Понтификум. Пепел и грех

Николай Могилевич

Третья сотня лет после Погребения – страшного бедствия, выпустившего в мир чёрные грехи. Понтификум встречает третий Темпус. Страшные предзнаменования появляются на улицах городов, а на границах святые легионы бьются с предателями-еретиками и потерявшими разум безумцами. Дети Госпожи Грехов рыщут во мраке, стремясь погасить пламя добродетели, и над землями Понтификума звучит Двуединый Колокол, не дающий пеплу лишить народ разума.Что принесёт новый Темпус? Пепел и грех или спасение и добродетель?

Глава 3

Аристея. Бегущая подобно потоку

Увядающая луна заглядывает сквозь прохудившуюся крышу, роняя бледные серебристые лучи, которые падают на раскрошившийся алтарь. Витражи щерятся разбитыми стёклами, а по колоннам трансепта* вьются лозы, облепленные светлячками. Некогда богатую мозаику на каменном полу теперь скрывает мох. Неясные тени клубятся в углах боковых нефов*, перешёптываясь о делах давно минувших лет. Всё указывает на то, что эта одинокая эклессия давным-давно заброшена, если бы не едва заметные огоньки свечей в дальней капелле. Над полуобнажённой девушкой склонился низкий мужчина в вышитой звериным узором тунике и плаще. В тонких пальцах зажаты узкие стальные иглы. Рядом примостилась медная чаша, в которой дожидался нужного мгновения вязкий кроваво-красный раствор. Незнакомец готовился к нанесению второго символа на спине девы.

— И пойдёт праведник на врага бога. Уста его будут устами Скорбящего. Колокол его погребальным звоном низвергнет врагов веры. Руки его зачерпнут милость из глубины души. Благость превыше греха.

Глубокий голос мужчины уносился к расписанному потолку. Святые со стёртыми лицами безразлично взирали на чужаков. Иглы опустились в чашу, окрасились красным и приступили к ритмичному танцу на спине девушки. Перед каждым новым уколом мужчина делал в воздухе стежок, будто захватывал эфемерную нить. По бледной коже яркими ручейками потекла кровь. Дева стоически терпела, лишь изредка подрагивали светлые кудри. Вскоре рядом с уже нанесённым символом появился другой, а чаша опустела.

— Можешь облачаться, Аристея. Второй сигил нанесён. Мне нужно промыть инструменты, — пробасил мужчина. Нанесение символа отбирало много сил. Слишком ценен был порошок, из которого делался раствор. Всегда необходимо было быть сосредоточенным, иначе вместо благословения он мог обречь девушку на проклятие, зачерпнув чёрные помыслы Алой Девы.

— Да, доминус* Валеад, — кротко произнесла девушка. Валеад отёр выступивший на лбу пот, собрал инструменты в холщовую сумку и удалился. Колокольчики из белоснежного металла мерно покачивались в такт его шагам. Аристея надела рубаху, а поверх неё стёганую куртку. Поморщилась от боли, когда ткань коснулась свежих ран.

— Свечи — свидетельницы многих тайн. Пора засыпать, — девушка задула трепещущие огоньки и осталась наедине с лунным светом и таинственными звуками. Где-то раздался плеск, будто в воду упало что-то тяжёлое, где-то ночь огласил злобный рык, а где-то беспокойная птица выводила тревожные трели. Аристея взглянула на выбитое в камне лицо Латерния-Путника, святого, исходившего все добродетельные пути, и отвела взгляд, не в силах смотреть на статую. Затем развернулась и направилась к алтарю, где были разложены их скудные пожитки.

Очистив небольшой участок пола, она разложила на каменных плитах заготовленный ранее хворост. Мох послужил отличной растопкой. Несколько отточенных движений, и в воздух взвилась тонкая струйка дыма. Искра, и вот пламя уже робко лижет мох, а среди руин эклессии зарождается тепло.

Аристея плотнее запахнула стёганую куртку и уселась ближе к разгорающемуся костру. Весна в этом году не была щедра на тепло, приходилось разводить огонь, каждый раз опасаясь, что их заметят и схватят. Через несколько минут вернулся Валеад и присоединился к ней. Его узкое лицо было бледнее обычного, а руки тряслись.

— Ты хорошо перенесла нанесение сигила, Аристея, — он снял плащ и накинул его на плечи девушки. Та благодарно кивнула. — Гораздо лучше, чем в первый раз.

