думала, Лерка съездит в Город своей юности, развлечётся, подруга депрессировала на тот момент сильно. Да, развлеклись тогда по полной программе все…

Ей показалось, что стукнула калитка. Из окна её не было видно, Лена опять присела на стул, глядя на лежащую на столе телефонную трубку. В сенях затопали, отряхивая с обуви снег. Илья был не один. Она встала в дверном проёме кухни, наблюдая, как в прихожую вваливаются, на ходу снимая с себя одинаковые камуфляжные куртки, Илья с Валерой Дахно, они явно были хорошо навеселе.

— Вы откуда такие нарядные?

Илья махнул рукой.

— Лен, не начинай, ну, посидели мужики, чего там. Есть у нас, чем закусить? Давай, накрывай быстренько. Валерка, чего стоишь, доставай.

Огромный широкоплечий Валера, стоял у двери, слегка покачиваясь и глупо улыбаясь, он достал из кармана куртки бутылку и двинулся к кухне. Лена молча включила газ, разогрела котлеты и жареную картошку, разложила по тарелкам, принесла из холодильника консервированный салат, который она с такой любовью готовила и закрывала осенью. Налила в кувшин вишнёвого компота, всё поставила на стол. Так же молча пошла к выходу. Илья развернулся, сидя на стуле.

— Ленка, а ты с нами? Чего молчишь-то?

— Нет, Илюша, давайте сами, мне на работу завтра, дел много.

— А мы завтра собрались за дровами с Валеркой.

Лена пожала плечами и ушла в спальню.

Утром она уже собиралась выходить, курила у форточки на кухне, когда встал Илья.

— Чёрт, чего ты куришь тут, и так голова раскалывается. Есть опохмелиться, а то до леса не доеду?

Пытаясь сдержать клокочущее раздражение, она мягко произнесла:

— Илюша, ну, какое опохмелиться, перед лесом? Это ведь не шутки, пьяным ехать в горы, глянь, туман какой.

— Ленка, отстань!

Он открыл холодильник, нашёл там давно стоявшую бутылку с остатками коньяка, вылил их в стакан и с наслаждением выпил.

— Ой, хорошо, зараза!

— Илюш, ну какие дрова? Зачем они тебе? В бане у нас года на два дров хватит, а для котла они бесполезные, — раздражение нарастало.

Ей сегодня утром самой пришлось топить котёл, за ночь дом прилично остыл, прохладу она почувствовала сразу, едва откинув одеяло. Илья спал тяжёлым, почти каменным сном, даже не переворачиваясь. Это было трудно — чистить стенки котла от нагара, удалять золу, засыпать уголь, разжигать щепу и закрывать тяжёлую крышку, со страхом прислушиваясь, как внутри гудит пламя, разогревая тосол в системе и начиная гнать его по трубам. Она ужасно боялась котла, он это чувствовал и не хотел ей подчиняться, дымил и редко загорался с первого раза. Сегодня она всё делала с отчаянием и злостью, потому он и занялся почти сразу. Потом, долго отмывая руки и лицо от угольной пыли, смотрела на себя в зеркало и горько думала: «Лена, что ты здесь делаешь?» Решение зрело давно, и, похоже, готово было выразиться в словах. Она скажет со всей серьёзностью:

— Илюша, я уезжаю. Домой, в Северореченск. Если поедешь со мной, давай собираться!

Вчера Илья с Валерой сидели долго. Лена уснула под бубнящий телевизор, из кухни доносились глухие голоса, она не прислушивалась, чтобы не раздражаться. И вот сейчас, глядя на припухшее лицо Ильи, понимала, что говорить в этот момент бесполезно.

— Зачем они тебе, дрова эти!?

— Лен, чего ты заводишься. Валера попросил по-родственному, как я ему откажу, он мне тоже поможет в чём-то.

Лена махнула рукой, оделась и вышла из дома.

Рабочий день покатился кубарем с горы. Часов в десять мимо администрации прострекотал Валерин трактор, она выглянула в окно, но его уже не было видно. Лена выслушивала людей, разговаривала с ними, подписывала документы, ставила печати и чувствовала, как внутри набухает клубок странных, мало связанных между собой чувств. Там были раздражение и злость, отчаянный страх и боль, саднящая, но разрастающаяся с каждой минутой. Она потрясла головой, глянула на часы — ага, уже второй… Она немного походила по кабинету, сделала себе кофе, села к компьютеру, прикурила сигарету и начала, продираясь сквозь деревянные юридическо-чиновничьи формулировки, вчитываться в текст. В очередной раз меняли Уставы муниципальных образований. Их переписывали юристы районной администрации, вносили правки в прокуратуре, но и после всей этой редактуры в тексте содержалась масса ошибок, несогласованностей, неувязок. И, прежде, чем отправлять Устав на утверждение в Минюст, требовалось ещё не раз его внимательно прочесть.

