Рыцарь-м*дак

Николай Дмитриевич Мурыгин, 2018

Наум Белый – пример человека без особых способностей, конечной цели и мотива, но с мечтой, которая внезапно для него исполняется. В одночасье он становится популярным автором, но, кажется, абсолютно не готов нести ответственность за исполнение своих желаний. История человека, живущего «кое-как», но получившего шанс. Адаптируется герой? Или по привычке всё испортит и оставит «город в огне»? Содержит нецензурную брань.

6. Интервью

Выходные прошли так, что возвращаться к будничной рутине казалось преступлением.

Резник собиралась на работу, а я ходил за ней хвостом по квартире, стараясь не упустить ни единой подробности её утреннего туалета. Оказалось, интересно наблюдать, как девушка, с чьей груди ты вчера слизывал соус от пиццы, которым она случайно уделала всю постель, снова становилась гордой офисной птицей. С костюмом к ней вернулись хищные повадки, точнее, они никуда не девались, просто без одежды не казались угрожающими.

Не могу выбрать, какой она мне нравилась больше — по большому счёту, из удивительной женщины в неглиже она стала ослепительной женщиной в деловом костюме. Марго не растеряла ни шарма, ни сексуальности.

Когда она совершала пробежку с целью проверить, не забыла ли чего, её осенило, как-то по-простецки она хлопнула себя по лбу.

— Вот дура, чуть не забыла: тебе же сегодня к Лизе на интервью!

— Это разве сегодня? — я был удивлён.

— Ну конечно, я тебе говорила, вчера, кажется, или позавчера, чёрт, дни смешались, — вид у неё был встревоженный.

— Если это было до, после или во время того, как мы пили или трахались, я этого не запомнил, а значит, ничего не было, никуда не пойду, ничего не знаю!

— Наум, мы три дня только и делали, что пили и трахались, скажешь, ничего не помнишь?

Я рассеяно развёл руками.

Марго насупилась.

— Иногда забываю, что сплю с олухом.

— Ну вот, а ты хочешь, чтобы я что-то помнил.

Она взяла с тумбочки губку для обуви и швырнула, но я увернулся.

— У тебя есть костюм? — она была настроена серьёзно.

— Ну ма-а-а-ам.

— Не мамкай!

Через пятнадцать минут оказалось, что у меня есть и брюки, и пиджак и, прости Господи, коричневые туфли на небольшом каблуке.

— Ты серьёзно хочешь, чтобы я шёл в этом? Это же чуть ли не с выпускного в школе.

Она мастерски парировала любые попытки возмущаться, преимущественно игнорируя их.

— Повезло, что у твоей мамы отличный вкус.

— Уверен, она так же думает.

Чем серьёзней становилась Резник, тем больше я старался походить на ребёнка; Марго абсолютно не разделяла моего веселья, что забавляло ещё сильнее.

Она попеременно прикладывала к моей груди то белую, то синюю рубашки и наконец остановилась на белой.

— Ты сам рубашку погладишь? Я уже опаздываю.

— Ни за что на свете и не потому что не умею, а потому, что много чести для твоей Екатерины. Довольно и того, что я попрусь туда в костюме, по жаре.

— Елизаветы, — поправила она меня, — смотри не перепутай имя и не пей, — чуть подумав, она добавила, — хотя бы не напивайся. Да и не такая уж там жара, без пары дней осень на дворе, — она быстро осмотрела меня с ног до головы. — Да, оставь так, тебе идёт эта расхлябанность.

— Марго, — я попытался привлечь её внимание.

— Что? — она всё не могла остановиться и, продолжая движение, по инерции что-то искать.

Я словил момент, когда она летела мимо меня, взял за плечи и поцеловал. Несколько секунд ещё ощущалось напряжение, затем плечи под моими ладонями опали.

— Ступай, я взрослый мальчик, написал книжку, заработал денег, купил маме телевизор. Уж до вашего офиса как-нибудь доберусь.

