Меж трех огней. Роман из актерской жизни

Николай Лейкин, 1902

В этом романе сатирика-классика читатель получает возможность проникнуть в закулисье театральной жизни начала XX века. Сопернические козни, покупные рецензии, невзыскательная публика, проблемы с финансированием и гонорарами и, конечно же, любовные интриги. В их сеть и попал главный герой произведения – актер Василий Лагорский. Следуя своей привычке, в каждом гастрольном городе он заводил по любовнице-коллеге. И надо же было так сложиться, что, когда он решил вновь сойтись с женой, приехав на летний сезон в Петербург, его предыдущие пассии оказались поблизости. И каждая требует денег, внимания, времени, а еще в труппе появилась молодая перспективная актриса…

Глава II

Лагорский кончил свою сцену и опять появился за кулисами.

— Какая здесь все дрянь в труппу набрана, — сказал он Тальникову. — Ступить по сцене не умеют.

— Есть, есть товарец… — поддакнул ему Тальников. — А на какое жалованье приехали!

— Да ведь я и тебя считаю за дрянь.

— Я, Василий Севастьяныч, человек скромный. Я на маленькие роли.

Тальников весь как-то сжался и стал потирать руки.

— Ну, разве на маленькие-то. Ты кого здесь в пьесе играешь? — спросил Лагорский.

— Крестьянина Пьера…

— Ну, эта роль по тебе. Ты дураков можешь.

— Угостите, Василий Севастьяныч, папироской.

— А ты опять, как и всегда, без папирос. Ведь уже теперь-то, кажется, можешь на свои покупать. Сам же говоришь, что семьдесят рублей получаешь.

— В дороге издержался, Василий Севастьяныч. Сорок рублей было мне выслано авансом на дорогу, я и издержался. Да у меня есть табак, только дома. Ведь я с Кавказа ехал.

— Бери, свертывай себе папиросу. Ведь я самокрутки курю.

Лагорский подал хороший серебряный портсигар. Тальников стал свертывать папиросу и сказал:

— Сейчас видно, Василий Севастьяныч, что вы в достатке: и при серебряном портсигаре, и при часах золотых, и при булавке с жемчугом.

— У меня кроме этого есть что закладывать. В Симбирске мне поднесли ящик серебра, в Самаре две серебряные вазы для шампанского.

— Любимец, блаженствуете…

— Не жалуюсь. А труппа здесь дрянь, за исключением Малковой, — опять начал Лагорский. — Набрана числом поболее, ценою подешевле…

— Нет-с… Жалованья хорошие… Не скажите.

— Ведь это для тебя хорошие-то, а для актера с именем — ах, оставьте. Здесь Петербург… Здесь не в Царевококшайске, здесь жизнь втридорога. Жена хозяйство завела, так по семнадцати копеек фунт за говядину платит.

— Верно-с… Правильно вы… — поддакнул снова Тальников. — Я за сорок копеек обедаю у одной вдовы, так очень голодно. Вы мне позволите, Василий Севастьяныч, к вам по утрам ординарцем приходить? Как в Казани приходил. Приходить и быть при вас на манер адъютанта?

— Приходи, приходи… Я тебя познакомлю с моей настоящей женой Надеждой Дмитриевной… Дача Петрова, рядом с булочной…

— Разыщу, Василий Севастьяныч. Вас, наверное, все знают.

— Только ты жене насчет Малковой ни гугу… — предупредил Лагорский Тальникова.

— Зачем же я буду говорить! Я тайны и не такие хранил.

— И про Настю Настину ни слова…

— Гроб. Могила… — проговорил Тальников, ударив себя в грудь. — С какой стати я буду вносить в семью смуту!

— Ну, пойдем в буфет. Я тебя за это водкой угощу. Надо червячка заморить. Мой выход еще не скоро. Теперь на сцене солдат национальной гвардии будет разглагольствовать с угольщиком и Фаншетой.

Они отправились во временный буфет, который был при театре, в бутафорской. Там было несколько актеров, которые пили водку и пиво и ели горячие пирожки. Один из актеров, пестро одетый, черненький, как жук, с синеватым подбородком и густыми бровями, подскочил к Лагорскому и проговорил:

— Позвольте вам напомнить о себе, господин Лагорский… Мы служили вместе в Самаре. Чеченцев, здешний любовник… Не помните?

