Очевидец

Николай Старинщиков, 2019

Коля Мосягин вечерами работает в мастерской у своего дяди, а днем учится на юридическом факультете – ему предстоит защита дипломной работы. Мосягин даже мысли не допускает, чтобы оказаться на государственной службе, поскольку собирается стать адвокатом. Вероятно, из него получился бы неплохой защитник по уголовным делам, если бы на его глазах не погиб бывший сослуживец, друг детства, Миша Козюлин.Содержит нецензурную брань.

Никогда не откладывай на завтра то,

что можно сделать послезавтра.

Марк Твен, американский писатель.

Глава 1

Работать можно даже в такой дыре, как ООО «Мастерская по производству нестандартного оборудования». В течение четырех с лишним лет я прихожу сюда вечерами, включаю сварочный аппарат и работаю в полном одиночестве, поскольку днем я учусь в университете. Вечерами здесь никого, кроме сторожа. Здесь не донимают посторонними разговорами, а время летит здесь мухой: не успеешь приступить к работе, как пора возвращаться домой.

Выполнив обычную норму, я посмотрел на часы: шел двенадцатый час ночи. Потом сбросил с себя брезентовую робу, переоделся, распрощался со сторожем и заснеженной площадью пошел к центральным воротам. В советское время здесь размещались казармы, вместо мастерской был военный гараж. Однако наступили известные времена, воинскую часть сократили, и бывшие казармы передали городу. Вместо солдат здесь теперь городок правоохранителей — районное управление внутренних дел, прокуратура и суд, а также коллегия адвокатов. И здесь же, в местном полку по охране общественного порядка, работают мои лучшие друзья — Козюлин Мишка и Петька Обухов. Мы дружим с детсадовских времен.

Когда подошла нам пора служить в армии, вдруг стало ясно, что судьба разводит нас по разным концам страны. Мы, естественно, не согласись с подобной постановкой вопроса: Мишка шел во внутренние войска, а мы с Петькой Обуховым — на границу.

Это было несправедливо. Мы явились к военному комиссару и запели про мужскую дружбу, которая идет едва не с пеленок.

Подполковник тут же решил нашу проблему. Так мы оказались во внутренних войсках — в горах, похожих на степь, потому что горы маячили лишь на горизонте. Зато мы были вместе.

И так эти горы маячили перед нами все два года, пока нас не уволили на гражданку в званиях старших сержантов. Однажды, впрочем, меня ударило в плечо, когда мы наткнулись на засаду во время зачистки какой-то деревни, и Козюлин Мишка вытащил меня из-под обстрела.

После армейской службы наши пути слегка разошлись. Мишку с Петькой потянуло в ментуру, а потом Мишка женился. Короче говоря, из нас троих теперь только я один на гражданке. Остальные двое прохлаждаются в ментуре…

Шагая утоптанной тропкой, я вырулил к зданию штаба. На высоком бетонном крыльце маячили двое в форме. По ступеням спускались еще трое. Среди них оказался Мишка Козюлин. Обухов был здесь же.

Мишка пожал мне руку. Обычно мы долго с ним разговариваем, однако на этот раз время его поджимало.

— Подбросишь? — спросил я.

— Без проблем…

Водитель сел за руль. Я скакнул следом за Мишкой, и машина двинулась в сторону улицы Жуковского. Благодаря подобной оказии я рассчитывал быстро добраться до дома. Мне уже чудился стакан кефира и постель, однако водитель проскочил перекресток. Подобный расклад, естественно, не входил в мои планы. Козюлин угадал мое настроение, и пояснил, что на обратном пути меня подкинут прямо до дома.

Голос у Мишки звучал уверенно. Остальные молчали.

Мы остановились возле кафе «Трактир у Дороги». Это была обычная забегаловка с ресторанными ценами. Питейное заведение работало сутками напролет, обслуживая проезжий люд, баб-одиночек, шпану без царя в голове и прочих озабоченных. Окна в трактире светились ярко. На площадке у входа стояли машины разных марок, включая чей-то темный внедорожник.

Мы выбрались наружу и двинули к заведению. Я тащился позади всех, ни о чем не думая. Я просто устал и хотел спать.

Внутри оказалось накурено. Шашлычный запах перемешался здесь с запахом водки, вина, прелых тел и дезодоранта.

Какой-то «кабан» спортивной наружности бултыхался в дальнем углу за столом, разевая глотку. На вид ему было за тридцать, и я теперь каялся, что подсел к Мишке в машину, ибо шел бы теперь домой, вдыхая спокойный ночной воздух. Если о чем и надо было мне думать, так это о защите дипломной работы. Мне уже чудилась адвокатская практика. Другие виды юридической деятельности, казалось, были созданы не для меня: остальное было слишком знакомо и осязаемо. Армейские будни до сих пор наплывали кошмаром, так что становилось не по себе.

