От него к ней и от нее к нему. Веселые рассказы

Николай Лейкин

В этом сборнике Николая Александровича Лейкина, сатирика-классика конца XIX века, как и всегда, представлено обилие бытовых подробностей и примет времени, а темы у рассказов актуальны во все времена. Произвол богачей, эмоциональный шантаж для вымогания денег (как детьми родителей, так и «кавалерами» наивных дам), легкомысленность юных девушек, чрезмерная болтливость. Не обходит автор стороной и такие по сей день животрепещущие темы, как странные попутчики в поезде, поведение в очередях, страстное желание кутить и вездесущее пьянство. Сами затронутые явления смешными назвать сложно, но в том и сила талантливого юмориста, чтобы не только изобличать пороки общества, но и делать это весело. Завершает сборник объемный рассказ с вкраплениями уморительных пародий на современников Н. А. Лейкина.

Визит доктора

Современный эскиз

Семейство Назара Ивановича Коромыслова, содержателя извозчичьих карет и постоялого двора в Ямской, питало, обыкновенно, крайнее недоверие к докторам и было убеждено, что «они морят». Все члены семейства Коромыслова отличались крепким телосложением и такою физическою силой, которой бы позавидовал иной акробат. Так, старший женатый сын без особенного усилия крестился двухпудовою гирею; сам глава семейства, Назар Иванович, легко переставлял карету с места на место, взявшись руками за ее задние колеса; а младшие ребятишки во время игры высоко-высоко запускали в воздух черепки и камни. Желудки их также способны были переваривать долото, не говоря уже о двух фунтах красной смородины, съеденной на ночь. Болезней Коромысловы не знали, и ежели случалось кому слегка занемогать «нутром», ломотой или ознобом, то лечились баней, водкой с солью и перцем, салом и богоявленской водой. Правда, мать семейства, Аграфена Степановна, считавшаяся «сырой женщиной», частенько хворала какой-то особенной болезнью — «притягиванием к земле», но болезнь эта после двенадцатичасового сна и полдюжины чашек настоя бузины или малины тотчас же проходила. Слухи о холере и количество покойников, ежедневно десятками провозимых мимо их дома на близлежащее Волковское кладбище, не смущали их жизни. «Пришла смерть — и помер», — рассуждали они обыкновенно. Но когда, в один прекрасный день, их собственного работника Селифонта на их глазах и без видимой причины скрючило в течение каких-нибудь пяти часов, а другой работник, отправленный по распоряжению полиции в больницу, умер на дороге, — семейство призадумалось. Чаще и чаще стали повторяться слова «а ведь холера-то валит», «щиплет», «накаливает» и т. п. На окошке появилась четвертная бутыль водки со стручковым перцем, в сенях расставились горшки с дегтем и развесились луковицы чесноку; число покойников, провозимых мимо дома на кладбище, тщательно считалось и было известно каждому члену семейства, и наконец, в доме появилась полицейская газета, специально выписанная для узнавания числа заболевших холерою. То и дело слышалось в доме: «К седьмому числу больных холерою состояло… выздоровело… умерло… затем осталось…» — а после этого следовал возглас вроде: «Господи, какую силу народу валит!» или: «Однако крючит!» и т. п.

В один из этих дней Назар Иваныч Коромыслов возвратился с извозчичьей биржи домой обедать, крайне сосредоточенный сам в себе. Выпив рюмку водки и тыкая вилкой в соленый огурец, он произнес:

— Главное дело, теперь насчет пищи соблюдать себя следует! Чтоб пища эта самая завсегда в свежести… Сегодня, вон, Николая Данилыча скрючило и свояченицу сводить начинает. Я на берегу овес покупал, так сказывают, что в пищу эту самую что-то подсыпают, так надо отворотное зелье от этой самой подсыпки иметь.

— Скажи на милость, вот ироды-то! — воскликнула Аграфена Степановна.

— Тоже и насчет вони, потому вонь пущают; а от вони-то она и родится.

— Безбожники!

