Сталин летом сорок первого

Николай Фёдорович Шахмагонов, 2020

В романе показана деятельность Сталина, вынужденного взять на себя командование Красной армией, а затем и Верховное Главное командование, в самый тяжелый и драматический период истории нашей Родины – первые месяцы с начала Великой Отечественной войны. Несмотря на то что удалось точно установить день и даже час германского нашествия, а также направить в пограничные военные округа секретную директиву Генерального штаба от 18 июня 1941 года о приведении войск в боевую готовность, произошла катастрофа, приведшая к общим неудачам. Превосходство в танках, авиации, артиллерии, созданное благодаря самоотверженному труду советского народа, было утрачено по вине ряда военачальников, и прежде всего генерала армии Павлова, под командованием которого Западный фронт развалился в течение недели…

Отдыхали так, чтоб надолго…

После окончания академии всем выпускникам полагался очередной отпуск перед поездкой в пункт назначения. Собирался на отдых и старший батальонный комиссар Михаил Посохов, окончивший Военно-политическую академию имени В.И. Ленина. Но перед отпуском ему посчастливилось принять участие в необыкновенном торжестве в Кремле.

После официальной части был объявлен небольшой перерыв. Выпускники академий ходили по залам Большого Кремлёвского дворца, с интересом осматривая необыкновенное убранство. К концу тридцатых в официозе уже не так резко звучали выпады против русских государей, бережнее стали относиться власти к наследию России. Чего стоил один только Георгиевский зал, где на стенах были высечены золотом имена георгиевских кавалеров.

Посохов вышел из зала, где происходила официальная часть, вместе со своими однокашниками по академии, но в какой-то момент оторвался от них и оказался один. Тогда-то он, кавалер ордена Красного Знамени за Испанию, приметил молодого капитана, у которого тоже сиял на кителе боевой орден. Какие-то чёрточки лица капитана, едва уловимые чёрточки, показались знакомыми, и Посохов решил, что капитан тоже побывал в Испании — там он его и видел. Капитан был роста выше среднего, строен, подтянут, лицо открытое, приятное лицо. Русые волосы причёсаны аккуратно, взгляд твёрдый, несколько даже суровый взгляд.

— Товарищ капитан, — сказал Посохов, остановившись у орденоносца, рассматривавшего списки кавалеров ордена Святого Георгия в Георгиевском зале, — орден за Испанию?

Вопрос понятен — среди выпускников основных курсов не могло быть участников боёв на реке Халхин-Гол и в Финляндии. В то время, когда шли там бои, все, присутствующие здесь выпускники, сидели за академической партой.

Капитан обернулся на голос и ответил:

— Нет, товарищ старший батальонный комиссар, орден я получил за бои на озере Хасан. — А затем представился, как, собственно, и положено в разговоре со старшим по званию: — Капитан Теремрин.

Обменялись рукопожатием.

— Просто лицо показалось знакомым, — пояснил Посохов.

Теремрин внимательно посмотрел и тоже отметил в лице что-то такое, словно бы знакомое. Немного, отдалённо, но знакомое. Черты чем-то знакомы.

— Ну а я за Испанию! — сообщил Посохов. — Академия Фрунзе? — спросил он, приглядевшись к петлицам.

— Да, её, родимую, окончил, — кивнул Теремрин.

Посохов хоть и не подал виду, но не мог отделаться от мысли, что не только лицо знакомо, почему-то показалось, что знакома ему и фамилия капитана.

«Теремрин, Теремрин! Слышал ведь, точно слышал эту фамилию. Неужели?!» — мелькнуло в голове, но только хотел продолжить разговор, как объявили об окончании перерыва и всех пригласили в зал.

Посохов хотел составить компанию Теремрину, чтобы поговорить, но тут отвлёк один из однокашников, воскликнув:

— Пойдём, пойдём, что стоишь…

Посохов обернулся:

— Да, да, сейчас, — но его уже окружили друзья-товарищи по академии, предлагая на банкете держаться вместе.

