От него к ней и от нее к нему. Веселые рассказы

Николай Лейкин

В этом сборнике Николая Александровича Лейкина, сатирика-классика конца XIX века, как и всегда, представлено обилие бытовых подробностей и примет времени, а темы у рассказов актуальны во все времена. Произвол богачей, эмоциональный шантаж для вымогания денег (как детьми родителей, так и «кавалерами» наивных дам), легкомысленность юных девушек, чрезмерная болтливость. Не обходит автор стороной и такие по сей день животрепещущие темы, как странные попутчики в поезде, поведение в очередях, страстное желание кутить и вездесущее пьянство. Сами затронутые явления смешными назвать сложно, но в том и сила талантливого юмориста, чтобы не только изобличать пороки общества, но и делать это весело. Завершает сборник объемный рассказ с вкраплениями уморительных пародий на современников Н. А. Лейкина.

Запутались

Рассказ

Купец Пров Семеныч Книжкин пришел из лавки домой обедать, помолился на образа и обругал жену — «зачем новое божие милосердие мухи засидели»; снял с себя сюртук, жилетку, прошелся по комнатам, помурлыкал себе под нос «Возопих всем сердцем моим» и опять обругал ее за то, что канарейка на полу насорила. Сев обедать, он три раза придирался к ней из-за кушанья и опять три раза принимался ругаться, но наконец, наевшись, успокоился.

— Кофейку сейчас сварить или после? — спросила жена, радуясь, что муж угомонился.

— Кофейку, кофейку! — передразнил он ее, но уже ласковым голосом. — Только и на уме, что кофеек, а чтоб об деле подумать. На это вас не хватает.

— Кажется, я завсегда думаю…

— В том-то и дело, что не всегда. Петрушка, вон, на возрасте, а нешто ты ему невесту подыскала? Это дело тебе следовает. Какая же ты мать после этого? Все я да я…

— Да ведь где ж подыскивать-то? Хорошие невесты по улицам не валяются… — оправдывалась супруга. — По зиме, вон, сваха Лукерья ходила к нам, так сам же ты ее отучил, сам же посулился ей ребра обломать.

Последовало несколько секунд молчания. Пров Семеныч опрокинулся на спинку стула, самодовольно улыбаясь, поколотил себя по животу и произнес:

— Нашел я ему невесту. Стряпчий Александр Захарыч сватает. Девушка, говорит, отменная… Рыбные тони у них. Богатые купцы. Две дочери: одна — невеста, другая — подросток… Также и лес сплавляют… Одного, говорит, лесу в Новгородской губернии десятин четыреста. Два брата их… Маховы по фамилии…

— Слышала, слышала… Богатейшие купцы… — поддакнула жена. — Только отдадут ли за нашего Петрушку-то? К ним, вон, по зиме овощенник Ключилкин сватался, так тому карету подали. Мне бабка в банях сказывала.

— Посмотреть надо, попытаться… Александр Захарыч — человек обстоятельный, зря болтать не станет. — Пров Семеныч встал с места. — Ну-с, Аграфена Астафьевна, вот вам наш сказ, — обратился он к жене, — теперь я спать лягу, а ужо, как Петрушка из лавки придет, разбуди меня, потому мы сегодня и невесту смотреть поедем. Я уж велел ему приготовиться.

— Ах, господи! — всплеснула руками Аграфена Астафьевна. — Да как же так вдруг?.. У меня и платье грограновое распороно…

— Ну так что ж, что распороно? Пущай его!.. Я один с Петрушкой поеду. Возьмем карету и отправимся, потому они там на самых тонях и живут.

— Что ж это за смотрины такие, коли ежели без матери! — проговорила она.

— Дура и больше ничего! Нешто это настоящие смотрины? Настоящие впереди. Тогда предупредить следует, чтоб, значит, ждали, а сегодня мы съездим так, больше для прокламации. Приедем на тони и начнем торговаться на лососей или на сигов. Будто впрок солить хотим… Ну а тем временем и невесту посмотрим.

