Гуси лапчатые. Юмористические картинки

Николай Лейкин, 1881

В новом сборнике рассказов Николая Александровича Лейкина перед читателем предстает парад мест, событий, действующих лиц и ситуаций, характерных для конца XIX века и изображенных в свойственном известному сатирику-классику ироническом ключе. В этой книге мы видим не только реалии ушедших дней, но и вещи, которые никогда не устаревают, например, мнения жителей Первопрестольной и культурной столицы об искусстве и развлечениях, которым и посвящен этот сборник. В книгу вошел целый парад выставок в Петербурге, открытие памятника Пушкину в Москве, посещение самой разной публикой зоопарка, цирка и театра, танцы, пение. Не обделены выниманием и традиционные праздники и самые разные уморительные курьезы, происходившие на них с купцами и представителями прочих сословий.

На Алексея митрополита

— С ангелом, моя тумбочка! — возгласила, проснувшись поутру 12 февраля, жена мелкого чиновника Алексея Перфильевича Чернильникова, проживающего на Петербургской стороне, выглянула из-за ситцевого алькова и закивала головой.

— Мерси, моя вазочка! Только бога ради никому не рассказывай, что я сегодня именинник. А ежели кто спросит, то отвечай, что я не на Алексея митрополита, а на Алексея — человека Божьего. Я и сам так буду говорить, — отвечал Чернильников, стоящий против окна и бреющийся перед маленьким зеркалом, привешенным на оконной раме.

— Но не могу же я, например, от тетеньки Варвары Захаровны скрывать твои именины, ежели она тебе даже сюрприз готовит и уж даже бисерный чехол на мундштук связала.

— И ей не признавайся! Бог с ним, с бисерным чехлом! Ей-ей, денег на угощенье нет, а на все такая дороговизна. Вон, говядина двугривенный фунт, четверик картофелю рубль с четвертью. Тетенька сама по себе ничего, она прекрасный человек, но ведь за этот бисерный чехол она ужо вечером притащит с собой восемь человек чадов и домочадцев, которые по своей прожорливости акулу за пояс заткнут. Например, хоть бы ее старший гимназист… Он только рот за чаем разинет, и уж трехкопеечной булки нет. Муж ее, Петр Иваныч, хоть паралич-то ему повредил левую руку, а не желудок, прошлый раз в твои именины только подошел к закуске, и уж фунта семги нет. Я тащу из-за карт выпить нашего столоначальника, хвастаюсь ему маслянистой семгой, подвожу к столу, а вместо семги одна кожа осталась.

— Ну, пошел-поехал! Это ты оттого так говоришь, что Варвара Захаровна моя тетка, а не твоя! — с неудовольствием заметила жена и вышла из-за занавески надевать на себя юбки, положенные с вечера на стул.

— Анечка, уйди! Уйди за занавеску. Иван Наумыч с полчаса ходит мимо нашего дома и может тебя увидеть декольте, — сказал муж. — Ты забываешь, друг мой, что мы живем в первом этаже.

— Зачем же он ходит? Вот еще наблюдательный пост нашел!

— А затем, что дожидается, когда я отбреюсь, чтоб ворваться к нам в квартиру — поздравить с ангелом и выпить водки рюмку перед отправлением в должность. Но шалишь! Я и ему не признаюсь, что я сегодня именинник. «На Алексея, мол, Божьего человека», да и делу конец!

— Не понимаю, что тебе за расчет откладывать. Ведь тогда все равно и на Алексея — человека Божьего все акулы соберутся.

— Нет, тогда уж не соберутся. На Алексея — человека Божьего наш столоначальник именинник и все к нему бросятся. Я и сам уйду из дома с раннего утра, а на другой день отличная отговорка: был на именинах у начальника, так как не могу же я пренебречь его приглашением. Вот и вторая акула появилась: Василий Тихоныч Ведерников, — кивнул он на улицу, — стоит рядом с Иваном Наумычем и на наши окна пальцем указывает.

— А ты вот что: ты продолжай бриться, коли уж на то пошло. Пусть их мерзнут на улице. Померзнут-померзнут, будут видеть, что ты все еще бреешься, и побегут в департамент, — посоветовала жена.