— Да-да, — невнятно буркнул Посохов, осматриваясь вокруг и пытаясь отыскать глазами капитана, но его и след простыл.

Ну а дальше пошли тосты, среди которых и самый главный — Сталинский.

После банкета выходили всё так же группой «академиков-ленинцев». Посохов всё же попытался отыскать того капитана, но народу было столько, причём одетого почти одинаково, что сделать это было практически невозможно.

В общежитии с нетерпением ждали жена и сын с дочерью. Да, выпуск — праздник! И отпуск в отличие от Теремрина Посоховым был распланирован прямо по поэме Константина Симонова «Иван да Марья», только без Крыма, но зато с Волгой, правда, без далёкого по ней путешествия. Всё было короче: «В Сочи месяц…» Решили отдыхать «так, чтоб надолго». И не то чтоб уж прямо так «в воду глядели», не то чтоб думали, будто отпуск этот последний, а всё же тревожно было. Ну а потом, на завершающие деньки отпуска планировали поездку на Волгу, в небольшой, живописный городок Старица, что на самом берегу великой русской реки в Калининской области. Ну а что касается окончания отпуска, то ведь, казалось, не последний, хотя, конечно, если бы Посохов в июне сорок первого услышал песню на стихи Шпаликова «Рио-Рита, Рио-Рита — вертится фокстрот», то не согласился бы с бравурным её тоном: «Ничего, что немцы в Польше, но сильна страна. Через месяц, и не больше, кончится война». Но песня была написана после войны, а в сорок первом её автору было всего четыре годика.

Тем не менее песня отражала дух того времени. Многие, очень многие смотрели в будущее с оптимизмом. Но военные так смотреть не могли. И на встрече в Кремле Посохов ещё раз убедился, что враг, с которым скоро придётся сразиться, не прост, что сил у него много, потому что на него услужливо работает вся Европа.

Посохов получил назначение в распоряжение командующего Одесским военным округом и должен был после окончания отпуска прибыть в Одессу. Ну а жена с детьми, пока он не обоснуется на новом месте службы и не получит жильё, решила пожить у родителей в Старице.

— Ну что, осталось совсем немного! — сказал Посохов как можно более беззаботно. — Получим дипломы, отметим выпуск, ну там ещё кое-какие дела, а потом — отпускной билет и предписание в Одессу, город у моря.

— Урр-ра! — дружно закричали дети. — На море, на море!

— Ну, Одесский военный округ — это ещё не значит, что море. А пока впереди море, — сказал он детям. — Так что начинайте собираться.

Дети, сын и дочка, семилетние Василёк и Танечка, родились двойняшками и росли на радость родителям, души в них не чаявшим.

Для них путешествие в отпуск — событие! Море только на картинках да в кино видели! А тут — целый месяц. Прежде отдыхали у бабушки с дедушкой на Волге. Посохову летом редко удавалось получить отпуск. Лишь время учёбы в академии — исключение, да только детки маловаты были, чтобы с ними пускаться в дальние путешествия. Одно дело добраться до родителей жены, где при переводе на другое место службы можно их на какое-то время и оставить. Вот и теперь так порешили, что на этот раз жена побудет с детьми в Старице. Время сложное, лето может быть жарким — он имел в виду сплошные учения, полевые выходы, да и не только… Ему ли не понимать, что грозой пахнет в воздухе.

Жена Антонина Ивановна, настоящая русская красавица, светловолосая, голубоглазая, несколько располневшая после родов, что, впрочем, только добавило привлекательности — ну просто кровь с молоком, — всегда весёлая и жизнерадостная, теперь часто печалилась. Предстояла первая долгая разлука, и она постоянно заговаривала о том, что готова к любым испытаниям, и очень просила как-то всё решить вопрос поскорее, до сентября — то есть до начала учебного года. Она, школьная учительница, хотела начать новый учебный год на новом месте службы мужа. Но за всем этим стояло прежде всего нежелание долгой разлуки.

