Понтификум. Пепел и грех

Николай Могилевич

Третья сотня лет после Погребения – страшного бедствия, выпустившего в мир чёрные грехи. Понтификум встречает третий Темпус. Страшные предзнаменования появляются на улицах городов, а на границах святые легионы бьются с предателями-еретиками и потерявшими разум безумцами. Дети Госпожи Грехов рыщут во мраке, стремясь погасить пламя добродетели, и над землями Понтификума звучит Двуединый Колокол, не дающий пеплу лишить народ разума.Что принесёт новый Темпус? Пепел и грех или спасение и добродетель?

Глава 6

Аристея. Что ж, отужинаем, мастер Грис?

— Ты, борода, давай-ка, роток открывай, да побыстрее! Не то отправлю обратно в лесок да по грешки, — ухмыльнулся оборванец. За его спиной в лунном свете чернели крыши деревенских домов. Окружавшие поляну факелы на длинных шестах отгоняли ночные ужасы. Благословенное пламя освещало пространство таинственным голубым светом.

— Моё имя Грис, а это моя ученица Мирина, — Валеад указал на застывшую позади Аристею. — Мы — странствующие лекари. Во имя Скорбящего лечим недуги людские, хвори тела и души.

Ржавое остриё копья и не думало опускаться.

— Кому вы там на топях припарки ставили? Лягухам да жабам болотным? С той стороны ничего кроме трясин нету. А ну, правду говори, не то посмотришь, как кишочки твои выглядят, а девка твоя поучится шитью, когда обратно их запихивать будет.

Валеад смерил мужика долгим взглядом. Тот не смутился. Слишком сильно в нём бушевал страх перед незнакомцами, которые явились после захода солнца.

— С севера мы, из Фрайкора. Перешли бурную Эльтерею вброд да пошли на юг, вот и дошли до вас, хвала Скорбящему, — Валеад сотворил двуперстие. — Лошадям продыху не давали, всё ждали, когда на людей-то наткнёмся. Знаки святые выводили денно и нощно, и вот, наконец, до вас добрались. Добрый человек, опусти копьё, а? Скажи лучше, может немощь на кого напала тут? Может, занемог кто? Мы, мало того, что подсобим, так и за простой заплатим дому, что приютит нас, — Валеад сменил свой обычный серьёзный, размеренный тон на заискивающий. Оборванец нахмурился, маленькие свинячьи глазки бегали туда-сюда. Наконец, он, причмокивая, сказал:

— Ну ладно, на люд разбойный вы вроде не похожи, да и ты, как бишь тебя звали-то… — мужик опустил копьё и почесал затылок. — В общем, да, хворный у нас есть один. Сынок пряхи нашей, Лорки. Ежели подсобите ему, то она вас, думаю, приютит. А чего это баба твоя молчит? Язык ей в Фрайкоре шоль отрезали? — усмехнулся стражник и обошёл лошадь по кругу. Аристея ещё сильнее прижалась к Валеаду и задрожала.

— Экий пугливый кроль она у тебя.

— С грехами впервые встретилась, вот и дрожит да молчит, но, как увидит, что кому плохо, сразу оживёт, — Валеад сунул руку в поясной кошель и вытянул монету. Серебро блеснуло в лунном свете. — Ну, добрый человек, стало быть, поможем мы не только сыну Лорки, но и тебе. Думаю, припарка из серебряного алекара облегчит твою жизнь, — мужик выхватил монету и довольно осклабился.

— Лады-лады, слыхал, грешки-то деньги не раздают. Лорка вон в том доме живёт, налево от белого дуба огроменного, что посерёдке, — стражник указал копьем на раскидистое дерево в отдалении. Валеад напряг зрение: на ветвях в бледном сиянии мерно покачивались несколько тел.

— Токмо не чудите у нас тут, а то добрый дядя Миклас вам быстро петельки на шеи накинет да украсит Белое дерево новыми куклами. Вороньё-то местное молитвы пропоёт, будьте покойны. Ладно, двигайте, а то глотку уже дерёт от разговоров с вами, — мужик закашлялся и отступил.