— Точно?

— Иди отсюда!

Я развернул её к выходу, открыл дверь, легонько подтолкнул вперед и увесисто шлёпнул по заднице. Хлопок разлетелся эхом по подъезду, Резник ойкнула, повернулась, чтобы ещё что-то сказать, но я уже закрыл дверь.

«Оказывается, это отличный способ оставить последнее слово за собой».

Прошло секунд пять, и я снова открыл, Резник всё ещё стояла.

— Во сколько мне нужно там быть?

— В полчетвёртого.

Я снова захлопнул дверь и на этот раз услышал стук каблуков, удаляющийся вниз по ступенькам.

Мне были не ясны опасения Юргена и волнение Резник.

«Если я всё правильно понимаю, Елизавета — простой шеф и редактор отдела, где работает Марго. Должность чуть менее заурядная, чем у того же Юргена или парня с филфака в издательстве, который готовил мою книгу к печати».

С этими мыслями я осушил несколько бокалов джин-тоника и слегка захмелел. Вообще идти на встречу во хмелю — затея не очень хорошая, это я понимал. Но люди в этом мире недаром делятся на тех, кто даёт дельные советы, и тех, кто полагается на чужой опыт, благодаря чему им удаётся избежать множества проблем. Как человек, принадлежащий к первому сорту, я автоматически освобождался от необходимости следовать за собственной мудростью.

Ненавижу общественный транспорт. Желание заиметь машину и избегать этих поездок в трюме лёгкого транспортного судна, что берёт на свой борт чрезмерное количество пассажиров и багажа, возникает у меня каждый раз, когда я забираюсь в его утробу. Но разбивается о нужную мне остановку. Способность автобусов перемещаться с таким перегрузом поражает. Каждый раз тарань раскачивается, норовя скинуть лишнюю ношу, но идёт по намеченному маршруту. А вот морскую болезнь никто не отменял.

Я вышел на нужной остановке. От качки, жары и высокого содержания рома в пресной воде на нашем судне меня штормило чуть больше ожидаемого. За мной, под давлением, как икра из распоротого рыбьего брюха, на остановку высыпало несколько человек.

Один, по виду, самый опытный моряк, подошёл ко мне и попросил закурить.

— Не курю, отец, — ответил я, соблюдая субординацию.

То ли ответ его так сильно расстроил, то ли качка утомила старого мореплавателя, но пассажир в момент позеленел, скрючился и блеванул мне под ноги.

«До офиса оставалось меньше километра, а я уже успел вляпаться — отличное начало».

На ресепшне стояла молодая девушка с неестественно ярким макияжем. На ней была юбка ниже колен, белая сорочка, поверх которой жилетка. Униформа явно не соответствовала её внутреннему миру. А вот имя подходило. На металлическом беджике гравировкой отблескивало «Снежана». Борясь с желанием попросить посмотреть всех, я начал разговор.

— Здравствуйте, девушка, меня зовут Наум Белый, мне сказали прийти сюда и спросить Анну.

Алкоголь начинал выветриваться, я ощущал на языке вкус покидающих мой организм паров. Девушка чуть поморщилась. Сообразив, что дело в запахе, я, уже тише, спросил, нет ли у нее жевательной резинки. Она понимающе кивнула и протянула из-под стола мне пару подушечек. Откуда-то сзади я услышал сильный голос, обращённый явно ко мне.

— Вас просили спросить не Анну, а Елизавету.

— Простите, запомнил, что императрицу, но не запомнил, какую именно.

Обернувшись, я увидел перед собой высокую женщину с крепкой грудью и широким тазом. На вид ей было не больше тридцати трех, но по рукам и морщинкам в уголках глаз можно было предположить, что чутка за сорок. Именно такие встречаются в лучшем порно из раздела MILF.

