Где зреют апельсины. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых по Ривьере и Италии

Николай Лейкин, 1897

Глафира Семеновна и Николай Иванович Ивановы – уже бывалые путешественники. Не без приключений посетив парижскую выставку, они потянулись в Италию: на папу римскую посмотреть и на огнедышащую гору Везувий подняться (еще не зная, что по дороге их подстерегает казино в Монте-Карло!). На сей раз компанию им составил купец-фруктовщик Иван Кондратьевич, который вообще не понимает, что он за границей делает и где находится в данный момент. Но как всякий русский человек, если что и решит, то выпьет обязательно. Путешественники с приключениями пересаживаются с поезда на поезд; едят не то, что хотят (боятся, что им подсунут лягушку или черепаху); зевая, осматривают окрестности и постоянно попадают в уморительно смешные ситуации из-за незнания языка и нежелания понимать нравы и обычаи Европы.

Какой такой пансион?

На подъезде к станции толпились представители гостиниц в фуражках с позументами и выкрикивали названия своих гостиниц, предлагая омнибусы. Супруги Ивановы и Конурин остановились в недоумении.

— Куда же, в какую гостиницу ехать? — спрашивала Глафира Семеновна мужа.

— Ах, матушка, да почем же я-то знаю!

— Однако надо же…

— Модное слово теперь, «вив ля Франс» — ну и вали в «Готель де Франс». «Готель де Франс» есть? — спросил Николай Иванович по-русски.

Представители молчали. Очевидно, под таким названием в Ницце гостиницы не было, или омнибус ее не выехал на станцию.

— «Готель де Франс»… — повторил Николай Иванович.

— Постой, постой… Спроси лучше, в какой гостинице есть русский самовар — туда и поедем, а то нигде за границей чаю настоящим манером не пили, — остановил его Конурин и в свою очередь спросил: — Ребята! У кого из вас в заведении русский самовар имеется?

Представители, разумеется, русского языка не понимали.

— Русский самовар, пур те… — опять повторил Николай Иванович и старался пояснить слова жестами, но тщетно. — Не понимают! — развел он руками. — Глаша! Да что же ты! Переведи им по-французски.

— Самовар рюсс, самовар рюсс… Пур лобульянт, пур те… Эске ву аве дан ли готель? — заговорила она.

— Ah! Madame désire une bouilloire!.. — догадался какой-то представитель.

— Нет, не булюар, а самовар рюсс, с угольями.

— Самовар! — крикнул Конурин.

— Mais oui, monsieur… Samovar russe c’est une bouilloire.

— Что ты все бульвар да бульвар! Не бульвар нам нужно, давай комнату хоть в переулке. Что нам бульвар! А ты дай комнату, чтобы была с самоваром.

— Иван Кондратьевич, вы не то толкуете. Оставьте… Ни вы, ни они вас все равно не понимают, — остановила Конурина Глафира Семеновна.

— Обязаны понимать, коли русские деньги брать любят.

— Да что тут разговаривать! — воскликнул Николай Иванович. — Дикие они насчет самоваров. Брось, Иван Кондратьич, и залезай на счастье в какой попало омнибус. В какую привезут гостиницу, та и будет хороша. Ведь мы все равно не знаем, какая хуже. Вон омнибусы стоят. Вали!

Иван Кондратьич подбежал к первому попавшемуся омнибусу и, сказав: «Вот этот как будто омнибусик поновее», сел в него. Полезли за ним и супруги Ивановы.

Живо взвалили на крышу омнибуса их сундуки, взятые из багажного вагона, и омнибус поехал, минуя роскошный сквер, разбитый перед железнодорожной станцией. В сквере росли апельсинные деревья с золотящимися плодами, пальмы, латании, агавы, олеандры и яркими красными цветами цвели громадные камелии.

— Боже мой, в какие места мы приехали! — восторгалась Глафира Семеновна. — Оранжереи под открытым небом. Смотрите, смотрите, лимоны! Целое дерево с лимонами!

Иван Кондратьевич мрачно покосился и сказал:

— Лимоны у подлецов есть, а самоваров к чаю завести не могут.

