Война с готами. Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона

Никита Василенко, 2021

Трибун Галльского легиона Константин Германик по заданию римского императора Валента отправляется с дипломатической и разведывательной миссией на север в земли готов и антов. Вместе с командой из солдат Империи и гребцов со всей Ойкумены он плывет на купеческом судне, а потом и речной лодии по Греческому (Черному) морю и рекам современной Украины. Цель – добраться до военной столицы готов Данпарштадта, «города над Днепром». В пути экипаж ожидают смертельные стычки с гуннами, сарматами, атака речных пиратов. В Ольвии трибуна принимает Наместник королевства готов и его сестра, принцесса Ульрика. После ночи, проведенной с Германиком, она дарит ему перстень с изображением Абрасакса, подземного бога смерти. До поры до времени тот хранит римлянина. Но зачем? Для кого? Продолжение истории храброго офицера императора Валента читайте во второй книге дилогии «Война с готами. Смерть Константина Германика, трибуна Галльского легиона».

Глава IХ

Наместник Винитарий

Атаульф, чье имя Германик все время повторял про себя, памятуя, что его никоим образом нельзя путать то ли c пастырем (?), то ли епископом (?) Арием, передал своих подопечных дежурному офицеру так быстро, что трибун не успел попрощаться.

Офицер, в атлетическом панцире из бронзы, опоясанный сразу двумя мечами, ревниво посмотрел на парадные доспехи Константина Германика. Потом коротко каркнул в знак приветствия: «Хайль!» — и знаком предложил следовать за ним. Все попытки заговорить не увенчались успехом, тем более что следовало поторопиться.

Офицер быстро шел вперед по длинному переходу с закрепленными на стенах факелами, возле которых стояли солдаты. Каждый с двумя метательными копьями, наподобие старых римских пилумов, только более короткими, явно предназначенными для борьбы с конницей. «Или для городского боя?» Не успел трибун додумать эту мысль, как гот подвел к высоким окованным медью дверям. Выразительно показал рукой на Цербера — «Оставить тут!» — и с натугой потянул двери на себя.

Константин Германик, приказав Эллию Аттику ждать с верным четвероногим другом в коридоре и чувствуя за спиной хриплое дыхание офицера стражи, неотступно следовавшего за ним, вступил в большую залу.

Была она освещена не факелами, а светильниками с нафтой, резкий запах которой глушился благовониями из камфоры и мускуса. Стены залы были увешаны самым разным оружием: от персидских мечей-акинаков до германских метательных топоров-франциск. Много щитов: круглых, овальных, из буйволовой кожи, деревянных, с нашитыми железными пластинами. Вдоль стен, подобные статуям из камня, замерли охранники. Между ними римлянин успел разглядеть огромную, вылитую из бронзы, устрашающую голову горгоны Медузы, которую обвивали весьма похожие на натуральных серебряные змеи с мертвыми бусинами-глазами из зеленого изумруда.

Германик не без труда заставил себя сосредоточиться на главном: высокой трибуне, наподобие той, которая сооружается во время военных походов для выступлений императора, но только не деревянной, а мраморной. Там, на высоком троне, инкрустированном слоновой костью, золотом и серебром с достаточным количеством янтаря, восседал аскетического вида мужчина, приблизительно одного возраста с трибуном. Длинные темные волосы до плеч, продолговатое лицо, пытливые серые глаза, с любопытством рассматривавшие римлянина. Диссонансом казалась только маленькая греческая философская бородка, явно несочетавшаяся с образом военного предводителя готов. Наместника рекса, или «короля», если на латыни.

Все это гость рассмотрел, подойдя поближе, и, чтобы отдать честь по армейскому римскому обычаю, резко ударил себя кулаком в левую сторону груди и выбросил руку чуть повыше плеча.

— Константин Германик, трибун 1-й когорты Галльского легиона, посланный в земли антов великолепным императором Валентом, приветствует тебя, славный рекс, потомок рода Амалов, владеющего землями и людьми от чистого Борисфена до Данубия.