Она вела меня по длинным коридорам редакции, бёдра её размеренно и грациозно покачивались, словно корма лодки во время лёгкого бриза. В какой-то момент эта качка напомнила мне блюющего мужика на остановке, и вернулась отступившая морская болезнь, пришлось прекратить пялиться на её зад.

Открылась дверь одного из кабинетов, что больше походил на переговорную. Стены его частично были обиты деревом. Панели разных размеров и оттенков иногда будто случайно заползали на потолок. На полу распластался большой коричневый ковёр с крупным ворсом, практически по центру стоял массивный стол в тон ковру. Всё вместе смотрелось довольно стильно и уютно, но мне сразу захотелось спать. К тому же откуда-то подул теплый ветер.

Елизавета уселась в большое кожаное кресло за столом, жестом указала мне на такое же, но поменьше, прямо напротив. Пока я усаживался, оно неуютно скрипело и пришепётывало.

— Вы что, пьяны? — спросила она строго, как только скрип утих.

Я ожидал враждебных вопросов на этот счёт.

— А Вы разве нет? Чудесный день, не вижу поводов оставаться трезвым.

Она внимательно рассматривала меня.

— Это у Вас на ботинках…?

Не сказав и двух полных фраз, она поставила меня в положение, когда я вынужден оправдываться. С другой стороны, не думаю, что в этот кабинет часто заходят в облёванных ботинках.

«Может за ковер боится?»

Мне показалось, что правда в данный момент будет выглядеть слишком неправдоподобной.

— Если не ошибаюсь, то остатки вчерашней пиццы, — я старался звучать как можно более непринуждённо.

— О боже, — брезгливо произнесла Елизавета.

Она перебирала какие-то бумаги, готовила диктофон, будто выбирая, каким образом начать разговор.

Мне показалось, что молчание длилось вечность, от тёплого воздуха веки начинали тяжелеть, кресло напротив отдалялось. Но из вытянутого сонного коридора меня достал неожиданно громкий и близкий голос. Я не смог собрать услышанные звуки и попросил повторить.

— Вы не против, если я буду записывать? — повторила она.

Несколько секунд я пытался понять значение слов. Затем дошло, и мне не хватило сил удержаться. Смех поднялся из глубины груди, сначала несколькими короткими толчками, но уже через несколько секунд я хохотал, как ребёнок от щекотки. В глаза прыснули слезы. Пару раз я даже хрюкнул.

По лицу Елизаветы было заметно, как стремительно тает её надежда на вразумительный разговор. Удивление сменилось недоумением, затем стало легким раздражением, вслед за которым пришли вечно идущие рука об руку жалость и презрение.

Конечно, она не могла знать, что именно меня так рассмешило, оно и к лучшему.

Я прекрасно понимал, насколько это глупо, но мозг иногда выдает подобные артефакты, появление которых в мыслях объяснить трудно. Как только Елизавета произнесла слово «записывать», я моментально сгенерировал ответ «да хоть закакивайте».

Это оказалось так отвратительно, неуместно и убого, что я не смог удержаться от смеха над собственной тупостью. Елизавета пристально смотрела на меня, во взгляде не было любопытства, напротив — она решала, что со мной делать.

— Знаете, Наум, — наконец сказала она, — я решила с Вами встретиться, потому как читатель хочет знать, что за личность кроется под фотографией на обложке их любимой книги. К тому же мы уделили разбору Вашей, — она подчеркнула интонацией формальность обращения, — работы часть предыдущего выпуска. Вполне закономерным стало решение продолжить разговор, на этот раз в формате прямого диалога. Я по-разному представляла нашу встречу, но Вы превзошли все мои самые смелые ожидания. Едва ли беседа выйдет приятной, однако уверена, что увлекательной, — она включила диктофон.

Где-то, где пересекаются линии, проходящие по касательной от ключиц, родился стыд.

Я так часто испытывал нечто подобное, что почти привык. Но самоедство не даёт мне покоя — каждый раз я представляю, что не сделал тех глупостей, которые сделал, и прихожу к выводу, что мог бы не оказываться в заднице так часто.