Валеад миновал сервуса и двинулся к дереву, чья крона возвышалась над лесной чащей. Тела покачивались на ветру, шелестели лохмотьями. Ставни утлых домишек были закрыты, и лишь едва заметные багровые отблески пробивались через щели. Пение вездесущих цикад зудело в ушах, а в воздухе разливался аромат ночных цветов и смрад трясин. Привязав лошадь рядом с единственным домом слева от дерева, Валеад помог Аристее спешиться. Девушка всё ещё дрожала и отводила взгляд, когда учитель пытался заглянуть ей в глаза.

— Девочка, послушай меня, прошу, — он легонько потряс ее за плечо. Она лишь тихонько всхлипнула. — Не закрывайся снова, умоляю. Ты мне нужна. Сейчас тот случай, когда припарки и мази как раз в силах что-то сделать, но ты должна мне помочь. Я не знаю, что с мальчиком, однако, может статься, что один я не справлюсь, — Валеад крепко обнял ученицу и почувствовал, как ткань рубахи сразу намокла.

— Нож, — глухо произнесла Аристея. — Я потеряла кинжал, доминус. Вы доверили его мне, а я не справилась даже с этим, — девушку сотрясали рыдания, а Валеад снова и снова нежно проводил рукой по светлым волосам, успокаивая ученицу.

— Этот кинжал ничего для меня не значит, в противовес тебе. Я смогу тебя защитить только, если ты будешь рядом, — он отстранился и достал из сумки несколько метательных ножей, заткнул их за ремень, пересекавший грудь.

— Как поможем пряхе, сразу же к Зорасу и его мертвякам. Вон его дом, я эту хибару сразу приметил, как к дереву подъехали. Справа, — Валеад указал на приземистое строение с соломенной крышей. В усеянное звёздами небо поднимался дым.

— Я поняла, доминус, просто… Там правда была мама, как живая, клянусь! — Аристея утёрла слёзы и обхватила себя руками. — Я так по ней скучаю… Почему всё это происходит со мной? Минувшим летом я помогала маме по дому, училась грамоте и мечтала освоить искусство предсказания, а сейчас… — девушка обессиленно опустилась на жухлую траву. Валеад присел рядом. Он сочувственно смотрел на ученицу, с трудом удерживаясь от того, чтобы вновь заключить её в объятья.

— Это всё грехи голода, Аристея. Тогда, во Фрайкоре, когда нам нечего было есть, ты лежала в бреду и раз за разом говорила о маме, будто она стояла совсем рядом с твоей подстилкой. Грехи этим пользуются, девочка моя, — тихо закончил Валеад. Девушка не ответила, лишь ещё сильнее опустила голову.

— Аристея, говорят, Скорбящий написал фолиант, имя которому: «Три течения». В нём заключено былое, настоящее и грядущее. Каждая человеческая судьба нанесена на страницы этого труда, но нет там того, что людям не перенести. Нет злоключений, сводящих человека с праведного пути, — Валеад сотворил двуперстие. Аристея тихо всхлипывала, а цикады пели свою бесконечную песнь природе.

— Взгляни на эти обветшалые дома, девочка. Эти люди живут на мрачных болотах, и каждый день борются за выживание. Грибы, ягоды да подстреленная дичь — вот и всё их пропитание. Гниющие доски и сухие травы составляют их дом. Но они не бегут от этого места, они в него вросли, как корни этого величественного древа. Каждый день они возносят молитвы Скорбящему и благодарят за то, что он даёт им возможность прожить ещё один день. Здешние сервусы не уходят отсюда, потому что так начертано в «Трёх течениях». Ты же можешь уйти откуда угодно и попасть куда угодно, ибо не скована цепями судьбы. Это твой дар. Со временем придёт понимание, девочка, а сейчас, прошу, вытри слёзы и поднимайся, — Валеад протянул девушке руку. Та с готовностью приняла её.

