В двух шагах от края

Наталья Антарес, 2015

Там, где компьютерные технологии переплетаются с магией древних цивилизаций, а вампиры разыгрывают в рулетку своих беззащитных жертв, успешная журналистка Ида Линкс, и профессиональный хакер Эрик Данилевский, известный в сети под ником «Данте», выбрали одну и ту же крышу для рокового прыжка. Однако, вскоре выяснилось, что они оба приняли весьма поспешное решение. Чтобы избавиться от проклятия языческих богов, Данте мучительно ищет способ победить разрушающую его организм силу. На его пути к спасению один за другим возникают вампир-носферату, прямой потомок императорской династии, верховный магистр ордена некромантов и римский кардинал, но в итоге лишь преданная любовь и безоглядное самопожертвование Линкс вселяют в Эрика надежду на благополучный исход.

ГЛАВА I

Способ самоубийства я выбирала долго и основательно, как все нормальные люди выбирают себе работу, квартиру или будущего мужа. Повешение и резание вен я отмела сразу. Первое не устроило меня исключительно по эстетическим причинам: чересчур богатое воображение сходу нарисовало мне отвратительную картину болтающегося в неумело затянутой петле трупа с вываленным языком и вылезшими из орбит глазами, обнаружить в котором признаки моей прижизненной красоты не сможет даже самый высокопрофессиональный судмедэксперт. Второй вариант вызвал у меня отторжение тем, что процесс умирания растягивался, будто скучный день в душном офисе, и прежде, чем окончательно лишиться сознания, мне предстояло во всех красках пронаблюдать, как моя кровь вытекает на белоснежный санфаянс недавно отремонтированной ванны. Такого ужасающего зрелища моя неподготовленная психика запросто могла и не выдержать, а потому я всерьез опасалась проявления малодушия и преисполненного панических настроений звонка в службу Скорой помощи.

Сначала я решила было вдоволь наглотаться таблеток и на манер жестоко страдающей от неразделенной любви старшеклассницы расстаться с жизнью посредством отравления, но в последний момент закономерно испугалась естественной реакции организма по избавлению желудка от ядовитого содержимого. Мало того, что желанием валяться по уши в собственных рвотных массах я горела, мягко говоря, не сильно, так еще и следовало принять во внимание некоторую ненадежность вышеуказанного способа — в медицине я разбиралась примерно так же, как первобытный человек в поэзии Серебряного Века, и полной уверенности в том, что выбранная мной дозировка снотворных препаратов окажется смертельной у меня, к вящему сожалению, не присутствовало.

Какое-то время я с вожделением заглядывалась на газовую плиту, и даже успела в цвете представить свое постепенное погружение в сладкий дурман и последующее безболезненное отбытие в мир иной. И всё вроде бы ничего, но тут, как назло, мне на глаза попалась статья, где бесспорно талантливый автор столь ярко живописал трагическую историю одного незадачливого самоубийцы из западной Европы, в полном составе прихватившего на тот свет соседскую семейку из-за проникшего этажом ниже газа, что во мне неожиданно заговорила совесть, в конечном итоге и заставившая меня в очередной раз отказаться от практически оформившегося в мозгу решения. Так что, увы и ах, поиски наиболее импонирующего мне способа ухода из жизни пришлось возобновить.

Утопление предполагало превращение моего юного тела в бесформенную разбухшую громадину с водорослями в ноздрях и легких, а самосожжение годилось разве что для демонстрации отчаянного протеста против существующего политического режима, и, следовательно, мне принципиально не подходило ни то, ни другое. Силой воли, требующейся для того, чтобы тихо скончаться от голода и обезвоживания, я опять же не обладала, и вынуждена была остановиться на падении с высоты ближайшей девятиэтажки. В конце концов, достоинства этого варианта с лихвой перекрывали немногочисленные недостатки вроде растекшихся по асфальту мозгов. Думаю, моя черепная коробка содержала минимальное количество серого вещества как такового.

Сегодняшняя ночь просто идеально подходила для сведения счетов с жизнью. Май. Пятница. Три часа. Мрачная обволакивающая темнота беззвездного неба. Спали все: заигравшиеся в компьютерные игры подростки, измученные бессонницей домохозяйки, допившиеся до кондиции алкоголики и вмазавшиеся наркоманы. Добропорядочных граждан вроде упахавшихся за тяжелую трудовую неделю отцов семейств и в поте лица ведущих подготовку к предстоящей сессии студентов — отличников я в качестве препятствия для реализации своего страшного плана не рассматривала вовсе: им априори полагалось мирно посапывать в своих теплых постелях и не лезть не в свое дело.

На улице было прохладно, ветрено и пусто. Выражение «ни одной живой души» прекрасно характеризовало окружающую обстановку, а так как себя я тоже заранее причислила к покойникам, то и моя одинокая фигура нисколько не портила общего пейзажа. Я бесшумно выскользнула из подъезда, глубоко вдохнула свежий ночной воздух и сделала первый шаг навстречу гибели. Идти мне предстояло всего-ничего — облюбованная мною крыша принадлежала новенькой высотке, возведенной городскими властями на месте определенного под снос здания в аккурат напротив окон моей квартиры. В результате краткосрочных полевых исследований мне удалось ненавязчиво выяснить, что выход на чердак до сих пор оставался открытым. То ли жильцы не договорились, кому должны принадлежать ключи, то ли строители в авральном порядке устраняли выявленные дефекты — подробности остались мне не известными, но так или иначе я в любом случае оказывалась в выигрыше. Возможность беспрепятственно проникнуть на крышу и сделать ее отправным пунктом для своего прыжка в небытие порадовала меня не меньше, чем своевременно перечисленные алименты многодетную мать-одиночку. Скоро я поднимусь наверх, равнодушно посмотрю на спящий город с высоты птичьего полета и исчезну из этого мира навсегда.

На подходе к заветной двери я уже мысленно набирала обманом выведанную мною комбинацию цифр на кодовом замке, и истово молилась про себя, чтобы код не поменялся, одним словом, пребывала в состоянии молчаливого самосозерцания, и степень моего презрения к мирской суете дошла до того уровня, когда органы чувств полностью отключаются дабы не нарушать неспешное течение помутившегося сознания. Наверняка, инстинкт самосохранения тоже чувствовал себя отпускником на курорте, потому как свалившийся с крыши предмет избежал рокового столкновения с моей головой только лишь благодаря чуду.

Я, конечно, интуитивно отпрыгнула в сторону, однако, уже, что называется, по факту: «неопознанный летающий объект» к тому времени преспокойно лежал в полуметре от меня, и даже при поверхностном визуальном осмотре в тусклом свете единственного на весь двор фонаря мне стало однозначно ясно, что целься таинственный снайпер чуть поточнее, и меня можно было бы запросто записать в жертвы несчастного случая. Да и смерть выглядела бы весьма оригинально. Кирпичи на голову все-таки хоть, периодически, но падают, хотя я и сомневаюсь, что вероятность пересечения траектории их полета с маршрутом следования потенциального суицидента настолько уж велика, но вот чтобы получить по башке выброшенным из окна синтезатором — это вам не баран начхал.

Осознав, наконец, что судьба от души поиздевалась над моим вечным стремлением выделиться из толпы, я оторвалась от внимательного разглядывания искореженных останков, несомненно, дорогого и качественного музыкального инструмента, и устремила глаза ввысь с целью определить, откуда конкретно велось «бомбометание», и не представится ли мне часом еще один шанс расстаться с жизнью подобным нетривиальным образом. А вдруг вслед, к примеру, телевизор полетит или на худой конец микроволновка? За каким чертом мне, спрашивается, лезть на крышу, когда можно умереть, не сходя с этого места, да еще и не взяв на себя грех самоубийства?

Как я не таращилась в черные квадраты окон, ничего толкового мне там обнаружить не удалось. Задернутые шторы, приоткрытые форточки, какие-то комнатные цветочки на подоконнике… Ни намека на любителя швыряться инструментами в прохожих. Сам себя испугался, что ли? А вот это уже хуже….!

В одном из окон на первом этаже внезапно мелькнула серая тень, а успевшее адаптироваться к темному зрение тотчас определило в ней сгорбленную старушечью фигуру. Похоже, звук со всей дури шваркнувшегося на свежепостеленный асфальт синтезатора, разбудил чутко дремлющую бабульку, и она любопытно приникла к стеклу, чтобы не упустить ни одной детали чрезвычайного происшествия. В свидетелях я нуждалась не больше, чем эскимос в солнцезащитном креме.

Короткими перебежками я за пару секунд достигла подъезда, быстренько пробежалась по кнопкам кодового замка и молниеносно юркнула внутрь. Ну и ладно, не повезло, так не повезло! Судя по тому, что на улице снова воцарилась мертвая (какая тонкая ирония!) тишина, этот придурок либо окончательно протрезвел и запоздало озаботился сохранностью своих материальных ценностей, либо допился до потери пульса и вырубился мордой в пол. В том, что трезвому человеку способна прийти на ум такая удивительная глупость, я испытывала такие же глубочайшие сомнения, как и в существовании зеленых гуманоидов, бороздящих просторы вселенной на космических кораблях в форме широко распространенного предмета кухонной утвари.

До чердака я добралась пешком, со злой усмешкой лишний раз убедилась в своей великолепной физической подготовке, и решительно толкнула металлическую дверцу, символизирующую для меня сейчас не иначе как врата загробного мира. На душе было пусто и гадостно, но отчего-то совсем не страшно. Наверное, страх появится тогда, когда одна моя нога повиснет в воздухе, а другая не сразу отважится на следующий шаг. К черту! Прыгну с разбега, оттолкнусь и полечу. Поздно рефлексировать, пора действовать, а не ждать милости от бога в виде вывернувшего из-за угла автомобиля или упавшего на голову кирпича. Ну, или синтезатора, тут уже, как я понимаю, на любителя. Никто не поможет мне, кроме меня самой. Никто не сделает меня свободной, кроме меня самой. Никто не убьет меня, кроме меня самой.

На крышу я выбралась по приваренной к захламленному чердачному полу лесенке, словно танкист из люка, высунула наружу голову и чуть было кубарем не свалилась со ступенек. Кстати, тоже неплохой вариант, только вот, жаль, скорее всего, не смертельный.

Вообще-то, человеку свойственно ошибаться. Это есть прописная истина и поставить ее под сомнение может разве что пациент психиатрической клиники, госпитализированный с весенним обострением мании величия. Но не так же, черт возьми, фатально. От горького осознания собственного просчета я впала в такой глухой ступор, что так и застыла на лестнице с перекошенной от обиды физиономией. Это что же получается? Неужели для того, чтобы совершить выстраданный акт суицида, нужно выезжать далеко за город и заблаговременно подыскивать безлюдный пустырь, где у тебя гарантированно не объявится нежелательной компании? Или это знак свыше такой, мол, окстись, несчастная, чего ты творишь? Ну уж нет, меня сегодня никакими знаками не проймешь, пусть хоть Вифлеемская звезда на небе зажжется, я не отступлю. Обратного пути у меня все равно нет.

Я с ненавистью оттолкнулась от последней ступеньки, вылезла на пахнущую свежей смолой крышу и гордо выпрямилась во весь рост с твердым намерением заявить свои довольно спорные права на прилегающую территорию. Наличием сопровождающих мои неуклюжие перемещения звуковых эффектов я особо не озаботилась, и мой прямой конкурент за «место под солнцем», до этого момента меланхолично болтавший ногами на высоте девяти полноценных этажей, сразу почувствовал постороннее присутствие и резко обернулся.

— Ты кто такой? — агрессивно спросила я, для пущего эффекта упирая руки в боки. Хотелось еще скрипучим голосом пробрюзжать что-нибудь вроде «Расселись тут всякие, понимаешь ли», я предпочла приберечь коронные фразочки вечных обитательниц околоподъездных скамеек на случай перерастания конфликта интересов в бытовые разборки.

Не знаю, что такого провокационного оказалось в моем вопросе, и почему он произвел на адресата столь неизгладимое впечатление, но обдумывание ответа заставило последнего рывком подняться на ноги, глубокомысленно почесать в затылке и неожиданно в упор уставиться мне в глаза. Я в долгу не осталась и сходу направила ему в лицо карманный фонарик. Так вот мы и стояли в три часа ночи на крыше девятиэтажного дома, пристально разглядывая друг друга и мучительно соображая, как бы нам мирно разойтись к обоюдной выгоде обеих сторон.

–Кто я? — по слогам повторил мой оппонент, и на его губах внезапно заиграла бледная улыбка. Он поправил сползающие на нос очки, отбросил прилипшую ко влажному лбу прядь волос, и, весьма авторитетно заявил, — а уже никто. Данте я сегодня удалил из сети, а Эрика не станет через мгновение. Считай, меня уже больше нет. А рассказывать о том, кем я был, совершенно незнакомому человеку, да еще и за минуту до смерти, как-то неуместно. А ты сама что здесь делаешь в такой поздний час?

ГЛАВА II

Пальцы у меня разжались совершенно автоматически. Фонарик светящимся пятном заплясал по крыше, докатился до края и благополучно присоединился к синтезатору. Что ж, светлая ему, в прямом смысле, память.

После шокирующих откровений тощего очкарика с непонятной длины волосами и порочным взглядом пресыщенного жизнью плейбоя агрессии у меня заметно поубавилось. Но сей факт ни в коей мере не означал моей готовности к ночным беседам по душам, поэтому заданный вопрос я внаглую проигнорировала. Буду я тут еще с каждым встречным и поперечным в диалоги вступать. Пока мы тут треплемся, уже и утро наступит, а прыгать с крыши в розовых лучах зарождающегося на востоке рассвета не так уж и романтично, хотя бы потому, что рискуешь расшибиться в лепешку на всеобщем обозрении у спешащих на работу прохожих. А я при всем своем непростом характере все-таки не совсем изверг, в отличие от некоторых, которые без зазрения совести тяжелой музыкальной аппаратурой швыряются.

— Твои клавиши? — поинтересовалась я, недвусмысленно переводя взгляд по направлению к далекой земной поверхности, — я думала, у кого-то вечеринка в разгаре.

Странный юноша раздраженно передернул острыми, костлявыми плечами и нервно потеребил очки.

— Слушай, может, пойдешь уже отсюда? Хочешь посмотреть, как я прыгну — спустись вниз и смотри на здоровье. Здесь-то тебе чего надо? Или я тебя клавишами зацепил, и ты мне претензии предъявлять пришла? Извини, я на тот свет собираюсь налегке и бумажник с собой не захватил.

Пока мой собеседник упражнялся в остроумии, сопровождая свои желчные высказывания активной жестикуляцией, я успела рассмотреть его узкое, худощавое лицо, густую щетину на впалых щеках и даже продернутое через губу колечко пирсинга. Пошарюсь еще пару раз по ночам, и, как кошка, в темноте видеть начну. Но только нет у меня никакой пары раз, сегодня или никогда.

— А мог бы, между прочим, повежливее с дамой обращаться, — язвительно фыркнула я, — тем более, если даме с тобой по пути.

Парень открыл рот для новой порции саркастических комментариев, но тут же его растерянно захлопнул. Ага, не ожидал! Думал, я ради твоей драгоценной персоны по крышам лазаю? Уменьши самомнение, а потом права качай, так-то оно!

— Ты…? — теперь уже он лихорадочно осматривал меня из-под своих очков, словно никак не мог понять, что же вынудило молодую, симпатичную девушку при макияже и украшениях принять столь неоднозначное решение. Смотрел долго и внимательно, бестолково моргал, шмыгал носом и сосредоточенно скреб небритый подбородок. Так как дельные мысли упорно отказывались выходить с ним на контакт, парень не выдержал и спросил в лоб, — зачем?

Мне бы послать его куда подальше, причем сделать это погрубее да поразухабистее, но у меня почему-то не хватило самообладания. Слова застряли у меня в горле, а глаза предательски увлажнились. Это проклятые воспоминания подобрались непростительно близко к той критической грани, за которой есть только один выход, и он находится всего в нескольких шагах от меня.

Вероятно, я как-то совсем откровенно расклеилась, да и пошатнулась я уж очень явно. Иначе что бы еще вынудило моего товарища по несчастью осторожно придержать меня за плечи и аккуратно оттеснить в сторону.

— Здесь вентиляционная шахта открытая, — пояснил парень, — провалишься — не заметишь. Так что случилось? Тебя как зовут?

Меня звали Ида, а в журналистских кругах я была известна как Ида Линкс. Прозвище прицепилось ко мне еще в школе после урока иностранного языка, связанного с изучением названий диких животных. Оказалось, что английский перевод слова «рысь» удивительно созвучен моей редкой фамилии Линина, да и сама я во многом напоминала вольную лесную хищницу. В студенческие времена я частенько представлялась как Линкс, и вскорости забавное школьное прозвище полностью вытеснило настоящую фамилию. В газете, куда я устроилась сразу после окончания университета, оригинальный псевдоним пришелся как нельзя кстати, и выходящие из-под моего пера статьи я с первой же публикации начала подписывать своим кошачьим никнеймом. Но мало кто знал, что дикая кошка Ида Линкс несмотря на успешность, популярность и запредельные гонорары была потрясающе несчастна.

Меня напрягало всё: моя работа, мои подруги, мой жених и, в первую очередь, я сама. Со стороны моя жизнь выглядела сладкой конфеткой, но под блестящей оберткой скрывалась прогнившая начинка моей разлагающейся души. Фальшивые отношения с коллегами, выстроенные благодаря моему выдающемуся дипломатическому таланту, ежедневное общение ни о чем со стайкой подружек, секс с Максом, представлявший для меня не больше, чем физиологический процесс, вечерние разговоры с мамой по межгороду — все словно было продумано за меня, и мне не оставалось ничего, кроме как плыть по течению в предсказуемое будущее. Я презирала себя не столько за свою неспособность вырваться из этой трясины, затягивающей меня всё глубже, сколько за вопиющую бессмысленность своего полурастительного существования. В сущности, ведь никто не мешал мне бросить все к чертям собачьим и посвятить себя любимому делу, но тут-то и крылся коварный корень зла. Я ничего и никого не любила, в том числе и саму себя тоже. Меня ничего не радовало и ничего не привлекало. Так было всегда, и конца этому ангедонистическому состоянию на горизонте абсолютно не предвиделось.

Это была даже не депрессия, просто какой-то внутренний вакуум, в котором нет места для чувств и эмоций. С детских лет я ощущала себя заводной куклой в мире живых людей, и самое смешное, что больше всего на свете я боялась разоблачения, а потому прилагала все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы его избежать. Ида Линкс — настоящая. Она тоже искренне хохочет над плоскими шутками, она тоже обожает сентиментальные фильмы про неземную любовь, и хотя она мечтает о карьере и самоутверждении, ее сердце тоже трепещет при виде маленьких детей и счастливых родителей и она тайно желает обзавестись большой семьей, в кругу которой так замечательно встречать Новый Год и прочие, официальные и не очень, праздники. А еще Иду Линкс тоже возбуждают накачанные спортсмены, крутые тачки и валютные счета в банке. Такая вот она, эта Ида Линкс, все вокруг ее любят, все к ней тянутся, а после торжественного объявления о свадьбе с Максом Терлеевым еще и завидуют с неудержимой силой. И никому не дано узнать, что за красивой оболочкой таится удручающая механическая пустота. Однако, завод кончился, ключик потерялся, и сегодня искусно выполненную божественным мастером куклу покинет даже иллюзия жизни. И что с того, что вчера у куклы состоялся шумный девичник в одном из самых престижных клубов города, а завтра ей предстоит пойти под венец с восходящей звездой отечественного футбола? Просто вместо свадьбы многочисленные гости отправятся на похороны, делов-то на копейку. Да и в белом платье я буду неплохо смотреться в гробу.

Все это я на одном дыхании высказала подозрительному парню, только что сбросившему с крыши синтезатор и готовому в точности повторить незавидную судьбу своего инструмента. Не было ни слез, ни соплей, ни истерик — сухая хроника моей жизни. Исповедь одного самоубийцы перед другим, ни больше и не меньше. Что плохого в том, чтобы открыться тому, кто через мгновение унесет все твои тайны в могилу?

Парень выслушал меня не перебивая, его немигающий взгляд замер в районе моей переносицы и оставался там на протяжении всего затянувшегося монолога. Когда я завершила свой моноспектакль и с чувством выполненного долга ожидала заслуженных аплодисментов, парень, наконец, вернулся в реальность и принялся хаотично шарить по карманам своих джинсов.