«В очередной раз я обосрался, а ведь не прошло и десяти минут».

Есть люди, которые умеют погружаться в управляемый сон. Один из способов контролировать происходящее — научиться задавать себе вопрос «как я здесь оказался?». Если вы не знаете логичного ответа, значит спите. Можно распоряжаться им, как угодно.

Когда со мной происходят подобные вещи, очень хочется, задав вопрос «как я здесь оказался?», не знать ответа. К сожалению, ответ есть всегда.

Я абсолютно точно знаю, как оказался в этой унизительной ситуации с обблёванными ботинками. Оставалось единственно правильное решение.

— Сожалею, что потратил Ваше время. Думаю, не стоит продолжать разговор, который начался подобным образом.

— Сядьте, — тон смягчился, — я же сказала — мы говорим.

Мне очень захотелось узнать, как звали её отца, и с этого момента обращаться к ней исключительно по имени-отчеству. Сонливость ушла, а вот желание, как можно скорее уйти, усилилось. Пауза затягивалась, я решил заговорить первым.

— Вы не поймите неправильно…

— Ваша книга, — вот чего она ждала — возможности перебить меня, — она вышла каким тиражом?

Прикинув наскоро, как может выглядеть описательная часть того, что произошло с момента нашей встречи в статье, я решил, что по большому счету ничего страшного не случилось. Как минимум, оно не способно бросить тени ни на меня, ни на издательство, ни на Юргена.

«Сгорел сарай, гори и хата» — решил я и опустился обратно в кресло.

— Средним тиражом, сто тысяч экземпляров, но мне сообщали, что возможно придется устанавливать дополнительный, сколько это будет, не знаю.

Я постарался придал своему виду максимальную непринужденность, откинув подол пиджака в сторону и обнажив мятую на груди рубашку. Вышло, скорее, комично.

Елизавета внимательно следила за моими движениями, пока не остановила свой взгляд на ботинках. Инстинктивно я попытался спрятать носы глубже под кресло, на котором сидел, потом понял, что так выгляжу нелепо, и воспользовавшись столом между нами как преградой, максимально вытянул вперед ноги.

Видимо, больше ничего не мешало разговору, так как Елизавета продолжила.

— Как Вы думаете, Наум, почему книга выходит такой успешной? Сто тысяч экземпляров — для новичка это, по нынешним меркам, большая удача.

— Не могу сказать точно, это лучше спросить у людей, которые покупают книгу.

— Попробую перефразировать. Как Вы сами оцениваете свою работу? Как считаете, на полке рядом с какими книгами место Вашей?

— Мне кажется, это не совсем корректный вопрос. Так же, как, например, если я попрошу Вас оценить Вашу внешность. Или, допустим, кого-то, кому повезло меньше Вашего. В очереди с какими рядом людьми в магазине Вы заслуживаете, по-вашему, стоять?

— Мне понятно Ваше желание не отвечать на вопрос, но всё же попробуйте, наберитесь смелости, — я молчал. — Можем начать с меня, если хотите. Как бы я ни выглядела, так или иначе есть люди, которых я считаю привлекательными. Просыпаясь утром, я привожу свою внешность к определенному порядку, который сложился из сознательных и не очень попыток подражать возможно не кому-то одному. Например, мне нравится чья-то помада, чей-то маникюр, нижнее белье. Так формируется мой образ. Соответственно, я себя вижу в одной очереди с теми, на кого ровняюсь.

Чувство стыда постепенно таяло, и на его месте зарождалось раздражение. Я приходил в себя.

— Любите же Вы всё сортировать, разделять, формировать списки. Но мне в этом нет нужды, моя книга достойна стоять на той полке, на которую её решит поставить владелец. В ценник, за который он приобрел её, входила возможность распоряжаться предметом по собственной воле. Не важно: бросить в туалет, подложить под табуретку, поставить рядом с Библией или семейным альбомом.