— Оглянитесь, оглянитесь, господа, назад! Ах, какая гора! — продолжала Глафира Семеновна. — А вон и осел везет в тележке цветную капусту. Цветная капуста уж здесь поспела. А у нас-то! Я у себя перед отъездом лук на окошке посадила, и тот к Масленице еле-еле перья дал. Еще осел. Два осла… Дамы-то здешние, дамы — то в марте в одних бумажных зефировых платьях по улицам ходят — вот до чего тепло.

Проезжали по Avenue de la Gare — длинному проспекту, обсаженному гигантскими деревьями. Было еще рано, уличная жизнь только начиналась: отворяли магазины, кафе; кухарки в соломенных шляпках и с корзинками в руках шли за провизией. Показался англичанин, мерно шагающий по бульвару, длинный, худой, весь в белом и с зеленой вуалью на шляпе. Иван Кондратьич тотчас же обратил на него внимание и сказал:

— Эво, какой страшный! Это, должно быть, поп здешний итальянский.

— Нет, нет, это англичанин, — отвечала Глафира Семеновна. — Мы таких в прошлую поездку много видели в Париже на выставке.

Наконец омнибус въехал на двор гостиницы и остановился. На дворе опять апельсинные и лимонные деревья с плодами, мирты в цвету, у подъезда два толстых, как бревно, кактуса лезут своими верхушками к окнам третьего этажа. Швейцар зазвонил в большой колокол. Выбежал пожилой мужчина с эспаньолкой и с карандашом за ухом.

— Комнату об одной кровати и комнату о двух кроватях… — сказал Николай Иванович. — Глаша, переведи по-французски.

— Уговаривайтесь уж, голубушка, заодно, чтоб нам апельсины и лимоны из сада даром есть, — сказал Иван Кондратьевич.

Мужчина с эспаньолкой повел показывать комнаты, сказал цену и стал предлагать взять комнаты с пансионом, то есть со столом.

— Nous avons deux déjeuners, diner à sept heures… — рассказывал он.

Глафира Семеновна поняла слово «пансион» совсем в другом смысле.

— Как пансион? Коман пансион? Николай Иваныч, вообрази, он нам какой-то пансион предлагает! Почему он вообразил, что у нас дети? Нон, нон, монсье. Пуркуа пур ну пансион? — сказала она. — Ну навон па анфан. Пансион!

— Si vous prendrez la pension, madame, ça vous sera à meilleur marché.

— Опять пансион! Да что он пристал с пансионом!

— Учитель должно быть, что ли… — отвечал Николай Иванович.

— Да ведь он видит, что при нас нет детей.

— А может быть, у него пансион для взрослых, для обучения русских французскому языку? Ты спроси, какой у него пансион. Ведь можешь спросить. На столько — то теперь уже по-французски насобачилась?

— Все равно нам не надо никакого пансиона. Так берем эти комнаты? За одну восемь франков, за другую двенадцать в день хочет, — пояснила Глафира Семеновна.

— Двенадцать четвертаков по сорока копеек — четыре восемь гривен на наши деньги, — сосчитал Николай Иванович. — Дорогонько, ну да уж нечего делать.

— Ницца… Ничего не поделаешь. Сюда шалая публика только за тем и едет, чтобы деньги бросать. Самое модное место из всех заграниц. Хочешь видеть, как апельсины растут — ну и плати. Берем, что ли, эти комнаты? — продолжала она.

— Постойте, постойте. Нельзя ли ему «вив ли Франс» подпустить, так, может быть, он из-за французско-русского единства и спустит цену, — сказал Конурин.

— Какое! Это только у нас единство-то ценится, а здесь никакого внимания на него не обращают. Ты видел сегодня ночью кондуктора-то? Взял полтора франка, чтоб никого к нам в купе не пускать, — и сейчас же к тебе пассажира на ноги посадил. Нет, уж где наша не пропадала! Надо взять. Берем, мусье, эти комнаты! — решил Николай Иванович и хлопнул француза с эспаньолкой по плечу.

— Avec pension, monsieur? — снова спросил тот.

— Вот пристал-то! Нон, нон. У нас нон анфан. Мы без анфанов приехали. Вуаля: же, ма фам и купец фруктовщик с Клинского проспекта — вот и все.

Николай Иванович ткнул себя в грудь, указал на жену, а потом на Конурина.