— Сигареты…Все выбросил… Зачем они там? Знаешь, Линкс, если ты действительно решила умереть из-за всей этой ерунды, то либо совсем идиотка, либо у тебя нелады с психикой, либо ты просто запуталась. Возможно, я и ошибаюсь, но мне почему-то кажется, что твой случай — последний.

Скажу честно, реакция моего спонтанного духовника меня порядком изумила, да что греха таить, и разозлила тоже по полной программе. Значит, какой-то суицидально настроенный придурок будет читать мне нотации, в то время как сам отличается от меня разве что по половым признакам? Сама виновата, разоткровенничалась она тут, видите ли!

— Нет, ты не подумай, я тебя вовсе не осуждаю, — мой пылающий взгляд, в котором открытым текстом читалось мое отношение к собеседнику, вызвал у парня острый приступ смущения, и общение он теперь продолжал, старательно отводя глаза, — но и понять не могу. Да пошли ты их всех на хрен, пошли громко и публично, чтобы правильно поняли. Прямо на свадьбе этой своей гребаной и пошли, пусть потом месяц обсуждают. А сама увольняйся с работы, продавай квартиру и уезжай куда-нибудь, где тебя никто не знает, где ты сможешь начать все сначала, только уже без притворства и без масок. Ты никому ничем не обязана, но и мир не обязан тебя любить и принимать. Так кто мешает тебе создать свой собственный мир? Все мы по-своему творцы, каждый из нас по-своему демиург, Линкс! Воспользуйся своим правом творить, это так просто, нужно лишь поверить в себя и у тебя все получится.

Его слова были сумбурны и порывисты, они перемежались судорожными вздохами, больше похожими на всхлипы, он упорно не поднимал на меня глаз, но я была практически уверена, что даже сквозь толстые стекла очков его глаза сияют, словно сто тысяч раскаленных солнц. Он искренне верил в то, что говорил, и это придавало его словам поистине несокрушимую убедительность. Всех послать! На свадьбе! Потом на работе! Потом соседей! Потом подруг! А еще грубиянку кассиршу в супермаркете и тупоголовых партнеров Макса по команде. Каждого! Поименно! До чего же заманчиво звучит, черт побери! А не опоздать ли мне на собственные похороны?

Я так увлеклась рисованием воображаемых картин своего извращенного триумфа, что не сразу заметила, как мой идейный вдохновитель понемногу отступает все ближе к краю крыши. Парень стоял, широко раскинув в воздухе руки, его грудная клетка часто вздымалась и опускалась под тонкой тканью желтой футболки. Смазанным движением он сдернул с себя очки и швырнул их себе под ноги. Мощная подошва тяжелого ботинка — гриндерса с ожесточением растерла в мелкий порошок универсальное средство коррекции зрения.

— Прощай, Линкс! Уже почти утро, тебе надо придумать достойную речь для гостей на твоей свадьбе! — без очков парень казался по-детски беззащитным, глаза у него оказались слегка миндалевидные и не то светло-карие, не то темно-серые, — иди отсюда, Ида, тебе не надо этого видеть.

— Но это глупо! — я инстинктивно протянула руки ему навстречу, — почему я должна жить, а ты умереть? Зачем ты раздаешь советы, если сам им не следуешь?

— С такими проблемами, как у тебя, Линкс, я бы даже и не помышлял о смерти, — парень грустно усмехнулся в ответ, — но у меня все намного сложнее и я не хочу это обсуждать. Просто сделай, как я сказал, и у тебя все будет хорошо. Обещаешь?

Я отчаянно замахала обеими руками и незаметно сделала один крошечный шажок вперед. Нет, так не пойдет. Одно дело, самой совершить самоубийство, а другое наблюдать, как у тебя на глазах живой человек превращается в фарш и не пытаться остановить это безумие.

— Ты меня не остановишь! — его голос звучал ровно и уверенно, в нем не было ни сомнения, ни страха, только безысходная решимость довести задуманное до конца. Именно столкнувшись с его спокойным, поразительно ясным взглядом я осознала, что уже ничего не смогу сделать, но ведомая непреодолимым желанием предотвратить неизбежное, приблизилась к нему еще на несколько шагов. Но парень внезапно развернулся ко мне спиной, обхватил голову руками и молча исчез в темноте.

Липкий, густой, словно патока, ужас сковал меня прочными нитями незримой паутины, меня будто парализовало, я не слышала ни удара тела об асфальт, ни предсмертного крика, только этот сумасшедший гул в ушах, застилающий сознание. Мне было почти физически больно, все внутри кровоточило и саднило, настоящие, человеческие эмоции серной кислотой разъедали пластмассовый корпус механической куклы, обнажая розовую плоть человеческой души. Непривычная, никогда доселе неизведанная боль заставляла меня стонать и корчиться, меня ломало и выворачивало наизнанку, и в этих нестерпимых муках рождалась новая Ида Линкс. А ценой ее рождения стала нелепая смерть незнакомого парня, от которого остались только лишь растоптанные в пыль очки и внезапно обретенный смысл жизни.

Я и сама не знала, почему мне так важно взглянуть вниз. Увидеть его мертвым, но запомнить живым. Я клянусь все сделать так, как ты сказал, я обещаю тебе. Ты не напрасно прожил в этом мире на полчаса дольше, чем планировал, я докажу тебе это, обязательно докажу.

Мало того, что пережитое потрясение сказалось на моем вестибулярном аппарате далеко не лучшим образом, так еще и набежавшие слезы явно не способствовали улучшению видимости. Я шла по крыше на негнущихся ногах и никак не могла дойти до края. А потом твердая почва и вовсе куда-то пропала, и только провалившись в узкий, дурнопахнущий туннель, я вспомнила легкомысленно пропущенное мимо ушей предупреждение об открытой вентиляционной шахте.

ГЛАВА III

Непостижимым образом мне удалось сгруппироваться в процессе падения и на лету зацепиться в кровь ободранными пальцами о неизвестного происхождения выступ на внутренней стенке вентиляционной трубы. Однако, на этом удача напрочь закончилась, и я вынуждена была с прискорбием констатировать полную невозможность дальнейшего продвижения как вверх, так, собственно, и вниз.

Как жильцы новенькой, в общем-то, многоэтажки ухитрились за такой короткий срок загадить вентиляцию до стадии тотальной непроходимости, мне оставалось только лишь предполагать, но мое нынешнее положение застрявшего в дымоходе Санта-Клауса совершенно не способствовало построению логических цепочек. Более того, отсутствие возможности пошевелиться и постепенно усиливающаяся боль в исцарапанных конечностях, провоцировали неуправляемый приступ паники, а уменьшение поступления кислорода в мозг, вызванное преобладанием в окружающей атмосфере прогорклых запахов пережженного на паре сотен сковородок жира так и вовсе вызывало тошнотворно-размытые галлюцинации, плавно перерастающие в сумрачное помутнение рассудка. Я уже видела свои скелетированные останки, обнаруженные несколько месяцев спустя сотрудниками коммунальных служб, наконец-то прислушавшихся к слезным мольбам жильцов о прочистке внезапно засорившейся вытяжки, белые кости, закопченные в чаду кипящего жира, истлевшая одежда и опознание по сохранившимся украшениям… А до этого муки голода и удушья, постепенное угасание разума и медленная гибель молодого и сильного тела…

Я билась головой об стенку и дико хохотала. Для себя я твердо решила: если мне суждено выжить, я непременно продам сюжет этого безумного трагифарса крупнейшим телекомпаниям страны и до конца своих дней буду получать авторские отчисления. Представьте сами: неудавшаяся самоубийца, зажатая в узком коробе вентиляционной шахты настолько плотно, что более или менее безболезненно она может пошевелить только головой, изо всех сил борется за жизнь, с которой еще недавно страстно мечтала расстаться. Судьба иронизировала надо мной с воистину гениальной изобретательностью, она словно мстила мне за опрометчивое решение покончить с собой, раз за разом прокручивая перед моими глазами жуткие картины неминуемой смерти в этом чудовищном капкане и заставляя ненавидеть себя уже просто за то, что у меня вообще возникла мысль о суициде. Ну, как я могла не оценить столь высокохудожественный образец черного юмора? Конечно же, я оценила его сполна, и мой смех в тот момент был невероятно искренним и громким!

В конце концов мой перегруженный эмоциями мозг все-таки не выдержал и отключился. Резко и неожиданно, будто чья-то невидимая рука с размаху дернула рубильник. А возможно, причина крылась и вовсе не в эмоциях, а в чрезмерном усердии, проявленном мной при бесчисленных попытках героически прошибить стену головой: в одной известной с детства сказке после третьего щелчка даже поп-толоконный лоб в ящик сыграл, а что уж говорить о хрупкой девушке?

Мне показалось, что сознание вернулось почти мгновенно, но за период моего непроизвольного отсутствия в реальном мире произошло немало событий знакового содержания. Как выяснилось, воздушное пространство вентиляционной шахты великолепно выступило в роли проводника моих душераздирающих воплей. Разбуженные среди ночи жильцы средних этажей долго не могли сообразить, откуда исходят истерические завывания, и, по-видимому, всерьез рассматривали вариант с усмирением разбушевавшегося Полтергейста посредством троекратного прочтения «Отче наш», пока кто-то из наиболее технически подкованных членов семьи не додумался приложить ухо к решетке вентиляции. Похоже, в отключке я пребывала довольно долго, так как в то время, когда я пришла в себя, за стенкой вовсю работали спасатели.

На смех меня уже больше почему-то не прибивало, но на призывы извне я откликнулась вполне успешно, подтвердив тем самым, что я еще жива. Спасатели начали разбирать кладку с удвоенной скоростью, однако, то ли они еще не до конца проснулись, то ли звук моего голоса распространялся по чересчур извилистой системе координат, но первый блин вышел у них таким откровенным комом, что даже мне, пребывающей, между прочим, буквально между жизнью и смертью, стало стыдно за их квалификацию. В итоге, к монотонному стуку и скрежету в огромном количестве присовокупилось громогласно озвученное возмущение хозяина квартиры, в которой спасатели в кратчайшие сроки раскурочили кухонную стену, не угадав при этом с этажом.

У меня так сильно болели ссадины на руках и ногах, что я толком не уловила дальнейшее развитие события. В голове у меня словно срабатывало примитивное реле: когда становилось совсем невыносимо больно, мозг выключался, немного отпускало — включался снова. Цикл возобновлялся столько раз, что я постепенно перестала вообще осознавать происходящее вокруг, я как будто проваливалась в черную дыру, почти задыхалась, но в последнюю секунду выныривала на поверхность, чтобы судорожно схватить посиневшими губами сухой, царапающий легкие воздух.

В чем-то мое невнятное состояние определенно сыграло мне на руку. Во всяком случае, я была временно избавлена от расспросов и допросов по поводу причин моего нахождения в несколько не подходящем для ночных прогулок месте. Меня аккуратно вытащили в чью-то сверкающую дорогим кафелем кухню, осторожно погрузили на носилки и вкололи обезболивающий укол, после чего меня совсем развезло, и очнулась я уже на больничной койке ближе к полудню.

Сквозь неплотно задернутые шторы настойчиво пробивались ослепительно яркие лучи солнечного света. А вот лицо склонившегося надо мной доктора напоминало Луну — идеально круглое, испещренное причудливыми неровностями глубоких морщин. Слегка диссонировали с лунным рельефом густые кустистые брови и неровно подстриженные усы, заметно тронутые сединой.

— Как вы себя чувствуете, Ида? — участливо поинтересовался луноликий эскулап, — хотите пить?

Я отрицательно помотала головой. В качестве ответной реакции голова мерзостно закружилась, но ярко выраженных болевых симптомов я практически не ощутила. Зато мой взгляд упал на перебинтованные, словно у мумифицированного египетского фараона руки, и настроение моментально покатилось под откос. И как я с таким «декором» пойду на похороны Эрика, хотелось бы мне знать?

— Что, плохо? — врач отнес мою недовольную гримасу на счет физических страданий и решительно потянулся за одноразовым шприцем, — сейчас я вам еще укол поставлю, потерпите, пожалуйста!

— Все чудесно, — бодро сообщила я и демонстративно приняла сидячее положение. Доктор заботливо подоткнул мне под спину подушку и подозрительно всмотрелся в мое напряженное лицо. Да смотри, сколько душе угодно, только уколами меня пичкать не надо!

— У меня ничего не болит, готовьте выписку, — я тоскливо обозрела белоснежные, как арктическая пустыня, бинты и печально добавила, — на перевязку обещаю приходить по графику.

— Ида, давайте не будем торопиться с выпиской. Я все понимаю, у вас свадьба сорвалась… Но ваш жених тут с раннего утра под дверями дежурит, сейчас я его позову, одну секундочку!

Я кровожадно облизнулась. Макс! Пусть чертова вентиляция обломала мне кайф от публичного провозглашения собственной свободы от предрассудков и условностей, но я, в принципе, совсем не против отправить его в пеший эротический тур прямо здесь и сейчас. Врач опять не понял, с чего вдруг я снова начала корчить устрашающие рожи, но, вероятно, в очередной раз списал мое неадекватное поведение на последствия полученных травм.

Макс ворвался в мою одноместную палату, будто ураганный порыв в распахнутое окно, одним прыжком преодолел расстояние от двери до моей кровати и замер в неподвижности, испугавшись моего испепеляющего взгляда. Смотри, смотри, дорогой, а я ведь еще даже рта в твоем присутствии не открывала!

Внушительным размерам посвященного Максиму Терлееву фанатского сообщества позавидовали бы и голливудские звезды. Также я имею все основания полагать, что женская половина американской Фабрики грез не избежала бы приступа зависти по отношению к избраннице главной надежды футбольной сборной нашей страны. Бурно развивающийся роман Иды Линкс и Макса Терлеева уже год как не сходил с первых полос газет и с экранов телевизоров. Наши отношения обсуждались в прайм-тайме, наши фотографии украшали обложки журналов, на нашу свадьбу съехалось столько гостей, что нам стоило немалого труда подыскать для проведения торжества достаточной вместительности ресторан. Мое свадебное платье, обошедшееся в баснословную сумму, шил тандем знаменитых дизайнеров, а обручальное кольцо было по индивидуальному заказу изготовлено одним из ювелирных домов Европы. Кстати, медовый месяц мы планировали провести в Париже, где Макс специально зарезервировал номер для новобрачных.

Макс, бесспорно, был талантлив в своей сфере. Целеустремленный, напористый, работоспособный и весьма интеллектуально развитый для футболиста, он все делал добротно и основательно. Он жил по плану, тренировался по плану, забивал по плану и жениться на мне он собирался, скорее всего, тоже по плану. Для меня Макс был чужероден почти до омерзения, но он идеально вписывался в мой тщательно культивируемый имидж. Внешне мы казались прекрасным дополнением друг друга, нас называли самой гармоничной парой, и, готова поспорить, Макс и сам в это верил. Здоровая жена была необходима ему, в первую очередь, для продолжения рода («ах, моя мама так мечтает о внуках!»), красивая жена была нужна для поддержания мужского самомнения («ах, никому в нашей команде и не снилась такая девушка»), а обладать умом и строить карьеру жене следовало, в основном, для того, чтобы в период между бесконечными сборами ее не тянуло налево от скуки и безделья («ах, жена Семенова каждую ночь зависает по клубам и неизвестно еще, чем она там занимается!»). Стоит ли отдельно упоминать, что я устраивала Макса по всем параметрам?

А еще у Макса были друзья тире одноклубники, с которыми мы совместно проводили выходные и праздники. Вот кого я ненавидела до глубины души! Меня перекореживало от одного вида этих мощных, тренированных самцов, чья умственная активность сводилась лишь к трем основополагающим пунктам: футбол, обустройство быта и семья. Да-да, именно в такой последовательности. А их жены? Они были как раз такими, какой хотел видеть меня Макс: здоровыми, красивыми самками с университетскими дипломами в кармане. Еще у многих имелись дети, и счастливые родители посвящали львиную долю разговоров обсуждению их светлого будущего. А родственники самого Макса? Можно вывезти человека из деревни, но нельзя вывести деревню из человека, и этим все сказано. Мама пекла ванильные булочки (с тех пор я не переношу запах ванили), а любимым занятием папы являлось лузганье семечек перед телевизором. И я должна была стать частью этого уютного мирка, вызывавшего у меня странную смесь ненависти и презрения. Но самое ужасное заключалось в другом: я постоянно чувствовала себя виноватой за то, что не могу все это полюбить. И чем глубже укоренялось во мне это гнетущее чувство вины, тем искусней становилась моя актерская игра и тем прочнее прирастала к моему лицу маска.

Но сегодня с масками будет покончено. Я не обязана никого любить, как и никто не обязан любить меня. Спасибо тебе, Эрик! Спасибо тебе за полчаса, перевернувшие мою жизнь. Спасибо тебе за то, что ты был.

— Ида! — видимо, известие о моем падении в вентиляцию застало Макса почивающим в своей постели, и он абсолютно не ожидал подобного финала последней холостяцкой ночи. По плану у него с семи утра предполагались физкультурно-оздоровительные мероприятия, затем следовало посещение парикмахерской, подготовка к наитупейшему обряду выкупа невесты и прочая предсвадебная лабуда. Что ж, несмотря на то, что мои похороны откладываются на неопределенный срок, у тебе все равно будет веселый день, любимый!

— Ида! — почти испуганно повторил Макс, еще до конца не сумевший правильно истолковать равнодушно-насмешливое выражение моего лица, но уже явно заподозривший неладное, — Ида, как хорошо, что все обошлось, мы все так переволновались! Знаешь, там к тебе снаружи ломится следователь из полиции, я его чуть ли не силой удерживал. Милая, скажи мне, кто это с тобой сделал? Тебя хотели похитить накануне свадьбы и потребовать с меня выкуп, да? Или они хотели убить тебя? Неужели это связано с твоими статьями? Я всегда говорил, что у тебя опасная работа….

По-моему, обычно немногословный Макс нес этот неудобоваримый бред, чтобы успокоить самого себя. Его прагматичной натуре срочно требовалось рациональное объяснение случившегося, и он на ходу выдвигал одну дурацкую версию за другой. Я его почти не слышала, меня гораздо в большей степени занимали свои собственные мысли, которые уже давно пора озвучить вслух.

— Макс — с фальшивой нежностью пропела я и хотела было взять экс-жениха за руку, но в бинтах, как оказалось, сильно не разгуляешься, — ты только не волнуйся, а то у тебя Чемпионат Европы впереди. На крышу я залезла по собственной воле для того, чтобы покончить с собой, но в темноте оступилась, угодила в вентиляцию, и в итоге самоубийство как-то не задалось. Короче, у меня было много времени пересмотреть свою жизнь, и умирать я раздумала. Но с сегодняшнего дня каждый из нас пойдет своей дорогой. В частности, ты, Макс, пошел на хрен!

ГЛАВА IV

Несмотря на то, что заключительная фраза вышла у меня смачной и прочувствованной, затянувшееся до неприличия молчание Макса заставило меня начать вспоминать, не головой ли был забит его решающий гол в финале кубка страны. Трудоемкий мыслительный процесс отражался на широком лице моего отвергнутого возлюбленного такой сложной гаммой разнообразной мимики, что попадись он сейчас на глаза режиссерам времен немого кино, те обязательно передрались бы за право снимать у себя столь выразительный типаж. Мне же Макс больше всего напоминал былинного богатыря, в тяжелых раздумьях застывшего у развилки трех дорог. Ну, помните, «направо пойдешь…», и далее по тексту.

— Ида, ты сошла с ума! — судя по убийственной прямолинейности сделанного звездой футбола вывода, наш «Добрыня Никитич» в результате долгих размышлений выбрал направление строго по центру. И в этом весь Максим Терлеев. Не зря же тренер вечно журит его за слабую комбинационную игру.

Я обворожительно улыбнулась и, ласково заглядывая в наполненные неподдельной тревогой глаза Макса, проникновенно сообщила:

— Признаюсь тебе честно, с ума я чуть не сошла, когда представила, как вступаю с тобой в законный брак, и твоя мамаша самозабвенно учит меня печь ватрушки, а папаша в десятый раз пересказывает мне эпохальную историю про выпавший из багажника мешок картошки, случившуюся с ним, по-моему, еще в прошлом веке. В-общем, иди передай всем пламенный привет и отмени эту чертову свадьбу. В принципе, я не возражаю, если ты свалишь все на меня и выставишь себя невинной жертвой обстоятельств. И не делай ты, пожалуйста, такой кислый вид, во всем нужно видеть позитив. Например, ты теперь можешь два года по полю пешком ходить, а популярность у тебя все равно будет, как у Пеле и Марадоны вместе взятых!