Посохов как будто бы соглашался, хотя не слишком он верил в мирное и спокойное начало нового учебного года. Он повторял одно и то же, разве что для успокоения жены:

— До конца лета, как и решили, поживёшь у родителей, а как устроюсь, приеду за вами. Сразу всех и заберу.

У Посохова никакой родни, кроме жены и детей, не было.

Кто он и откуда родом, сам толком не знал. Детдомовский. Помнил лишь, что мать звали Анной, чаще Аннушкой, во всяком случае, так называл её барин, в поместье которого она служила по дому. Даже отчества матери в памяти не осталось.

Родился, по всей вероятности, в помещичьей усадьбе. Кто был отец, ему никто и никогда не рассказывал. Стоял помещичий дом на возвышенности, с которой хорошо были видны церковь Спаса и всё село Спасское. Открывалась с высокого крыльца широкая пойма реки Теремры с затонами, которые звались Тихими. От них, должно быть, и деревня, примыкавшая к селу, именовалась Тихими Затонами.

Помнил смутно, что был у помещика сын Алексей, который приезжал на каникулы сначала юнкером, затем офицером. Привозил из города подарки, с удовольствием играл с ним, рассказывал всякие военные истории. Перед самой войной сын помещика женился на дочери местного священника — отца Николая. Ну а потом началась Первая мировая… Алексей ушёл воевать, но после войны, когда грянула революция, больше уже в усадьбе не появлялся, хотя и рос у него сынишка. Впрочем, было тогда Посохову лет слишком мало, и не всё запомнил, потому что многое и незачем было запоминать. А вот о том, что местные сплетницы судачили, будто он — сын барина, хоть и слышал лишь краем уха, ибо в глаза ему такое говорить побаивались — а ну как барину скажет, — но запомнил.

Особенно сильно врезалась в память беда, которая внезапно навалилась на него, на мать и на барина, у которого они жили…

Впрочем, в тот отпускной май особенно копаться в воспоминаниях и ни к чему было. Сборы всегда радость, если сборы на отдых, да ещё всей семьёй, особенная радость для детишек. Всё волнующе, всё торжественно. Поездка на вокзал, шествие по перрону и, наконец, скорый поезд, купе.

И вот уже за окном проплыли городские окраины и открылись необыкновенные пейзажи Подмосковья. В Туле, где поезд стоял всего несколько минут, Посохов успел выскочить из вагона и накупить знаменитых тульских пряников, наверное, в той же палатке, которую незадолго до него посетил Теремрин.

Когда попили чай с душистыми пряниками, Посохов вышел в коридор, чтобы распрямиться и размяться после долгого сидения на диване купе. И вдруг услышал случайно оброненную пассажиром, стоявшим у окна, фразу:

— Сейчас будет станция Лазарево, а от неё рукой подать до Толстовских мест.

Это пояснил стоявшей с ним рядом женщине — вероятно своей жене — мужчина средних лет. Бросились в глаза пенсне и чеховская бородка.

Услышав о том, что Толстовские места, оказывается, где-то здесь, в районе какого-то Лазарева, Посохов не выдержал и, рискуя быть бестактным, спросил:

— Извините, а разве мы Ясную Поляну ещё не проехали?

Пожилой мужчина — ну ни дать ни взять учитель или врач — осмотрел молодцеватого военного, оценил три прямоугольных «шпалы» в петлицах и красные звёзды с серпом и молотом на рукавах, улыбнулся и мягко, как-то очень по-учительски, сказал:

— Товарищ старший батальонный комиссар! Я имел в виду Пирогово, а не Ясную Поляну. Отсюда до села Пирогово рукой подать. А в селе Пирогово находилось имение, принадлежавшее любимой сестре Льва Николаевича Марии Николаевне, в которую, кстати, был влюблён другой наш замечательный писатель Иван Сергеевич Тургенев.

— Пирогово? — переспросил Посохов и повторил: — Пирогово, Пирогово… Кажется, на реке Упе?

— Да, через село протекает река Упа, приток Оки, — подтвердил нежданный собеседник.