— Я не знаю почему, доминус, но с каждым новым уколом я чувствовала, будто меня касаются чьи-то пальцы. Тёплые, нежные прикосновения, — она подняла зелёные глаза к далёкой алебастровой луне. Боль понемногу отступала, а костёр, наконец, разгорелся.

— Такова природа мизерикордии, девочка. Скорбящий чувствует твою боль и стремится дать тебе силы справиться с ней. Сигил Хаверум придаст тебе стойкости для предстоящих дел, — Валеад посмотрел на свою подопечную единственным глазом и тепло улыбнулся. — Порошка из фленитита* должно хватить на десять оставшихся сигилов.

— Доминус, но откуда вы знаете дюжину сигилов? Только главам Гербов дозволено наносить их все. Остальные лорды и леди довольствуются одним, — сказала Аристея и пристально посмотрела на своего учителя. Тот хитро улыбнулся и присел рядом.

— Я бы не отказался быть патриархом Герба, Аристея, но, увы, я всего лишь беглый круциарий, как и ты. Таинству сигилов меня научили другие беглецы. Если бы не это знание, я бы не вытащил тебя из Пурпурных покоев.

— Не напоминайте мне про узилище, доминус, — девушка опустила голову. — Вы не сидели там несколько месяцев среди кристаллов, которые причиняют носителям мизерикордии нестерпимую боль. Вас там не было, — голос Аристеи сделался жёстким.

— Прости, девочка. Не хотел бередить старые раны.

— О, муки Пурпурных покоев покажутся сладким сном, если нас найдут силентиары. Даже наших общих сил не хватит, чтобы избавиться хотя бы от одной этой твари. Я слышала, что мизерикордия бессильна против них, — Аристея протянула руки к костру.

— Я не буду тешить тебя пустыми надеждами, что есть способ одолеть их, но в этот проклятый край они сунутся в последнюю очередь. Голодные топи могут поглотить даже силентиара, — Валеад поднялся и снял с пояса один из колокольчиков. — Но хватит о мрачных силах, которые нам противостоят, лучше попробуем узнать, как ты контролируешь плетение мизерикордии.

— Вы выглядите нездоровым, доминус. Отдохните. Я вижу, что отвар забрал большую часть сил, — Аристея обеспокоенно смотрела на своего учителя и внутри зарождались первые ростки страха. Что, если Валеад не доведёт обещанное дело до конца? Она снова останется одна. Снова будет скитаться по землям Понтификума, пока её не отыщут охотники за мизерикордией.

— Я привычен к действию эликсира Греховного Сна. Дело в ней, — Валеад извлёк из сумки иглу. Сталь блеснула в свете костра. — Сигил не берётся из ниоткуда. Даже порошок фленитита не дает возможности управлять мизерикордией. Только верно составив узор, соединив нити плетения с твоей душой, можно напитать сигил силой. Но это… — Валеад поморщился, попытался унять дрожь в руках. — Это пройдёт. Лучше бы тебе обуздать плетение и научиться хорошенько управлять нитями, девочка, чтобы мои старания не пропали даром.

Аристея поднялась и приняла белый колокольчик. Несмотря на небольшой размер, он был довольно тяжел.

— Доминус, а почему бы не делать колокольчики из более лёгких металлов?

— Увы, Аристея, только когитион способен извлекать из себя сопоставимый с мизерикордией звук. Только круциарии могут слышать, как они звучат, и в этом наше преимущество. Учти, что на тебе их будет несколько, так что нужно привыкнуть к их весу. Теперь закрой глаза и сосредоточься на первом сигиле. Клеа — жизнь. Медленно подними руку с колокольчиком и веди её вправо, затем влево, — девушка подчинилась. — Теперь псалом сердцу твоему.

— Единая кровь, источник жизни. Бегущая, подобно потоку. Приводящая в движение члены наши. Откликнись на мой зов, — ученица зашептала слова молитвы. Первый сигил отделился от спины, рассыпался на десятки невесомых нитей и устремился через разбитые витражи наружу. Тихий, едва различимый звук проник в старую эклессию. Его могли слышать только Аристея и Валеад. Журчание ручья, шелест древесных крон, дыхание ветра и пение птиц — всё слилось в едином звуке, который издавал колокольчик. Через мгновение его заменил другой звук: ритмичный, пульсирующий, будто стук сердца.

— Теперь отсеки всё лишнее, Аристея. Ничто не должно помешать тебе в поиске жизни. Сколько сердец бьётся вокруг этой эклессии? — Валеад наблюдал за ученицей. Брови её поднимались и опускались, губы напряглись. Она силилась исполнить поручение доминуса. Прошло несколько минут, и Аристея открыла глаза. Колокольчик замер в руке.