— Так вонь эту задушать следует, чтоб не пахло.

— Как же ее, тятенька, задушить? Уж вонь — все вонь… — спросил старший сын.

— Опять-таки снадобье есть… — отвечал отец. — У докторов спросить надо! — Он съел щи, икнул, отер пальцы рук о голову и, обратясь к жене, продолжал: — Даве, после закупки овса, были мы в трактире, там с нами был доктор — Федора Ивановича Бубырева знакомый…

— О господи! — всплеснула руками Аграфена Степановна.

— Чего «о господи!»? — передразнил ее муж. — Хороший человек… Мы с ним и чайку, и водочки выпили. «Я, — говорит, — больше простыми средствами…» Из простых он фельдшеров, а свое дело туго знает, потому час целый нам о разных болезнях и о том, что у человека внутри есть, рассказывал.

— Ах, страсти какие! Ну?

— Ну, вот его-то я и позвал к себе. Сегодня вечером приедет к нам, осмотрит нас, лекарства на всякий случай даст. Что за радость без помощи-то погибать? Ведь не собаки… Народу вон то и дело на кладбище подваливает.

Семейство приуныло. Два сына почесали в затылках, а супруга поникла головой, но тотчас же оправилась и спросила:

— Значит, поросенка жарить к вечеру?

— Поросенок поросенком, да еще чего-нибудь надо, потому человека угостить следует, — отвечал Назар Иваныч.

— Молодой он, папенька, этот самый доктор, или старый? — задала отцу вопрос восемнадцатилетняя дочь Груша.

— Дура! — произнес отец вместо ответа и умолк. Вставая из-за стола, он обратился к старшему сыну и сказал: — На бирже долго не проклажайся, а к семи часам приходи домой. Пусть и тебя доктор посмотрит. Да по дороге зайди в погреб и купи бутылку рому.

В семь часов вечера все семейство Коромыслова было в сборе и ждало доктора. Сам глава дома, Назар Иваныч, в новом длиннополом сюртуке и сапогах со скрипом, ходил по чистой комнате, напевал «Отверзи уста моя» и по временам подходил к стоящему в углу столу с закуской, предназначенной для угощения доктора, и поправлял на нем бутылки и рюмки. Старший женатый сын, наклонясь к уху своей разряженной миловидной жены, шептал:

— Слышь, Даша, коли доктор заставить тебя выставить язык, не упрямься и выстави. Также, ежели и мять какое место начнет — вытерпи.

— Мне стыдно, Николай Назарыч… — отвечала жена.

— Мало ли что стыдно! На то он доктор. Смотри, не сконфузь меня.

Дочь Коромыслова сидела у окна и гадала на картах: «Какой это из себя доктор: брюнет или блондин», а второй сын был на дворе и загонял с работником в сарай собаку, из предосторожности, чтобы она не укусила доктора. На окнах лежали младшие ребятишки и, в ожидании доктора, глядели на улицу. Аграфена Степановна возилась в кухне со стряпухой около печи и сажала туда начиненного кашей поросенка.

Четверть восьмого на улице задребезжали дрожки и остановились у ворот дома.

— Доктор приехал! Доктор! — закричали лежавшие на подоконниках ребятишки.

Все семейство встрепенулось и начало оправлять на себе платье. Старший сын бросился встречать доктора и наконец ввел его в комнаты.

Это был довольно мрачного вида госпитальный фельдшер, лет сорока, гладко бритый, с черными щетинистыми усами и бакенбардами и с нависшими бровями. Одет он был в щеголеватый форменный сюртук, брюки со штрипками и белые офицерские перчатки. В одной руке он держал кепи, в другой — ящик с набором хирургических инструментов.

— Извините, что опоздал немного, — проговорил он, раскланиваясь, входя в комнату и поставив на стол ящик с инструментами. — Все ли вы здоровы, Назар Иваныч? — приветствовал он хозяина и протянул ему руку.

— Ничего, скрипим, пока Бог грехи терпит, — отвечал хозяин и пригласил фельдшера садиться.