— А есть там ещё река Уперта? — снова спросил Посохов, извлекая из дальних кладовых памяти что-то очень далёкое, почти что совсем забытое.

— И река Уперта есть, и река Теремра…

— Как вы сказали? Теремра? Странное название…

— Ничего странного, молодой человек… Вы извините, что я вас так назвал, но для такого высокого звания вы молоды…

Действительно, для возраста Посохова, который, кстати, в точности он и сам не знал, звание старший батальонный комиссар, приравнивавшееся к званию подполковник, было достаточно высоким.

— Ничего удивительного, — продолжал собеседник. — Места-то здесь какие! Терем Бога Ра! Недаром и река так названа в незапамятные времена: ТеремРа!

— Ещё раз извините меня за назойливость, — сказал Посохов, — а не можете ли вы назвать, если, конечно, бывали здесь и знаете, ещё какие-то сёла или деревни близ Пирогово?

— Конечно, могу… Село Ржаво, деревни Ивановка и Скородумово, Мясновка, село Спасское, которое, кстати, фактически срослось с деревней Тихие Затоны. Чувствуя, что вам знакомы эти места?

— Думаю, да… Просто от них веет далёким, очень далёким детством.

— Вот как?! Интересно. Может, я чем-то могу помочь? Что-то напомнить о краях этих? Бывал я здесь сразу после революции и Гражданской войны, бывал, — сказал он задумчиво. — Да… Так что же вас интересует?

— Вам знакома фамилия Теремрин?

— Ну как же, как же, слышал. Жил тут помещик с фамилией такой… Жил… Был он военного сословия, да и сын его по стопам предков пошёл.

— А его судьба вас известна? Я имею в виду сына…

— Погиб на германской.

— А сам помещик? — спросил Посохов, затаив дыхание.

— Сам-то, сам… Нет, запамятовал имя и отечество. Так вот он-то революцию пережил, потому как в отставке уже находился и давно уж понемногу учительствовал, даже школу построил. Да и вообще крестьянам помогал. Кстати, многие с ним с войны приехали, где он геройствовал — кавалер георгиевский.

— А какова судьба его, этого помещика? Что с ним стало в революцию и Гражданскую?

— Погиб он, тоже погиб… Крестьяне-то пощадили, и дом даже не разрушили, и местная власть не трогала, поскольку не противился ей, а, наоборот, помогал. Но приехал комиссар… Фамилия такая… Нет, запамятовал…. Неприятная фамилия. Приехал с отрядом карательным. Дом окружили. Комиссар потребовал, чтобы помещик немедленно вышел из дому. Послал за ним двух карателей. Но в ответ прогремели выстрелы, и оба пали замертво уже почти на пороге дома. Комиссар поскакал прочь, но и его достала пуля. Он слетел с лошади и по-бабьи завыл на всю округу, но, как потом говорили, рана оказалась не смертельной…

И тут как гром от рассказа об этих выстрелах прогремел где-то в глубинах памяти Посохова.

«Да, да! Расстреляли барина прямо перед домом. Он только и успел крикнуть матери Посохова: «“Аннушка! В лес, в лес беги. Да через дом, через дом”. — Это уточнение было не совсем понятно, но запомнилось ещё: “Береги сына. Береги Мишутку!”»

Он, правда, не уточнил, чьего сына. Может, он просто велел Аннушке беречь её сына.

А дальше запомнилось, как мать подхватила его, поспешно втолкнула в какую-то тёмную комнату, где был в полу люк. Они спустились в подпол, и мать тут же, при помощи какого-то хитрого приспособления, завалила за собой вход. Встретила сырость подземного туннеля. Они пошли куда-то в глубину и через некоторое время выбрались в лес. Мать снова довольно сноровисто произвела какие-то непонятные ему действия, и выход из туннеля исчез из глаз. Лишь теперь он понял, что помещик, у которого они жили, всё хорошо продумал, оборудуя этот тайный выход далеко в лес.