Сказав это, Пров Семеныч отправился спать.

— У нас все не по-людски! — пробормотала ему вслед Аграфена Астафьевна и с сердцем бросила на стол ложку.

Муж обернулся и подбоченился.

— Нет, как посмотрю я на тебя, так с вашей сестрой ласково говорить нельзя, — произнес он. — Ей-богу! Как ласка — так вы сейчас зазнаваться и на дыбы…

Аграфена Астафьевна не возражала.

* * *

Часов в шесть вечера Аграфена Астафьевна будила мужа. Около постели стоял и сын Петрушка. Он был одет в новый сюртук и цветной галстук с большим бантом. Пров Семеныч проснулся, сел на кровать и начал почесываться.

— Все исправил-с, как следует, — отрапортовал сын. — Карету нанял двухместную за три рубля и самую что ни на есть лучшую выбрал. Сам и на извозчичьем дворе был.

— Ну, коли так, так веди себя хорошенько! — ласково произнес отец и встал с кровати. — Что ж вихры-то не подвил? — сказал он. — Волосы словно плети висят.

— Не смел-с. Думал, что вы растреплете.

— Вздор! Беги сейчас в цирюльню и подвей бараном, а я тем временем одеваться буду. Невеста хорошая и богатая, нужно, чтоб все было в порядке и по моде.

Сын отправился в парикмахерскую, а отец начал одеваться. Вообще, он был в духе, пел «Божественное» и даже шутил с женой. Через четверть часа сын явился завитой и напомаженный. От него так и несло духами. Отец осмотрел его и сказал:

— Ну, Петрушка, ежели это дело уладится, так уж я и не знаю, каким ты угодникам молился. Невеста такая, что хоть сыну купца Елисеева, так и то не стыдно жениться. Истинно благословение божие тебе посылается. Ну, теперь в путь! Господи, благослови! — Пров Семеныч помолился на образа, однако с места не трогался, а переминался с ноги на ногу. — Надо полагать, это тебе за молитвы матери твоей, — продолжал он, — потому она у тебя женщина благочестивая и богомольная.

— Уж кажется, я завсегда денно и нощно… — вставила свое слово Аграфена Астафьевна.

— Ну вот! Про это я и говорю… Где ж ему за его молитвы?.. Конечно, за твои… — Пров Семеныч, видимо, к чему-то подговаривался и вдруг произнес: — Достанька, Аграфена Астафьевна, водочки. Выпить на дорожку малость следует.

— Ну, полно, что за водка без благовремения.

— Знаю, что без благовремения, да живот что-то щемит, а ты сама знаешь, нынче время холерное. То и дело народ валит.

Она с неудовольствием вынесла графин водки и кусок хлеба. Пров Семеныч выпил рюмку и повторил.

— Ну, вот теперь как будто полегче и повеселее, — сказал он и вышел в прихожую.

Мать дернула сына за рукав и шепнула:

— Коли ежели по дороге отец в трактиры заезжать будет, так ты останови. Нехорошо, мол, тятенька…

— Будьте покойны, как за своей персоной следить буду, — отвечал сын.

Отец и сын вышли на двор и стали садиться в карету. Аграфена Астафьевна смотрела на них из окошка и говорила:

— А все-таки нехорошо! Невесту смотреть — и вдруг без матери!

Пров Семеныч ничего не отвечал и крикнул извозчику:

— Трогай!

* * *

Несколько времени отец и сын ехали молча. Отец отирал платком со лба обильный пот; сын перебирал часовую цепочку. Наконец отец прервал молчание и начал читать сыну наставления.

— Как приедем туда, так держи себя скромнее, — говорил он. — В разговоры сам не суйся, а отвечай, что спросят.

— Помилуйте, тятенька, да когда же я? — отвечал сын.

— Ежели вином угощать будут, так не пей.

— Будьте покойны, тятенька. Все будет, как следует.