— Пусть этот Скорбящий обратится льдом в глубинах Умбриума, — Валеад сделал вид, что не услышал гневного возгласа. Аристея постучала в просевшую деревянную дверь. Внутри дома что-то заскребло и покатилось по полу.

— Ночь на дворе. А ну, пшли прочь отседова, — грубый женский голос просочился через щель. Валеад кашлянул.

— Прошу нас извинить, добрая женщина, но нам сказали, что у вас захворал сын. Мы странствующие лекари. Позвольте помочь мальчику, — за дверью на мгновение стало тихо, затем послышалось гулкое ворчание.

— Дык каждый встречный шельма может сказать, шо он лекарь, травник или знахарь какой, да токмо слова с делом расходятся частенько.

— Нас пропустил почтенный страж, а уж у него глаз на шельм и пройдох намётан. Не зря же он дозор несёт.

Из-за двери послышался сдавленный детский крик. Через мгновение он повторился снова.

— Добрая Лорка, я слышу, как ваш сын страдает. Пожалуйста, дайте нам помочь ему, — мягко сказал Валеад.

— Мы не разбойники, а лишь усталые путники, ищущие ночлега и возможности помочь добрым людям, — жалобно проговорила Аристея.

— Сколько вас там ещё? Ко мне орава притащилась шоль? — голос за дверью смягчился. Гнев сменился любопытством.

— Ох, нет, нас всего двое, я да моя ученица.

— Ладно, лекари-знахари, но зарубите себе на носу, что у меня на поясе огроменный тесак, а рука у меня тяжёлая. Первые слова молитвы не успеете произнести, как вспорю вам животы, — послышался звук отодвигаемого засова, и на пороге возникла дородная женщина в фартуке, которая потирала загрубевшие руки. С пояса действительно свешивается массивный разделочный нож. Валеад поклонился, и Аристея нехотя повторила поклон. Женщина смотрела на них недоверчиво, но всё же пропустила в дом. Растопленная печь дышала на путников жаром, с потолка свешивались ароматные травы, а возле огня лежал на тюфяке мальчик лет пяти. Дыхание его было прерывистым, будто дырявые кузнечные мехи. Валеад и Аристея быстро опустились рядом с сыном пряхи.

— Что с ним случилось? — спросил Валеад.

— Боль головная донимает. Уже который день. Хнычет постоянно, — рассеянно ответила мать, снимая с пояса нож.

— Чем он занимался до того, как начал причитать про боли? — осведомилась Аристея. Она наклонилась к мальчику и провела рукой по растрёпанным волосам.

— Дык, как обычно, валялся под Белым деревом да травинки пожёвывал. Он у меня это дело любит, — пряха провела по лезвию длинным ногтем. Резкий звук резанул по ушам.

— Аристея, придержи бедняжку, он слишком много дёргается. Надо заглянуть в уши, — Валеад опустился на колени и приподнял голову ребёнка. — Мне нужна свеча, добрая Лорка. Пламя печи не даёт достаточно света.

— Будет тебе свеча, лекарь, — женщина воткнула нож в стоящий рядом с печью стол и запалила свечу. Валеад принял её и прищурился, пытаясь рассмотреть ушную раковину. Тяжело вздохнул.

— Есть шило? И пожалуйста, разбудите сына, иначе всё будет только хуже, — сказал Валеад, ставя свечу на стол. Аристея вопросительно посмотрела на учителя.

— Шило-то есть, да почто оно тебе, одноглазый? С Гариусом-то что случилось? И не юли, окаянник! — прикрикнула на Валеада пряха.

— Если дело касается человеческой жизни, я всегда откровенен. Раз шило есть, накаляйте над свечой. Ребёнок спал на траве, и в ухо заполз клещ. Нужно проколоть его и вытащить, — сухо заявил Валеад.

— Тыкать Гариусу в ухо шилом? Ты что, совсем со своего ума сбрендил, одноглазый? — пряха была готова схватить нож.