В лесной чаще они с матерью, по существу, спасённые этим инженерным устройством, просидели дотемна. Мать плакала и что-то причитала. Едва стемнело, они пошли полем к другому лесу, темнеющему вдали. Лес пересекала глубокая балка, по которой они выбрались к таинственному месту — к огромным белым валунам. Часто они с матерью, когда хаживали по грибы да по ягоды, подходили к тем загадочным валунам. Вспомнилось, как он лазил по ним. Откуда могли взяться в тех краях огромные камни, если на многие километры ни одной горы или горочки — всё поля да леса. Жутковато было возле тех камней, жутковато от какой-то глубокой тайны Вечности, тайны Вселенной.

Вспомнив о тех валунах, Посохов хотел расспросить о них попутчика с бородкой — он-то небось знал что-то такое, чего не знали другие. Но тот неожиданно извинился, что не может продолжать разговор, и скрылся в купе. А Посохов, оставшись у окна, предался воспоминаниям.

…Они всё дальше уходили от родного села. Мать о чём-то думала и нашёптывала негромко:

— В Скородумово к бабе Маше? Нет, нет… Опасно. А если в Пирогово к тётке?!

Под утро пошёл дождь, мелкий, надоедливый, осенний.

— Мам, холодно, я весь промок, — говорил Мишутка.

— Ну что ж, тогда бежим к тётке Нюре в Пирогово.

В темноте подкрались к дому и едва достучались. Громко-то мать дубасить в дверь боялась. Зачем внимание соседей привлекать? Постучала в одно окошко, затем в другое, и наконец кто-то отодвинул занавеску и приоткрыл форточку:

— Хтой-то там?

— Я, тёть Нюр, это я, Аня.

— Чой-то? А-а… Бегу, бегу. Ступайте к двери.

Отогрелись в тёплом доме чаем, Мишутку отправили на печку к хозяйским детям. Но он не мог сразу уснуть, слушал. Мать куда-то собиралась, а тётка и дядька её отговаривали. Доносилось приглушённое:

— Нет, я должна, должна…

— Да ведь опасно же…

— Я должна…

Вскоре скрипнула входная дверь. Ушла мать в ночь, в дождь.

Когда Мишутка проснулся, её ещё не было. Сели завтракать, а потом тётка Нюра, взяв коромысло, отправилась к колодцу — там место сельских новостей.

Вернулась испуганная, расплескав всю воду. С порога сообщила:

— В Спасском-то, в Спасском дом барский сгорел и там, сказывают, комиссар сгорел — не успел выбраться. Это тот, которого тамошний барин подранил. — А потом тихо так сказала, обращаясь к Мишутке: — Поймали, сказывают, твою мамку-то, сказывают, поймали и прибили. Тебя, сказывают, теперича ищут.

И уточнила, что подручный комиссара приказал доставить к нему буржуйского отпрыска живым или мёртвым.

Мишу весь день прятали на гумне, а сами, видно, совет держали — что делать-то? Прознают, что родичи в Пирогово, придут и быть беде. Решили, что надо ему скрыться. А как? Вроде и не по-людски, вроде и не по-русски, да только ночью муж тётки отвёл его далеко от деревни. Благо потеплело и дождь прекратился.

Остановились близ города, и сказал дядька на прощание:

— Ты, Мишаня, забудь, из какого села идёшь и как звать мамку твою. А пуще всего забудь имя барина. Не то, так я думаю, не сносить тебе головы. Не сносить…

Он смахнул со щеки слезу.

— Вот тебе, Мишаня, посох на счастье. Я с ним на заработки в город хаживал. Ступай, поищи приют. Я б сам тебя туда отвёл, да как бы лишних вопросов не стали задавать. Как отвечать? А ты ничего не знаешь, ничего не помнишь! О барине совсем не поминай! Да и мамкино имя тоже забудь, надолго забудь. Понял? Говори, что давно бродяжничаешь…

Всё «забыл» Мишаня, хотя как совсем-то забудешь, если фамилия помещика была чем-то созвучна с названием реки, на которой стояло село. Река Теремра! И вот теперь услышал, что это — Терем Бога Ра!