— То есть одну-то рюмку можешь выпить, потому одна никогда не вредит.

— Зачем же и одну? Бог с ней! Можно перетерпеть. Лучше в другое время выпить.

Они ехали по Обводному каналу и выбирались на Петергофскую дорогу. По дороге попадались трактиры. Отец глядел в окошко и читал вслух трактирные вывески. То и дело слышалось:

— Трактир «Город Амстердам», «Венеция», «Свидание друзей», «Ренсковой погреб иностранных вин». — Прочитав с десяток вывесок, отец кивнул на какой-то трактир с пунцовыми занавесками в окнах и сказал: — В этом трактире орган чудесный. Селиверст Потапыч сказывал.

— Нынче, тятенька, везде органы прекрасные, потому в этом вся выгода, — отвечал сын.

Отец умолк, но, подъезжая к следующему трактиру, опять заговорил:

— А ведь брюхо-то у меня все еще щемит, ей-богу! Даве выпил водки, так думал, что уймется, ан нет, не унялось. Думаю, не хватить ли еще рюмочку с бальзамцем?

— Ну, полноте, тятенька! Что так зря пить! — увещевал сын. — На месте выпьете. Ведь уж там наверняка угощать будут.

Отца покоробило.

— Эх, дурья голова! Да нешто я подумал бы об водке, кабы не холерное время? Холера теперь — вот в чем дело. Ну что за радость, как ноги протянешь?

— Не протянете, Бог милостив.

— Нет, уж ты там как хочешь, а я выпью, потому что что-то даже в бок стрелять начало. — Пров Семеныч высунулся в окошко и закричал извозчику: — Стой! Стой!

Сын начал его уговаривать:

— Тятенька, бросьте! Ну что за радость хмельным приехать?

— С одной-то рюмки? Да что ты, белены объелся, что ли? Наконец, какой ты имеешь резон меня останавливать? Нешто ты не чувствуешь, что я тебе отец? Хочу выпить и выпью.

— Воля ваша, как хотите, а только маменька, знаючи ваш нрав, просила вас не допущать.

— Дура мать-то твоя да и ты-то дурак! Благодари Бога, что я в духе, а то бы не миновать тебе трепки. Подожди меня в карте, а я сейчас выйду.

Карета остановилась. Отец вышел из кареты и отправился в трактир, а сын остался в ней дожидаться его.

Прошло минут с десять, а отец все еще не показывался.

«Ну, застрял тятенька! Пойти полюбопытствовать на него да посмотреть, нельзя ли как-нибудь его выманить», — подумал сын и хотел уже отправиться в трактир, как вдруг к окну кареты подбежал трактирный служитель с салфеткой на плече.

— Вас в заведение требуют. Пожалуйтесь… — проговорил он, ради вящей учтивости проглатывая слова, и отворил дверцы кареты.

Сын отправился в трактир и вошел в буфетную комнату. Около буфета стоял Пров Семеныч. По лицу его было видно, что он уже успел хватить не одну с бальзамчиком, а несколько. Он размахивал руками и вел прежаркий разговор с буфетчиком. Завидя входящего сына, он крикнул:

— Что, чай, заждался меня в карете-то? Посиди здесь, отдохни, а я сейчас. Что на солнце-то жариться? Здесь прохладнее. Я вот земляка нашел; тридцать верст всего от моей родины, так толкуем. — Он кивнул на буфетчика и тотчас рекомендовал ему сына: — Сын мой. Вишь, какого оболтуса вырастил!

— Доброе дело-с. На радость вам возрастает, — ответил буфетчик.

— Бог знает, на радость ли еще! Пока особенной радости не видим, — вздохнул Пров Семеныч и прибавил: — Налей-ка еще рюмочку с бальзамчиком… Петя, выпей бутылочку лимонадцу? Так-то скучно сидеть, а я еще минут с пять здесь пробуду, — обратился он к сыну.