После моей язвительной тирады Макс совсем растерялся. Он запустил пятерню в свои русые волосы, модно подстриженные длинными мелированными перьями, и отчаянно взъерошил вставшую торчком шевелюру. По ходу дела, Макс даже разозлиться на меня толком не мог: слишком уж неестественно и странно выглядели невероятные метаморфозы, за одну ночь превратившие кроткую и любящую невесту в дикую кошку с нереально горящими глазами. Ему однозначно было проще априори признать наличие психического расстройства, чем перестать, наконец, смотреть сквозь меня. Он и продолжал смотреть — стоял рядом с моей кроватью и пялился на меня, словно на заспиртованный экспонат кунсткамеры, да еще и с таким оскорбленным выражением, будто собирался вызвать этот самый экспонат на дуэль. Смешной ты, Макс, и глупый притом. И доходит до тебя, как до страдающего слабоумием жирафа.

— Макс, тебе повторить схему маршрута, или ты сам дойдешь? — мало того, что я откровенно устала наблюдать за душевными терзаниями своего футбольного гения, так еще и дел у меня помимо сего непроизводительного занятия было невпроворот. А одно, самое важное дело, и вовсе не терпело отлагательства.

— Ида, я сейчас доктора позову, пусть он тебя осмотрит, — Макс тем временем принял единственное верное, на его взгляд, решение и медленно попятился к выходу. Я проводила его чарующей улыбкой и даже послала вслед воздушный поцелуй. Вот только нужен мне не доктор, а представитель правоохранительных органов, который, если верить словам моего непутевого женишка, жаждет допросить меня прямо на больничной койке.

Тем не менее, первым ко мне все-таки пожаловал луноликий врач, и сходу нарвался на мое высказанное в ультимативной форме требование удалить Максима Терлеева из поля зрения. К чести эскулапа, он сразу согласился, и экс-жених был мягко выдворен в коридор. Зато врач, оставшись со мной наедине, тут же вооружился шприцем.

— Не надо мне ничего колоть, иначе я на вас в администрацию нажалуюсь, — превентивный удар я нанесла наудачу, но вроде сработало, — у меня все в порядке. Покажите мне медицинскую литературу, где подробно описано заболевание под названием «Не хочу выходить замуж за нелюбимого человека?» Нет такого, вот и прекрасно, значит, незачем меня всякой дрянью пичкать, я все равно уже не передумаю.

Возможно, если бы доктор получил образование психиатра, он бы отреагировал на мои спорные высказывания совершенно по-другому, и всенепременно усмотрел бы в моих словах ярко выраженные признаки какого-нибудь маниакально-депрессивного психоза, но передо мной стоял рядовой травматолог и с подобным поведением своих пациентов он, похоже, доселе не сталкивался. Таким образом конструктивного общения у нас упорно не получалось, и я начинала понемногу испытывать серьезные опасения относительно перепоручению меня специалисту в области душевных болезней.

Неизвестно, во что бы вылился наш зарождающийся конфликт, но тут у доктора в кармане халата пронзительно запиликал радиотелефон.

— Ида, это ваша мама, — врач протянул мне трубку и с неприкрытым осуждением поинтересовался, — или ее вы тоже пошлете, как Максима?

— Не пошлю, — клятвенно пообещала я, прижимая трубку плечом, — зачем вы меня так забинтовали, доктор? У меня же вроде не перелом. Или это такая разновидность смирительной рубашки? Да, мам, привет!

Мама звонила из Германии и, как бы не кощунственно это звучало, я была чрезвычайно счастлива, что Стефан приболел, и мама не смогла приехать на мою свадьбу. Стефаном звали маминого мужа. В перечне ее супругов он числился под номером четыре, но стал первым, кто осуществил мечту моей родительницы и вывез ее за границу. Более того, общий стаж семейной жизни со Стефаном у мамы давно превысил совокупную продолжительность всех ее предыдущих браков. И это учитывая, что Стефан был старше ее лет на двадцать, возглавлял кафедру философии в Берлинском Университете, и внешне походил на бородатого гнома с кожаным портфельчиком вместо кирки и отбойного молотка. Свою первую, и я так думаю, последнюю жену, Стефан нашел через сайт знакомств, и уже через полгода мама получила статус фрау Рихтер и навсегда помахала своей родине украшенной обручальным кольцом ручкой.

На тот момент мне почти исполнилось двадцать, и я как раз заканчивала журфак. Игру в «дочки-матери» мы затевать не стали, и когда мама в лоб спросила, хочу ли я ехать с ней, я без колебаний предпочла остаться. Мамины мужья с детства засели у меня в печенках, и хотя все они как один, были исключительно хорошими людьми, даже после развода преданно обожавшими мою мать, успели мне основательно осточертеть. В общем, мы с мамой расстались с родственной теплотой, пожелали друг-другу всяческих успехов, и устремились в самостоятельное плавание. Мы никогда не теряли связи и каждый вечер обменивались по телефону дежурными фразами о погоде и природе, мне даже показалось, что на расстоянии мы стали гораздо ближе. Моя мама родила меня в шестнадцать, и, потратив всю свою молодость на мое вполне достойное воспитание, имела полное право устроить свою собственную жизнь.

Мама принадлежала к числу тех женщин, о которых обычно говорят «self-made», она сделала себя сама, и я ею восхищалась. Она начинала с уборщицы, окончила техникум и «поднялась» до кассирши, а через несколько лет дослужилась до главбуха. И все это одна, с маленьким ребенком на руках. Неудивительно, что к такой сильной личности тянулись добрые, но слабые мужчины, не выдерживающие в итоге маминого превосходства. Думаю, секрет прочности брака со Стефаном, заключался как раз в том, что он себя отлично чувствовал на вторых ролях, почитывал себе лекции и попивал пивко в ближайшем кабачке.

Наши с мамой взаимоотношения можно было назвать скорее «нейтральными». Она родила меня слишком рано, чтобы в ней успел развиться материнский инстинкт, но в то же время она всегда обладала гипертрофированным чувством ответственности, и если уж мне суждено было появиться на свет, следовательно, ее святой долг — заботиться обо мне до достижения совершеннолетия. Да, может быть, мне порой не хватало нежности, может быть, иногда мне хотелось прижаться к маминой груди, но зато никто не лез мне в душу.

Не делала мама этого и сейчас. Не допытывалась, зачем, почему, для чего. Просто спросила, нужна ли мне помощь и посоветовала побольше соблюдать осторожность. А еще, как ни в чем не бывало, рассказала мне об улучшении состояния здоровья Стефана и слегка неискренне посокрушалась по поводу сорвавшейся свадьбы. Вот так и поговорили. Чудесная у меня мама, как ни крути!

Доктор, не покидавший палату на протяжении всего разговора, вероятно, ожидал от меня горючих слез в трубку, и был несколько ошарашен моим олимпийским спокойствием. А я нагло воспользовалась его смятением и ничтоже сумняшеся выдвинула следующее требование.

— Позовите следователя! — безапелляционным тоном приказала я, — человек при исполнении, проявите уважение к закону. Сколько можно его под дверью мариновать?

Врач лишь безнадежно махнул рукой, видимо, решив, что гораздо проще выполнить нехитрую просьбу умалишенной, чем потом испытывать на себе проявления ее буйства.

Следователь мне почему-то сразу понравился. Кругленький, лысоватый дядька с умными проницательными глазами внушил мне симпатию уже только одним своим профессионально-деловым подходом. Пододвинул стул к моей кровати, сунул мне под нос красную корочку служебного удостоверения и без лишних сантиментов приступил к опросу потерпевшей стороны.

Так как у «потерпевшей стороны» к милейшему Владимиру Михайловичу имелся и свой животрепещущий вопрос, я постаралась вызвать у следователя максимальную степень доверия и изложила хронику событий прошлой ночи с впечатляющей детализацией. В глубинные причины своего желания расстаться с жизнью я не посчитала нужным вдаваться, зато подробно описала, как заранее подсмотрела комбинацию на кодовом замке, как пробралась на открытый чердак, и как, оступившись в темноте на ровном месте, провалилась в вентиляционную шахту. Следователь четкость и логичность моих показаний оценил по достоинству, и в качестве ответного жеста поставил меня в известность, что владелец кухни с ошибочно разобранной кладкой уже готовит на меня исковое заявление в суд. Далее мы дружно посмеялись над наивностью юридически безграмотного гражданина, а Владимир Михайлович посетовал на халатность коммунальщиков, пожелал мне жить долго и счастливо без попыток суицида, и после получения моей подписи на протоколе уже собирался было ретироваться. Но не тут-то было!

— Послушайте, для меня это очень важно, — я вплотную приблизила губы к уху следователя (а вдруг там Макс в замочную скважину подглядывает, а некоторые подробности ему знать совсем не обязательно), — того парня, Эрика, его уже опознали? Мне очень нужно встретиться с его родственниками, прошу вас, дайте мне их контакты, или хотя бы телефон того, кто ведет это дело.

— Какого Эрика? — совершенно натурально удивился Владимир Михайлович, — простите, Ида, я вас не понимаю.

— Разве вы не в курсе, что со мной на крыше был еще один человек, он представился мне Эриком. Он бросился вниз за минуту до того, как я упала в шахту…, — взгляд следователя меня явно насторожил. Еще недавно он смотрел на меня почти с дружеским пониманием, а сейчас надулся, будто мышь на крупу. Я же у него не военную тайну выведать пытаюсь!

— Владимир Михайлович, если вы не хотите брать на себя ответственность, хотя бы просто скажите мне фамилию Эрика, я сама найду его семью и узнаю о времени и месте похорон. Да что с вами такое, черт возьми?

Следователь задумчиво повертел в руках исписанный мелким убористым почерком лист бумаги и вдруг принялся методично разрыв ать протокол на мелкие кусочки.

— Доктор Логинов прав, вам нужно предварительное медицинское освидетельствование. Отдыхайте, Ида, я приду к вам, когда вы поправитесь.

— Я здорова! — все еще ничего не понимая, я соскользнула с кровати и раздраженно топнула перебинтованной ногой. Малоубедительное зрелище, если принять во внимание, что одета я была в некое подобие ночной рубашки, а тапочки мне выдать пока не удосужились, и пол я вынуждена была топтать голыми пятками. Но даже отсутствие жизненно необходимых предметов гардероба не помешало мне воинственно взмахнуть руками и угрожающе двинуться на следователя, будто фашистский танк на Прохоровку.

— Что происходит? — шипела я, как разъяренная рысь, — я не оставлю вас в покое до тех пор, пока вы мне все не объясните. И я…на вас в прокуратуру нажалуюсь!

Жаль, что в отличие от луноликого врача Владимир Михайлович оказался менее восприимчив к моему грозному предостережению. Думаю, следователь меня больше пожалел, чем испугался.

— Ида, успокойтесь, — с отеческими интонациями в голосе попросил он, — лучше ложитесь, не надо нервничать. Вы перенесли сильный шок, вот и померещилось всякое. Я вам могу на данный момент официально заявить, что даже если какой-то парень на крыше и был, то вниз он точно не прыгал. Никакого тела в том районе не обнаружено, сигналов о случае самоубийства также не поступало, следы крови и прочие доказательства отсутствуют, так что скорее это всего лишь плод вашего воображения. Я уверен, после окончания лечения, вам станет легче.

— Конечно, станет, — миролюбиво подтвердила я и устало опустилась на постель, — только без всякого лечения. Время — лучший лекарь, Владимир Михайлович. Знаете, зря вы протокол порвали, предлагаю его заново переписать и закрыть дело за неимением состава преступления. А про мой вопрос вы лучше забудьте, и, главное, никому о нем не рассказывайте.

Отыграла я идеально. Способность к лицедейству за долгие годы ношения масок у меня находилась на виртуозном уровне. Тут вам и смущение, и вина, и страх — получите, распишитесь, что называется. Я и расписалась, в протоколе, по второму разу. Следователь, конечно, не переставал на меня подозрительно коситься, но стремление поскорее сдать дело в архив перевесило профессиональную интуицию. Попрощался Владимир Михайлович со мной довольно сухо, неприятный осадок остался у нас обоих. А у меня в довершение ко всему остался все тот же вопрос, на который я так и не получила ответа.

ГЛАВА V

Так как до последнего времени бог миловал меня от попадания в стационар, я по неопытности полагала, что больница является наилучшим местом для всесторонней реабилитации пациента главным образом за счет изоляции от общественного внимания. К сожалению, в своем предположении я ошибалась не менее жестоко, чем конструкторы НАСА при проектировании Аполлона-13. Не успел скрыться за дверью следователь, как народ повалил в мою палату, будто прибывшие из глуши колхозники на выставку достижений народного хозяйства. Наверняка, не последнюю роль в бесконечном наплыве посетителей сыграла тайная месть доктора Логинова: мол, раз не ты не хочешь принимать лекарства и вся такая здоровая, то покой тебе в ближайшее время будет только сниться.

Надо сказать, беседа с Владимиром Михайловичем существенно выбила меня из колеи, и бардак в моей голове принял просто угрожающие масштабы, а тут еще всякие «доброжелатели» перлись ко мне нескончаемым потоком, мешая привести разрозненные мысли в относительный порядок. Нет ничего удивительно в том, что вежливости в моем поведении в итоге осталось примерно столько же, сколько полезных веществ в сладкой газировке, и число визитеров резко поубавилось. Самым стойким вроде неугомонного Макса, его визгливой мамаши и несостоявшейся подружки невесты Райки, чуть ли не в голос рыдавшей от невозможности блистать в своем новом платье на грандиозном торжестве, было доходчиво объяснено, что если они в течение тридцати секунд не очистят помещение, я за себя не отвечаю, и вполне вероятно, начну метко швыряться в них стульями и прочими подходящими для воздушной атаки предметами. Наглядной демонстрации серьезности озвученных мною намерений, к счастью, не понадобилось, зато, наконец полностью осознавший степень моей непоколебимой уверенности не связывать себя узами Гименея Макс перед уходом мстительно поведал о десятке моих коллег из желтой прессы, которые только и дожидаются шанса проникнуть ко мне в палату.

Я приняла к сведению полученную информацию и даже обдумала дежурный вариант отхода через пожарный выход, но основное препятствие, как выяснилось, заключалось далеко не в гипотетических папарацци, изнемогающих от страстного желания поместить на первую полосу мою фотографию в бинтах. Лицо моего лечащего врача к вечеру походило скорее на непропеченный блин, чем на Луну, доктор Логинов дергался и нервничал, но гнул свою линию с непрошибаемым упорством. В соответствии с писаными и утвержденными не иначе как клиническим идиотом правилами внутреннего распорядка, выписка больных осуществлялась исключительно в утренние часы.

Провести ночь в этой белой клетке для меня было все равно, что добровольно сдаться в руки торговцев человеческими органами. Я написала отказ от госпитализации, поставила на нем свою размашистую подпись и с пакостной ухмылкой ткнула этой бумажкой в Логинова. Эскулап для приличия формально повздыхал, но так как несовместимых с жизнью травм у меня не обнаружилось, вынужден был после недолгих препирательств отдать распоряжение о выдаче моей одежды. А вот через черный ход выпускать меня категорически отказался.

— Линкс! Что произошло с вами на крыше? Вы там…

— Почему вы отменили свадьбу, Линкс?

— Линкс, вы видели преступников в лицо?

— Вы планируете собрать пресс-конференцию?

— Как вы себя чувствуете, Ида?

Папарацци набросились на меня, словно голодные пираньи. Нацеленные мне в лицо объективы фотокамер, слепящие глаза вспышки, сплошной неразборчивый гомон бесчисленных вопросов… Меня хватали за рукава, совали в лицо микрофоны, зажимали в толпе и снимали, снимали, снимали. Ну и к черту, я как никто умею правильно разговаривать с этой братией!

— Фарух! — я выцепила его смуглое лицо с восточным разрезом глаз практически сразу, уж кто-кто, а мой старый знакомый выделялся в любой клаке, — забери меня отсюда, а по пути я дам тебе интервью!

Надо отдать Фаруху должное, отреагировал он с ураганной скоростью: локтями распихал всех конкурентов, пребольно ухватил меня за перебинтованную руку и на буксире потащил в свою машину. Быстро завел двигатель и с места газанул подальше от этого столпотворения. Вот за что мне нравится Фарух — он, конечно, за горячую сенсацию и маму родную три раза перепродаст, но чутье на жареные факты у него феноменальное и в подобных ситуациях он действует на автопилоте. Не зря же заполучить в штат убежденного фрилансера Фаруха Кемаля мечтают все до единого периодические издания, начиная от «Столичной штучки» и заканчивая «Сельскохозяйственным вестником», потому как Фарух способен с легкостью обнаружить информационную бомбу даже в стогу прошлогоднего сена.

— Рассказывай! — сходу потребовал мой спаситель, параллельно поглядывая в зеркало заднего обзора. Боится преследования, что ли? — все с самого начала, Линкс, как и обещала!

Фарух родился и вырос здесь, а на своей исторической Родине в Афганистане он не бывал даже в командировках, и совокупность этих двух фактов заставляла меня обоснованно подозревать, что его неистребимый акцент является лишь пикантным дополнением к экзотическому облику. Вероятно, аналогичная цель преследовалась Фарухом и при круглогодичном ношении традиционной шапочки-«пуштунки», а также при старательном перебирании четок с деланно-рассеянным видом. А еще Фарух, как и большая часть восточных мужчин, предпочитал силиконовых блондинок, благодаря чему наше довольно тесное общение никогда не сопровождалось даже намеком на сексуальные домогательства. Я иногда сливала ему полученную по служебным каналам информацию, а Фарух, в свою очередь, снабжал меня теми самыми изюминками, которыми так выгодно отличались мои публикации.

Не сомневаюсь, сегодня я устроила Фаруху настоящий праздник. Всю дорогу до дома я тараторила, не переставая, и даже несколько удивилась, что на языке у меня до сих пор не образовалась внушительных размеров трудовая мозоль. Я эмоционально и художественно расписала свою неудачную попытку расстаться с жизнью, походя кинула парочку увесистых булыжников в огород Макса Терлеева ( поверьте, речь шла далеко не футболе) и бессовестно раскрыла все тайны свадебного переполоха, в том числе точно назвав потраченную вхолостую сумму. Фарух млел от блаженства, будто растянувшийся на солнышке кот, и ненавязчиво щелкал затвором, но когда он спросил меня о дальнейших планах, я резко замолчала, волевым усилием заставила репортера выключить камеру и драматическим шепотом поведала, что сие мне еще самой неведомо, но как только, так сразу, и эксклюзивный материал у него в любом случае в кармане.

В других обстоятельствах Фарух, быть может, и повел бы себя гораздо более настойчиво, но сейчас ему надо было срочно монтировать репортаж, и он готов был согласиться на что угодно. Так что распрощались мы на дружеской волне, а когда Фарух увидел у моего подъезда скопление откровенно опоздавших к раздаче папарацци, так и вовсе раздулся от гордости и спеси. Я же оперативно сделала из увиденного правильные выводы, воспользовалась охватившей Фаруха эйфорией, и уболтала его помочь мне просочиться в подъезд незамеченной через сквозную пристройку расположенного на первом этаже парикмахерского салона.

Дома было здорово. Темно, спокойно, тихо. Жаль, конечно, что перед тем, как отправиться в последний путь на крышу, я планомерно опустошила холодильник — есть хотелось до рези в желудке, причем вернувшийся к активной жизни организм требовал ни какого-нибудь там диетического питания, а солидный кусок мяса, например. На текущий момент из продуктов в наличии оказался только кофе, и за неимением лучшего, мне пришлось в ожидании доставки пиццы коротать время за чашечкой свежесваренной арабики.

Я до краев наполнила чашку ароматным напитком, два раза проверила, закрыла ли я газ (не то чтобы соседей жалко, но я и сама на тот свет больше не собираюсь), подошла к окну и осторожно отодвинула плотную ткань портьеры. Кирпичная девятиэтажка возвышалась напротив мрачным памятником той страшной ночи. Вот по этой тропинке я торопливо пробиралась навстречу гибели, спешила на свидание со смертью, а обрела свободу, которую я никогда ранее не имела. Вот на этом месте мне чуть не упал на голову синтезатор… Черт, а почему я не спросила у следователя про синтезатор, нашли его или нет? Ведь если не было Эрика, значит, не было и клавиш. Логично? Еще как логично!