От реки и пошла такая непривычная для тех мест фамилия. В селе много было Савельевых, Тулиновых, были, как водится, Ивановы.

Как сквозь туман, окутавший прошлое, прорезывалось то, что произошло. Прямиком пошёл в город, но, напуганный предупреждениями, что его ищут каратели, долго ещё по улочкам бродил, хотя чего ж им в городе-то искать? Вот уж и день новый занялся, осенний день. Городок, название которого теперь уж стёрлось в памяти, утопал в золотистой листве.

Видел стайки бродяг, снующих по улицам. Быстро так появлялись из подворотен и так же быстро исчезали. Пристать к ним побоялся — чужака не примут. А тут как раз облава на них. Заодно и его изловили. Привели в приют, втолкнули в какую-то комнатушку, где мужчина в белом халате спросил строгим голосом:

— Звать как?

— Михаилом.

— А фамилия?

— Почём я знаю? Отца в ту ещё войну прибило, а мать померла.

— Так уж и не знаешь? Да брось ты эту свою палку.

— То не палка, то посох мой…

— Посох? Вот и запишем тебя Посоховым. Запомнишь?

— Запомню.

— Лет сколько?

Пожал плечами. Сказано было мужем тётки ни слова о себе — не помню и всё. Так и ответил, что знать не знает. Проворчал что-то человек в белом халате, да и записал наугад — «девять лет». Почему девять? Может, для ровного счёта — шёл 1919 год. Ну и рождение, стало быть, выпадало на 1910-й. Днём рождения сделали день записи данных при поступлении в приют, из которого он потом был отправлен в детский дом уже с фамилией Посохов.

А что? Фамилия неплохая, даже чем-то духовным от неё веет.

Записали, что сирота. Ну а сирота и есть сирота. Графа о родителях пуста. Кто он был? Крестьянский сын? Всё дала ему советская власть — всё: кров, образование, товарищей и путёвку в жизнь. И вдруг подумалось, что, не случись революции, как знать, может, и по-иному сложилась бы судьба, если он действительно сын барина. Сын? Байстрюк — так внебрачных детей называли. А какова у них судьба? Разная судьба, очень разная.

В этот момент подумалось, что защищать ему предстоит не только советскую власть — защищать предстоит Россию. Вот иногда можно слышать, что враг ненавидит Советский Союз, потому что это государство рабочих и крестьян. А почему тогда ходил походами издавна, с времён, самых незапамятных. Почему устроил смутное время, почему тёмные силы направили сюда Наполеона, почему западные страны напали соединёнными силами в 1853 году, атаковали Валаам, Петропавловск-Камчатский, а в 1854 году вместе с Турцией — Крым, Севастополь?

Жена прервала раздумья, поинтересовавшись:

— С кем это ты разговаривал?

Посохов пояснил. Ну а жена, знавшая короткую родословную мужа и не слишком приветствовавшая поиски истоков, покачала головой да спросила:

— Всё хочешь выяснить корни свои? А вдруг они у тебя не совсем пролетарские? Как бы хуже не вышло. Времена-то какие!

— Да я ж аккуратно… Мало ли для чего мне это нужно знать.

Между тем поезд уже оставил далеко позади Тулу, Щекино, приближался к небольшой станции Лазарево, о которой и зашёл разговор в коридоре вагона.

Сначала проплыл за окном переезд со шлагбаумом, затем слева по ходу поезда открылась низина с озерком внизу, в котором плавали гуси, но скоро все заслонил стоящий на запасном пути рабочий поезд, пропускавший скорый. Посохов быстро вышел из купе, чтобы посмотреть на станционное здание, что должно было, вероятно, открыться справа. И вдруг! Нет, этого не могло быть, но это было… Он увидел бодро шагавшего по платформе капитана, того самого капитана, с которым разговорился перед неофициальной частью приёма в Кремле. Сверкнул на груди капитана яркий, горящий революционным пламенем орден Красного Знамени.