— Нельзя, друг мой, я уж и так три раза намыливал и три раза по всему лицу бритвой прошелся. Продолжать, так можно и кожу до крови проскоблить. Пусть уж они выпьют по рюмочке водки, но я не буду сознаваться, что я именинник, чтоб они вечером не приперли.

Жена оделась. Муж уже вытирал лицо полотенцем и корчил перед зеркалом гримасы.

— Люшенька, обернись, моя вазочка!

— Изволь, моя тумбочка, — отвечал муж, обернулся и воскликнул — Ну, уж это напрасно! Зачем изъяниться! Эти деньги и тебе на тряпки пригодились бы.

— Ничего, носи на здоровье, моя крыска! Дай тебя только поцеловать.

Жена вручила мужу шитые по канве туфли и чмокнула его в щеку. Он влепил ей тоже безешку. Последовало обоюдное целование рук. Старые туфли были сейчас совлечены с ног и надеты новые. Муж прошелся по комнате.

— Ах, как они тебе к лицу, эти туфли! Я нарочно выбрала пунсовый цвет рисунка, так как ты брюнет.

— Еще раз мерси, моя бомбошка!

— Можно войти, дяденька? — послышался возглас за дверями спальной, и в комнату влетел гимназист с бумагой в руках. — «Добрый дядя мой бесценный, именинник дорогой…» — начал он читать поздравительные стихи, кончил и вручил имениннику рукописное поздравление на бумаге с изображением Исаакиевского собора внизу и памятников Петра Великого и Екатерины Второй по бокам.

— Спасибо, спасибо, Андрюша! — сказал дядя. — Только, бога ради, никому не рассказывай, что я сегодня именинник. Ежели кто спросит, то говори, что я не на Алексея митрополита, а на Алексея — человека Божьего. Видишь ли, я не хочу, чтобы ко мне гости приходили.

— Да я уж, дяденька, вчера, покупая бумагу, табачнику нашему Афанасию Михайлычу сказал, и он собирается к вам на пирог. «Нельзя, — говорит, — надо поздравить».

— И охота тебе было говорить! Ах ты какой!

— Да он сам спросил. «Кому, — говорит, — будешь поздравление писать?» А я ему: «Алексею, мол, Перфильичу».

— Ну, вот еще третья акула! Этот как подсядет к графину, так до дна.

В кухне раздался громкий кашель, и кто-то с шумом сбрасывал с ног калоши. Именинник вышел в гостиную. Там стояли Иван Наумыч и Василий Тихоныч.

— С ангелом! Желаю тысячу лет здравствовать! — заговорили они.

— Да я, господа, не на Алексея митрополита, а на Алексея — человека Божьего, — отвечал хозяин.

— Врешь, врешь! А туфли-то новые зачем на ногах? Будто мы не понимаем, что это подарок жены в день ангела!

— Вовсе и не сегодня она мне их подарила, а к Новому году.

— Толкуй тут «к Новому году»! Так у тебя с Нового года белые подошвы и останутся! Ну, а поздравление это чье на раскрашенной бумаге? Тоже к Новому году? 12-м февралем помечено — и к Новому году. Нет, брат, не отопрешься! Доставай монаха и подноси нам по рюмочке.

— Не в поднесении сила. Это я с удовольствием и без именин, а только я на Алексея — человека Божьего, а не на Алексея митрополита, — стоял на своем хозяин. — Что же касается до поздравления, то племянник ошибся.

— Значит, и мы в прошлом году ошиблись, когда в этот самый день ели у тебя кулебяку?

— В прошлом году я нарочно делал кулебяку на Алексея митрополита, чтоб не пришлось ее делать на Алексея — человека Божьего, так как столоначальник наш в этот день именинник, так чтобы не пришлось в один день.

— Нарочно? Ну, и нынче нарочно сделай. Но врешь! Все указания есть, что ты именно сегодня именинник. Например, зачем ты так тщательно брился перед окошком? Три раза взмыливался и три раза скоблился. Ведь мы стояли на улице напротив и видели. А четвертная бутыль, запечатанная в девственном состоянии, зачем на окне стоит? Так ты и станешь покупать новую четверть без именин! Тащи ее сюда, тащи! Сейчас мы ей бракосочетание и сделаем.

Хозяин развел руками и, сняв с окна бутыль, стал ее распечатывать.