— Нет уж, тятенька, покорнейше благодарим! — отвечал сын. — Бог с ним! Ни радости, ни корысти в этом самом лимонаде.

— Ну, хереску рюмочку? Оно тоже прохлаждает.

Сын почесал в затылке.

— Хереску, пожалуй… Только уж что ж рюмку-то? Велите стаканчик…

— А не захмелеешь?

— Эво! С одного-то стакана!

— Прикажете стаканчик? — спросил буфетчик.

— Нацеживай, нацеживай! Нечего с ним делать! — сказал Пров Семеныч и, видя, как сын залпом выпил стакан, воскликнул: — Эка собака! Как пьет-то! Весь в отца! И где это ты, шельмец, научился?

— Этому ремеслу, тятенька, очень нетрудно научиться. Оно само собой приходит.

Прошло с полчаса времени, а Пров Семеныч еще и не думал уходить из трактира. Разговор с земляком-буфетчиком так и лился, и то и дело требовалось «рюмка с бальзамчиком». Сын раза два напоминал отцу, что «пора ехать», но тот только махал руками и говорил: «Успеем». Язык его начал уже заметно коснеть и с каждой рюмкой заплетался все более и более. Сын потерял уже всякую надежду видеть сегодня невесту, вышел в другую комнату, потребовал «с горя» столовый стакан хересу и залпом опорожнил его, но уже не на тятенькин счет, а на свой собственный.

Прошло еще четверть часа, а Пров Семеныч все еще стоял у буфета.

— А что, есть у вас орган? — спрашивал он у буфетчика. — Чайку любопытно бы теперь выпить.

— Не токмо что орган, а даже и арфянки имеются. И поют, и играют. Потрудитесь только в сад спуститься, — отвечал буфетчик.

— И арфянки есть? Знатно! Веди, коли так, в сад.

Служитель повел Прова Семеныча в сад. Сын следовал сзади. От выпитого вина в голове его также шумело, но он шел твердо и, когда спускались с лестницы, предостерегал отца, говоря:

— Тише, тятенька! Тут ступенька… Осторожнее… Не извольте споткнуться.

В саду было довольно много посетителей. У забора стояла маленькая эстрада. На эстраде сидели четыре арфянки в красных юбках и черных корсажах и пели под аккомпанемент арфы. Пров Семеныч поместился за столиком, как раз против эстрады.

— Садись, Петька, здесь первое место, — сказал он сыну и начал звать служителя, стуча по столу кулаком.

— Тятенька, не безобразьте! На то, вон, колокол повешен, чтоб прислугу звать, — увещевал сын.

— Колокол! Чудесно! Трезвонь с раскатом! Жарь! Оборвешь, так за веревку плачу!

Сын начал звонить. Явился служитель.

— На двоих чаю и рюмку сливок от бешеной коровы! — скомандовал Пров Семеныч.

— Тятенька! Уж коли гулять, так гулять. Требуйте графинчик. А то что ж я за обсевок в поле? — сказал сын.

— А ты нешто пьешь коньяк?

— Потребляем по малости…

— Эка собака! Экой пес! Ну уж, коли так, вали графинчик! — сказал он служителю и шутя сбил с сына шляпу.

— Не безобразьте-с, — проговорил тот, подымая шляпу и обтирая ее рукавом. — Циммерман совсем новый…

— Дурак! Нешто не видишь, с кем гуляешь? Захочу, так пяток тебе новых куплю. Главное дело — только матери про гулянку ни гугу. Понимаешь? Ни полслова! — Пров Семеныч погрозил пальцем.

— Что вы, тятенька, помилуйте! Ведь я не махонький… Мы уж эти порядки-то знаем.

— То-то… Поди к арфянкам, снеси им целковый рубль и закажи, чтоб спели что ни на есть веселую! К невесте сегодня не поедем! Ну ее! А матери ни слова!