— Владимир Михайлович, это Ида! — настенные часы показывали начало двенадцатого, и я живо представила, как укоряет себя следователь за то, что не указал на оставленной мне визитной карточке временные ограничения для поздних звонков, — простите за беспокойство! Обещаю, это последний вопрос, ответьте мне, и я клянусь отстать от вас раз и навсегда.

— Разве в больнице еще не тихий час? — задумчиво поинтересовался следователь, — или вы там на особом положении?

— Я не в больнице, — честно призналась я, — но это сейчас не критично. Просто скажите мне, под окнами того дома, где я упала в шахту, нашли обломки синтезатора? Нашли или нет?

Владимир Михайлович с невыразимой тяжестью вздохнул. Представил, наверное, бедняга, что такими темпами недолог час, когда я возьму моду каждый вечер делиться с ним своими галлюцинациями и в случае отказа поддерживать со мной беседу буду прямым текстом угрожать инициацией прокурорской проверки.

–Пожалуйста, — жалобно взмолилась я в трубку, — да или нет?

— А как он выглядит, этот ваш синтезатор? — бесцветно уточнил следователь, — разбитый фонарик там нашли и клавиши какие-то электронные. Ребятня местная давно все порастащила. Это оно?

— Оно самое, — шумно выдохнула я, — Владимир Михайлович, я вас обожаю!

— Берегите себя Ида! — не слишком впечатлился от моего эмоционального порыва следователь, — вам в отпуск срочно надо, вот что я вам скажу.

Финальный совет был, бесспорно, хорош, и я поставила в завтрашний график также посещение редакции с последующим написанием заявления об увольнении по собственному желанию. Мне и без этого змеиного гнезда было, чем заняться, причем с визитом к психиатру, судя по последним сведениям, можно было и повременить. Эрик был. Вопрос, куда он делся? Тела, я предположим, тоже не видела, но не мог же он раствориться в воздухе? Или мог? Ну, в таком случае, психиатр плачет по мне горькими слезами…

Обдумывать это невеселое утверждение более внимательно мне помешал доставщик пиццы и вспыхнувший с новой силой приступ зверского аппетита. Пока работали челюсти, мозги отдыхали, и никаких гениальных идей меня больше не посетило, однако в желудке стало тепло и сыто. Я стояла перед зеркалом, пристально вглядывалась в свое отражение и видела в нем совсем другую Иду Линкс, красивую, уверенную в себе брюнетку с пылающими жаждой жизни глазами, и все острее понимала, как важно для меня выяснить правду об Эрике, потому что именно с него началось мое неподвластное разуму преображение.

Обычно, дельные мысли посещали меня в процессе нудного и монотонного занятия вроде шитья, глажки или нарезки салата к праздничному столу. Но так как мое приданое давно лежало в шкафу аккуратными стопочками, шитое-перешитое и глаженое-переглаженное, а праздник сегодня будет, как говорится, без меня, ни один из вышеперечисленных способов стимулирования умственной активности мне никаким боком не подходил. Зато я самостоятельно придумала куда более удачный вариант.

Я кромсала свое свадебное платье с ожесточенной ненавистью, а там, где не справлялись ножницы, безжалостно разрывала белоснежное кружево руками. Исцарапанные руки болезненно ныли, но я не замечала боли, мной владело какое-то абсолютное счастье, я отключила все телефоны и от души наслаждалась своим долгожданным одиночеством. Многослойное платье оказалось прекрасным тренажером для нервной системы, и когда я добралась до корсетной части, в голове у меня наступило капитальное прояснение, и через минуту Фарух Кемаль получил сообщение следующего содержания « Я знаю, что ты, мать твою, не спишь, поэтому отвлекись от моих фотографий и скинь мне ссылку на последнюю версию базы данных областной налоговой».

Судя по тому, что новое письмо появилось на моей страничке через пару минут, качество отснятого в машине материала, повергло Фаруха в щенячий восторг. Не зря все-таки я перед ним распиналась и во всех ракурсах позировала.

База оказалась обновленной и дополненной. От всевидящего ока налоговой инспекции не мог укрыться ни один совершеннолетний гражданин страны, нужно только правильно задать критерии поиска. А кроме имени у меня ничего не было. Хорошо, имя достаточно редкое. Или недостаточно.

По данным областного департамента по налогам и сборам в одной только столице проживало три сотни Эриков, а по различным уголкам густонаселенной области судьба разбросала еще несколько десятков тезок. Под примерно определенную мной возрастную категорию подпало сто сорок восемь человек, а так как наличие фотографий данный массив не предусматривал, работа меня ждала долгая и кропотливая. Поэтапно обходить почти полторы сотни квартир, это может и увлекательно, но займет неимоверно много времени. Что же еще тебе известно, вспоминай, Ида, вспоминай! Что он еще говорил о себе? Ничего. Сказал, что его больше нет, Данте он удалил, а Эрика не станет через мгновение… Ключевое слово здесь «Данте»! Теперь бы еще найти ту замочную скважину, куда вставляется этот золотой ключик.

После того, как от корсетного лифа моего свадебного платья осталась только бесформенная груда мятой ткани, я кое-что придумала. Что ж, попробуем проверить гипотезу эмпирическим путем. Если ничего не выйдет, найду на кухне разделочный топорик для мяса и порублю в капусту свадебные туфли от «Christian Louboutin».

ГЛАВА VI

Мое претендующее на гениальную простоту предположение базировалось на примитивной аналогии. А что, если «Данте» в случае Эрика — это то же самое, что у меня «Линкс», то есть образованный от созвучной фамилии псевдоним? Была, конечно, вероятность, что парень всего лишь являлся преданным поклонником автора «Божественной комедии», и моим робким чаяниям суждено вдребезги разбиться о суровую реальность, но, согласитесь, определенный резон в моей версии, бесспорно, присутствовал, и она, по меньшей мере, заслуживала проведения «следственного эксперимента» в целях своего опровержения или подтверждения.

Я сварила себе еще кофе, сделала пару обжигающих глотков и приступила к следующему этапу поисковой операции. В качестве основных критериев отбора я ввела имя Эрика, первые три буквы слова «Данте», а год рождения и место проживания ограничила приблизительно подходящим диапазоном. Ну, в самом деле, на кой черт, мне сдались налогоплательщики, мало того, что проживающие на границе с сопредельным регионом, так еще планирующие в текущем году отметить восьмидесятилетний юбилей?

Умная программа обдумывала поставленную задачу настолько долго, что я успела полностью осушить свою чашку и даже сходить на кухню за новой порцией, причем от нетерпения чуть было не расплескала весь кофе на клавиатуру. К тому моменту, когда я начала задумываться, не перезагрузить ли мне лэптоп, на экране отразился результат поиска. База выдала мне один единственный вариант, зато какой!

Данилевский Эрик Яковлевич. Двадцать семь лет. Адрес — есть. Телефон — есть. Данные о месте работы — отсутствуют. Зарегистрированное имущество, права и обременения — отсутствуют.

Какое-то время я молча таращилась в монитор и не могла заставить себя оторвать взгляд от этих ничем не выдающихся, в общем-то, сведений. Если я и база данных налоговой инспекции имеем в виду одного и того же человека, значит, я попала в яблочко, почти не целясь. Данте Алигьери и его бессмертное творчество, возможно, и наложили на выбор Эрика определенный отпечаток, но отправной точкой послужила все-таки фамилия, в точности, как и у меня. Однако, танцевать от радости фокстрот пока еще рановато. Косвенные доказательства тоже могут быть приобщены к делу, но выстраивать общую линию, основываясь исключительно на них, крайне нежелательно. Что-то я после затянувшейся беседы со следователем даже мыслить судебными канцеляризмами начала!

Большого труда мне стоило решить, что является большим безумием: позвонить по любезно предоставленному уважаемыми налоговиками номеру в полтретьего ночи или с утра без приглашения заявиться по соответствующему адресу. Все определил, как водится, фатум: легкомысленно брошенный в ванной телефон разрядился в ноль, и для того, чтобы вернуть ему пригодность к использованию по назначению, требовалась, минимум, пара часов в компании зарядного устройства.

После выпитого количества кофе, я не только не хотела спать, но и испытывала ярко выраженную потребность в активной деятельности. Было очевидно, что расплачиваться мне придется жуткой дневной сонливостью, однако скопившиеся в моем внутреннем органайзере дела все, как на подбор, обладали статусом первостепенной важности, и я не собиралась жертвовать ни одним из запланированных мероприятий даже ради краткосрочного отдыха.

Душ я принимала, плотно обмотав обе руки целлофановыми пакетами, и испытывала при этом огромное воодушевление от обещанного интернет-метеослужбами похолодания, позволяющего мне облачиться в одежду с длинными рукавами и не шокировать широкую общественность своими повязками. Впрочем, для тех, кому уж совсем невтерпеж увидеть Иду Линкс в бинтах, всю ночь работал Фарух Кемаль, и остается только выяснить, какое из желтых изданий предложило ему самый высокий гонорар.

Рассвело на улице неожиданно и резко, словно яркая вспышка вдруг озарила кромешный мрак своим внезапным светом. Мои самые худшие предположения целиком и полностью оправдались — это оказался вовсе не рассвет, а габаритные огни понаехавших со всей столицы машин, доверху напичканных жаждущими сенсаций журналистами. Папарацци заняли вокруг моего подъезда круговую оборону и, похоже, всерьез готовились разбить во дворе палаточный городок. Интересно, особняк Макса осаждает такая же толпа, или это только мне грозит невеселая участь уподобиться несчастным жителям блокадного Ленинграда? Что ж, Линкс, радуйся, настал твой звездный час! А ведь еще вчера у меня были равные шансы провести эту ночь либо на супружеском ложе, либо в морге, но такая бешеная популярность мне даже в кошмарном сне не снилась.

В данном ключе развития событий ситуация складывалась весьма неблагоприятная: поездок на общественном транспорте мне пока явно стоило избегать, а личного автомобиля у меня в наличии не имелось. Моя собственная машина стояла на ремонте, а свадебный подарок Макса в виде новенького «Мерседеса» теперь уж точно достанется не мне. Надену темные очки, распущу волосы и буду кататься на такси, а куда еще деваться?

Второй раз обмануть папарацци при помощи вчерашнего трюка с выходом через парикмахерскую я даже не надеялась. Не такие уж они дураки, чтобы многократно наступать на те же грабли, да и вполне может оказаться, что по воскресеньям салон красоты работает с обеда, а дожидаться его открытия в моем положении — непозволительная роскошь. Таким образом, я решила идти напролом и в случае открытого посягательства на неприкосновенность личности отбиваться подручными средствами.

К половине восьмого я стояла у двери в полной боевой готовности. В сумочке у меня лежал вырванный из блокнота лист с адресом и телефонным номером, по которому я так и не позвонила. Ночной кураж прошел, и я инстинктивно хотела продлить иллюзию удачи. Слишком уж легко все получилось, поэтому подспудно я была настроена на скорое разочарование, и неосознанно пыталась оттянуть момент истины, благо отдаленное месторасположение нужного мне дома создавало для этого все возможные условия.

Ранним воскресным утром в подъезде не было ни души. Обманчивое спокойствие сонной гармонии, неустойчивое равновесие пробуждающейся тишины, ничем не потревоженная умиротворенность. Но я и так как будто проспала всю жизнь, так что с меня хватит. Сегодня я узнаю правду о том, кто сумел меня разбудить, и пусть в моей персональной сказке не было хрустального гроба и волшебного поцелуя, Эрик навсегда останется для меня прекрасным принцем, освободившим спящую красавицу от злых чар призывно манящей смерти.

Думаю, оккупировавшие прилегающую к моему подъезду территорию папарацци, не рассчитывали, что я предстану перед ними в такую несусветную по меркам выходного дня рань. Да и вообще, по логике вещей мне полагалось провести это воскресенье, безудержно рыдая в подушку и горько оплакивая свою неудавшуюся свадьбу. Ведь разве не так поступило бы на моем месте подавляющее большинство героинь светских хроник? Приятно разрушать стереотипы, черт возьми!

При виде моей возникшей в дверях фигуры, писаки один за другим повысыпали из машин и хором подняли такой шумный гвалт, что не ожидавшие столь недобросовестной конкуренции птицы разом прекратили свое оживленное чириканье и возбужденно захлопали крыльями. Тихое утро одновременно закончилось не только для моих соседей, но и для обитателей расположенной через дорогу многоэтажки.

— Ида, вы едете на встречу с Максимом?

— Максим звонил вам сегодня ночью?

— Линкс, это правда, что вы хотели покончить с собой?

К припаркованному у тротуара такси я прорубалась, словно кавалерист сквозь вражеский заслон, и учитывая численное превосходство сил противника, действовала довольно-таки успешно. Сумочкой я размахивала ничуть не хуже, чем шашкой, а острые шпильки моих каблуков безжалостно впивались в ноги напирающим «акулам пера». На сыпавшиеся, как из рога изобилия, вопросы, я принципиально не отвечала, и упрямо ломилась вперед, демонстративно игнорируя назойливое внимание журналистов. Те, в свою очередь, обиженно щелкали фотоаппаратами, но свои перебинтованные конечности я предусмотрительно скрыла под одеждой, а больше ничего интересного в моем облике, как назло, не просматривалось.

— Вы чего тут вытворяете, ироды? Совсем совесть потеряли, гады! Вчера всю ночь милиция стенку ломала, теперь вы спать не даете! Да что ж этого такое, никакой управы на вас всех нет! Вот вам, получите, заразы! — неопрятная старуха в выцветшем халате почти по пояс высунулась из открытого окна на первом этаже злополучной девятиэтажки и с размаху окатила буйствующую уже непосредственно у нее под носом толпу содержимым здоровенного эмалированного ведра. Папарацци явно не ждали такой подлянки и с матами бросились врассыпную, а я, воспользовавшись неожиданной помощью своей невольной союзницы, прибавила скорости и на всех парах бросилась к такси.

— Ты, баба Маша, блин, на себя бы лучше посмотрела! — тот факт, что один из наиболее сильно пострадавших журналистов фамильярно назвал вредную старуху по имени, свидетельствовал, прежде всего, о далеко не шапочном знакомстве, и мое годами нарабатываемое профессиональное чутье на уровне подсознания заставило меня навострить ушки. Я жестом остановила выжимающего сцепление таксиста и, насколько это было возможно в непрекращающемся гомоне вымокших папарацци, прислушалась к перепалке.

— Спать, значит, мы тебе мешаем! Ты, баба Маша, небось, забыла, как вчера за мной бегала, и на чай зазывала! Только время с тобой потерял, везде из-за тебя опоздал!

А я знаю это патлатого рыжего парнишку с усеянным крупными веснушками лицом — Стасик Рябов из «Городского ревью». Вечно ведется на всякую сверхъестественную хрень вроде НЛО над резиденцией премьер-министра или йети на горнолыжном курорте, и как результат, о настоящих сенсациях узнает из публикаций в других таблоидах. Если мне не изменяет память, кроме статьи про гигантского крысиного волка в подвале художественного музея, никаких удачных материалов за Стасиком больше не числится, да и то столичные коммунальщики потом целый год требовали от «Ревью» напечатать опровержение. Во что же он сейчас вляпался?

— Ты, баба Маша, сама давно из ума выжила, — на потеху своим коллегам распалялся тем временем мокрый Рябов, грозя подбоченившейся в окне старухе веснушчатым кулаком, — знал бы сразу, что ты «того», даже и связываться бы с тобой не стал. Признайся, нарочно вчера все придумала, чтобы в газету попасть, да?

Баба Маша на мгновение пропала из виду, а вновь появилась уже с новым ведром, на этом раз, с пластиковым, и, по-моему, помойным. Папарацци, дружно повытянувшие шеи, словно стадо некормленых гусей, от греха подальше отступили на безопасное расстояние. Один лишь Стасик проявил завидное мужество и бесстрашно встретил в буквальном смысле нависшую над ним опасность в лицо.

— Твои сказки, Баба Маша, только в детском саду рассказывать. Красные орлы у нее тут летают, в людей превращаются! — Рябов издевательски прищурился и с просто бесподобно язвительными интонациями добавил, — и мальчики кровавые в глазах…

Увы, эффект от уместно процитированной выдержки из Пушкина был смазан окончательно и бесповоротно. Древняя старушенция проявила удивительное проворство: стремительно опорожнив ведро точно на рыжеволосую голову вошедшего в раж Стасика, она моментально скрылась в окне, и с грохотом захлопнула за собой раму. Сгрудившиеся у служебного микроавтобуса репортеры синхронно взорвались гомерическим хохотом, а бедняга Рябов, по второму кругу получивший привет от бабы Маши, бегом ринулся к подъезду, чтобы лично разобраться со зловредной пенсионеркой. Код к замку я знала наизусть, и не далее, как вчерашней ночью, им пользовалась, но, на мой взгляд, именно такие уроки и помогали юным журналистам избавляться от излишней наивности. Так что, все это, конечно, невероятно забавно, но тратить драгоценное время на Стасика — это не ко мне.

— Поехали, — я потормошила за плечо увлекшегося доморощенным спектаклем таксиста, — цирк уехал — клоуны остались.

— Напомните, адресок, — попросил водитель, — а то у меня все из головы повылетало. Бабка — один в один моя теща. Та тоже дни напролет в окошко выглядывает, только и смотрит, кто куда и с кем пошел, а вечером на лавочку сядет и с такими же старыми кошелками всем косточки перемывает. Так ладно языком мелет, еще же и присочинит, такого, что диву даешься. А эта бабка, видать, телевизора на ночь насмотрелась, и мерещится ей черт знает что. Мальчики какие-то…

— Мальчики не ей мерещились, а Борису Годунову, — автоматически поправила я, протягивая таксисту листок с адресом, — а ей красные орлы…

— Да правильно тот рыжий сказал — в газету захотела, вот и сочиняет. У меня теща вот как, спит и видит, чтоб ее в телевизоре показали. И эта такая же — по ночам бодрствует, только бы чего где вынюхать… Девушка, а это на другом конце города, вы в курсе? Девушка, слышите меня?

Я не сразу отреагировала на вопрос водителя, потому что в голове у меня вдруг с неожиданной четкостью промелькнула неимоверно яркая картинка: отчаявшаяся самоубийца Ида Линкс с надеждой ждет, не упадет ли ей на голову вслед за свалившимся с небес синтезатором еще один не менее тяжелый предмет, но вдруг испуганно шмыгает в подъезд, увидев серую тень в окне. В том самом окне, откуда на Стасика Рябова недавно пролился обильный дождь бытовых отходов.

ГЛАВА VII

Я так и не узнала, насколько далеко Стасик зашел в реализации своего неукротимого желания ответить бабе Маше за публичное оскорбление действием, но от намерения сжечь свое журналистское удостоверение решила временно отказаться. Быть может, склочная старуха и вправду давно выжила из ума, но что-то странное она, однозначно, видела, так почему бы не сыграть на ее слабости и под видом падкого до жареных фактов репортера не проинтервьюировать бабку на предмет подробностей ночного происшествия на крыше?

Поставленный на беззвучный режим мобильник вибрировал практически непрерывно, заставляя брошенную на сиденье сумку подпрыгивать и сотрясаться. Создавалось впечатление, что в это раннее воскресное утро не позвонил мне только ленивый. Макс, Райка, шеф плюс два десятка неидентифицированных личностей с незнакомыми номерами добивались моего внимания с нечеловеческой настойчивостью, причем каждый из них в довершение ко всему еще и считал своим долгом написать мне сообщение с требованием немедленно выйти на связь. В конце концов, я не выдержала непрекращающегося жужжания и решила проблему радикальным способом: разослала всем числившимся в телефонной книге абонентам краткие СМС идентичного содержания, после чего благополучно выбросила сим-карту в окно. С текстом сообщений я особо не мудрствовала и без лексических изысков посоветовала всем желающим со мной пообщаться «пойти на хрен», конец цитаты.

Всю дорогу таксист с откровенным любопытством наблюдал за мной в зеркало. Хотя солнцезащитные очки на пол-лица я так и не сняла, сохранить инкогнито в условиях, когда даже первую страницу сборника сканвордов украшает твоя черно-белая фотография, казалось практически невыполнимой миссией. Но по отношению к общественному мнению я отныне испытывала космических масштабов безразличие, и до тех пор, пока с меня не вымогали автографы и не пытались разорвать на сувениры, занимала достаточно мирную позицию. Как запретишь, например, молоденькой продавщице киоска, где я покупала себе новую симку, пожирать меня ошарашенным взглядом? Что еще, по большому счету, видит эта девчонка сквозь свое крошечное окошко? А тут, можно сказать, живая легенда в гости пожаловала! Будет, о чем поболтать с подружками! Или, ну как не ответить на вопрос таксиста, который всего-то и спрашивает, насколько обоснованы слухи о скором переходе Макса в один из футбольных грандов Европы? Откуда он еще получит информацию из первых рук? А так сегодня же за кружкой пива поделится с мужиками последними новостями, и мгновенно приобретет непререкаемый авторитет. Жалко мне, в принципе, что ли?