— Дюжина, доминус. Дюжина сердец бьётся рядом с нашим убежищем. Две цапли, семь жаб, выдра и две черепахи, — девушка выдохнула и вернула колокольчик Валеаду. Тот повторил движение ученицы и через несколько секунд сказал:

— Ты забыла о маленьком тритоне, который свернулся под порогом этой обители, — доминус вернул колокольчик на пояс и хлопнул девушку по плечу. — Недурно, девочка, недурно.

— Столько звуков, столько образов. Я… Ах! — Аристея схватилась за голову и чуть не упала, однако её вовремя поддержал Валеад. Учитель опустил ученицу на мягкий мох.

— Сигил Клеа вернулся. Приучи разум гасить яркую вспышку, которую он вызывает. Рвение похвально, девочка, но оно может обернуться против тебя. Мизерикордия управляется истовым желанием соединить душевные силы с молитвенной формулой. Одно не должно перевешивать другое, — учитель покачал головой. — Нам обоим нужно отдохнуть. Завтра мы отправляемся в Падаль. Нам нужны припасы. Одной солониной сыт не будешь, — Валеад усмехнулся в бороду и помог Аристее устроиться на подстилке. — Добрых снов, девочка. Ты отлично справляешься.

— Добрых снов, доминус, — девушка плотнее закуталась в плащ и закрыла глаза. Луна скрылась за набежавшими тучами, напоследок уронив лучи на почерневший от времени и непогоды раздвоенный шпиль эклессии и двух беглецов, скрывающихся в святом месте. Болото потревожил размеренный колокольный звон. Затем с небес посыпался пепел.

***

— Я что-то слышу, доминус, — негромко произнесла Аристея. Сумрачная чаща шелестела на тысячу ладов. В стылом воздухе пролетали алые листья болотных деревьев. Девушка поправила капюшон плаща и оглянулась. Ей казалось, что пара деревьев слева теперь были на несколько шагов ближе к узкой тропинке, которую они избрали для путешествия. Небольшие дорожные лошадки путников тревожно фыркали.

— Будто тихие, едва уловимые шаги? — откликнулся ехавший впереди Валеад.

— Именно, — девушка сглотнула. В городе она всегда знала, чего ожидать от его обитателей, но здесь, среди коварных топей, уверенность улетучивалась. Даже присутствие наставника не спасало.

— Тебе нечего страшиться, девочка. Это крадущиеся древа. Они безобидны.

— Никогда о них не слышала.

— Мир огромен, девочка, и скрывает множество чудес. Крадущиеся древа всегда ищут источник воды. Если он иссякает, они вытягивают корни из земли и отправляются туда, где их снова будет питать родник, — Валеад обернулся и ободряюще улыбнулся. — Мы прибудем в Падаль через несколько часов, а потому, Аристея, я прошу тебя: ни одного упоминания о мизерикордии и колокольчиках. Мы — странствующие лекари, которые пытаются помочь несчастным душам, — наставник посерьёзнел.

— Да, доминус, но… — девушка на мгновение осеклась. — Если мази, припарки и отвары не в силах помочь бедным людям, почему я не могу попросить у вас колокольчики и вдохнуть в несчастных жизнь? Для чего вы учите меня, если я не могу использовать эту силу? — голос Аристеи слишком громко звучал в густом лесу. Валеад вздохнул и крепче сжал поводья.

— Потому что, дочь Ицилии, — с нажимом сказал Валеад. — Эклессия ищет нас, Аристея, а если эклессия хочет что-то найти, она найдёт. Уж я-то знаю не понаслышке. Скольких еретиков я отыскал для понтификара Мортоса, сколько раз те, кто только открыли в себе мизерикордию, отправлялись за мной в казематы братства Погребения, — голос Валеада дрожал. Ненависть, тлеющая глубоко внутри, была готова выплеснуться наружу. — Ни один не вышел обратно в угоду тому чудовищу, что зовётся понтификаром Мортосом.

— Тогда почему люди служат ему? Почему круциарии позволяют помыкать собой? Почему позволяют казнить невинных? Мизерикордия ведь всесильна! — Аристея нагнала учителя. Глубокая печаль затаилась в уголках глаз. Казалось, она была готова разрыдаться.

