Очевидец

Николай Старинщиков, 2019

Коля Мосягин вечерами работает в мастерской у своего дяди, а днем учится на юридическом факультете – ему предстоит защита дипломной работы. Мосягин даже мысли не допускает, чтобы оказаться на государственной службе, поскольку собирается стать адвокатом. Вероятно, из него получился бы неплохой защитник по уголовным делам, если бы на его глазах не погиб бывший сослуживец, друг детства, Миша Козюлин.Содержит нецензурную брань.

Глава 2

Так началась для меня суббота, одиннадцатого февраля, а в десятом часу того же дня я сидел в кабинете прокуратуры. Следователь был тот же самый, что ночью осматривал Мишкин труп, и звали его Дмитрий Геннадьевич Вялов. Фамилия, впрочем, абсолютно не вязалась с его профессией.

Следователю было за сорок. Под глазами мешки. Вороша на столе бумаги, он курил, роняя повсюду свой пепел.

— Не могу взять в толк, — удивлялся Вялов. — Привезли как человека, а он за пистолет…

Действительно, Кабана увезли от греха подальше. Но тот вытащил пистолет и начал стрелять, словно он в тире.

— Говорят, у него коттедж в частном секторе, — подумал я вслух.

— Коттедж? — Вялов уставился на меня. — Точно, в районе Майской горы.

— Поэтому я не хочу, чтобы обо мне знали раньше времени, — выдавил я из себя.

— В смысле?

Никотин и бессонная ночь лишили Вялова логики. Он не хотел понимать очевидных вещей.

— Где коттеджи — там братки, — рассуждал я.

— Ну… И что?

— При таком раскладе дожить бы до приговора…

Следователь елозил глазами по столу. Потом снова закурил, поднялся из-за стола и стал ходить по кабинету.

Я никогда не курил и был вынужден дышать канцерогеном. Хотя, если разобраться, это было абсолютной мелочью по сравнению с ночным происшествием.

— Выходит, что ты боишься, — подвел черту Вялов, насыщаясь дымом.

Я не спорил. Пусть думает. Зато я исполню свой долг.

— Ты у нас кто? — рассуждал Вялов. — Ты у нас обычный гражданин. А показания гражданина в суде многого стоят. Твои показания для дела имеют принципиальное значение. Эти показания решающие.

Следователь вернулся в кресло.

Я стоял на своем:

— Мне хочется, чтобы обо мне не узнали раньше времени.

— Согласен. Идем к прокурору…

Вялов раздавил сигарету в пепельнице и поднялся.

Пеньков Владимир Петрович, прокурор района, оказался не лучше следователя — ему хотелось показаний прямо здесь и немедленно. Мало того, он почему-то стал утверждать, что ночной стрелок Паша Коньков, будучи спортсменом-биатлонистом, за всё время мухи не обидел. Прокурор произнес это так, словно Паша был в прошлом герой, и теперь этот герой оказался на осадном положении.

Было странно слышать эту ересь от прокурора. Тем более что с утра я забежал к оперативнику Блоцкому, и тот рассказал мне, как полгода назад против Паши возбуждали уголовное дело, потом дело с помощью прокурора развалили, хотя светила Конькову целая пятилетка. Короче, о Паше тюрьма плакала горючими слезами.

— Что же нам делать с тобой? — мямлил картавый прокурор.

Я молчал.

— Бояться в общем-то нечего, — рассуждал прокурор. — Коньков за руками теперь.

— Я сказал о своих условиях, — продолжал я. — Абсолютная анонимность.

Слова попали в цель. Прокурор побежал глазами по книжным полкам.

— Где-то был у меня закон, — бормотал он. — Их же пекут как блины в Госдуме, а денег не выделяют…

Прокурор поднялся и пошел вдоль мебельной стенки, выудил меж толстых томов тонкую кипу листов.

— Распечатка, — сказал он. — Один экземпляр. Но защита будет против, заметьте… Дело в том, что, по большому счету, это ведь нарушение прав обвиняемого — он же не будет знать, кто против него дает показания. Согласитесь, это не совпадает с конвенцией…

Перед глазами у меня вдруг мелькнул и пропал Миша Козюлин. Опер Блоцкий рассказывал, что Мишка умер сразу. Пуля пробила бумажник с денежными купюрами, потом сердце и ушла навылет. Зато прокурор теперь пел про защиту обвиняемого.