Была ли тому виной бессонная ночь, или чрезмерный объем выпавших на мою долю эмоциональных потрясений, но за неприлично долгую дорогу меня ощутимо укачало. Я раз за разом сбрасывала обволакивающий меня палантин расслабленной дремоты, но мое сопротивление постепенно становилось все более формальным и вялым. В итоге проснулась я уже на месте назначения, и для того, чтобы сориентироваться в окружающей обстановке, мне понадобилось извлечь из сумки прихваченный специально для таких случаев портативный термос и, распространяя по автомобильному салону восхитительный запах дорогого кофе, сделать пару основательных глотков.

–Это точно тот адрес? — растерянно уточнила я у невозмутимо пересчитывающего деньги таксиста, — бараки какие-то…

–А это и есть бараки, — охотно подтвердил водитель, — я же вам говорил, это почти промзона. Здесь раньше строители жили, они химкобинат за мостом строили.

–То есть здесь и сейчас живут? — я открыла окно и осторожно высунула голову наружу. В нос мне моментально ударил неистребимый запах прорвавшей канализации, я огляделась по сторонам и первым, что бросилось мне в глаза, оказалась покосившаяся будка деревянного туалета. Мелодично поскрипывающая дверь болталась на одной петле под изменчивыми порывами легкого майского ветерка, и непередаваемая вонь выгребной ямы смрадным облаком разносилась по окрестностям. Метрах в трехстах от «благоухающих» удобств располагалась двухэтажная постройка с прогнившими от старости стенами, возведенная, судя по ужасающе древнему виду, если и не при царе Горохе, то уж точно до Октябрьской революции. Такого убожества мне не доводилось видеть никогда ранее — здание выглядело так, будто вот-вот рассыплется от ветхости, но несмотря на то, что тут и там чернели зияющие проемы окон с закопченными рамами и выбитыми стеклами, дом, несомненно, являлся обитаемым.

Согнувшаяся под непосильной тяжестью двух наполненных водой ведер женщина медленно брела от колонки к подъезду. Периодически она останавливалась, чтобы отдышаться, и немного отдохнув, снова подхватывала свою ношу. Непреодолимая, безысходная усталость сквозила в каждом ее движении, а гнет проблем словно прижимал к земле ее поникшую фигуру, одетую в невразумительное подобие застиранной футболки и обтягивающие расплывшиеся бедра джинсы. Я зачарованно смотрела ей вслед, и в моей голове упорно отказывалась укладываться мысль, что в нашем мегаполисе все еще существуют такие задворки цивилизации. Это был абсолютно другой мир, он как будто находился в ином измерении и контрастировал с показным шиком столичного гламура столь же резко, как проводимые правительством реформы с реальными ожиданиями народа.

–Так вам сюда или не сюда? — таксист, по всей вероятности, устал дышать щедро витающими в воздухе ароматами отхожего места, и начал проявлять острое недовольство моим созерцательным настроем, — я вас по адресу привез. Не нравится — доплачивайте, и я могу обратно отвезти.

–Не надо, — я опустила ногу на жалкие остатки выщербленного асфальта и решительно вылезла из машины, — всего хорошего!

Среди этой непостижимой уму разрухи я выделялась не меньше, чем слепой на фоне посетителей кинотеатра. Стильная, ухоженная брюнетка на умопомрачительно высоких каблуках торопливо шагала по усыпанному окурками двору, и больше всего на свете ей хотелось поскорей скрыться в подъезде и не привлекать внимания местных жителей своим не вписывающимся в здешний дресс-код внешним обликом.

Я оказалась в мрачном подъезде с затхлым запахом вечной сырости, поднялась на второй этаж по кривой и скрипящей деревянной лестнице и сразу уперлась в массивную металлическую дверь, не соответствующую царящей вокруг нищете еще в большей степени, чем бриллиантовые серьги в моих ушах. Такие солидные и надежные двери обычно устанавливаются в финансовых учреждениях или в офисах ворочающих миллионами бизнесменов, но никак не в разваливающемся бараке на глухой столичной окраине. Табличка с указанием номера, равно как и звонок, на данном железном колоссе отсутствовала, но я ни на секунду не усомнилась, что передо мной та самая квартира, и, напрочь позабыв про свои травмы, дробно забарабанила в дверь кулаком. Первый же удар вызвал у меня такое многообразие болевых ощущений, что я временно лишилась способности адекватно воспринимать действительность.

Когда боль слегка отпустила, и сквозь застилающую глаза мутную пелену начали понемногу выступать размытые контуры предметов, до меня донесся раздраженный женский голос, тщетно пытающийся выяснить цель моего визита.

–Мне нужен Эрик Данилевский, — на одном дыхании выпалила я и замерла в неподвижном ожидании. Материальный мир вновь обрел устойчивость, но вот в душе у меня бушевал первозданный хаос.

Замки открывались без скрипа и скрежета, быстрыми, почти бесшумными щелчками. Запорный механизм работал четко и выверено, словно хозяева регулярно следили за его техническим состоянием, что опять же не очень хорошо вписывалось в малоэстетичную картину полнейшего упадка. Все это производило двоякое впечатление: с одной стороны, казалось, дверь призвана уберечь от посторонних нечто невероятно ценное, а с другой–уберечь посторонних о той страшной опасности, что скрывалась внутри.

Возникшую на пороге тетку я узнала по одежде — когда я обозревала двор из такси, именно она несла из колонки воду. Вот только видела я ее исключительно со спины, а сейчас она стояла ко мне лицом, и мне стало ясно, что никакая это не тетка, а молодая девушка, возможно даже на пару лет младше меня. Ее неудачно осветленные волосы с пережженными кончиками сальными прядями обрамляли бледное лицо с невыразительными голубыми глазами и обозначившейся складкой второго подбородка, чересчур короткая и узкая футболка безобразно подчеркивала жировые валики на талии и бесстыдно открывала далекий от плоского живот, из глубокого выреза вываливалась когда-то высокая и аппетитная, а сейчас бесформенно обвисшая грудь. Каким-то неизвестным науке способом девушке удалось втиснуть свою оплывшую тазобедренную часть в джинсы на три размера меньше положенного, но стройности ей это явно не прибавило, а в сочетании с невысоким ростом и разношенными тапочками еще больше изуродовало нижнюю половину тела. В руках незнакомка держала полосатую матерчатую сумку, с какими обычно ездят в шоп-туры челноки.

Полностью дверь девушка так и не открыла, и несколько секунд внимательно рассматривала меня через цепочку. Самое интересное, что она меня узнала! Вероятно, заворачивала мусор в газету с моей фотографией. Не могу же я самом деле предположить, что и в этих трущобах с замиранием сердца следят за светской хроникой? Насколько я поняла, у них тут своих проблем не меньше, чем в тайге кровососущих насекомых.

–Ида Линкс? Это же вы? — девушка неуверенно улыбнулась и сразу помолодела лет на пять. На щеках у нее образовались симпатичные ямочки, а цвет заметно оживившихся глаз сразу приобрел насыщенный оттенок

Я обреченно кивнула в ответ. Скорее бы уже президентские выборы что ли — должно же хоть что-то отвлечь людей от моей персоны!

–Что вы здесь делаете, Ида? И зачем вам понадобилось это дерьмо собачье — мой муж?

В работе журналиста присутствовало немало профессиональных издержек, и до сего момента я наивно полагала, что меня уже ничем нельзя удивить. На моей практике были шокирующие разоблачения представителей власти, закулисные игры деловой элиты и даже сенсационный материал о беременности одной эстрадной дивы, известной своей нетрадиционной сексуальной ориентацией. Я привыкла взирать на разноцветный калейдоскоп бурлящей вокруг меня жизни с философским равнодушием, и уже давно не испытывала такого откровенного, исходящего из самых потаенных уголков души изумления.

Провести оставшуюся жизнь, стоя в грязном подъезде с открытым ртом и отвисшей челюстью я в любом случае не планировала, а потому все-таки сумела волевым усилием заставить себя перебороть накатившие эмоции и более или менее внятно выдавить:

–Я по поводу синтезатора. У него ведь был синтезатор? — я с надеждой подняла на девушку умоляющий взгляд. Скажи «Нет», черт побери, прошу тебя, скажи «Нет»! И я немедленно уберусь восвояси с чувством выполненного долга. Совпадения на свете бывают, да и я вполне могла ошибиться с этим «Данте», и копать мне нужно в диаметрально противоположном направлении. Скажи, мать твою, «Нет»! Мой Эрик не может жить в вонючем бараке, жениться на растолстевшей мымре, и самое главное, мой Эрик ни при каком раскладе не может быть «собачьим дерьмом»! Так что быстро скажи «Нет!», а то меня уже от здешнего амбре мутить начинает.

–Вот же сволочь! — искренне выругалась девушка вместо ответа. Ее лицо снова помрачнело, озорные ямочки бесследно исчезли, а на лбу изломанной линией пролегла ранняя морщина. Она тяжело вздохнула и вдруг громко звякнула дверной цепочкой, — проходите, Ида! Мне очень стыдно за то, что Эрик так поступил, но вы можете сами убедиться, что с меня вам нечего взять. Если хотите, подавайте на эту тварь в суд, но только ничего вы с него не получите.

–Смотрите-смотрите, Ида, вы, наверное, такого никогда не видели! — девушка с горькой улыбкой следила за моим потрясенным взглядом, в ужасе скользившим по обшарпанным стенам, по лохмотьям отклеившихся обоев, по ржавой раковине, по лопнувшей батарее и по торчащим наружу проводам, — а зимой мы тут печку топим. И воды у нас нет, и канализации нет! Выгребная яма прямо под первым этажом, и ту уже три месяца не откачивали, оттого и запах. Вот и все его имущество! И хватило же совести, продать вам свои клавиши нерабочие и дать мой адрес! Говорю же, дерьмо оно и есть дерьмо. Где вы его только встретили?

–Не важно, — выдохнула я. Мне срочно нужна была точка опоры, на которую я бы могла облокотиться и пережить приступ головокружения, но все вокруг, как назло, казалось таким хлипким, что я боялась, как бы от одного моего неосторожного движения разом не рухнул весь дом. Наконец, мне на глаза попался реликтовый предмет мебели, отдаленно напоминающийся перестеленный двумя слоями шерстяного пледа диван, и я без приглашения позволила себе принять сидячее положение. В пятую точку мне сходу впилась выпирающая пружина, но эти мелкие неудобства ровным счетом ничего не значили по сравнению со сквозной раной в моем сердце.

В руках у обеспокоенно наблюдавшей за мною девушки появился допотопный кухонный чайник и красная чашка с отбитой ручкой.

–Хотите воды? — радушно предложила хозяйка — кипяченая!

Я отрицательно помотала головой, вытащила из сумки термос и мелкими глотками выхлебала остатки горячего кофе. Девушка посмотрела на примитивный, в общем-то, сосуд с таким неприкрытым восхищением, словно я только что продемонстрировала ей по меньшей мере восьмое чудо света. Это и в самом деле была изнанка того уютного и обеспеченного мира, за пределы которого до сегодняшнего дня не простирались мои как профессиональные, так и личные интересы.

ГЛАВА VIII

Ударная доза кофеина действовала на меня лучше любого стимулятора. Это была давняя, годами формировавшаяся зависимость, с которой я никогда по-настоящему не пыталась бороться. Расширенное сознание чаще всего означает расширенные зрачки, и кофеиновый допинг, на мой взгляд, являлся наиболее невинным способом достижения ясности в голове.

Я сняла черные очки и в упор посмотрела на девушку. Макс и его многочисленные предшественники называли это запрещенным приемом: сопротивляться гипнотическому притяжению зеленых глаз притаившейся в засаде рыси для подавляющего большинства мужчин было так же сложно, как заядлому картежнику устоять перед заманчивым предложением удвоить свой сомнительный выигрыш. Но сейчас я имела целью добиться несколько иного эффекта: мне необходимо было вызвать патологически безоговорочное доверие собеседника, позволяющее узнать все и даже больше. По сравнению с теми психологически укрепленными крепостями, что мне неоднократно приходилось штурмовать за свою журналистскую карьеру, склонившаяся надо мной девушка представляла собой открытую книгу, и я собиралась найти на ее страницах исчерпывающие ответы на все терзавшие меня вопросы.

–Милая, послушайте, — я ласково коснулась шершавой ладони с грубо обкорнанными ногтями своими изящными, наманикюренными пальчиками, — присаживайтесь рядом со мной и давайте поговорим. У меня есть к вам деловое предложение: продайте мне историю своей жизни! Я покупаю ваше интервью за…, — я извлекла из сумки красное лакированное портмоне и быстро пересчитала деньги в «валютном отсеке», — за пятьсот долларов. Вы согласны? Вижу, что согласны. Итак, приступим, как вас зовут?

–Кристина, — зажатые в моей руке купюры вызвали у девушки почти физическое вожделение, она механически опустилась на жалобно скрипнувший под ее весом диван и всем телом подалась мне навстречу. Ее ярко-голубые глаза горели негасимым внутренним огнем, каждая ее клеточка тянулась на зов призывно покачивающихся перед ней стодолларовых банкнот. Готова спорить на что угодно, она никогда не видела наяву подобного богатства, и уже представляла себе, как эта ничтожная по моим меркам сумма превращается в продукты, одежду и прочие товары первой необходимости. Клиент созрел, и его надо было брать тепленьким.

–Я слушаю тебя, Кристина, — для придания предстоящей беседе дружеской атмосферы я перешла на «ты» и незаметно включила диктофон. К своей изменчивой памяти у меня за последнее время накопилось не меньшее количество претензий, чем у затопленных квартировладельцев к соседям сверху.

Девушка вдруг резко замерла, я последовала ее примеру и услышала какой-то подозрительный шорох под раковиной. Кристина сдернула с ноги дырявый тапок и с размаху зашвырнула его в предполагаемый источник звука. В ответ послышался испуганный писк, и шорох сразу прекратился.

–Крысы замучили! — будничным тоном пояснила девушка, как если бы речь шла о совершенно привычных и рядовых вещах, — зимой еще ничего, а потеплело — расплодились, гады. По ночам спать страшно. Я потому ребенка в деревню и отправила.

Я даже не повела бровью. Анализировать все это безумие я буду дома. Сейчас я всего лишь бесплатное приложение к диктофону, старательно фиксирующее визуальные аспекты разговора. Просто смотри и слушай, Линкс, не выдавай себя, а то с твоим-то стажем это будет выглядеть, черт возьми, весьма непрофессионально.

–Завтра ты проснешься знаменитой, Кристина! — скорее подумала вслух, чем пообещала я, — уходить из газеты надо красиво, и ты поможешь мне это сделать!

Девушка смущенно повела покатыми плечами. Грядущая слава, похоже, волновала ее в последнюю очередь. Взгляд Кристины все так же неотрывно был прикован к деньгам.

–Возьми сразу, — я настойчиво вложила доллары в руку девушки, — а теперь рассказывай, как ты докатилась до такой жизни и какую роль в этом сыграл Эрик Данилевский.

Несколько минут Кристина сосредоточенно озиралась по сторонам, а потом свернутые в аккуратную трубочку деньги вдруг молниеносно исчезли в ее необъятном декольте. Видимо, купюры теперь в буквальном смысле грели девушке душу, потому как нездоровая бледность ее лица постепенно сменялась лихорадочным румянцем.

–Вы странная, Ида! — неожиданно воскликнула Кристина, — я про вас столько читала, но так и не могу понять, почему вы бросили парня, который осыпал вас драгоценностями и на руках носил! А еще мы вчера с тетей Аней из третьей квартиры смотрели телевизор, так там говорили, что вы должны были поехать в Париж на медовый месяц, и что он подарил вам машину и…

–Кристина! — я мягко закрыла девушке рот ладонью, — прекрати! Я тебе просто скажу, что все эти подарки для меня ничего не значат. Не веришь? Отлично, сейчас поверишь!

Обручальное кольцо с сапфиром еле-еле налезло Кристине на мизинец, но так вероятность того, что она будет носить его в качестве украшения, а не сдаст ближайшему скупщику золота, близилась к отрицательному значению, я не стала заморачиваться на несоответствии размера. Утром я по рассеянности нацепила на себя символ нашей с Максом помолвки и, надо же, мне подвернулся замечательный случай избавиться от него раз и навсегда.

–Оно твое, — для того, чтобы девушка, наконец, поверила в свою негаданную удачу, мне пришлось вдалбливать ей этот очевидный факт путем бесконечных повторений, а она лишь продолжала пялиться на кольцо отсутствующим взглядом, и даже возобновившие подпольную активность крысы больше не привлекали ее внимания, — можешь сколько угодно представлять себя невестой знаменитого футболиста Макса Терлеева! Кто знает, вдруг для тебя оно окажется счастливым!

–У меня никогда не будет такого парня, как Макс Терлеев, — первые слезинки блеснули в уголках Кристининых глаз и медленно покатились по ее пухлым щекам, — кому я нужна, Ида? Посмотрите, как я выгляжу! Думаете, я всегда такая была? Когда я только приехала в столицу, мне все говорили, что я писаная красавица. Лучше бы кто сказал, какая я тогда была дура. Сейчас я, может, и поумнела, только от красоты одни воспоминания остались. Знаете, я раньше обвиняла Эрика, а потом поняла, что сама во всем виновата. Сделала бы аборт, доучилась в институте, так нет же…

Она ревела долго и самозабвенно, словно оплакивая свою загубленную молодость, нереализованные амбиции и растоптанные мечты. Ее плечи мелко вздрагивали от рвущихся из груди рыданий, а льющиеся безудержным потоком слезы оставляли на лице грязные дорожки. Я обняла Кристину не столько для того, чтобы успокоить, сколько в целях скорейшего возобновления прерванного интервью, но она была слишком наивна, чтобы осознать эгоистичность моих объятий. Я сидела в сыром, продуваемом всеми ветрами помещении с отваливающейся с потолка штукатуркой и ждала, пока на моем плече выплачется жена человека, удержавшего меня от самоубийства. А девушка все плакала и плакала, и я не знала, как привести ее в чувство. Вернее, я знала универсальный способ, идеально подходящий для борьбы с истериками, но, в отличие от термоса с кофе, фляжки со спиртным я в сумочке не носила.

–У тебя выпить есть? — напрямик спросила я, когда моя блузка насквозь промокла, а батарейка на диктофоне грозила разрядиться раньше окончания нашего судьбоносного разговора.

Кристина судорожно кивнула, сквозь слезы пробормотала что-то неразборчивое и указала куда-то в сторону нагромождения немытой посуды. Я просканировала взглядом гору сковородок и кастрюль, и, несмотря на данную себе клятву ничему не удивляться, чуть не упала с дивана.

Я никогда не относила себя к числу тонких ценителей элитного алкоголя, однако круг общения вынуждал меня много в чем разбираться, дабы не ударить мордой в грязь на обязательных к посещению приемах и раутах. Поэтому, нетрудно вообразить, в какой шок повергла меня на две трети пустая бутылка из-под абсента, да еще и какого абсента. Плоскую емкость с остатками прозрачной жидкости цвета моих глаз венчала этикетка с надписью «King of spirits», и даже моих дилетантских познаний вполне хватило, чтобы предположить, во сколько примерно обходится такое удовольствие.

В том, что это именно «зеленая фея», а не перелитый в дорогую тару самогон, меня окончательно убедила обнаруженная рядом с бутылкой специальная ложка с дырочками и несколько кусочков сахара. Один из самых дорогостоящих сортов абсента в этом богом забытом месте явно пили по всем правилам, хотя и выглядело это столь же парадоксально, как, скажем, наличие золотого унитаза в общественном сортире.

Я осторожно отстранила обмякшую Кристину и решительно поднялась на ноги. Открыв бутылку, я нацедила грамм пятьдесят полынного напитка в стакан, и насильно заставила девушку проглотить «лекарство». Ее лицо перекосилось от терпкой горечи, но в заплаканные глаза понемногу начало возвращаться осмысленное выражение.