Козюлин смотрел в сторону Кабана. Лицо напряглось и застыло. Казалось, Мишка готов был прыгнуть ему навстречу и тут же сцепиться.

Кабан бойко жестикулировал. Потом замолчал и посмотрел в нашу сторону. Овальное лицо, внушительный нос. Подобные носы бывают у спортсменов и горных жителей.

Через зал к нам торопился невысокий гражданин с дугообразными бровями и в черном костюме. Из нагрудного кармана у него торчал краешек носового платка. Вероятно, это был местный распорядитель.

— Моя фамилия Карапетян, — представился он. — Полюбуйтесь на него! Знать ничего не хочет, понимаешь… Пристает ко всем. — Карапетян перешел на шепот. — Говорят, это местный авторитет… Уберите его отсюда. Он же орет, понимаешь.

— Пишите заявление, — решил Мишка.

Карапетян моментально расстроился. На секунду он замолчал, сморщил лицо, потом стал верещать по-птичьи, без перерыва:

— Какое заявление, понимаешь! Слющай… При чем здесь эта бумажка?! Завтра начальник придет и напишет. Хоть десять бумажек напишет тебе!.. Обязательно…

— Мне нужно одну, — хмурился Мишка.

Трактирная клиентура, расправив уши, с любопытством наблюдала за развитием событий, предвкушая бесплатный спектакль. В углу тем временем обозначилось буйное шевеление: Кабан дернулся кверху и пошел в нашу сторону, задевая столы. Гремела посуда, звенели вилки.

— Вам не меня ли?! — громко спрашивал он. — Вот он я весь! А ты, армянская душа, пока отдыхай!

Он раскинул руки, очередная стекляшка сорвалась на пол. Народ лихорадочно улыбался, блестя глазами в нашу сторону. Я инстинктивно поджался.

— Не надо меня держать! — Кабан отмахнулся от чьей-то ладони и встал рядом с нами.

В нем оказалось за метр девяносто, поскольку при моих ста восьмидесяти я смотрел на него снизу вверх. Кабанье копыто поднялось и уперлось Мишке в грудь — туда, где билось беспокойное сердце. Затем копыто стало напирать, сотрясая Мишку, словно боксерскую грушу. Кабан напрашивался на неприятности.

Мишка стоял изваянием, и это меня удивляло.

— Копыта убери, — отчетливо произнес один из ментов.

— Не понял! А ну повтори! — кашлянул Кабан, не оборачиваясь в сторону голоса. — Я хочу слышать!..

Он дурашливо сжался, подставляя ухо к Мишкиному лицу.

— Перестань, здесь не цирк, — произнес Михаил, убирая с груди чужой кулак. — В чем дело?

— Дело? — Кабан вращал белками глаз. — А вот оно — дело!

Кабан обернулся к Карапетяну, положил на его покатые низкие плечи обе ладони и с силой швырнул от себя.

Распорядитель опрокинулся к двери, махая всеми конечностями. Кабан двинулся следом, и тут же у него на руках повисли двое в форме. А тот словно этого и ждал. Тараща глаза, он стряхнул с себя сержантов, а молоденького стажера, парня в штатском, опрокинул тычком ладони в лоб.

Это уже был, увы, не спектакль. Это было сопротивление, потому что у Кабана в ход пошли кулаки: армянин с рассеченной губой вновь полетел на пол, и теперь корчился у стены, собирая кровавые слюни в ладонь. И когда вновь мелькнуло копыто, норовя ударить Мишку в лицо, я вцепился обеими руками Кабану в запястье и крутанул в наружную сторону, добавив коленом меж ног.

Удар бедра достиг цели: Кабан всхлипнул, согнулся в дугу.

— Наручники! — требовал я, — Быстро!..

Металл торопливо хрустнул, однако Кабан развел руки в разные стороны, не давая защелкнуть вторую половинку наручников. Его свалили на пол, ухватились за ноги и волоком потащили на улицу.

Водитель, отворив заднюю дверцу, отскочил в сторону. В ту же секунду возле «уазика» образовался затор: Кабан намертво прилип к стальному проему, раздвинув руки и ноги.

— Прикипел, зараза! — матерился водитель. — Сейчас мы его…

И в тот же миг его пятерня метнулась сзади Кабану между ног, норовя уцепить строптивые яйца. Древний прием сработал: Кабан моментально сжался, прыгнул в машину, и дверца с грохотом затворилась. Однако в ту же секунду изнутри посыпались удары.

Мы сели в машину и двинулись в сторону РУВД. Мужик грохотал железом, совал руку в оконце без стекол, норовя вцепиться мне в волосы.

— Куда мы едем?! — кричал он. — В лес?