— Лорка, если хотите, чтобы эта тварь выела вашему сыну глаза изнутри, то мы сейчас же уйдём, — тихо сказала Аристея. Глаза женщины сделались круглыми от удивления и ненависти, а затем она безвольно опустила руки.

— Делайте что нужно. Грейте своё шило, только пусть с моим мальчиком всё будет в порядке, прошу вас, — Лорка опустилась рядом с сыном и разбудила его. Ребёнок удивлённо посмотрел на пришельцев из-за полуприкрытых век, но Аристея успокоила его.

— Гариус, дорогой, у тебя же болит головушка? — мальчик кивнул и поморщился. — Сейчас перестанет болеть. Твоя матушка заботится о тебе, и пригласила лучших лекарей. Ты только лежи смирно, а мы с дядей Грисом сейчас тебя вылечим, хорошо? — мальчуган перевёл взгляд с Аристеи на мать, и та коротко кивнула.

— Ага, тётя знахарка, — только и смог сказать Гариус. Валеад тем временем накалил шило, и в полутьме мелькнул алый раскалённый наконечник. Аристея и Лорка крепко держали мальчика, а тот не переставал хныкать. Аккуратно, дюйм за дюймом, Валеад вставлял шило в ухо мальчика. Каким-то чудом ему удалось проколоть клеща, не оставив ожогов. Гариус тихонько хныкал от страха и вот-вот готов был разреветься по-настоящему. Пряха мягко вытерла сыну слёзы фартуком:

— Спасибо, спасибо! — она чуть ли не кричала от радости. — Что бы было с моим бедным Гариусом, если бы не вы? Хвала Скорбящему, что послал спасителей в ночной час! — пряха принялась сотворять двуперстия.

— Теперь, когда ребёнок проснулся, давайте опустим подробности недуга, добрая женщина, — сказал Валеад, откладывая шило в сторону. — Если в вас сейчас говорит искренность, то, прошу, дозвольте нам остаться на ночь. Мы неприхотливы. Вам даже не нужно будет кормить нас ужином. Мы будем трапезничать у Зориса, — круциарий вновь поклонился.

— Эвона как, значится? Токмо с ним осторожнее, он давно забыл, что такое совесть, а добродетель-то и в глаза никогда не видел. Ну и не задерживайтесь, а то не добудитесь потом меня, сколько ни стучите. Ежели с Гариусом всё в порядке, я как убитая спать буду. Ну, вы идите, я вам постелю рядом с печью, — Лорка ещё раз сотворила двуперстие и занялась приготовлениями.

— Что ж, мастер Грис, отужинаем? — Аристея ещё раз потрепала мальчугана по волосам и улыбнулась. Впервые за весь день.

— Отужинаем, девочка.

***

Тёмная душная комната дома Зориса походила на погост: несколько масляных ламп чадили, распространяя едкий удушающий смрад, а с потолка свешивались пожелтевшие от времени черепа. По стенам вились лиловые лианы с широкими листьями и белыми цветками, которые были призваны отгонять грехи. Столы же заменяли выщербленные от времени каменные надгробия. За одним из таких надгробий сидел невысокий человек в серой робе паломника и пил из пузатой глиняной кружки. Единственным, кто прерывал неуютную тишину, был горбатый карлик, который вырезал на стойке молитвы. Кроме круциария, его ученицы, карлика и незнакомца живых в таверне не было.

Зато мёртвых было хоть отбавляй. Почерневшие скелеты, облачённые в саваны, тут и там сидели над тарелками с протухшей едой. Стоявший рядом Валеад наконец решился прервать маленького человека.

— Прошу меня простить, да благословит Скорбящий эту обитель, — кашлянул круциарий. — Сготовит ли радушный хозяин ужин гостям? Мы люд неприхотливый, похлёбки хватит.

Карлик оторвался от вырезания по дереву и посмотрел на Валеада широкими водянистыми глазами. Выступающие из-за верхней губы зубы заходили ходуном, будто он перемалывал просьбу путника.