— Теремрин! — прошептал Посохов и почувствовал, что жена, которая вышла из купе следом, мягко положила ему на плечо руку:

— Тише! Какой ещё Теремрин? Где Теремрин? Ты уж, милый мой, бредить начал. Совсем, бедняжечка, заучился…

И платформа, и капитан, вышагивавший по ней, и станционное здание — всё уже скрылось. Из вагонного окна невелик сектор обзора.

Посохов поспешил вернуться в купе. Там и сказал жене, вошедшей следом:

— Я видел на платформе того капитана, которого встретил в Кремле и который представился Теремриным!

— Тебе, наверное, показалось. Откуда он здесь?

— Здесь-то как раз ему и быть!

— Обознался?!

— А орден Красного Знамени!

— Из окна рассмотрел?

— Этот орден, сама знаешь, издалека видать!

Что ж, с этим жена не могла не согласиться. Когда Посохов вернулся из Испании, причём вернулся через Москву, где Михаил Иванович Калинин вручил ему и другим отличившимся командирам награды, она встретила его на станции Старица, что в двенадцати километрах от города.

Его вагон проплыл мимо — она неправильно рассчитала, где ждать. Побежала за поездом, замедлявшим бег, и увидела, как высокий, статный военный спрыгнул с подножки, и прежде чем она узнала в этом военном своего мужа, ослепило её ясное и яркое сияние ордена на его кителе! Орден Красного Знамени сделан действительно здорово и виден издалека.

А между тем поезд миновал Плавск и стал замедлять ход перед длинной, по обыкновению, стоянкой на узловой станции Скуратово.

Вышли на платформу. А навстречу крестьянки окрестных сёл и деревень с самой разнообразной снедью. Огурчики солёные, картошка варёная в мундире, а вот лук зелёный и редисочка уже урожая этого года…

Накупили всего понемногу, чтобы устроить обеденный пир горой. За обедом незаметно промелькнули за окном Чернь и Мценск, город, которому суждено было уже грядущей осенью войти в военную историю страны. Потом Орёл, тоже стоявший на пороге своей знаменитости, которая коснулась его уже в сорок первом, а просияла в сорок третьем году.

После короткой остановки в Орле поезд снова набрал скорость и пошёл ровно, с монотонным перестуком колёс.

Дорога немного разморила, даже сын с дочерью угомонились, и жена, кажется, задремала, а Посохов лежал с открытыми глазами на верхней полке, глядя на сгущающиеся сумерки за окном. Лежал и думал о превратностях судьбы. Неужели он, политработник, можно сказать, полпред партии в Красной армии, может быть сыном царского офицера?

Потом вспомнил о загадочных валунах. С них-то и решил начать разговор с недавним собеседником, ехавшим в соседнем купе. Тихонечко, чтоб не будить задремавших жену и детей, встал, вышел в коридор и постучал к соседям.

— К вам можно?

В купе сидели мужчина и женщина, но совсем не те, что были утром в коридоре.

— Простите, а здесь вот ехали…

— А-а-а, соседи то наши, что ль?! — переспросил мужчина. — Так они в Орле вышли.

Посохов уже хотел закрыть дверь, но задержался и ещё раз спросил:

— Вы не подскажете, а кто этот мужчина, с бородкой?

— Попутчик, — услышал в ответ. — Откуда знать кто. Вроде как учитель. Директор школы, а вот которой и где, не говорил.

О чём ещё было спрашивать? Посохов вернулся в своё купе. Пора было переключаться на отдых. То служба, то вот странное знакомство… Надо и детям время уделить. Пошутил:

— И что это мы на море собрались, когда теперь почти что на курорте служить будем. Одесса! Город у моря!

— На море, хотим на море! — почти одновременно закричали дети.

— И на Волге ещё успеют отдохнуть, — вставила жена. — Не думаю, что ты нас раньше осени заберёшь. Вон какая обстановка. А на зиму Гитлер нападать не решится.

— Это точно, — согласился Посохов и подумал: «Да, мы не Польша и не Франция».

«Всё! — ещё раз сказал он себе. — Теперь отдых и только отдых!»