Где-то вдалеке зашумел трактор. Лена прислушалась — мимо, что ли, потушила в пепельнице очередную сигарету, потянулась, разведя изрядно затёкшие плечи, и вернулась к тексту. На крыльце послышались голоса. По коридору простучали каблуки, и в кабинет, распахнув дверь, ворвалась специалист Вера Михайловна, вытаращив абсолютно дикие глаза. Лена развернулась вместе с креслом, даже не успев открыть рта. Вера кричала:

— Елена Максимовна, выйди! Там!..

Лена встала и пошла к выходу, ноги одеревенели, двигались плохо. Уличная дверь была распахнута настежь, а на крыльце стоял, покачиваясь бледный до синевы Валерка. Он пытался что-то сказать, издавая нечленораздельные звуки. Лена оттолкнула его и вышла за дверь. Там дул ледяной ветер, но она совсем не чувствовала холода, стояла и смотрела вниз с высокого крыльца. В тракторной тележке дров не было, а лежало что-то большое, словно скомканное, накрытое брезентом, в нескольких местах покрытым бурыми пятнами. Она поняла всё моментально, долгим взглядом посмотрела на Валеру, тот продолжал мычать, как-то нелепо жестикулируя. В дверях, зажав руками рот, стояла Вера. Лена отстранила её, всё так же молча, на деревянных ногах, прошла в кабинет и позвонила в милицию и скорую.

Что происходило дальше, осознавала плохо, а помнила обрывочно. Она не плакала, а лишь хмурила брови, смотрела длинным пустым взглядом на собеседников. Илью забрали в райцентр, туда же уехали участковый и Валера. Вера Михайловна по телефону договорилась с мужиками, чтобы выкопали могилу и протопили дом. Она вообще взяла всё на себя, увела Лену домой, отпаивала валокордином и коньяком, потом уложила спать и сама прикорнула рядом на кресле. Муж Веры командовал мужиками на кладбище.

Лена открыла глаза, за окном едва серел рассвет. Вера спала в кресле, свернувшись клубочком. Встала и тихонько прошла на кухню. Щёлкнула тумблером чайника, достала из шкафчика кофе и сахар, молоко из холодильника. Поставила на стол чашки, заварила кофе. Каждое движение отзывалось болью, но она продолжала двигаться. На кухню пришла Вера, молча села на стул, взяла чашку.

— Вера, спасибо тебе. Ты иди, нам же на работу скоро. Я сейчас голову помою и приду.

Вера смотрела на неё во все глаза.

— Леночка, может, тебе не ходить пока, посиди дома, поспи.

— Думаешь, я усну?

Когда за Верой закрылась дверь, Лена вытащила из гардеробной два чемодана и начала собирать свои вещи. Предупредила по телефону квартирантов, что через месяц аренда прерывается. Пока она поживёт в Леркиной однушке, та стояла закрытой — Елисеев там не жил, предпочитая служебную квартиру. Лерка — настоящий друг, она не стала высказывать считающихся необходимыми банальных соболезнований, произнесла всего несколько слов, от которых у Лены в груди чуток оттаяло. Рассказала, где взять ключи и пообещала приехать в январе.

Следствие закончилось, не начавшись. Несчастный случай. Так бывает. Дерево при подпиле порой падает не туда, где ожидаешь. А то, что оба дровосека были изрядно выпивши, никого не интересовало. Экспертизу, конечно, провели поверхностно, это тоже было никому не нужно. Валера пытался что-то объяснять, но Лена, подняв ладонь, остановила его. Она вообще почти не говорила в эти дни.

На кладбище стояла молча, глядя в заострившиеся черты лица Ильи, вокруг шептались, шипели: «Вот, и не плачет совсем, то ли деревянная, то ли железная». А она смотрела на него и думала: «Ну что же, Илья, ты свой выбор сделал. Теперь ты останешься здесь навсегда».

На следующий день после похорон и поминок она рано утром пришла на работу, написала заявление об увольнении, оставила его вместе с запасным комплектом ключей от дома у Веры на столе, зашла домой, отключила воду, электричество, закрыла дверь и калитку. У ворот её уже ждало такси, вызванное из райцентра.

Она почти не смотрела по сторонам, эту дорогу знала наизусть. Только вперёд, на встающее над горами красное солнце. Снег искрился мирриадами бриллиантовых брызг… Водитель молчал, за что Лена была ему очень благодарна. Через час он высадил её на вокзале в райцентре, а ещё через сутки она щёлкнула застёжкой привязного ремня под слова стюардессы: «Наш самолёт совершает рейс до Северореченска, время в пути три часа пять минут».