–Ох и мерзость! — всхлипнула Кристина и обессиленно растеклась по дивану. Я примостилась на уголке и исподтишка наблюдала, как она постепенно обретает человеческий облик. Надеюсь, я правильно рассчитала дозу, а то от неразбавленного абсента крепостью почти в семьдесят градусов может запросто и башню снести, — простите меня, пожалуйста, Ида! Не знаю, что на меня нашло, нервы сдали…

–Ничего, — милостиво кивнула я, — Кристина, а откуда у тебя ««King of spirits», если не секрет?

–А это вы у моего мужа спросите! — со злостью прошипела девушка, размазывая по щекам высыхающие слезы, — мне кажется, из-за этой дряни у него крыша и поехала. Он всегда был странным, а последний год начал вести себя вообще, как псих. Говорил, что в абсенте содержится какое-то вещество, я не помню, как оно называется, которое мешает трансформации. Разве нормальному человеку придет такое в голову? В конце концов, Эрик вообще перестал со мной разговаривать, сказал, чтоб я оставила его в покое, иначе он за себя не отвечает. Он целыми днями где-то пропадал, приходил поздно вечером, а потом всю ночь сидел за компьютером и цедил свой проклятый абсент через ложку с сахаром. Между прочим, сначала он его поджигал, мы тогда, как на вулкане, жили. Здесь же одной искры достаточно, чтобы весь дом вспыхнул. Знаете, Ида, мне казалось, он нас всех ненавидел: и меня, и ребенка. Он иногда так на нас смотрел, будто хотел избавиться и не знал, как это сделать, чтоб его не посадили. У меня будто камень с души упал, когда мама меня простила и согласилась забрать Димку к себе в деревню. Я теперь поняла, что все, что ни делается, все к лучшему. Когда Эрик исчез, я хотела в полицию заявить. Посидела, подумала, да ну его к черту! Без него и мне, и сыну будет намного лучше. Съезжу в деревню, отосплюсь, а там может и работу найду. Деньги у меня на первое время есть!

–Деньги еще надо отработать, дорогая, — одной из особенностей моего характера являлось то, что в минуты наибольшего душевного волнения я становилась чрезвычайно циничной, но Кристина о подобных нюансах осведомлена не была и восприняла мою фразу как скрытую угрозу произвести реквизицию материальных ценностей. Девушка ощутимо напряглась, тряхнула непричесанной головой и практически спокойным голосом произнесла:

–Спрашивайте все, что хотите. Мне так легче, а то я сосредоточиться не могу. Я на любые ваши вопросы отвечу.

–Это хорошо, — задумчиво протянула я. Ну, Линкс, давай, не спи! Уж чему-чему, а внятно формулировать вопросы тебя на протяжении пяти лет учили в университете, и золотое правило любого журналиста гласит о том, что любое интервью следует разбивать на блоки. И в самом деле, винегрет какой-то получается. Что ж, начнем с межличностных взаимоотношений, а дальше сориентируемся по обстановке, — расскажите мне, как вы познакомились с Эриком?

История знакомства Кристины Ковальчук, уроженки пригородного поселка Бубновка, и Эрика Данилевского, программиста-фрилансера из столицы, уходила своими корнями в период двухлетней давности. Кристина поступила в институт на экономический факультет, поселилась в студенческом общежитии и без особых взлетов и падений отучилась два курса. Отсутствие строгого родительского контроля, от которого девушка так устала дома, быстро вскружило ей голову. Юная провинциалка была хорошенькой, веселой и общительной, благодаря чему неизменно становилась душой любой компании. В составе такой компании ее и занесло на шумную вечеринку в одном из ночных клубов города. Тем холодным ноябрьским вечером Кристина не могла и представить, какими роковыми последствиями обернется для нее это мероприятие.

Высокого худого парня в очках представил ей кто-то из друзей. У Эрика явно что-то не ладилось в жизни, и он предпочитал в одиночку проводить время у барной стойки. Кристина подсела рядом, они поболтали ни о чем и заказали еще выпить. Не было ни любви с первого взгляда, ни бешеной страсти, ни даже обыкновенной симпатии — только слишком много алкоголя, за неимением высоких чувств обострившего лишь примитивные инстинкты. Наутро никто толком не помнил, что произошло между ними ночью в чиллауте. В похмельной апатии обменялись телефонами и разошлись, как в море корабли.

Обнаружив, что беременна, Кристина оказалась в безвыходной ситуации. О том, чтобы продолжать жить в общаге, не могло идти и речи, правила внутреннего распорядка в отношении подобных случаев звучали весьма категорично. Возвращаться в Бубновку девушка боялась до дрожи в коленях. Шансы на то, что консервативно настроенные родители пустят опозорившую семью дочь на порог отчего дома, практически равнялись нулю. Самым простым решением, казалось бы, должен был стать аборт, но Кристина внутренне противилась убийству своего не рождённого ребенка, хотя в дальнейшем не раз корила себя за проявленную слабость.

Эрик отнесся к известию о беременности случайной партнерши с покоробившим девушку равнодушием. Предложил профинансировать аборт и закрыть тему, а когда Кристина принялась взывать к его человечности, заткнул обеими руками уши и, дождавшись временного затишья, спросил, чего она от него хочет. Мыслила девушка до боли стереотипно, и в ее словах о свадьбе не было и намека на оригинальность. К ее вящему удивлению Эрик не стал возражать. Только лишь с подчеркнутой вежливостью попросил не закатывать больше сцен.

В том, что штамп в паспорте действительно ничего не значит для ее новоиспеченного супруга и не предполагает никакой ответственности за свою вторую половину, Кристина получила прекрасную возможность убедиться, когда на седьмом месяце беременности переступила порог печально известного барака на границе с промзоной.

–Ты можешь жить здесь, — сказал Эрик, — а можешь в любой момент уйти. Просто не мешай мне, ладно?

ГЛАВА IX

Кристина и сама не заметила, как потихоньку начала опускаться. Послеродовая депрессия и неподъемный груз бытовых проблем за считанные месяцы превратили первую красавицу Бубновки в неопрятную бабу. От окончательной деградации Кристину спас только ребенок.

Благодаря тому, что молодая мама была вскормлена натуральными деревенскими продуктами и отродясь не болела ничем, кроме насморка, Димка родился крупным, здоровым бутузом, унаследовавшим от отца лишь миндалевидный разрез странных темно-серых глаз. Рожала Кристина в муниципальном роддоме, куда ее доставила срочно вызванная соседкой тетей Аней скорая помощь. Эрик в это время, как обычно, где-то отсутствовал, и о появлении на свет своего первенца узнал уже по факту.

Цветов, конфет и торжественной встречи у ворот девушка так и не дождалась. Утром перед выпиской в палату, которую Кристина делила еще с четырьмя такими же малообеспеченными роженицами, зашел врач и сообщил, что глубокой ночью забегал ее муж и просил передать ей конверт с деньгами, после чего вышеупомянутый супруг благополучно отбыл в неизвестном направлении. Денег Кристине хватило только на такси и на скудный набор первоочередных средств по уходу за ребенком, да и то, за последними пришлось посылать все ту же сердобольную тетю Аню, так как «счастливый отец» изволил объявиться дома лишь на следующий день.

Ведрами таскать из колонки воду и топить печку девушке пришлось чуть ли не с первого дня материнства, а ежедневная стирка пеленок в лохани моментально стала для нее нормой жизни. Самым ужасным оказалось то, что несмотря на свой замужний статус, Кристина ощущала себя брошенной матерью-одиночкой. Участие Эрика в воспитании сына проявлялось исключительно в копеечных суммах, с явной неохотой выделяемых им на довольно нерегулярной основе. Мало того, Эрик обзавелся парой строительных берушей и не расставался с ними на протяжении всего своего пребывания в одном помещения с семьей. С рождением ребенка в его жизни словно ничего и не изменилось, он продолжал существовать в каком-то своем мире, наглухо закрытом для всех остальных, и Кристина, в конце концов, просто устала безуспешно стучаться в непрошибаемую стену его отчуждения.

На первых порах у девушки еще оставались подруги, и у нее изредка получалось вырваться из опостылевшего барака и переночевать с Димкой в нормальных условиях благоустроенной квартиры, но постепенно такие возможности выдавались все реже и реже. Беззаботная хохотушка Кристина Ковальчук, столь любимая институтскими товарками за свой веселый нрав, осталась в далеком прошлом, а на смену ей пришла погрязшая в заботах незнакомка, чьи разговоры неизменно сводились к нехватке денег и удорожанию детского питания. Нет ничего удивительного, что вчерашние подруги отдалялись от Кристины одна за другой, инстинктивно чураясь ее и будто опасаясь заразиться страшным вирусом нищеты.

Единственным человеком на планете, любившим девушку преданно и беззаветно, был ее собственный ребенок, и ради этого беззащитного крохи она готова была претерпевать любые лишения. Крепко прижимая к себе теплое тельце малыша, Кристина твердо знала: весь смысл ее жизни отныне заключается в будущем сына, и если для того, чтобы это будущее у него было, ей придется отказывать себе в элементарных вещах, она это сделает. И за те полтора года, что они с Димкой прожили в этом аду, девушка ни на йоту не отступила от своего решения. Копеечного государственного пособия и жалких подачек Эрика катастрофически не хватало, но Кристина ухитрялась выкраивать из более чем скромного бюджета деньги на витамины и фрукты, она покупала сыну новую одежду в то время как сама пообносилась до такой степени, что уже устала штопать дыры и зашивать расползающиеся швы. Иногда ее охватывало близкое к умопомрачению состояние, ей казалось, что этот кошмар никогда не закончится, и тогда она впадала в буйное помешательство: била посуду, крушила мебель и в приливе неуправляемой злости вцеплялась ногтями в безучастное лицо Эрика. А потом раздавался тоненький плач разбуженного ребенка, и Кристина со всех ног мчалась укачивать свою кровиночку, мигом позабыв обо всем на свете.

Когда Димке исполнился год, девушка стала подумывать об устройстве сына в ясли, но бесконечные хождения по инстанциям привели лишь к тому, что ей стало совершенно ясно: без дачи взятки чиновникам от образования место в дошкольном учреждении ей не получить. Кристина попыталась было обратиться к Эрику, но с тем в последнее время и так творилось нечто непонятное, и из его отрешенной реакции на робкую просьбу о помощи девушка сделала закономерный вывод, что ждать от него реальных действий так же бессмысленно, как и надеяться выиграть миллион, не купив при этом лотерейного билета.

Эрик выглядел больным и изможденным. Его словно что-то сжигало изнутри, он почти ничего не ел и практически не разговаривал. Бессонные ночи он проводил наедине с компьютером и абсентом и только ближе к утру забывался тяжелым, поверхностным сном. Кристину он с первых же дней совместного проживания выдрессировал на предмет недопустимости вторжения в пределы душной каморки, служившей ему личным пространством, но иногда она набиралась смелости и осторожно заглядывала в замочную скважину. Периодически наблюдаемые ею картины отличались между собой не больше, чем гиппопотам от бегемота: Эрик спал, уронив голову на клавиатуру, а вокруг в хаотичном беспорядке валялись исчерканные листы содранных со стены обоев. Такой роскоши, как бумага для записей, в этом убогом жилище, увы, не предусматривалось.

В принципе, Кристину не слишком волновало, что ее муж тихо сходит с ума. Она привыкла воспринимать его в качестве неизменного атрибута своей однообразно унылой жизни, и постепенно перестала и вовсе замечать его присутствие, но исходящую от Эрика угрозу она почувствовала на уровне интуиции. На звонок маме девушка решилась именно после того, как, вернувшись с сыном домой, обнаружила своего супруга, деловито командующим установкой железной двери. Старая деревянная дверь стояла на площадке и производила впечатление жертвы кровавого нападения целой стаи разъяренных хищников. В подъезде было мрачно и темно, но Кристина невооруженным взглядом разглядела продольные следы гигантских когтей, оставивших глубокие борозды на полусгнившем полотне, и бурые пятна засохшей крови по всему периметру двери. Вне себя от возмущения и страха, девушка втолкнула ребенка в квартиру, и прилюдно набросилась на Эрика с расспросами.

–Дверь плохо закрывалась, разбухла, наверное от сырости. Хотел ее сам обтесать, но не удалось, — с показным безразличием отмахнулся парень, рукав его куртки высоко задрался, и Кристина увидела, что от кисти до локтя его правая рука покрыта сплошной запекшейся коркой недавно затянувшихся ран, — поставим металлическую, так будет надежней.

Объяснение Эрика выглядело для девушки таким же непроходимо идиотским, как и само предположение о том, что он вообще способен заняться самостоятельным ремонтом, а те жуткие полосы, что старательно выдавались за последствия неумелой столярной работы порождали в ее душе совершенно иррациональный ужас. Но сюрпризы только начинались: расплачиваясь с монтажниками, Эрик вынул из кармана бумажник, и Кристину чуть было не хватил удар. Кошелек ее мужа был набит деньгами до такой степени туго, что едва закрывался. И это после того, как они с Димкой вынуждены жить за чертой бедности!

Но как бы не бушевала в ее сердце обида, заговорить с Эриком девушка в тот вечер так и не осмелилась: один лишь взгляд в его темно-серые глаза за стеклами очков разом отбил у Кристины желание вступать в дискуссии. Прочно поселившееся в душе чувство мертвенного, парализующего страха заставило ее подхватить на руки сонного Димку и под предлогом ссоры с мужем напроситься на ночлег к тете Ане. Соседка совсем не удивилась позднему визиту Кристины, зато долго выпытывала у девушки, с чем были связаны дикие вопли, доносившиеся весь день из ее квартиры. Пришлось Кристине на ходу сочинять легенду о том, как Эрик поранился, ремонтируя входную дверь, и хотя тетя Аня тактично сделала вид, что поверила в эту галиматью, она явно ставила под сомнение правдоподобность озвученной версии.

Маме Кристина позвонила ранним утром, после того, как проснулась от резкого металлического стука, донесшегося из подъезда. Рывком вскочила с постели, побежала к телефону и срывающимся голосом выкрикнула в трубку одну только фразу «Мамочка, родненькая, прошу тебя, забери нас отсюда, ради бога!». И было в этих пронзительных словах столько ужаса и отчаяния, что родители Кристины, до этого момента знать не желавшие свою непутевую дочь, в тот же день примчались из Бубновки в столицу.

Семья Ковальчук не принадлежала к числу зажиточных фермеров, но одного только взгляда на химкомбинатовские бараки хватило им для того, чтобы испытать, быть может, самое глубокое потрясение в своей небогатой на события жизни. Внука родители Кристины забрали в деревню сразу, а сама девушка вынуждена была задержаться в столице из-за незавершенных формальностей с переоформлением детского пособия. Эрик, бросивший железную дверь незапертой, дома с тех пор больше не появился. От него осталась только недопитая бутылка абсента и вдребезги разбитый ноутбук. Со стен его каморки исчезли последние обои, но все свои записи парень, вероятно, прихватил с собой.

–Чему вы улыбаетесь, Ида? — Кристина не видела в своем трагическом повествовании совершенно ничего смешного, и промелькнувшая на моих губах улыбка показалась ей чуть ли не кощунственной насмешкой.

–А это я радуюсь своему везению, моя дорогая. Хорошая получится статья, — наспех выдумала я более или менее пристойное объяснение. Не рассказывать же мне ей, что я представила, как вместо синтезатора мне на голову падает лэптоп, — не принимай на свой счет, Кристина. Лучше скажи мне еще вот что: все-таки ты как-никак прожила под одной крышей с Эриком почти два года. С кем он общался все это время? К нему кто-нибудь приходил?

Девушка устало помассировала виски. А что она думала, колечко с сапфиром ей за красивые глаза досталось, что ли?

–Общался он, в основном, по работе. Он выполнял проекты, писал какие-то программы для организаций. Его последним заказчиком была та фирма, которая строит торговый центр на Набережной, что-то там «Индастриз». С ними он часто по телефону говорил. А так к нему никто не приходил, — Кристина сосредоточенно наморщила лоб, — один раз только, явилась жуткая компания, Димка потом всю ночь ревел, успокоиться не мог. Знаете, пришли парень и девушка, оба в черном, одеты, как под старину, манжеты всякие, кружева, у нее юбка до пола была. Лица белые, как смерть, а глаза, будто две могилы, — так сильно черным карандашом обведены. Я, значит, вышла по дурости дверь открывать, а на пороге эти двое. Когда парень рот открыл, я чуть в обморок не хлопнулась. Ида, это кошмар какой-то — у него клыки оказались длинные, как у вампира, можете себе такое представить? Тут Эрик выскочил, они у него в закутке заперлись и часа два сидели, а когда ушли, он мне сам говорит «Что, испугалась? Да сейчас в любой стоматологии такое наращивание делают, только деньги плати!» В общем, больше я эту парочку не видела, и надеюсь, больше никогда не увижу.

–Любопытно, — не могла не признать я, — а имя этого «Графа Дракулы» ты случайно не запомнила?

Несведущая в вампирском фольклоре Кристина некоторое время осмысливала содержание моего вопроса, и вдруг неожиданно сообщила:

–Имена типа как иностранные, у нас таких не встретишь. Сами себе придумали, это точно. Парень назвался Оскаром, а девушка вроде как Валя, но не Валя, а как-то замудрённо… Вот, вспомнила, Вальда ее звали!

ГЛАВА X

Целевая установка ничему не удивляться и на этот раз сработала безотказно. Мучительную рефлексию по поводу всего здесь сегодня услышанного и увиденного я твердо решила отложить до лучших времен, каковые предположительно наступят в тот момент, когда я вернусь домой, сварю себе чашку крепкого эспрессо и, растянувшись на софе, смогу, наконец, заняться аналитической обработкой полученной информации.

В так называемой «комнате» Эрика (в действительности передо мной предстало душное помещение размером с предназначенный для скончавшегося от ожирения покойника гроб) мне бросилась в глаза только осиротевшая подставка для синтезатора. Все остальное оказалось предсказуемо жалким, в частности, с голых стен пластами осыпалась штукатурка, а мой каблук сходу угодил в такую глубокую щель в полу, что я всерьез испугалась возможности провалиться через первый этаж прямиком в выгребную яму. Из «вещдоков» я обнаружила только напоминающий обломки потерпевшего крушение самолета ноутбук и еще одну абсентовую ложку. Ну и ладно, хватит с меня острых ощущений, хоть бы с имеющимся багажом знаний с горем пополам разобраться, в идеале избежав при этом острого расстройства психики.

–Тут он и жил, это раньше кладовка была, — Кристина стояла у меня за спиной и смущенно переминалась с ноги на ногу в ожидании окончания осмотра места происшествия, — а он замок врезал и нас с Димкой даже на порог не пускал. Еду себе туда забирал, будто с нами брезговал за одним столом сидеть. Его кроме компьютера только синтезатор интересовал. Говорил, музыка помогает ему забыться…

–Забыться от чего? — оторвать взгляд от созерцания этого оплота граничащего с сумасшествием аскетизма оказалось для меня не так-то просто. В подобной келье мог добровольно обитать разве что монах-отшельник, совершивший в прошлом неисчисляемое количество смертных грехов.

–От того, что он непроходимый болван, больше не знаю, — без раздумий высказала свое мнение Кристина, — а вы о нем еще в газете писать собираетесь!

На улице установилась довольно прохладная для мая месяца погода, однако невысокая температура, казалось, вовсе не препятствовала распространению зловонных миазмов. Я дожидалась такси на весьма внушительном расстоянии от туалета, однако желание надеть противогаз ощутимо усиливалось с каждой секундой. Голова у меня кружилась, словно раскрученная шаловливым отроком карусель: слова, мысли, факты перемешивались и наслаивались друг на друга, упорно отказываясь выстраиваться в четкую логическую линию. Нервное перевозбуждение было таким сильным, что я начала непроизвольно выстукивать на кожаном боку сумки какой-то нехитрый мотивчик, и это монотонное перебирание пальцами повлияло на меня, как хорошее успокоительное. Может, последовать примеру Эрика и тоже освоить синтезатор? Буду себе по вечерам наигрывать какой-нибудь «Собачий вальс», чем не хобби?

Каша в голове основательно загустела и стала больше похожа не желе. Бардак сменился тягучей, как жевательная резинка, апатией, мысли словно залипли в одной точке и никак не хотели с нее сдвигаться. Что ж, Линкс, если не можешь думать, делай!