Сидящий на троне тихо рассмеялся и, легко поднявшись, сошел с трибуны, подойдя к Германику, чтобы пристально посмотреть ему в глаза.

— Все верно, великолепный офицер. Кроме главного. Рекс — Германарих. И хоть он мой родной отец, но, клянусь Спасителем нашим, я только его Наместник в этих краях и собираюсь им надолго оставаться, хотя, со слов моего батюшки, ему уже перевалило за восьмой десяток.

Трибун выдержал пристальный взгляд хозяина дворца, в то же время его смутил отчетливый запах ладана, исходящий от дорогого, но простого одеяния Наместника, облаченного в льняной хитон без изысков и украшений, если, разумеется, не считать таковым широкий кожаный пояс, инкрустированный серебром.

— Наверное, тебе известно, что зовут меня Винитарий. — Удовлетворенный осмотром Наместник что-то коротко бросил офицеру-готу, и тот мгновенно поставил возле трибуны раскладной стульчик-диф. — Садись. Прошу тебя обойтись без мирской суеты и излишеств, как подобает скромным христианам.

Удивлению Константина Германика не было границ: вот так, запросто, буквально в начале знакомства, незнакомый рекс, пусть даже не рекс, но его Наместник, предложил ему, офицеру, место у своего трона! Вдобавок Наместник обратился к трибуну на классической латыни, демонстрируя уважение к римскому роду посланника.

Винитарий не переставал удивлять. Ласково осведомившись о здоровье императора Валента, он, можно сказать, дословно повторил слова квестора Священного двора Евсея о цели истинного путешествия римского офицера. Однако при этом так завуалировал все сказанное, что в результате сам трибун оказался не тайным шпионом, но доброжелательным свидетелем всего происходящего на землях королевства.

— С того времени, как на границах наших и без того беспокойных соседей, кочевых аланов, появились, роясь, как бесчисленные дикие пчелы, конные орды безжалостных кровавых гуннов, мы обеспокоены лишь тем, как отбиться от их злобных и болезненных укусов. Сам видишь, трибун, что мои солдаты перевооружились для отражения конных варваров, вдвойне опасных тем, что сражаются, пуская издали тучи стрел, а когда пехота подходит вплотную, готовясь согласно нашим обычаям вступить в честную схватку, рассыпаются, чтобы вновь собраться в отдалении и продолжить свое убийственное кровопускание. Строй латников, многие из которых уже ранены, слабеет, и тогда мириады и мириады гуннов наваливаются разом, задавливая нас не умением, но массой. К счастью, до сих пор у гуннов ощущается нехватка в «железе», большая часть этих дикарей мечет стрелы с костяными наконечниками. Вот почему нам так нужна ваша помощь в добротных панцирях да крепких железных наконечниках для метательных копий. Я молю Господа, Спасителя нашего, чтобы не иссякнул источник дружественной (пусть и негласной) помощи от наших друзей в Константинополе, которые снабжают нас оружием для защиты от нехристей, поправших законы Создателя.

— Постараюсь передать твои слова, Наместник, тому, кто способен оценить добро, — осторожно молвил Константин Германик. — Но скажи мне: неужели грозная готская конница не в состоянии загнать этих самых гуннов с их самодельными стрелами в северные комариные болота, откуда они, по слухам, вылупились?

Винитарий тяжело вздохнул:

— Положение значительно серьезнее, чем оно может казаться из столицы Римской империи. Гунны уже перешли соленое озеро Меотиду. Согласно их легенде, путь им указал священный олень, который нашел в озере-море брод. С каждым днем их количество многократно увеличивается, и наша тяжелая конница просто не успевает перекрывать границу королевства, препятствуя набегам легковооруженных отрядов. Да, действительно, пока гунны весьма слабы при прямом столкновении. Но, посуди сам, что будет, если они сомнут аланов и, сменив костяные стрелы на железные, хлынут подобно огненному ливню на наши земли?

Винитарий задумался. Константин Германик, проявляя такт, не осмеливался мешать ему.

— Наш епископ и праведник Вульфила сказал по этому поводу горестные слова, — подытожил рассказ о врагах королевства Наместник. — «Бог попускает, и множество вооруженных подступает».