— Вам бы было приятно осознавать, что Вашу книгу читают в туалете?

Я понимал, что она провоцирует меня, и старался не выдавать, что у неё выходило.

— Мне без разницы. У человека есть право почитать мою книгу, пока он ванной или туалете, чем это место для чтения хуже любого другого? Ели Вы пришли в магазин, там, например, бездомный или просто неприятный Вам человек, Вы что, уйдёте? У него столько же прав быть в магазине, сколько и у Вас.

— Со мной такого не случится, я заказываю доставку продуктов на дом, — Елизавета глядела испытующе из-под очков, ожидая моей реакции.

— Давайте дальше, — отмахнулся я.

— Не хотите давать оценку своей работе, бог с ней, давайте поговорим на тему, которая Вас явно беспокоит, так как проходит красной линией через всю книгу. Почему в Вашей книге так много внимания уделяется сексу? Это сублимация, попытка самовыражения или намеренный приём для привлечения спроса читателя?

Вопрос, на который тяжелее всего отвечать родителям и скептикам.

«Сын, а чего у тебя так много насилия в описании секса?», «Это что, тебе такое нравится?», «С женщинами как-то подобрее нужно», «Ты их-то спрашивал, может, им неприятно?», «Это же больно!». Есть определённая граница во взаимопонимании между людьми, за которой начинается пропасть. Чем ближе человек, тем дальше отодвинута эта граница, но тем глубже и темнее яма за ней.

Эта тема возникает всегда и часто является камнем преткновения в разговоре. Было лень даже пытаться в сотый раз объяснять свою позицию.

— Меня самого всегда особенно задевала литература, созданная на основании личности автора. Мне кажется, что писать надо о том, что хорошо знаешь, а лучше, чем в себе, ещё в чём-то разобраться сложно. Секс — важная часть жизни каждого человека, моей точно. Я не увидел повода замалчивать эту сторону. Кто-то, читая, станет проводить параллели, таким образом познает себя. А если человек узнает себя на страницах книги в такой интимный момент? Для меня это такая же важная часть, как диалоги или описания.

— Судя по уровню продаж, желающих познавать себя оказалось довольно много.

— За что я им очень благодарен, смог наконец маме телевизор купить, — абсолютно искренне ответил я.

— Значит Вы хотите сказать, что книга является фактически автобиографичной?

— И да, и нет. Некоторые ситуации, происходящие с моим героем, действительно происходили со мной. Некоторые персонажи, которые встречаются на страницах книги, имеют реальный прообраз. Но мой герой успешнее меня. В том числе, в плане женщин. Мой герой — не я, а тот, кем бы я хотел стать, сложись моя жизнь чуть иначе.

— Вы бы хотели стать героем своей книги?

Она с большим удовольствием использовала насмешку и пренебрежение в интонациях.

— Слушайте, я прекрасно отдаю себе отчёт в том, что я за человек. В какой-то момент каждый должен сесть и задуматься о том, что происходит внутри. Понять, что заставляет тебя по утрам просыпаться, делать то, что делаешь. Это одно из самых доступных знаний. Можете считать, что я пошёл по лёгкому пути. Не стал выдумывать своей Вселенной, своих героев, магию и конфликт, просто взял их из своей жизни и немного приукрасил.

— Вы так видите свою жизнь? Кажется, у Вашего героя нет цели в жизни, у Вас так же?

То, что она делала, оказалось довольно умно. Задавая вопрос, она вкладывала свое отношение ко мне в интонацию, но не проговаривала. Как только наше интервью превратится в расшифровку на бумаге, её слова станут словами беспристрастного журналиста, а мои ответы будут казаться ответами человека, который слишком болезненно реагирует.