— Хто в ночь на погосте шум да гам устроил? — писклявый голос хозяина заставил Аристею поморщиться. Девушка стояла рядом с Валеадом и с интересом рассматривала накарябанные маленьким человеком надписи.

— Скромные лекари, что помогают всякому люду в нужде. Не делайте вид, что не узнали мастера Гриса, — Аристея сотворила двуперстие и дотронулась до тонкой, покрытой наростами, руки карлика. Он хотел было гневно завопить, но встретился взглядом с зелёными глазами Аристеи. В них плескалось чистое сострадание к бедному уродцу. Вытерев рукавом рубахи выступившую слюну, Зорис встрепенулся и убрал руки со стойки.

— Так это… Знаю я вашего Гриса. Вот токмо я сам-то и есть людь, и я в нужде, ежели зенки у вас не для красоты на личиках намалёваны, — прошипел карлик. — И шо вы мне хочете сказать? Я денно и нощно молитвы возношу властителю нашему, Скорбящему, дабы убрал он с моей спины ношу проклятую. Он ко мне во снах приходил и сказал выстроить трапезную во славу его, дабы все окрестные святые пили да ели вдоволь, а горб мой нихренашеньки не стал меньше. Даже на мизинчик, — он показал толстый палец с закрученным в спираль ногтем. — И уж ты, девка, явно не похожа на Лорею Миропомазанную, потому как вон она сидит, вино пьёт в кампании Нироса Истоптанного и Руроса Светоча, — карлик указал на трёх скелетов, что восседали в тёмном углу и таращились пустыми глазницами друг на друга.

Аристея отпрянула и спряталась за Валеадом. Учитель вздохнул и как можно мягче сказал:

— Не каждый получает исцеление от недугов тела или души, но я знаю одного Зориса, который, в свою очередь, знает, что у мастера Гриса есть кошель. Ещё я знаю, что благой звук излечивает многие недуги разом, — с этими словами Валеад достал небольшой мешочек и позвенел им. Карлик облизнулся и потянулся, насколько позволял его рост, за деньгами, но Валеад покачал головой:

— Однако, — сказал он строго. — Благой звук обретает лишь тот, кто идёт путём праведника. Не утаивает от добрых лекарей… — Валеад понизил голос. — Ни слова благого, ни слова дурного, ни то, как давно сюда явился тот человек, — круциарий указал на единственного гостя Зориса. Карлик затрясся, жадно глядя на деньги. Из открытого в предвкушении барыша рта закапала слюна. Где-то скрипнула балка, а крысиный писк вторил мерзкому хихиканью хозяина.

— Ой-ой-ой, дак где ж вы сыщете человека праведнее, чем Зорис? Ой-ой-ой, нигде же, нигде! — он потрясал кулаками и брызгал слюной в раздражении. Аристея предусмотрительно обогнула Валеада, чтобы перекрыть обзор незнакомцу за столом. Тот, казалось, не обращал на них никакого внимания, но глаза под капюшоном были направлены отнюдь не на плескавшийся в кружке эль. Валеад положил мешочек на стойку и накрыл рукой.

— Ежели нет человека праведнее в этих краях, тогда он не будет пятнать себя молчанием?

— Не будет, ой-ой, не будет! — зашептал Зорис. — Пришёл этот странник с востока. Говорит, с самой Левантии идёт, с благословенного града! — карлик озарил себя двуперстием. — Сказал, что по святым местам, по всем эклессиям путь держит. Наказали ему на запад идти, от самого святого понтификара благую весть принести! — он воздел к прокопчённому потолку кривой палец. — Так что теперь дорога ему на запад, в твердыню Альмадор, чьи стены защищают нас от еретиков.

Валеад убрал руку с кошеля, и карлик сразу же схватил его. Упрятал под рубаху и, посмеиваясь, сказал:

— Будет вам похлёбка мирская, да элю налью, бо вода в этих топях порченная, проклятая, как и все мы. Я спросил у этого Соркаса — как себя прозвал паломник тот — мол, когда ж Скорбящий избавит нас от тяжкой ноши? Когда перестанем мы терпеть злоключения? — Зорис захныкал.