— Ты угадал, — ответил Мишка. — Давно я хотел с тобой встретиться. Ох и давно…

Обернувшись, он пристально посмотрел в сторону задержанного. Казалось, еще секунда, и прозвучит дикая криминальная история, в которой Кабан играл первую скрипку. Точно. Он был местным авторитетом, а менты лишь искали повод для его задержания.

— Что за дикарь? — спрашивал я у Мишки. — Расскажи…

— Потом. Потом как-нибудь…

Меня колотило от происшедшего: по времени мне надлежало валяться в постели.

«Впрочем, если б не этот дурак, то всё было бы по-другому», — думал я, глядя в сторону задержанного.

Машина вернулась к зданию штаба и возле крыльца остановилась.

Мишка выпрыгнул первым, направился к задней дверце. Заскрежетал замок, и тут меня оглушила целая серия торопливых и звонких петард. Оглянувшись, я обомлел: Кабан стрелял из пистолета в открытую дверь. Потом выскочил и продолжил стрельбу.

Водитель, деря пистолет из кобуры, кинулся наружу. Следом за ним последовал стажер. На крыльцо из РУВД выскочил парень с автоматом в руке. И тут же упал, не сделав ни единого выстрела.

С другой стороны к нам торопилась милицейская машина. Стажер бросился к ней, остановил, прося помощи, но экипаж повалил его в снег.

— Нас же там стреляют! — базлал от страха стажер.

Кабан тем временем, вздымая снежную пыль, летел в противоположный угол площади — туда, где висела табличка адвокатской конторы. Достигнув угла меж забором и зданием, он упал среди лип и стал зарываться в снег.

Со стороны милицейского полка к нему торопилась милицейская группа. Кабан вскинулся кверху, однако его повалили, застегнули на нем наручники и вывели на утоптанную дорогу. Двуногий боров икал и хрюкал, плюясь разбитыми в кровь губами. Его завели по ступенькам кверху, и скрылись за дверью.

Миша Козюлин лежал без движений. Я пытался его тормошить. Мишка! Дорогой мой друг Мишка! Очнись!..

Меня оттащили в сторону.

— Ему не поможешь… Не трогай.

— Не правда! Надо вызвать скорую…

Второй милиционер, держась за промежность, валялся возле машины. Третьего пытались поднять с крыльца. Четвертый зажимал рану на лице, ползая по ступеням. Нетронутыми остались лишь я да Петька Обухов.

— Пятерых, сука, успел! — говорил какой-то майор, бегая вокруг машины. — Ничего здесь не трогайте!

Поворота к обратному не было никакого, и в это было трудно поверить.

— Пятерых… — доносилось из рации в машине.

А скорая всё не шла. Она словно застряла на другой планете.

Но вот и пришла. Сразу две машины. А следом еще две.

Медики погрузили раненых и кинулись за ворота, оглашая окрестности ревом сирен.

А Мишка всё так же лежал на снегу, ко всему безучастный, белее снега. Зато Кабан продолжал где-то брызгать кровавой слюной и чавкать поганой харей.

Оперативно-следственная группа РУВД в растерянности бродила вокруг машины. Потом прибыл следователь прокуратуры и стал осматривать место происшествия, временами косясь в мою сторону.

От холода и пережитого у меня сверлило в пояснице и сводило стопы. Нет больше Мишки Козюлина. Осталась лишь беременная вдова Люська Козюлина.

Мишку наконец положили в машину и отправили в морг. Рядом кружился Мишкин тесть — бывший оперативный дежурный РУВД, дядя Вова Орлов. И крутил головой, словно усталая лошадь в тесном хомуте. Потом подошел ко мне, пожал руку и вновь принялся ходить кругами.

До моих показаний никому не было дела. Я развернулся и пошел прочь со двора, чувствуя на спине взгляд дяди Вовы Орлова.

В последнее время я только и делал, что работал и учился, используя минуты свободного времени. Я собирался стать юристом — таким, может быть, как великий Кони А.Ф.

«Ловят маленьких воришек к удовольствию больших», — писал поэт Некрасов. Юрист Кони не стал мириться с подобным обыкновением.

Жила когда-то в столице одна баронесса по фамилии Розен. В монашестве — игуменья Митрофания. Кони уличил ее в подлогах с целью изыскания средств на пополнение монастырской казны.

Ещё было дело о великосветском игорном притоне гвардейского штаб-офицера Колёмина, а также дело петербургского мультимиллионера Овсянникова, обвиняемого в поджоге паровой мельницы. Овсянников привлекался к уголовной ответственности по пятнадцати уголовным делам и столько же раз был «оставлен в подозрении». На шестнадцатый раз — при новом суде и новом прокуроре — был полностью изобличен и сослан в Сибирь. Изобличен и сослан! Мультимиллионер! Полтора века тому назад…

Придя домой, я разделся и лег в постель, не говоря ни слова.

В соседней комнате беззвучно спала моя матушка Анна Степановна.