Тот сел и начал снимать перчатки.

— Сейчас с главным доктором на ампутации были. Ногу одному больному отпилили. Из пятого этажа выпал и переломил, — сказал он и бросил взгляд на присутствующих.

Хозяин покачал головой.

— Неужто уж без отпилки нельзя было?.. — спросил он.

— Нельзя, потому в двадцати трех местах перелом. Завтра и руку отпилим.

Присутствующие переглянулись.

— Водочки, с дорожки-то? — предложил хозяин.

— Потом-с. Мы без благовремения не употребляем. Сначала нужно дело сделать.

— А вот я сейчас жену позову, так уж всех вместе и осмотрите.

За Аграфеной Степановной был послан в кухню маленький сынишка. Пробегая по комнате, он тронул рукой стоящий на столе ящик.

— Тише, тише! Пожалуйста, тише с инструментами! — крикнул фельдшер.

— А что, нешто заряжено? — спросил Назар Иваныч.

— Не заряжено, но хрупки очень. Инструменты это… — пояснил фельдшер и, в удостоверение сказанного, а также и для пущей важности, открыл ящик и начал вынимать из него и раскладывать по столу пилы, ножи, зонды и прочие инструменты. Члены семейства поднялись с мест и издали робко начали рассматривать их.

Вскоре в комнату вошла Аграфена Степановна, кутаясь в ковровый платок.

— Здравствуйте, господин доктор! Пожалуйста, уж вы нас простыми средствами… — заговорила она, покосилась на инструменты и, глубоко вздохнув, села поодаль.

— Ну-с, кто же из вашего семейства болен? — обратился фельдшер к хозяину.

— Да пока все, слава богу, здоровы, а мы вас хотели попросить, не дадите ли какого снадобья против холеры, потому валит уж очень повсеместно. Тоже говорят, что вот и в пищу подсыпают, так нельзя ли и против подсыпки? Все под Богом ходим… В случае, ежели что… чего Боже избави, так чтобы под руками было…

Фельдшер сделал серьезное лицо, нахмурил брови и оттянул нижнюю губу. В таком виде он соображал несколько секунд и, наконец, спросил:

— Водку какой посудой покупаете?

— Четвертями, всегда четвертями, — отвечал хозяин.

— Ну, так теперь купите ведро, настойте его стручковым перцем и мятой и пейте, все без изъятия, по рюмке.

— А младенцев тоже поить? — задала вопрос Аграфена Степановна.

— Младенцам отпущайте по столовой ложке. Это ежедневное употребление, а на случай, ежели у кого заболит брюхо, я дам капли. Десяти рублей не пожалеете, так можно дать получше?

— Не пожалеем, не пожалеем, — заговорил хозяин.

— Ну, так завтра принесу вам целую бутылку, а теперь мне нужно будет всех вас исследовать и общупать, чтобы узнать ваше телосложение.

Женщины невольно попятились от него.

— Нельзя ли уж так как-нибудь, без щупки? — послышалось несколько голосов.

— Нельзя, нельзя! Иначе как же я узнаю, по скольку капель вам принимать следует? Почтеннейший Назар Иваныч, потрудитесь снять сюртук и жилет и лечь на диван на спину.

Отец семейства жалобно посмотрел на домашних и исполнил требуемое.

— Насчет ножей-то, батюшка, с ним поосторожнее. Не пырните как невзначай, — упрашивала фельдшера чуть не со слезами Аграфена Степановна.

— Будьте покойны, мы к этому привычны, да к тому же ножей и не потребуется, — отвечал фельдшер. — Прежде всего, позвольте ведро воды, умывальную чашку и полотенце, — обратился он к присутствующим.

Ведро, чашка и полотенце были принесены. Фельдшер засучил рукава сюртука, вымыл руки и, отерев их полотенцем, начал мять брюхо Назара Иваныча, поминутно спрашивая: «Больно? Не больно?» и т. д. Назар Иваныч кряхтел и изредка давал ответы вроде «Как будто что-то щемит» или «Словно вот что подтягивает». Окончив ощупывание, фельдшер вынул из ящика перкуторный молоток и принялся им стучать по груди пациента, по животу и даже по лбу. Истязание длилось минут десять. Присутствующее хранили гробовое молчание и ожидали себе той же участи. На сцену эту в полуотворенные двери смотрели работники и кухарка.