— Я слышал о Вульфиле, — не подумав, произнес трибун и в растерянности замолк. Имя это упомянул Эллий Аттик во время краткосрочной беседы по дороге во дворец. Однако кто такой Вульфила, толком не пояснил.

— Ты знаком с трудами нашего великого праведника и проповедника Вульфилы?! — явно обрадовался Наместник. — Что же ты молчал? Давай немедленно перейдем из этого строгого и суетного зала, увы, преисполненного подозрениями и даже злобой, в кроткий мир моей маленькой часовни. Я покажу тебе Codex Argenteus, перевод Священного Писания на готский язык, написанный на пурпурном пергаменте серебром и золотом. Рукопись столь красивую и изысканную, что ее совершенство вполне соответствует высокому духовному смыслу.

Винитарий снова покинул свой трон и настойчиво увлек за собою Германика по направлению к небольшой неприметной двери в углу колонной залы.

При этом он успел поведать, что «ваш великий император Константин, в конце земного пути все же оценивший труды нашего Ария и вернувший его из ссылки, успел еще при жизни заказать писцам пятьдесят великолепных экземпляров Священного Писания, желая донести Слово Господа во все уголки Римской империи. Это, безусловно, вместе с другими воистину благочестивыми деяниями возвышает Константина, позволяя говорить о его святом призвании».

Трибун затосковал. Вместо увлекательнейшей беседы о возможности перевооружения тяжелых готских латников, оснащения их мобильных отрядов наибольшим количеством метательных копий ему предлагали богословский диспут, в котором он, безусловно, был не так силен.

Именно в этот момент, краем глаза опытный Константин Германик заметил, что из ряда дотоле неподвижных охранников у дальней стены один внезапно шагнул вперед и стремительно направился к ним.

— Наместник! — предупредительно вскричал Германик, положив руку на рукоять меча.

Винитарий недоуменно посмотрел на гостя, затем оглянулся.

— А-а! — сказал он, разглядев латника. — Это же Ульрика. Сестра моя сводная. Не тревожься, храбрый римлянин. Это невинное создание не причинит тебе зла.

Тут только Константин Германик с изумлением убедился, что к ним приблизилась амазонка, облаченная в тяжелый железный панцирь. Тяжелый даже для гвардейца! Поэтому, если бы Винитарий не назвал бойца Ульрикой, трибуну пришлось бы долго присматриваться, чтобы убедиться, что перед ним действительно молодая женщина.

Еще бы! Лицо «невинного создания» скрывал громоздкий римский шлем со стальным гребнем, упиравшимся в широкий налобник, нависший прямо над бровями. Мощные бронзовые пластины наглухо закрывали щеки, длинная стальная полоска защищала нос. Вдобавок под подбородком Ульрика туго повязала просмоленные тесемки, намертво удерживавшие шлем на голове. Грубая тесьма безобразно и безжалостно впилась узлами в скулы, при каждом движении немилосердно ерзая по белой шее.

Амазонка-Ульрика запросто кивнула Константину Германику и что-то горячо зашептала на ухо Наместнику.

— Ну, что же ты, право! Нашла время! — отвечал тот недовольно. Но, очевидно, подчиняясь капризу «невинного создания», обратился к трибуну:

— Дело в том, что Ульрика прослышала о твоем боевом псе. Дежурный офицер расстарался. Где это явление апокалипсиса? Покажи его сестре скорее, прошу тебя. А после этого отправимся наконец в мою часовню-библиотеку, чтобы насладиться мудростью совершенных!

Трибун понял, что спасен.

— Цербер, мой грозный товарищ, ожидает военного смотра за дверьми твоего зала, — мигом отрапортовал он. — Кстати, с ним — мой слуга, правильный грек, мечтающий познать учение епископа Ария и насладиться совершенством трудов Вульфилы. Вполне возможно для того, чтобы передать его благодатные слова людям наиболее выразительно, коль грек знает много наречий, вплоть до языка царства Мероэ, что в долине далекого Нила.