— Перебьётся, — произнес я, обрубая прокурору пути для маневра.

— Это я так, — смягчился тот. — Может, мы сами чего-то еще не знаем. Пусть так и будет… Пишите заявление на мое имя, и мы присвоим вам псевдоним. И будем допрашивать вас в суде с помощью зеркальной комнаты, которой пока что нет.

У меня глаза полезли на лоб. Сообщение удивляло своей обыденностью.

— Зеркальную комнату пока что нам не построили, — продолжал прокурор. — Но псевдоним мы вам обеспечим, об этом не беспокойтесь… Почитайте закон. И возвращайтесь с заявлением.

Вместе со следователем мы двинулись к выходу из кабинета.

— Как бы то ни было, — произнес мне вдогонку прокурор, — вы должны дать показания сегодня же. Как нам вас называть в таком случае?

Он действовал мне на нервы, но я промолчал.

— В таком случае прямо так и запишем…

Я напрягся, не понимая хода его мыслей.

— Сидоров Петр Иванович! — картаво орал он вдогонку. — Устроит вас псевдоним?!

Если б меня назвали горшком, даже и это меня устроило бы, потому что торчать у бандитов на виду не входило в мои планы. Неискушённый в хитросплетениях практической юриспруденции, я пока ничего другого придумать не мог. Однако природная интуиция подсказывала, что именно так и следует поступить.

Мы вернулись к Вялову в кабинет и стали писать показания. В графе фамилия стояли теперь не мои данные, а Сидорова Петра Ивановича. В псевдониме, придуманном прокурором на скорую руку, чувствовалась насмешка.

— Вообще-то ты прав, — говорил теперь следователь. — Возможно, я и сам поступил бы так же, окажись на твоем месте. Короче говоря, не стесняйся и действуй на полную катушку, потому что, кроме тебя, действительно больше некому…

Следователь теперь не казался мне ни сонным, ни вялым. Мы записали в протокол все обстоятельства дела — вплоть до того, как я вернулся домой. Отметили даже факт, что убийца назойливо спрашивал, куда его везут.

— Прикинь. — Следователь перешел вдруг на «ты». — Он теперь утверждает, что менты возили его в лес…

— Куда?

— Зинин Саня, — сморщился Вялов, — адвокатишка хромоногий… Короче, научил говорить про лес. Больше придумать ничего не смог… Мол, что в лес возили — мозг освежить…А по времени не совпадает. Мы уже проверяли, армянина трактирного допросили, — а не выходит. Короче, твои показания подтверждают нашу версию, так что обвинение по триста семнадцатой будет верным — посягательство на жизнь работника правоохранительного органа.

— Нескольких, — добавил я.

— В этом ты прав, старина, прости…

Следователь опять потянулся к пачке с сигаретами, но та оказалась пустой. Вялов откинулся на спинку кресла, затем поднялся, подошел к окну и прикрыл форточку.

— Никак не пойму, — рассуждал Вялов. — Неужели решил с пьяных глаз, что не в милицию его привезли, а в лес?

— Ничего не могу сказать, — ответил я, поднимаясь.

Вялов подошел к столу, сгреб тонкие листки ксерокопии закона «О защите потерпевших, свидетелей и других лиц» и протянул мне.

— Читай…

Взяв бумаги, я развернулся и шагнул к двери.

На столе у следователя лежал протокол допроса, подписанный вымышленной фамилией, а также мое заявление о предоставлении государственной защиты и постановление о сохранении в тайне данных о моей личности.

Постановление было помещено в коверт — на нем теперь были оттиски прокурорской печати. Статья, по которой собирались обвинить Пашу Конькова, сулила этому паразиту лишение свободы на срок до двадцати лет либо пожизненное лишение свободы. С учетом количества потерпевших и моратория на смертную казнь, оставалось надеяться, что пожизненное лишение свободы этому поросенку обеспечено.