— И что же ответил Соркас? — Валеад почти касался кривого лица карлика носом. Мерзкий запах немытого тела вызывал желание опорожнить желудок.

— Сказал, что скоро явится сюда сын Скорбящего! — Зорис захныкал пуще прежнего. — И с ним вместе очищение придёт. Всякого, кто грех на душу не брал, он с собой заберёт и избавит от страданий всяческих.

— Так почему же ты роняешь слёзы, добрый хозяин? — сочувственно произнесла Аристея. — Может, обуяла тебя внезапная радость, что мессия сей возьмёт тебя за руку и уведёт к сонму святых? — она старалась говорить как можно более чувственно и заботливо, но внутри у неё разливалось отвращение. Девушка едва сдерживала себя.

— Не угадала, милосердная дева, — Зорис вытер сопли грязным рукавом. — Как же он уведёт меня к святым, что непогрешимы были при жизни, если я с грехом уже уродился? Вон он, на спине моей, — он поднял кустистые брови и ударил кулаком по стойке. — И какие бы усилия я ни прикладывал, как бы истово не возносил молитвы, грех мой не уходит от меня, а значит, жизнь моя будет кончена, если придёт плоть от плоти Скорбящего! — голова карлика упала на стойку, и он забился в истерике.

— Ах, добрый Зорис. Праведность заключается не в том, чтобы платить богу молитвами и делами праведными, будто ведисами золотыми. Хоть Скорбящий и лишён зрения, но слышит он каждого молящегося. Слух его необъятен и способен уловить всякую ноту. Даже в недрах Умбриума. И что же слышит наш бог, когда ты обращаешься к нему? «Скорбящий, этими словами хочу купить у тебя дозволение избавиться от этого страшного горба. День и ночь я возношу молитвы, испрашивая у тебя цену очищения», — голос Аристеи похолодел, сделался твёрдым, как гранитные плиты, за которыми восседали мертвецы. — Праведник отдаёт себя в услужение Скорбящему не задумываясь, он не тешит себя надеждой выкупить прощение или чудесное исцеление. Он знает, что тело его сотворено для служения, каким бы оно не было. В том сне к тебе приходила владычица греха, и ты послушался её, осквернив тела святых, выкопав их из освящённой земли. Быть может, в них уже сидят грехи и ждут своего часа, Зорис? Ждут, когда сюда явится сын Скорбящего, чтобы расправиться с ним.

Валеад удивлённо посмотрел на ученицу. Зная её отвращение к догматам Скорбящего, он недоумевал, с чего вдруг девушка решила пуститься в нравоучения. И только нездоровый блеск в глазах Аристеи подсказал круциарию, что она хочет заставить хозяина понять, как низко он пал.

— Я… Я…, — всхлипывал карлик, хватаясь за голову.

— Рассвет завтрашнего дня будет для тебя началом новой жизни, Зорис. Ночью к тебе придут святые, чьи останки ты рассадил за этими столами, выдернув из блаженного сонма. Буду они говорить с тобой о жизни твоей. Осознаешь ли ты, что натворил, или оставишь всё как есть? Ночь даст ответ на этот вопрос, — Аристея погладила тщедушного Зориса по жидким волосам и двинулась к незнакомцу. Карлик продолжал стенать и рыдать. Покачав головой, Валеад нагнал ученицу.

— За что ты с ним так? — вполголоса спросил он Аристею.

— За гордыню, — просто ответила девушка.

— Прошу, не говори ничего при Соркасе. Просто слушай и наблюдай за ним, — Валеад развернул ученицу и посмотрел ей в глаза. Она не отвела взгляда.

— Поняла, доминус. Встревать не буду.

Когда они приблизились к незнакомцу, тот и ухом не повёл. Лишь пригубил эля и легонько постучал ладонью по холодной плите, приглашая присесть рядом.