— Я живу жизнью рок-н-рольщика без рок-н-ролла. Громко, ярко, отмахиваясь от проблем. Вчера не имеет значения, завтра никогда не настанет, каждый день — последний сегодня. Кто-то посвящает жизнь служению стране, Богу, фирме, науке. Кто-то всю жизнь ищет свою гавань, мечется от пристани к пристани, а погибает, так и не найдя. Наделив свое существование хоть каким-то смыслом, ты обрекаешь себя на невозможность достижения. Твоя цель вечно маячит на горизонте, но, сколько ни иди навстречу, она всё там же. Жизнь многих — иллюзия восхождения, но если у горы нет верхней точки, чем спуск отличается от подъёма? Понимание этих вещей дарит мне свободу, я зависим от физиологии, но чем эта зависимость хуже любой другой?

Журналист что-то пометила в блокнот, поправила очки и продолжила.

— Хорошо, допустим, Ваша жизнь именно такова. А как Вы относитесь к тому, что Вас читают в основном подростки? Книга, посвященная сексу, наркотикам и алкоголю учувствует в воспитании молодых людей. Как Вы думаете, это норма?

— Хотите возложить ответственность за формирование ложных идеалов на меня?

— Нет, что Вы, я только хочу понять, осознаете ли Вы свою социальную роль.

— Ну, во-первых, не я первый, не я последний. Книг со схожей тематикой масса. Вышел не один десяток фильмов и сериалов, где главный герой — сомнительная личность, при этом вызывает симпатию. Я просто сделал то, что смог — написал и продал свою историю. Я не называю свой роман великим, это этап в моей жизни и лишь мгновение для индустрии. Стыдно ли мне за него? Нет. Считаю ли я, что люди делают правильно, покупая это? Не моё дело.

— Значит, считаете, нет смысла пытаться использовать во благо рупор, попавший Вам в руки?

— Я считаю, что каждый должен заниматься своим делом. Объективно я не способен ничему научить будущее поколение. Максимум могу показать картинку со своим изображением и сказать: не надо делать, как дядя, это утащит вас в пропасть. Я не знаю ничего за доброе-светлое, я знаю за грязное и приятное. То, что это потребно, не моя вина.

— Не Ваша лично, но невозможно отрицать коллективную ответственность, она разделена между всеми, кто писал и пишет подобные вещи, кто их издает, кто продает и конечно, тех, кто читает.

Давить на общественную мораль — беспроигрышный вариант.

«Хорошо, что никто в моей книге предсмертной записки не оставил или ещё чего похуже, она бы с радостью и это использовала».

— Хорошо, давайте по-другому: я принимаю часть этой самой коллективной ответственности, понимая, что в моей власти на короткое время оказалось некоторое количество симпатизирующих умов. Я понимаю и принимаю это. Но делать с этим решительно ничего не намерен.

— Не кажется ли вам, что это недостойно, для писателя, в вашей власти сделать мир лучше.

— А Вам не кажется, что Вы много на себя берёте, занимаясь распределение вины?

— Нет, — ответ короткий и безапелляционный.

Воздух вокруг стола сгустился.

— Знаете, на кого Вы сейчас похожи, Елизавета? — мне чуть надоело сидеть в глухой обороне, хотелось как можно скорее прекратить этот разговор. — Я как-то в одной из социальных сетей наткнулся на статью про новые инвалидные коляски, которые можно было бы интегрировать в одноместный автомобиль для людей с ограниченными возможностями. И первым комментарием под этой статьей какой-то мужик написал: «Вот, во что деньги надо вкладывать, а не в новый IPhone!». Это невыдуманный пример. Вы сейчас обвиняете в том, что у нас дерьмовые коляски тех, кто делает телефоны, а я на это снова отвечаю — не мои проблемы. Более того, будь у меня возможность сказать только одну вещь всем людям на свете, я бы не стал заниматься пропагандой, а сказал бы, что-то вроде «не живите скучной жизнью, делайте только то, что хочется».