–Мам, привет, это я…

–Ида! Как ты смеешь меня так подставлять? Ты отключаешь телефон, а эти твои «родственнички» Терлеевы меня целый день терроризируют! Это форменное свинство, Ида! Чего я только про тебя от них не наслушалась, и еще и сама оказалась в виновата в том, что, видите ли, тебя неправильно воспитала! Кстати, мать твоего Максима требует, чтобы ты вернула ему все подарки и возместила расходы на свадьбу! Ида, она звонит мне каждые полчаса, будто не понимает, что я нахожусь в другой стране и физически не могу тебе ничего передать! Знаешь, теперь я понимаю, почему ты отказалась выходить замуж за человека, у которого такая бешеная семейка! Но почему ты не разорвала помолвку как-нибудь поделикатнее?

–Мам, ты единственная умеешь расставаться друзьями со своими мужчинами, а я лишь всю жизнь тебе завидую, — вяло отшутилась я, — прости, что втянула тебя в это, мне правда очень стыдно, но так уж вышло. Одним словом, пошли ты этих Терлеевых туда же, куда я послала Макса и забудь. У меня есть к тебе дело, мам…

–Говори, — мама быстро осознала, что обсуждать свою несостоявшуюся семейную жизнь я с ней не собираюсь, и мгновенно перестроилась на деловой лад, — что у тебя еще случилось?

–Не у меня, мам. Скажи, вы со Стефаном все еще отчисляете деньги в детский фонд мира, помнишь, ты мне рассказывала? Мне нужно, чтобы одному ребенку оказали адресную помощь, я тебе вечером скину все данные на почту.

Судя по тому, что мама молчала довольно долго, моя просьба стала для нее такой же неожиданностью, как двойка за итоговую контрольную работу для круглого отличника.

–Это весьма похвально, что ты решила заняться благотворительностью, Ида, — осторожно заметила мама, — а в монастырь ты, случайно, уйти не планируешь? Ладно, высылай досье на ребенка и его семью, а я свяжусь с попечительским советом. Я горжусь тобой, дочь!

Сколько я себя помнила, мамины комплименты всегда отличались двусмысленностью. Я так и не научилась определять по ее голосу различие между искренним одобрением и снисходительной усмешкой. Личное общение хотя бы позволяло видеть, поднимает мама левую бровь или нет.

На обратном пути все мои мысли занимала исключительно срочная необходимость в посещении душа. Пусть дочиста отмыть осевший на сердце осадок от «интервью» с Кристиной мне и не представлялось возможным, я жаждала поскорее избавиться от прочно впитавшегося в одежду и волосы неистребимого запаха нищеты. Отвратительный зуд во всем теле, однозначно, имел в большей степени психологическое происхождение, но, тем не менее, причинял мне физический дискомфорт. Я чесалась, словно искусанная блохами кошка, и никак не могла избавиться от мерзкого ощущения прилипшей ко мне грязи. В жизни я насмотрелась непередаваемое разнообразие человеческих пороков, но никогда ранее мне не доводилось так близко прикоснуться к самому дну. Это было чувство совсем иного рода, чем неизменно охватывающая меня гадливость при виде той изощренной безнравственности, что господствовала в высших слоях светского общества. Я испытывала лишь глубочайшее непонимание того, как вообще можно так жить, и тем ничтожнее на этом фоне выглядела моя дутая популярность и тем бессмысленней казалась мне моя собственная жизнь.

По дороге домой мне пришлось заехать в больницу, чтобы сменить покрывшиеся серым налетом въевшейся пыли повязки. Я выбрала частную клинику, персонал которой моя платежеспособность интересовала гораздо больше подробностей скандального расставания с Максом, и без лишних вопросов обновила свои бинты. Луноликий доктор будет еще долго дожидаться моего посещения, лично я не собираюсь подвергать себя необоснованному риску получить от него укольчик. Мне сейчас, как никогда, нужны здравый ум и твердая память, а ссадины вкупе с царапинами поболят и перестанут и без медикаментозного лечения. А еще в клинике наличествовал буфет, чем я и не преминула воспользоваться в целях создания запаса продуктов, достаточного, чтобы никуда не выходить до завтрашнего утра. Наверняка, мой двор все еще на осадном положении, хорошо хоть деревья под окнами не растут, а то уже бы на каждой ветке папарацци сидели, как одичавшие коты.

Вероятно, если бы моя квартира располагалась не в обыкновенной пятиэтажке в средней паршивости районе, а где-нибудь в элитном жилом комплексе, наш подъезд предусматривал бы наличие консьержа. А уж он бы непременно предупредил меня о поджидающем сюрпризе. Увы, мамуля оставила мне рядовую двушку, а так как в мои ближайшие планы входил переезд в Максовские хоромы, расширением жилплощади я как-то не озадачивалась. После того, как я приняла решение покончить с собой, жилищно-бытовые аспекты волновали меня не больше, чем подвыпившего сантехника театральный репертуар, и я не могла и предположить, во что в итоге выльется мое легкомысленное отношение.

Сквозь значительно поредевшую толпу журналистов я протиснулась с таким непробиваемым выражением лица, что мои коллеги даже не стали слишком усердствовать, и пощелкав для вида камерами, пропустили меня практически беспрепятственно. В другое время меня бы явно насторожила эта непонятная пассивность, но я, во-первых, с ног валилась от усталости, а во-вторых, горячий душ мерещился мне уже даже в нагромождении штативов. В счастливом неведении я поднялась на свой этаж и, ничего не подозревая, выудила из сумочки звенящую связку ключей. И тут лично запертая мною на два замка дверь внезапно распахнулась, и сильная мужская рука грубо втянула меня внутрь.

Перед тем, как объявить о помолвке, мы с Максом встречались не меньше года, однако за весь это довольно продолжительный период мне ни разу не доводилось видеть его пьяным. Статус профессионального футболиста априори предполагал ведение здорового образа жизни и практически полный отказ от употребления спиртного. Мне не раз случалось наблюдать, как Макс лишь пригубливал вино и тут же отставлял бокал в сторону, чем его дальнейшие возлияния и ограничивались. Однако, сегодняшний день по праву можно было назвать «Днем шокирующих открытий». С утра на меня вылился ушат, мягко говоря, неожиданных сведений про Эрика, а под вечер ко мне заявился пьяный в дымину Макс.

–Ты как сюда попал? — начала было я, но тут же поняла, насколько реально мне угрожает опасность не только временно лишиться способности издавать членораздельные звуки, но и обзавестись лиловыми фингалами под обоими глазами.

Вид у моего экс-жениха был совершенно безумный, и я вдруг вспомнила, у кого я видела такой взгляд. Однажды Алекс Гринев из отдела криминальной хроники делал репортаж о человеке, зверски убившем из ревности свою жену. И была у него в статье фотография этого убийцы, сделанная в полиции, когда тот еще находился в состоянии аффекта. Так вот, его глаза один в один походили на глаза Макса Терлеева.

Макс протащил меня через всю квартиру и швырнул на кровать с такой чудовищной силой, что я лишь чудом не проломила головой деревянную спинку. Его красное, потное лицо с пылающим ненавистью взглядом, бугрящиеся под футболкой мускулы, и сжатые в кулаки руки заставили меня инстинктивно съежиться от страха. Что-то подсказывало мне, что если Макс все-таки решится меня ударить, то он уже не сможет остановиться.

–Ты — дрянь, — вместе с перегарным облаком выдохнул мне в лицо экс-жених. Похоже, пить он начал еще со вчерашнего дня и сейчас окончательно дошел до кондиции — сука, вот ты кто, Ида!

Оскорбления в свой адрес я готова была пережить легко и безболезненно, но судя по занесенной для удара руке и вздувшимся на шее венам, Макс собирался подкрепить слова делом. Ничего из средств самообороны я в пределах досягаемости не находила, да к тому же боялась лишний раз пошевельнутся, чтобы не спровоцировать эту замершую в боевой стойке девяностокилограммовую гору мышц.

–Ты-тупая, безмозглая тварь! — Макс схватил меня за плечи и навис надо мной всем телом, — ты — грязная скотина, Ида, у тебя нет ни стыда, не совести! Ты что, не понимаешь, ты меня на весь мир опозорила, надо мной теперь все вокруг смеются! Но ты у меня за все ответишь, гадина, я тебе башку оторву, стерва…

–Макс, пожалуйста, хватит! — я пыталась говорить спокойно, но выходило это у меня весьма неважно, учитывая покачивающийся в миллиметре от моего лица кулак, — давай, я напишу статью, где расскажу, что я сама во всем виновата? Хочешь, я в ток-шоу Веденовского поучаствую и все с экрана объясню? Макс!

Я не получила ровным счетом никакой отсрочки. Я только раззадорила это пьяное животное, почуявшее флюиды моего страха. Беззащитная жертва, дрожащая в стальных тисках мертвой хватки, вот, кто я для него сейчас! Он убьет меня и до конца своих дней не вспомнит, как он это сделал.

–Ты все испортила, сука! Ты загубила мою карьеру, и хочешь объявить об этом по телевизору? Тебе мало интервью во всех газетах? Ты хочешь меня уничтожить, да? Но у тебя ничего не получится, ты поняла, Линкс? Говори, где твой любовник, с которым ты мне изменяла? Говори, где он?

–Какой любовник? — еле слышно пискнула я, с ужасом чувствуя, что Макс сменил тактику, и вместо того, чтобы в соответствии с первоначальным планом сделать из меня отбивную, все крепче сжимает пальцы на моей шее, — о чем ты?

–Я все знаю, я даже знаю, как его зовут! Мне мент этот все рассказал, как ты его в больнице выспрашивала! Хахаль тебя твой кинул, вот ты и надумала с крыши спрыгнуть! А все дерьмо, значит, мне расхлебывать? Я и твоего Эрика найду и закопаю, и не надейся его отмазать, Ида!

Я бы с преогромным удовольствием поведала своему экс-жениху, какой бред он сейчас несет, и что вымысел плюс домысел совершенно не отражают истинной картины произошедшего, но кроме невыразительного хрипа никаких звуков мне издать не удалось. В попытке вырваться я отчаянно засучила ногами, но тяжелое тело Макса навалилось на меня всем своим немалым весом, лишив последнего шанса освободиться.

–Что, он лучше меня, да? Лучше трахается? Я тебе сейчас покажу, шлюха! Я тебе сейчас такое устрою, ты никогда не забудешь! Этого ты хотела? Вот и получи, скотина!

Наверное, мне стоило только порадоваться, что покушение на убийство плавно перерастает в изнасилование, но соображать мне в нынешнем положении было также сложно, как и дышать. Макс одержимо рвал на мне одежду вместе с бинтами, пропитанный алкоголем и похотью пот капал мне на лицо и стекал на грудь тонкими струйками омерзения, я брыкалась и извивалась, но это свихнувшееся существо даже не чувствовало моего сопротивления.

Со стороны коридора послышались какие-то неясные звуки, гулко стукнула входная дверь, но неуместная мысль, о том, как возликовали дождавшиеся своего часа папарацци при виде этого скотского совокупления, так и не успела до конца оформиться в моем мозгу. Невидимая сила внезапно оторвала от меня липкое и скользкое тело Макса, и получивший ускорение футболист полетел по замысловатой траектории, сшибая на своем пути мебель. Я открыла глаза и моментально зажмурилась снова. Вероятно, Макс меня все-таки слегка придушил, потому как представшее передо мной зрелище поддавалось рациональному объяснению только с позиции острого кислородного голодания.

ГЛАВА XI

Жуткий оскал полной острых зубов пасти, радужное сверкание переливающейся сотнями безумных оттенков чешуи, закрученные спирали рогов, шумно хлопающие крылья с кроваво-красным оперением и неимоверно длинные, загнутые, как крючья, когти — размазанная по истончившимся граням воспаленного рассудка картина промелькнула перед моими глазами одним размытым пятном, но впечатление произвела настолько сильное, что ледяные цепи оцепенения моментально сковали меня по рукам и ногам. Звуки и запахи беспорядочно носились в пышущем жаром воздухе моей квартиры, смешиваясь и размножаясь на лету, а зыбкая реальность испуганно вздрагивала под бешеным напором вторгнувшегося в ее пространство хаоса. Что-то ужасное происходило вокруг, но у меня не хватало смелости заставить себя разлепить склеенные непроизвольно выступившими слезами веки. Я неподвижно сидела на кровати, подтянув к подбородку онемевшие колени, и отрешенно слушала неровные удары собственного сердца, отрывистым стуком отдающиеся в виски.

–Не бойся, Линкс, открой глаза! Все хорошо, это я, Данте.

Знакомый голос — резкий, взвинченный, звенящий от напряжения. Успокаивать кого-либо таким тоном — это все равно, что читать голодному тигру развернутую лекцию о пользе вегетарианского стиля питания. Но для меня сейчас задачей первостепенной важности являлось выйти из охватившего меня ступора, а для ее скорейшего осуществления лучше всего подошел бы опрокинутый мне на голову ушат холодной воды. Так что использованный моим невидимым собеседником способ приведения меня в чувство оказался весьма действенным. По крайней мере, из невидимого вышеуказанный собеседник практически сразу превратился в видимого.

Зубов, когтей и прочей монструозной атрибутики, естественно, давно и след простыл. Надо мной склонился самый обычный парень в несуразно огромных очках и встревоженно вглядывался в мое лицо странными темно-серыми глазами с удлиненным миндалевидным разрезом. Эти глаза я видела один раз в жизни, и им предназначалось стать моим последним воспоминанием из мира живых.

–Ты как? — спросил Эрик все с теми же нервными интонациями. Откровенно не подходящие по размеру очки постоянно сползали ему на нос, и он каждый раз с нескрываемой злостью возвращал их нормальное положение, от чего с его лица не сходило раздраженное выражение Сизифа, наблюдающего за тем, как с горы весело скатывается только что оказавшийся на вершине камень.

–Пока не поняла, — честно призналась я, — наверное, Макс меня убил, и мы с тобой встретились на том свете?

Эрик недоуменно вскинул брови, а потом по его худому, заросшему многодневной щетиной лицу неожиданно пробежала мрачная тень, словно он вдруг вспомнил, при каких обстоятельствах состоялось наше знакомство. Парень облизнул проколотую нижнюю губу, и, опустившись рядом со мной на кровать, внезапно протянул мне руку.

–Я–живой, — с убийственной простотой сообщил Эрик, — можешь потрогать и убедиться. Ох, черт…!

Ладонь он отдернул за секунду до того, как я решилась к ней прикоснуться с целью удостовериться в белковой природе ее обладателя, и мгновенно спрятал обе руки за спину, где принялся старательно вытирать их о рукава своей толстовки.

–Это моя кровь, — процедил парень сквозь стиснутые зубы, — не обращай внимания, скоро пройдет.

Я не стала ничего отвечать. Нет у меня слов, вообще нет. Что можно сказать, если на моей постели сидит оживший труп с обеими руками по локоть в свежей крови (Вы думаете, это такая метафора? А вот и не угадали, мать вашу!), который спас меня от сексуальных домогательств озверевшего экс-жениха? Кстати, о женихе! При таком раскладе, не известно, кто тут из них еще в большей степени труп!

–Макс! — я закрутила головой по сторонам, будто взбесившийся флюгер, мигом позабыв про чудесным образом воскресшего Эрика и его жалкие попытки доказать свою непричастность к категории зомби, — Макс!

Прыжок с кровати у меня получился красивым и стремительным, правда, с приземлением вышла незадача: в полете меня существенно занесло, и я от души ударилась плечом об угол серванта. Тупо поднывавшие до этого момента руки пронзило нестерпимой болью, я дико заорала и медленно сползла на пол в двух шагах от распростершегося ничком Макса.

Внезапная атака сзади явно застигла бывшего кандидата на вакантную должность моего законного супруга врасплох. Главная надежда тренерского штаба футбольной сборной в бессознательном состоянии валялась посреди моей спальни мало того, что с голым торсом и спущенными штанами, так еще и с пятью кровавыми полосами вдоль спины. Почему-то у меня не возникло ни малейших сомнений, что подобные следы могли оставить лишь явившиеся мне в сумеречном затмении разума когти, и от осознания этого, на первый взгляд, невероятного факта меня передернуло, словно от холода.

Эрик стоял около плотно зашторенного окна и смущенно теребил беспрестанно сползающие очки. Глаза у него были равнодушные и какие-то безжизненные. А чего ты ожидала от мертвеца, Линкс? Разве не при тебе он сиганул с высоты девятого этажа? Вот тебе, пожалуйста, смотри и запоминай, что происходит после смерти с неупокоенными душами самоубийц!

–Я думаю, с ним все в порядке, — Эрик опустился на корточки и воспользовавшись моей растерянностью, осторожно вложил свою перепачканную в крови ладонь мне в руку. Горячие, живые пальцы на долю секунды задержались на обнаженной коже, и я почувствовала угрожающе частую пульсацию на его тонком запястье. Надо же, какие трупы пошли впечатлительные!

–Давай проверим, — решительно предложила я, — помоги мне его перевернуть.

На поле Макс Терлеев славился свой мобильностью и скоростью, но сейчас его тяжелое тело казалось неповоротливым и обмякшим. Я с замиранием сердца прижалась ухом к груди футболиста, и биение его сердца прозвучало для меня самой сладкой мелодией на Земле. А то ведь длительное нахождение в одном помещении с двумя покойниками может на мне негативно сказаться, и начну задумываться о том, чтобы оторвать ножку от кухонной табуретки. Кто знает, из чего она сделана, вдруг как раз из осины и есть?

–Ничего с ним не случится, — Эрик смотрел на Макса с таким брезгливым презрением, будто видел в нем не звезду спортивного олимпа, а раздавленного тапком таракана, — он же пьяный в ноль был, даже, наверное, и не понял, кто его вырубил. К утру проспится, и весь разговор.

–Ну-ну, — недоверчиво хмыкнула я, — это если он еще пару месяцев ни к кому спиной поворачиваться не будет. Не хочешь мне ничего рассказать?

Стекла очков заметно суживали и без того миндалевидные глаза Эрика, но ничто не могло скрыть его расширенных от волнения зрачков. Темно-серые глаза в упор изучали мое лицо, и в их внимательном, сосредоточенном взгляде читалась жесточайшая внутренняя борьба между желанием открыть мне правду и боязнью вызвать во мне абсолютное отторжение. Победила, как водится, дружба.

–Вообще-то я к тебе за этим и пришел, Линкс! Откуда я мог знать, что здесь такое творится? — Эрик, видимо, посчитал ниже своего достоинства вести беседу сидя на полу, да еще и в непосредственной близости от спящего с открытым ртом Максом. Он поднялся на ноги, в очередной раз поправил свои старомодные очки и галантно подал мне руку. Ту самую, со следами постепенно подсыхающей крови. Необходимость принимать вертикальное положение без посторонней помощи привлекала меня не больше, чем искусственная шуба платяную моль, и я после некоторых колебаний отчаянно вцепилась в эту узкую ладонь с длинными, гибкими пальцами.

Голова у меня закружилась почти до тошноты. Я ухватилась за Эрика и несколько секунд жадно хватала ртом воздух, а когда меня, наконец, отпустило, обессиленно повалилась на смятую постель. Мой незваный гость тем временем утопал в кружевах: на глаза ему некстати попалось мое свадебное платье, вернее то, что от него осталось после того, как я основательно поработала ножницами над эксклюзивным произведением одного из французских модных домов. Со стороны Эрик выглядел совершенно по-дурацки: обросший парень в идиотских очках и мешковатой одежде с неприкрытым интересом рассматривает белоснежную фату, изрезанную на мелкие кусочки моей недрогнувшей рукой.

На заднем фоне всхрапнул и заворочался во сне Макс. Вот уже где точно, «пьяному море по колено».

–Понятно теперь, почему его так накрыло, — иронически хмыкнул Эрик, — ну, ты и даешь, Линкс! Знаешь, я ведь в глубине души боялся, что ты тогда все же прыгнула, уж очень осознанно ты готовилась к смерти. Теперь ты поняла, что оно того не стоило?

Я неохотно кивнула. Признавать ошибки всегда сложно, особенно перед тем, на чьей могиле ты еще сегодня утром собиралась за свой счет поставить надгробный памятник из черного гранита. Живой Эрик почему-то совсем не походил на созданный мной идеальный образ. Возможно, свой отпечаток на мое отношение к нему наложил недавний разговор с Кристиной, а возможно, я просто была настолько глупа, что на пустом месте сотворила себе кумира, который в действительности не обладал и сотой долей приписываемых ему достоинств. Более того, даже несмотря на то, что Эрик вырвал меня из лап покусившегося на мою половую неприкосновенность Макса, он не вызывал у меня никаких чувств помимо обыкновенной благодарности. Как подоспевший вовремя полицейский, например… Я посмертно возвела Эрика на самый высокий пьедестал в своем очерствевшем сердце, и в мечтах представляла, как все могло бы обернуться по-другому, не шагни он тогда в пустоту. Что ж, не зря говорят, нет ничего страшнее сбывшейся мечты.