— Железная длань и длань дающая. Отврати глаза народа от врага внутреннего и милостиво бросай объедки руками эклессиаров. Посмотри мне в глаза, Аристея! — Валеад схватил девушку за руку и притянул к себе. Лошади почти касались друг друга гривами. Нечасто ученица слышала гнев в голосе наставника. Сердце застучало чаще, страх сковал тело. — Нет ничего всесильного! Я тоже думал, что мизерикордия способна на всё, и благодаря этим убеждениям я лишился глаза. Меня ищут псы эклессии, и теперь я всего лишь беглец, который пытается спасти дерзкую девчонку, которая думает, что на свете существует нечто всесильное! Мизерикордия не сильнее силентиаров, и уж тем более не сильнее понтификара Мортоса. Если ты будешь думать, что мизерикордия способна на всё, ты очень скоро погибнешь. И дело будет не в том, что ты плохо или хорошо освоила её, нет-нет! Тебя погубит самонадеянность и гордыня, — видя, что по щекам девушки заструились слёзы, Валеад смягчился. — Никогда не надейся на силу извне, всегда ищи силу внутри себя, девочка. Прошу, не повторяй моей ошибки, — Аристея не ответила ничего. Лишь позволила наставнику снова ехать впереди. Рыдания всё ещё сотрясали хрупкую фигуру, но где-то глубоко внутри девушка понимала, что Валеад прав.

***

День медленно близился к завершению. Кроны могучих деревьев закрывали небосвод, погружая болото в алый тревожный полумрак. С севера задувал холодный ветер, заставляя ветви двигаться, будто деревья были живыми. Что-то таилось в глубине чащи. Что-то такое же злобное и холодное, как налетавший ветер. Валеад и Аристея чувствовали это, то и дело погоняя уставших лошадей. Второй день они ехали от старой заброшенной эклессии, и предыдущая ночь истощила беглецов. Слишком беспокойными были топи, слишком пугающими были их обитатели. Той ночью им повезло. Быть может, грехи решили полакомиться кем-то ещё, быть может, ограждающий сигил Валеада отпугнул их. Не зря эти болота на западе прозвали Голодными топями. С заходом солнца грехи сгинувших в мутных водах людей поднимались из топкой почвы, выплывали из трясин и отправлялись на поиски нового вместилища.

Валеад снова оглянулся. Со времени последнего разговора утром девушка не проронила ни слова. Она опустила голову и полностью ушла в свои мысли. Когда Валеад снял с пояса колокольчики, мелодичный звук привлек внимание Аристеи. Она встрепенулась и вопросительно взглянула на наставника.

— Ты очнулась, девочка? Хвала Скорбящему, я думал, ты так и будешь считать волоски в лошадиной гриве, — усмехнулся Валеад. Девушка скорчила гримасу и запустила в доминуса сорванным с ветки орехом. Промахнулась.

— Мы приближаемся? Не хочу провести ещё одну ночь без сна в этом ужасном месте, — поёжилась Аристея. В голосе сквозила усталость. Валеад поднял колокольчики и качнул рукой. Зашептал псалом. Нити сигила Клеа устремились сквозь мрачную чащу на поиски жизни. Через мгновение Валеад выдохнул и обернулся к ученице.

— До Падали не более часа пути. Людей не больше пары дюжин, — колокольчики отправились в сумку. Валеад плотно замотал их тряпьём. — Это последний раз, когда я использую мизерикордию до того, как мы отправимся обратно. Мы должны кое с кем встретиться в этой богом забытой деревушке и, признаться, я не уверен в нём.

— Кто нас там ждёт, доминус? Если вы ему не доверяете, может, вообще не стоит с ним встречаться? Пополним запасы и отправимся на восток, в Джарсос. У вас же там есть друзья? — обеспокоенно спросила Аристея. В глазах девушки вновь заметался страх.

— Боюсь, Соркас Святоша и его длинный язык нам нужны. Он втёрся в доверие к эклессии и может сказать, что известно лорду Эшералю, и кого из силентиаров послали за нами, — Валеад снял с пояса кинжал и протянул девушке. Аристея приняла оружие и поспешно спрятала его в широком рукаве. Сталь неприятно холодила кожу. Перед тем как они покинули эклессию, Валеад настоял, чтобы она облачилась в скромное чёрное платье, дабы не обращать на себя лишнего внимания мужским костюмом. — Соркас талантливый лжец, но он всегда был падок на деньги. Не могу ручаться, что эклессия не переманила его на свою сторону. Кинжал может тебе понадобиться, но, повторюсь, не вздумай использовать мизерикордию! — повысил голос Валеад. — Если Соркас продался, то охотник быстро найдёт нас. Он знает, что я его почую, а потому будет осторожен, не покажется до самого конца. Если нам придётся бежать, то будем искать спасения в руинах эклессии. Ты всё поняла, девочка?