— Пример про коляски довольно красочный, спасибо, думаю, наши читатели оценят, — она не теряла самообладания, — но, допустим, Вы смогли это сделать, смогли достучаться, и Вас услышали, и раз уж мы фантазируем, давайте представим, что Вас не только услышали, но ещё и решили последовать данному совету. Как думаете, что случится?

— Многие люди решатся, наконец, на поступки, на которые они не могли найти сил. Уволиться с нелюбимой работы, сунуть в морду начальнику, заняться собой, развестись, наконец выставить из дома сына-пьяницу иждивенца. Институт семьи и брака в этом случае больше всего пострадает, конечно, уж слишком многое в нём держится на какой-то условной морали. Много интересного и не очень хорошего произойдёт. Люди впервые услышат о себе то, что о них думают на самом деле. Зато больше никто не будет вправе обвинить другого в собственном несчастье.

— И Вы готовы взять на себя за всё это ответственность? И это я на себя много беру?

Я был на пределе, а потому заговорил совсем тихо.

— Я готов сказать это людям, а действовать или нет уже дело каждого, — Елизавета покачала головой. — Вы словно не слышите меня. Знаете выражение «смотреть со своей колокольни»? Каждый из нас часть своей жизни тратит на постройку этой самой колокольни, и мы видим мир ровно таким, какой открывается с её высоты. Кто-то тратит жизнь на то, чтобы сделать башню как можно более высокой. Есть те, кто украшает башню узорами. Но есть и третьи, которые, выстроив свою, начинают ходить в гости к соседям — так картина мира формируется более реалистично, именно те, кто ходит от башни к башне, способны понять, что их колокольня не даёт увидеть мир во всех красках. Остальные всю жизнь проводят в спорах о вещах, которые видят под разным углом. Как мы сейчас с Вами. Способность забраться на чужую башню есть способность к принятию, пониманию, назовите как угодно. Только Вы, хоть убейте, не желаете покидать свою вышку. Хотели услышать моё мнение относительно моего вклада в развитие неокрепших умов? Вы его получили! Я понимаю ответственность, но кладу хер на это, говоря себе громко по утрам перед зеркалом: «Не мои проблемы». К чему эти надменные нравоучения?

Елизавета лишь презрительно фыркнула.

— Как умело под безразличием Вы прячете трусость и нежелание ни за что отвечать в своей жизни.

Я сорвался, она победила.

— Бляяяя, если к Вашему возрасту я стану таким же упёртым, надеюсь, найдётся добрый человек, который меня застрелит.

Согласен, про возраст было низко, но иногда я забываю подумать, прежде чем сказать.

Слова достигли цели. Журналист замолчала. Она сверлила меня взглядом, отступать было поздно, я тоже не отводил глаз. Вопрос возраста, видимо, стоял даже актуальнее, чем я мог предположить.

«Интересно, сколько же ей лет?»

Молчание прервал щелчок кнопки диктофона — только сейчас я заметил, что она записывала, почему-то на плёнку и, похоже, та закончилась. Инстинктивно среагировав взглядом на источник звука, я проиграл. Елизавета откинулась на кресле, теперь она смотрела в сторону выхода.

Внутри меня родилась и возрастала маленькая подлая радость: мне удалось стереть с её лица это надменное выражение лица.

Наконец, она произнесла громко, чётко, ёмко.

— Мудак!

Надо было заканчивать, ничего хорошего уже не произойдет.

— Получал бы я по монетке каждый раз, когда слышу подобное, не пришлось бы писать книгу. Вроде неплохо поболтали, я, наверно, пойду.

— Сядь, Наум, мы ещё не закончили, — тон сменился на неформальный слишком резко.

И снова, на этот раз, чисто инстинктивно, я опустился обратно в кресло. Сложно сопротивляться сильным женщинам. Даже если она упёрта, как ослица, отголоски Эдипова комплекса заставляют слушать. Конечно, этому можно противостоять, но подчиниться, чаще всего, бывает интереснее.