Арфянки запели веселую. На столе появились чай и графин коньяку. Отец и сын набросились на коньяк, вмиг уничтожили весь графин и потребовали второй. Отец начал подпевать арфянкам. Сын сначала останавливал отца, но потом и сам принялся за то же и даже бил в такт ложкой по стакану. Окончив пение, арфянки начали просить у публики деньги на ноты и подошли к их столу. Пров Семеныч дал целковый, скосил на арфянку глаза и обнял ее за талию.

— Кралечка, садись с нами. Чайком с подливочкой угостим, — шепнул он ей.

Она лукаво улыбнулась, вильнула хвостом и убежала от стола.

— Эх, брат Петрушка, плохи мы с тобой! Не хотят с нами и компании разделить! — сказал отец.

— Кто? Мы плохи? — воскликнул сын. — Нет, тятенька, не плохи мы, а вы не тот сюжет под них подводите! Нешто так барышень можно приглашать? Ни в жизнь! Хотите, сейчас всех четырех приведу?

— Ой?! Будто и четырех?

— С тем возьмите, год носите и починка даром! Охулки на руку не положим. Только другой манер нужен. Ставьте пару бутылок хересу!

— Вали!

Сын отправился к арфянкам и через несколько времени воротился.

— Готово-с… Пожалуйте вон в эту беседку и заказывайте бутылки, а они сейчас придут! — воскликнул он и ухарски надел шляпу набекрень.

— Ах ты, собака! Ах ты, анафема! — твердил отец и, шатаясь, направился в беседку. — Я думал, он еще несмышленок, а он на-поди!

— Не таков Питер, тятенька, чтоб в нем несмышленки водились! — отвечал сын и последовал за отцом.

Через четверть часа отец и сын сидели в беседке. Около них помещались арфянки. Стол был весь установлен яствиями и питием.

— Это сын мой, сын мой единоутробный!.. — пьяным голосом рассказывал отец арфянкам про Петрушку. — Вот, кралечки: сын мой, а я им не гнушаюсь и компанию вожу. Где такие отцы бывают? А?.. Нет, спрашивается, бывают такие отцы? Днем с фонарем поискать, вот что… И всю ночь с ним прокутим. Ей-богу! Видишь бумажник с деньгами?.. Все пропьем… Только на карету оставим. Бери, Петрушка, пять рублев на карету, а остальное пропьем! — Он вынул из бумажника пять рублей и дал сыну. — Петрушка! Чувствуешь ты мое милосердие к тебе? А? Говори: чувствуешь?

— Эх, тятенька! Да могу ли я не чувствовать? Ведь у меня натура-то ваша. Меня теперь так и подмывает беседку разнесть либо стол опрокинуть.

— Стол опрокинуть? Бей! За все плачу! — крикнул Пров Семеныч и первый подал пример.

Вмиг был опрокинут стол, переломаны стулья, сорваны занавески. Отец и сын стояли на развалинах и добивали остатки посуды и бутылок. Арфянки в ужасе разбежались. Прибежавшая прислуга и посетители начали унимать бунтующих.

— Счет! За все платим! — во все горло неистовствовали отец и сын и торжественно вышли из беседки.

За побитое и за поломанное было уплачено. Они вышли из трактира и начали садиться в карету.

— Петрушка! Едем, шельмин сын, на Крестовский! — кричал отец.

— С вами, тятенька, хоть на край света!

— Коли так — жги!

Они сели в карету. Отец наклонился к сыну и прошептал:

— Главное дело: матери ни слова! Ни гугу!.. Понял?

— Тятенька, за кого вы меня принимаете? — чуть не со слезами на глазах спросил сын. — Гроб! Могила!

Он ударил себя в грудь и от полноты чувств бросился отцу на шею.

Долго еще отец и сын путались по трактирам, напоили извозчика, угощали разный встречный люд, разбили несколько стекол, и только один Бог ведает, как не попали в часть.

На другой день, поутру, часу в седьмом, Аграфена Астафьевна, вся в слезах, стояла над спящим на постели сыном и толкала его в бока.

Он отмахивался от нее кулаками, но не просыпался.