— Поняла, доминус. И всё же, может, отправимся в Джарсос, минуя Падаль? Стоит ли эта встреча риска? Если вас схватят, кто нанесёт мне оставшиеся сигилы? Кто поможет? Одна я точно сгину в этих ужасных болотах, — беспокойство охватило Аристею. Она не могла взять себя в руки с тех пор, как они покинули эклессию.

— Без вестей из столицы я не смогу придумать не обречённый на провал план. Если не знать, что от тебя нужно эклессии и силентиарам, мы будем бродить впотьмах, девочка. Как бы мне не хотелось избежать встречи с Соркасом, знания об охотниках важнее. Ты выживала в трущобах Левантии, даже не подозревая о своей силе, Аристея. Без меня. Если я умру, не закончив нанесение сигилов, тебе нужно будет добраться до Джарсоса и отыскать Арвида Тысячу Имён. Он помогает беглецам, — Валеад тепло улыбнулся, попытавшись прогнать мрачное настроение. Аристея лишь сильнее опустила голову.

— Зачем вы мне это говорите, доминус? Если на то будет нужда, мы отправимся в Джарсос вместе. Уж вы-то измыслите что-нибудь хитрое, дабы сбить эклессию со следа, — горячо проговорила девушка. Страх потери учителя уступал место уверенности в силах беглого круциария. Аристея пыталась верить в кого-то, кроме себя. — Сейчас мы мило поболтаем с этим Соркасом, переночуем у одного из сервусов, а утром купим свежих припасов и отправимся обратно, и никакие силентиары за нами не погонятся.

— Я всю дорогу молюсь Скорбящему, чтобы так и было. А теперь помолчи, мы приближаемся, — копыта лошадей хлюпали в болотной грязи. Миазмы топей раскрывались множеством отвратительных запахов. Едва заметные багровые отблески заходящего солнца почти пропали. Ветер налетел на путников с новой силой, развевая полы дорожных плащей и забирая тепло. Из-за стволов деревьев показалось несколько вытянутых измождённых серых силуэтов. За их спинами виднелись корзины со сгнившими колосьями, порчеными овощами и пропавшим мясом. Четыре руки, выраставшие из деформированных туловищ, сжимали ржавые серпы. Лица чудовищ скрывали вытянутые остроконечные капюшоны, из-под которых доносился жуткий вой.

— Проклятье, мы не успели. Грехи голода пробудились. В галоп, Аристея, в галоп! — Валеад оглянулся, но девушка остановила лошадь и завороженно смотрела на всё новые и новые фигуры, выходящие из чащи.

— Там мама! — девушка вскрикнула, когда лошадь поднялась на дыбы, заржала, скидывая её в грязь, и бросилась, не разбирая дороги, вглубь леса. Аристея поднялась и медленно пошла в сторону чащи. Вытащив кинжал, девушка отбросила его в кусты.

— Не бойся, мамочка, я тебя не обижу, — Аристея медленно шла к деревьям. Силуэты неумолимо приближались, хрипя и стеная на все лады.

— Нет! — Валеад развернул коня и бросился обратно. Кровь стучала в висках, сердце бешено колотилось, стук копыт разрывал тишину. Одна из фигур почти коснулась девушки ржавым серпом, но Валеад схватил Аристею и рывком поднял на круп. — Держись! — вспарывая землю, конь нёсся через сумеречный лес, а из-за деревьев выходили всё новые и новые грехи. Безмолвными фантомами следовали они за ними. Впереди замерцали голубоватые огни, а Валеад всё быстрее и быстрее гнал скакуна. «Благословенное пламя! Грехи через него не пройдут!» — мысли рассекали разум доминуса.

Спустя несколько ударов сердца беглецы выскочили на поляну. В глаза ударил яркий свет луны, ослепив Валеада. Он натянул поводья, останавливая коня и оглянулся. Окружавшая поляну чаща затихла. Мелодичную песнь цикад прервал грубый голос:

— Эй, вы там, мужик с девкой! Чёй-та припёрлись к нам в деревеньку? Чёй-та молчишь, будто водицы в рот набрал? Пасть раззявливай, да говори, кто такие! — в грудь Валеаду упёрлось проржавевшее остриё. На другом конце копья находился бородатый оборванец, грозно скаливший остатки чёрных зубов. «Падаль, вот мы и прибыли» — тяжело вздохнул Валеад и приготовился объясниться.