— Готово, — произнес, наконец, фельдшер и опять принялся мыть руки.

За отцом семейства на диван ложились старшие сыновья и, наконец, младшие ребятишки. Во время исследования ребятишки ревели, и их начали держать.

— Главное дело, соблюдайте, чтоб у них носы были мокрые… — сделал он наставление.

— А ежели высыхать будут?

— Тогда примачивать теплой водой.

Женщины окончательно воспротивились ощупыванию, и фельдшер удовольствовался осмотром их языков и носов, а также для чего-то смерил ниткой их шеи.

Наконец исследование кончилось, и пациенты начали ждать приговора. Фельдшер последний раз умыл руки и, немного подумав, произнес:

— Все ваше семейство телосложения здорового, а потому ежели у кого заболит брюхо или покажется тошнота, то принимайте эти капли через каждые два часа в рюмке воды и по стольку капель, кому сколько лет. Теперь насчет питья. Что вы обыкновенно пьете?

— Воду и квас.

— Так опустите в бочонок или кадку лошадиную подкову.

— А насчет еды?

— Все можно есть, кроме тухлятины. Я насчет еды не строг.

— А насчет бани?

— Чем чаще ходить будете, тем лучше.

— Говорят, дугой лошадиной натираться хорошо?

— Пустяки!..

Фельдшер начал убирать инструменты в ящик.

— А много этими инструментами я испотрошил народу! — сказал он. — А сколько рук и ног отпилил, так и счету нет!

— И вам не страшно было? — спросила хозяйская дочь.

— Мы уж привыкли. Нашему брату это все равно что стакан воды выпить. Вот в прошлом году нам с главным доктором досталась операция, так та была страшная. Змею у одного мастерового из живота вынимали. Вскрыли живот, а она на нас так и зашипела. Ну, мы ее сейчас обухом…

— Ай, страсти какие. Как же она туда залезла? — послышалось со всех сторон.

— Надо полагать, что мастеровой этот яйцо змеиное проглотил.

Хозяин пригласил фельдшера к закуске. Подали заливную рыбу и жареного поросенка. Вдруг фельдшер ударил себя по лбу.

— Куда вы воду дели, что я руки мыл? — спросил он.

— Вылили в помойну яму.

— То-то. Чтобы не попала лошадям, а то сейчас сдохнут. А полотенце, которым я руки вытирал, возьмите и сожгите.

— Водочки? — предложил хозяин.

Фельдшер не отказался. Выпив рюмок шесть, он окончательно заврался и стал рассказывать, что такое холера.

— Холера — это невидимые мухи. Они летают в воздухе и залетают в человека через все его поры. Залезши туда, они начинают мучить и производят рвоту. Мухи эти зеленого цвета с красными головками и на вкус отзываются медью.

— А говорят, подсыпают в пищу? — возразил хозяин.

— Пустяки. Подсыпка эта была в первую и во вторую холеру, а теперь не в моде. Теперь муха. И так эта муха живуща, что ежели ее в кипятке варить, то и то жива останется.

Закусив и выпив вволю, фельдшер начал прощаться. Хозяин вручил ему три рубля, но он потребовал еще пять на материал для капель.

— Ну, теперь на Васильевский остров к одному генералу поеду, — говорил он, покачиваясь, — зуб ему вырвать надо и живот поправить, так как он упал с лошади и стряхнул его.

Женская половина семейства Коромыслова высунулась из окон и смотрела, как фельдшер садился на извозчика. Он посмотрел вверх, сделал им ручкой и крикнул:

— Главное дело, наблюдайте, чтоб носы у ребят были мокрые.

— Будем, будем, — отвечали из окон.

Извозчик тронул лошадь.