— Петрунька! Очнись же!.. Господи, что же это такое! Куда ты дел отца?

Она схватила его за голову и подняла над постелью. Сын вскочил на ноги, постоял несколько времени, как полоумный, и снова рухнулся на постель.

— Утрись мокреньким полотенчиком да ответь, голубчик!

Она обмочила полотенце и начала ему тереть лицо. Сын сел на кровати и мало-помалу начал приходить в себя.

— Куда ты отца-то дел, безобразник? Где отец-то? — приставала она к нему.

— Какой отец?

— Твой отец, пьяная рожа, твой! Где он?

— Как где? Дома.

— Где же дома, коли я всю ночь прождала, и он не являлся. Говори, мерзавец! В полицию он попал, что ли? Коли в полицию, так ведь выручать надо! Ах, пьяницы! Ах, бездельники!

— Как? Разве тятеньки нет дома? — спросил сын.

— Господи! И он еще спрашивает! Где наугощались? Говори! Где? Неужто у невесты?!

— У невесты не были.

— Так где же были-то?

— Запутались, — отвечал сын, покачиваясь, ходил по комнате и что-то соображал. — Странное дело, — проговорил он. — Кажись, на обратном пути вместе с ним ехали. Куда это он мог деваться? И ума не приложу.

— Боже милостивый, до чего человек допиться может! Отца родного — и вдруг неизвестно где потерять! — всплеснула руками Аграфена Астафьевна, заплакала и упала в кресло.

— Маменька, успокойтесь! Тятенька — не булавка: найдутся. Дайте только сообразить, — уговаривал ее сын.

— Не успокоюсь я, покуда не узнаю, где он! — продолжала она. — Где он? Где?

— Надо полагать, они в карете остались.

— Как в карете?

— Очень просто: на обратном пути ехали мы оба пьяные, и они это, значит, спали. Я вышел из кареты, а про них-то и забыл. Их извозчик, должно быть, и отвез на каретный двор, потому тятенька и извозчика споили. Успокойтесь, они теперича всенепременно в карете на каретном дворе. Я их сейчас приведу.

Сын схватил шляпу и побежал на извозчичий двор, с которого была нанята карета.

Петрушка не ошибся: отец был, действительно, на дворе. Он уже проснулся, вылез из кареты и переругивался с извозчиками. Те стояли вокруг него и хохотали во все горло. Слышались слова:

— Ай да купец! Нечего сказать, хорош себе ночлег выбрал!

Сын робко подошел к нему.

— Я за вами, тятенька. Домой пожалуйте… — сказал он.

Увидев сына, отец сжал кулаки и прошептал:

— Что ты со мной сделал, шут ты эдакой? Зачем не разбудил?

— Виноват, тятенька! Ведь я с вами же запутался. Хмелен был.

— Мать знает?

— Они-то меня и послали вас искать.

— Смотри, Петрушка, об арфянках ни слова!

— Тятенька, да нешто я не чувствую?

Отец и сын стали уходить с извозчичьего двора.

— Купец, а купец! За ночлег с вашей милости следует! — кричали им вслед извозчики.

Пров Семеныч не отругивался и шел, понуря голову.

— Ах вы, безобразники пьяные! — встретила их Аграфена Астафьевна. — Посмотрите-ка вы на свои рожи-то!.. Ведь словно овес молотили на них. Мать Пресвятая! И с кем же пьянствовал? С кем запутался? С сыном родным. Где это видано? Где это слыхано? Вот те и смотрины! Вот те и богатейшая невеста! Хороши батюшка с сынком! Ну, не говорила ли я, что смотрины без матери не могут быть? Чувствовало мое сердце, чувствовало!

— Ну, полно, брось! — проговорил вместо ответа Пров Семеныч. — Поди-ка лучше в кухню, очисть селедку да достань водочки на похмелье, а то голова смерть болит.

Аграфена Астафьевна махнула рукой и отправилась в кухню.