— Да?! — сразу заинтересовался боголюбивый Винитарий. — Любопытно, любопытно в высшей степени. Если твой грек может оценить труды Вульфилы и в странствиях рассказать о них народам Ойкумены, то… Чего же мы ждем?

По приказу Винитария дежурный офицер распахнул тяжелые двери большой залы, впустив внутрь Эллия Аттика с Цербером на коротком толстом поводке. Грозный пес рычал и скалил клыки.

Ульрика всплеснула ладонями.

— Господи, — тихо промолвил ее брат Винитарий. — Вот уж не думал, что сестра повадится меч носить да с собаками баловаться!

Трибун тем временем, перехватив поводок и с трудом сдерживая разволновавшегося пса, незаметно кивнул Аттику в сторону Наместника: «Твой черед. Прояви себя».

— Я слышал, великолепный Винитарий, что первые три строки каждой главы Codex Argenteus выписаны золотом, все остальное — серебром, — всем своим видом выражая неподдельное любопытство, произнес Эллий Аттик на классическом греческом языке, деликатно прикрывая рот ладошкой. — Вот бы увидеть это восьмое чудо света!

— Да-да, это воистину так, лично во всем убедишься. — Наместник с удовольствием знающего перешел с латыни на греческий и увлек Аттика в личную часовню.

Тем временем Ульрика, без боязни склонившись над не на шутку разбушевавшемся Цербером, принялась расспрашивать трибуна о происхождении молосского дога. Речь ее была правильной, выдавая светское воспитание. Голос — грудной и мелодичный, как у взрослой женщины.

Пес лаял так громко, что Константин Германик не мог сообразить, как лучше ответить сестре Наместника, и говорил невпопад:

— Тесть подарил, доставил на корабль прямо перед отплытием. Тесть — богач, ценитель искусства. У него лучшая в Византии (как он по-старому называет наш Константинополь) коллекция скульптур и лошадок. Собаку, по его словам, купил у египетских купцов, руководствуясь советом опытного укротителя из Большого ипподрома.

Цербер наконец перестал лаять и улегся на мраморный пол, жалобно глядя на Ульрику.

— Собачка, наверное, есть хочет? — сразу расчувствовалась та. Подняла голову, взглянула на Константина из-под налобника.

Трибуну показалось, или она действительно так юна? Девчонка просто, лет четырнадцать-пятнадцать, не более. Только глаза выдавали принадлежность ее к легендарным Амалам. Серые, пронзительные, как у брата.

Римский офицер не был знатоком женской природы, поэтому отреагировал в привычной для себя манере:

— Сожрать он тебя хочет. Просто достать не может, — рубанул, как мечом махнул. Сразу же опомнился, пытаясь сгладить очевидную даже для него бестактность. — Мой слуга кормил дога тем, что было на корабле. В основном курятиной да ячменным хлебом. Только сегодня вечером пес дареной свининой полакомился. Спасибо вашему офицеру. Атаульф, так, кажется, его зовут.

— Атаульф?! — Голова Ульрики вскинулась, как от удара в затылок.

Германик окончательно растерялся:

— А что, нельзя было? Я имею в виду: не положено офицеру таможни такими вещами заниматься? Собак чужих кормить?

Девушка закусила губу и, резко развернувшись, пошла прочь. Приставленный к трибуну готский офицер поспешил за ней.

Константин Германик, изумленно наблюдавший за резкой сменой настроения готской амазонки, вдруг осознал, что остался один посреди большой залы. Что ему дальше делать: стоять здесь или прервать беседу Винитария с Эллием Аттиком, наведавшись в небольшую часовню («А собаку тогда куда девать?!»), он решительно не представлял.

К счастью, готский офицер скоро вернулся.

— Госпожа велела отвести тебя в обеденную комнату, — раздельно произнес он фразу на латыни, языке явно чужом для него. — Будешь кушать. Собаку твою тоже велено покормить.

Потом с сомнением посмотрел на громадного Цербера, который с готовностью вскочил, услышав знакомые слова о предстоящей жратве, и добавил, уже явно от себя:

— Наверное, будет лучше, если ты пса сам накормишь. Бери его с собой.