— Могу я угостить святого человека скромным ужином? — Валеад сел напротив паломника и сцепил пальцы в замок. Зорис продолжал стенать, раздражая даже мертвецов. Похоже, он не собирался стряпать. Мужчина усмехнулся и протянул руку, усеянную медными кольцами.

— Уж не думал, не гадал, что буду разговаривать с Валеадом Клеймящим, — донёсся из-под капюшона хриплый голос. — Сколько вёсен минуло с той встречи в Левантии? Около семи, точно. Спасибо, Скорбящий, — незнакомец кивнул в пустоту.

— Я был другим, Соркас. Знак эклессии наверняка не доставляет тебе неудобств. Небось, хвастаешься перед распутницами тем, что смог сбежать от силентиара. Или рассказываешь святым сёстрам о том, что сам клеймил себя, дабы предстать перед очами Мортоса, — Валеад нахмурился, но руку пожал. Аристея нервно поглаживала золотистые пряди. Ей не нравился этот человек.

«Если бы он не знал доминуса, он мог бы его предать, но если он знаком с ним лично и не с лучшей стороны, предаст охотнее» — мрачные мысли коварно закрадывались в разум. Она оглядывалась по сторонам, ожидая засады, но чернильные тени не хотели раскрывать своих секретов.

— Да уж, тогда второй глаз был ещё при тебе, и высматривал ты нечестивцев хорошенько. Но вот Минария Обращённая говорит мне, что встреча у нас назначена не для того, чтобы вспоминать старые деньки, — Соркас вновь кивнул чему-то незримому и откинул капюшон: исполосованное шрамами лицо никак не походило на лик доброго паломника.

— Сдаётся мне, в братство Праведных Страданий допускают только самых красивых, — Валеад усмехнулся. Соркас же сплюнул в кружку и прошипел:

— Да уж не просто так братство силентиаров получило своё название, дорогой Валеад. В мире вообще просто так мало что случается. Даже своё прозвище ты заработал не просто так. Левантийская чернь поминает тебя словом до сих пор. Жаль, что не добрым, — хохотнул Соркас. Валеад же на мгновение отвёл взгляд, будто слова информатора устыдили его. — Впрочем, я в этой вонючей дыре не за тем, чтобы измываться над тобой, хотя, признаюсь, сделал бы это с удовольствием.

— Несомненно, Святоша.

— Но дела первее развлекаловок. Повезло тебе, Валеад, что Тос Винум, когда живёхонек ещё был, отсыпал мне достаточно ведисов, чтобы я помогал ему, а теперь, получается, и тебе. Пташка, что у тебя под бочком, попала в переплёт и лучше бы ей на юга лететь, — Соркас повернулся к Аристее и мерзко улыбнулся, обнажая почерневшие зубы. Девушка лишь опустила глаза. — Не первую весну я слежу за эклессиарами, но, чтобы за какой-то девчонкой отправляли Безупречного — такое на моей памяти в первый раз. Ты что натворила, кроха? — девушка молчала. Соркас закатил глаза и обратился к Валеаду:

— Так что, да простят меня собравшиеся здесь святые, ни хера я не соврал карлику, когда говорил, что сюда явится сын Скорбящего. Безупречному не нужен отдых, сон или еда. Он будет идти за вами до самого конца. На твоём месте я бы бросил девчонку. Пускай справляется сама.

Аристея с надеждой посмотрела на учителя. Тот кивнул.

— Я достаточно предательств повидал в Левантии, Святоша. А уж сколько раз меня предавали, я и не вспомню, — вздохнул Валеад. — Девочку я не брошу.

— Ох, слышал я как эта девочка по бедняге карлику прошлась. Молитвы — это денежка. Славно она у тебя щебечет. Да только ты, Клеймящий, то же самое сделать пытаешься, только мертвецов из земли не выкапываешь, и горба у тебя нет, — Соркас легонько постучал по кружке и снова сплюнул. — Тут ещё одно: Безупречный не единственная ваша проблема. Есть тут одни ребята… — Соркас не успел договорить. Раздался свист, и в глаз Святоши вонзился арбалетный болт.