— Помню, помню… Вы тогда только еще начинали… из любителей… — сказал Лагорский и сухо пожал ему руку.

Разговор не клеился. Чеченцев отошел. Лагорский сморщил лицо и произнес:

— Прохвост. Обобрал в Самаре одну глупую старуху. Любовник… Я его в Самаре по сцене ходить учил, а здесь он любовником. Тьфу! Вот она здешняя труппа. Вот из каких звеньев. Пей, Мишка, да пойдем.

Лагорский и Тальников выпили и стали есть пирожки.

— Заметили, Василий Севастьяныч?.. Любовник-то в бриллиантовом кольце. Только, я думаю, бриллианты-то ненастоящие…

— Черт его знает! — брезгливо сказал Лагорский. — Черкесов… или как он?.. Осетинцев… Кабардинцев… — умышленно перевирал он фамилию актера. — Любовник… Я его учил по сцене ходить. А то все, бывало, задом становится.

Прожевывая пирожки, они опять отправились на сцену.

Здесь Лагорский нос с носом столкнулся с Малковой. Это была высокая стройная красивая блондинка в шляпке с перьями, в пальто мешком с необычайно большими пуговицами в виде маленьких блюдечек. На шее было намотано перовое боа. Лагорский попятился.

Он не ждал Малкову.

— Откуда ты? — произнес он удивленно.

— Прямо из дома, Вася. Я за тобой, — заговорила Малкова. — Я пришла тащить тебя к себе обедать. А то ты ни разу еще у меня не обедал. Я тебе и водку, и закуску приготовила. Какая, Вася, у меня редиска!

— Милый друг, да ведь я у Копровской нанял комнату со столом, — смущенно отвечал Лагорский. — Со столом… И деньги вперед уплатил.

Он не назвал Копровскую женой.

— Экая важность, подумаешь, что ты не заешь там какой-нибудь полтинник! — воскликнула Малкова. — А у меня для тебя сегодня вареный сиг с яйцами. Понимаешь ты, сиг. Местное петербургское блюдо. Такого сига у нас на Волге ни за какие деньги достать нельзя.

— Дома я тоже заказал жареную корюшку. Тоже местное блюдо. Не явиться неловко.

— Плюнь на корюшку! Ну что тебе корюшка! Нет, Вася, я тебя не отпущу, я нарочно затем и пришла, чтобы взять тебя и тащить, — решительно сказала Малкова. — Пойдем.

— У меня еще репетиция не кончена. Целый акт впереди… Три лучшие сцены.

— Я подожду. Но все-таки тебя не оставлю. Ты должен у меня сегодня обедать.

— Я у тебя ужинал третьего дня, Веруша.

— Обед — не ужин. Пойдем. Я не уйду без тебя. Буду ждать.

Она села на дерновую скамью. Лагорский жался и не знал, что делать. Он и жене обещал непременно быть к обеду.

— Веруша! А ты разве не помнишь Мишу Перовского, который служил с нами в Казани? — спросил он Малкову и указал на Тальникова. — Мишу, который к нам по утрам являлся, как статуя командора.

Малкова прищурилась.

— Как же не помнить, — сказала она и тихо прибавила: — Только ты его не зови к обеду. Я хочу с тобой наедине поговорить. Мне много, много надо с тобой говорить.

Лагорский сморщился. Он предчувствовал, что может предстоять разговор, полный упреков, и сцены ревности.

А Малкова уж подозвала к себе Тальникова и разговаривала с ним. Тот, поцеловав ее руку жирными губами, рассказывал ей, что он опять польщен от Василия Севастьяновича, что Василий Севастьянович опять пригласил его к себе в ординарцы и позволил быть адъютантом.

— Дочка ваша Наташа как поживает? — спросил ее Тальников.

— О, Наташу я уж устроила теперь у моей матери. Там ей отлично, — отвечала Малкова.

— Господин Лагорский! Пожалуйте! Ваш выход! — кричал помощник режиссера.

Лагорский сложил руки на груди и медленно стал выходить на сцену.