Бесспорно, я бы нашла для него миллион оправданий, даже зная эту безобразную историю с Кристиной, но это ведь только о мертвых плохо не говорят. Как бы ни эгоистично это звучало, роль Эрика в моей судьбе сводилась лишь к тому короткому разговору на крыше, развернувшему меня на полпути в ад. В моей нынешней жизни ему не было места, как не было места и когтисто-зубасто-чешуйчатым галлюцинациям, после встречи с которыми Максу Терлееву еще долго придется оспаривать свое очевидное родство с бурундуками.

–Я знаю, что не должен был приходить к тебе, Ида, — я не слишком старалась скрыть свои мысли, но Эрик, похоже, ожидал от меня именно такой реакции на свой визит, и потому отсутствие гостеприимства его не сильно огорчило. Неудобные очки — это да, а недовольной рожей его явно не проймешь, — но мне больше не к кому обратиться за помощью. Пойми одно — я сознательно шел на смерть и сжег за собой все мосты. Ты же видела, я даже очки растоптал, а у меня зрение, между прочим, минус восемь. Ходил, как слепой крот, за стенку держался, пока часы не продал и первое попавшееся дерьмо не купил. Линкс, дай мне два дня и доступ в сеть. Я найду надежный способ умереть и сразу исчезну, я тебе обещаю!

Он говорил со мной спокойно и даже слегка снисходительно. Казалось, он повидал по сравнению со мной так много, что полагал свой жизненный опыт достаточным основанием смотреть на меня сверху вниз из-под полуопущенных век, и ему, конечно, в голову не приходило, до какой степени меня это раздражает. Особенно, после того, что я о нем узнала.

–Слушай, а как ты вообще сюда попал? — я села, облокотилась на подушку и демонстративно закинула ногу на ногу, — ладно, я догадываюсь, что Макс ключи у Райки взял, ну, а ты? Внизу домофон, соседи бы тебе не открыли…

Эрик снова облизнул проколотую нижнюю губу. Выглядел этот его излюбленный прием как-то не очень красиво, да и сам он своим неопрятным внешним видом глубоко оскорблял мои тонкие эстетические чувства. Хотя я и сама в разодранных бинтах не слишком отличалась от вытащенной из оскверненного саркофага мумии.

–Для Данте нет… то есть не было ничего невозможного, — туманно пояснил парень, — отключил в салоне красоты сигнализацию и прошел. А дверь твой Макс открытой нараспашку оставил. Я ее за собой закрыл, ты не беспокойся.

–А дальше? — было бы из-за чего беспокоиться. После того, что тут произошло, ни один грабитель сюда не сунется. Если только какой-нибудь эксцентричный оригинал решит совершить суицид нетривиальным способом.

Эрик опустил голову. Он стоял, прислонившись к серванту, на усыпанном белым кружевом полу, и молчал. Неровно отросшие волосы полностью скрывали его лицо, и я никак не могла разглядеть выражение его темно-серых глаз.

— За три дня без туйона мой организм очистился, — с наигранным спокойствием заговорил парень, — я не собирался жить так долго, поэтому ничего не принимал. Первая трансформация произошла в момент падения, и я не разбился. Моей жизни угрожала опасность, и резервы включились сами по себе. Ну а сегодня была ярость. Даже не думал, что могу так разозлиться, но когда увидел, как эта пьяная свинья на тебя напала, то потерял над собой контроль.

–А кровь откуда? — приобретенная на журналистском поприще привычка сначала собирать информацию, а уж затем ее обрабатывать, уберегла меня от того, чтобы сойти с ума, не вставая с постели, — что у тебя с руками?

Эрик вытянул ладони тыльной стороной ко мне и криво усмехнулся:

–Обратная трансформация. Вспомни спину Макса и теперь представь, какие у меня выросли когти.

ГЛАВА XII

Для того чтобы живо представить, как украшенная первоклассным набором остро заточенных когтей лапа с иступленной жестокостью вцепляется в беззащитную плоть моего экс-жениха, мне даже не пришлось особо напрягать воображение. Картинка получилась настолько динамической и яркой, что я с трудом удержала себя от позорного бегства по направлению «куда глаза глядят». Впрочем, вариант забраться под кровать и отсидеться там, пока все не устаканится, мне, в принципе, тоже импонировал, вот только ждать наступления этого исторического момента, было, по-моему, так же бессмысленно, как и принимать за чистую монету постановочные кадры реалити-шоу. Что ж, раз мне навряд ли светит разгрести бедлам в голове, попробую для начала хотя бы привести в относительный порядок свою квартиру.

–Значит так, — глубокомысленно изрекла я, опуская ноги на пол, — расставим, прежде всего, приоритеты. Лично меня сейчас больше заботит Макс. Может, ему скорую вызвать?

Эрик с видимым облегчением перевел дух. Вероятнее всего, он уже настроился на целую серию душераздирающих визгов-писков в стиле героинь хичкоковских триллеров, и искренне сожалел об отсутствии дежурной пары берушей. А зачем мне уже теперь истерить? После драки-то, как известно, кулаками не машут, и, очень хочется надеяться, когти не выпускают.

–Бригаду ему надо из вытрезвителя, а не скорую, — презрительно фыркнул парень, — но это опять же, огласка, а у тебя под окнами яблоку некуда упасть. Знаешь, давай что сделаем? Ты вызовешь такси, попросишь, чтобы подъехали к торцу дома, а я тебе помогу его через салон вытащить. Тяжеленный, конечно, бугай, но вдвоем должны справиться. Отправим его домой и все дела. Согласна?

Я обреченно кивнула. Возразить-то нечего, вот и приходиться соглашаться. Достойной альтернативы предложенному Эриком плану я ведь все равно предложить не в состоянии.

С системой безопасности пристроенного к дому салона красоты Эрик разобрался легко и незаметно. Закрытых дверей для Данте действительно не существовало, и куда большие затруднения у него вызвал сам процесс транспортировки бесчувственного Макса на собственном горбу. Еле-еле мы доволокли футболиста до первого этажа, с надсадным сопением протащили ставшее практически неподъемным тело через уставленное многочисленными фенами и маникюрными столиками помещение, и на последнем издыхании выпихнули Макса на улицу через черный ход, где нас поджидало заблаговременно вызванное такси.

Уже оказавшись в машине, Макс внезапно очнулся, непонимающе обвел нас осоловелым взглядом мутных глаз и снова отключился. Я посчитала краткое возвращение сознания бесспорно хорошим знаком, и с чистой совестью сунула подозрительно косящемуся на своего знаменитого пассажира таксисту бумажку с домашним адресом бывшего возлюбленного. К тому моменту, когда скучившиеся у подъезда папарацци успели заинтересоваться странной возней на другом конце дома, воодушевленный щедрой оплатой водитель со всей мочи дал по газам.

В коридоре я на полном ходу споткнулась о сумку с продуктами и сразу вспомнила, что уже почти сутки ничего не ела. И еще я вроде бы в душ собиралась!

Эрик тщательно запер входную дверь и несколько раз дернул ее для проверки. Ну и то верно, приемные часы у меня на сегодня закончились. Не скажу, что меня чрезвычайно прельщает перспектива провести ночь рядом с этим оборотнем-самоучкой, но не отказывать же ему в предсмертной просьбе!

–У тебя курить можно? — спросил Эрик. Он держался от меня на почтительном расстоянии, словно боялся лишний раз пробудить во мне воспоминания. Прикоснуться ко мне он больше не пытался, а наоборот старался избегать даже случайного тактильного контакта.

–Кури! — милостиво разрешила я, с вожделением принюхиваясь к доносящимся из сумки аппетитным запахам, — можешь, кстати, в душ сходить, а то мы с тобой оба выглядим, как интеллектуальные бомжи.

Эрик мельком оглядел себя в занимающее полстены зеркало. Я на свое отражение принципиально не смотрела, так как еще одного нервного потрясения я всерьез опасалась не выдержать.

–Я в последнее время примерно так и выгляжу, — грустно улыбнулся парень, — но в душ точно надо, благоухаем мы после физических нагрузок совсем не розами. Ты иди первой, а я пока за компом посижу, посмотрю кое-что.

Обращенный на лэптоп плотоядный взгляд темно-серых глаз окончательно убедил меня в том, что Эрика можно смело оставлять в квартире без присмотра и не волноваться при этом по поводу возможного хищения своих личных вещей. Ну, если только ноутбук сопрет, хотя и это весьма маловероятно. Куда ему с ним идти? Сиди себе здесь с комфортом, кури, сколько влезет… Тепло, светло и мухи не кусают!

–Ты, главное, с моего компьютера взломом сайтов не занимайся, — напоследок предупредила я, — а то нагрянет ко мне управление К, и доказывай потом, что я только статьи печатать и умею.

Эрик поджег сигарету и с наслаждением затянулся. По комнате моментально поплыл терпкий, густой дым.

–Обижаешь, Линкс! — парень оттопырил губу в снисходительной ухмылке, — я тебе, что ламер какой-то? Данте еще ни одному провайдеру не оставлял своих логов. Сейчас загружу «TOR», выйду через прокси-сервер с тройной защитой и…

Что-то он там еще говорил на своем «птичьем языке», но постепенно из доступных для моего понимания слов в его лексиконе остались исключительно предлоги и местоимения, и я под шумок ретировалась в ванную. Полистаю на досуге русско-хакерский разговорник, тогда и пообщаемся на узкоспециальные темы!

На лавры Архимеда, открывшего одноименный закон как раз во время банных процедур, я претендовать не смела, но о лучшем месте для первичного анализа сложившейся ситуации нельзя было даже и мечтать. Перегруженный мозг работал медленно и неохотно, мысли путались и разбегались, обмотанные полиэтиленом руки болезненно дергали, однако я упорно собирала многоцветное панно реальности из мозаичных осколков имеющихся фактов. Реальность получилась довольно противоречивая и запутанная, будто бульварный детектив, причем еще и порядком отдающая мистическим душком.

Неудавшееся самоубийство Эрика, бытовые неурядицы Кристины, кровавые отметины на спине Макса — это всего лишь следствия одной причины, и как раз до ее истоков мне и необходимо докопаться. А вот здесь нужно голышом выпрыгивать из ванны и громогласно кричать «Эврика», потому что я, кажется, обнаружила тот фундамент, на котором зиждутся мои логические построения. Ключевое слово «трансформация» путеводной звездой зажглось на черных небесах моего умопомрачения и призывно мигнуло мне призрачным отблеском далекого света. Как только я выясню, откуда у Эрика подобные способности (а их наличие при всем моем скептическом отношении к такого рода изыскам придется принимать за аксиому), останется лишь определиться, за какую ниточку тянуть дальше. А если он желает проживать на моих квадратных метрах и пользоваться в своих не внушающих доверия целях моим лэптопом, ему не остается ничего другого, кроме как начистоту выложить мне предысторию своего, простите за невольный каламбур, падения.

Прилюдно бегать в чем мать родила пристало разве что научным гениям, отнести себя к числу каковых у меня не хватило наглости даже после достигнутого уровня просветления, поэтому на пороге ванной я появилась в коротком махровом халатике, чуть прикрывающем колени. Наверное, моя укутанная в пушистое облако розовой ткани фигура представляла собой несколько фривольное зрелище, так как не сразу оторвавшийся от монитора при звуке моих шагов Эрик затем долго и пристально разглядывал меня из-под своих нелепых очков сквозь повисший в воздухе табачный дым. Мою любимую шкатулку для скрепок наполовину заполняли раздавленные окурки.

Я с непривычки закашлялась и уже вознамерилась было популярно высказаться о недопустимости превращения моей квартиры в курилку, как Эрик вдруг откинулся на спинку кресла, расправил затекшие от неподвижного сидения плечи и с неприкрытым восхищением заявил:

–Ты потрясающая девушка, Линкс! Я тебя однозначно недооценил.

Я почувствовала, как мои щеки покрываются красными пятнами поднимающегося изнутри смущения, и принялась лихорадочно одергивать задравшиеся до неприличия полы халата. Мои губы начали самопроизвольно расплываться в глупой улыбке, я откинула назад влажные волосы и кокетливо взмахнула ресницами.

К моему полнейшему недоумению, разящий наповал любую мишень «кошачий взгляд» Эрик откровенно проигнорировал. Глядя на меня немигающими миндалевидными глазами, он выпустил мне в лицо изящное кольцо сизого дыма и отчетливо поинтересовался:

–Как ты догадалась, Линкс? Как ты меня вычислила?

В голове у меня что-то резко перещелкнуло, и все встало на свои места. База налоговой инспекции! Я оставила файл открытым, потому что не могла даже предположить, что в моем компьютере будет копаться посторонний человек, да еще и тот самый, чья фамилия красуется в поисковой строке. Остается только утешать себя тем, что прозвучавший из уст Эрика комплимент заслужить намного сложнее, чем давно ставшие привычными изъявления мужского восторга относительно моих внешних данных.

–Перед тем, как прыгнуть с крыши, ты оставил мне слишком много исходных данных, — изображать из себя великого сыщика я не собиралась, много чести будет, — я отталкивалась от собственного опыта, и оказалось, что наши псевдонимы образованы одинаковым способом. Наверное, у дураков мысли сходятся. Крышу мы с тобой ведь тоже еле поделили.

Эрик затушил сигарету и нервно облизнул проколотую губу.

–Смешно. Очень смешно, — мрачно констатировал он, — и насколько далеко зашло твое журналистское расследование, Линкс? Ты звонила по этому телефону?

Я ногой пододвинула себе стул и села рядом с компьютером. Все-таки ты меня до сих пор недооцениваешь, господин великий хакер.

–Я там была, — сухо поведала я, — с твоей жено й я тоже разговаривала. Жалеешь теперь, что не позволил Максу меня придушить, так?

–Не жалею, — отрезал Эрик, так грубо и резко, словно отвечал на оскорбление. Его длинные тонкие пальцы с набившейся под ногтями грязью стремительно летали над клавиатурой, их касания были настолько быстрыми и смазанными, что я не успевала уловить даже общего смысла того, что он делает. На мониторе одна за другой сменялись бесконечные колонки цифр, появлялись и исчезали наборы команд, открывались и закрывались окна — Эрик снял очки и вплотную прилип к экрану, его покрасневшие глаза часто моргали и слезились, но их сосредоточенный взгляд ни на секунду не терял поразительной ясности. Вокруг плотно сжатых губ четко обозначились жесткие упрямые складки, свидетельствующие о непреклонной решимости любой ценой добиться одному ему известной цели.

–Должно сработать, — казалось, Эрик терзал клавиатуру целую вечность, на лбу у него выступили мелкие бисеринки пота, а моя ошибочно принятая за пепельницу шкатулка переполнилась до такой степени, что окурки начали вываливаться из нее прямо на стол, — я отправил админу сообщение о том, что базу слили в интернет, и ссылку на сайт. Пусть удаляет.

–А смысл? — то ли я от голода и усталости так плохо соображала, то ли мои скудные познания безнадежно устарели, но я никак не могла понять, к чему было столько мучиться, — одну удалят, другую сольют.

–Смысл…, — задумчиво протянул Эрик и торжествующе добавил, — смысл есть, я бы назвал это тайный смыслом. Под адресом сайта скрывается ссылка на их собственный жесткий диск, понимаешь? То есть, удаляя пиратскую базу, админ налоговой почистит свой сервер вместе со всеми хранящимися на нем данными. А в следующий раз поставит нормальный брандмауэр, чтобы всякие любопытные журналисты вроде Иды Линкс не смогли получить доступ к конфиденциальной информации. Хотя зря все это, рано или поздно все равно инсайдеры опять сольют..

–Слушай, иди ты лучше в душ от греха подальше, а то с таким агрессивным настроем ты походя ядерную войну развяжешь, — посоветовала я, интенсивно массируя виски, — поговорим за ужином, я пойду сумку разберу.

Эрик молча нацепил очки и тяжело поднялся с кресла.

–И где же твоя женская солидарность, Линкс? — с горькой издевкой спросил он, — неужели в тебе, как и во мне, не осталось ничего человеческого? Ты готова делить стол и кров с тем, кто палец о палец не ударил, чтобы вытащить свою семью из нищеты? Ты не упрекаешь меня, ты не читаешь мне моралей, ты не требуешь от меня на коленях просить прощения у Кристины? Что же ты, Линкс? Ты настолько боишься меня, что не можешь сказать правду мне в лицо?

–Отстань ты от меня, пожалуйста, — тихо попросила я, — не надо приписывать мне чужие мысли, я сама знаю, что мне делать и что мне говорить. В ванне висит халат Макса, наденешь его, а свою одежду бросишь в машинку. Тебе кофе сварить?

Пару минут Эрик таращился на меня с таким неподдельным интересом, словно на лбу у меня был, как минимум, прописан код для взлома охранной системы главного хранилища Национального банка, потом махнул рукой и бесшумно исчез в ванной. А я пошла выяснять, какая такая сволочь без предупреждения заявилась ко мне в одиннадцать часов вечера и настойчиво долбится мне в дверь. Как выяснилось, это доставили заказ, сделанный с моего номера сорок минут назад.

ГЛАВА XIII

В принадлежащий моему бывшему жениху банный халат мы с Эриком могли бы запросто поместиться вдвоем, причем, свободного пространства осталось бы еще на парочку личностей не особо субтильной комплекции, но так как возможность предоставить парню полное разнообразие размерного ряда предметов мужского гардероба у меня на данный момент отсутствовала, ему пришлось довольствоваться тем, что есть. В итоге, пред мои светлые очи он предстал в таком анекдотическом облике, что я не смогла скрыть насмешливой ухмылки.

Со стороны складывалось впечатление, что тощая фигура Эрика укутана в махровую простыню благородно синего цвета, снизу из-под которой торчат голые ноги, а сверху высовывается мокрая голова с запотевшими очками на носу. Я невольно вспомнила, в каком виде выходил из душа Макс, предпочитавший между прочим, вообще обходиться без халата: мелкие капли воды влажно поблескивают на мускулистом торсе, сильные, накачанные ноги с мощными икроножными мышцами с достоинством несут на себе идеально красивое, тренированное тело знающего себе цену самца, на чисто выбритом лице с тонкой полоской стильной бородки-«рычага» играет надменная улыбка победителя.

Такого Макса я ненавидела так же сильно и яростно, как ненавидела все свое пропитанное дешевой показухой окружение, и в сравнении с этим гипертрофированным совершенством, Эрик вдруг показался мне неожиданно симпатичным. Во всяком случае, он был настоящим. Плохим или хорошим, это уже вопрос субъективного отношения к конкретному человеку, но в отличие от населенной механическими куклами искусственной среды, он был живым. К сожалению, больше в нем пока не обнаруживалось ни одного хотя бы немного импонирующего мне качества.

–И что сие означает? — язвительно осведомилась я, потрясая перед Эриком плоской бутылкой с осевшими на дне листьями полыни, — я такого не заказывала. И вот это тоже не мое, — в другой руке у меня появился пакетик с крупной надписью «Сахар тростниковый коричневый», — еще сюрпризы будут?

–Да сколько угодно, — Эрик мягко отобрал у меня абсент и торжественно водрузил его в самый центр стола, — проверь как-нибудь свою кредитку, я тебе туда скинул всю сумму заказа, можешь по чеку свериться!

Я невежливо плюхнула упаковку с сахаром рядом с «Зеленой феей» и раздраженно топнула ногой. Пустила, на свою голову, козла в огород!

–Ну, и сколько времени тебе потребовалось на то, чтобы взломать мой банковский аккаунт? Надеюсь, ты не слишком перетрудился?

–Линкс! — несмотря на то, что Эрику полагалось если и не сгореть со стыда, то хотя бы сделать вид, что его мучают угрызения совести и виновато опустить глаза, он лишь искренне рассмеялся мне в ответ, — я, конечно, горжусь, что ты обо мне такого высокого мнения, но все было не так романтично. Ничего я не ломал, открыл твое портмоне, посмотрел номер кредитки и перевел туда деньги со своего счета.

Дрожа от справедливого негодования, я вплотную приблизилась к безмятежно улыбающемуся Эрику и зло прошипела ему в лицо:

–Скажи-ка мне, пожалуйста, Данте, на каком основании ты решил, что у тебя есть право рыться в моих личных вещах?

Следующая улыбка выглядела и вовсе обезоруживающе открытой. Эрик выдержал мой пылающий взгляд поистине с олимпийским спокойствием.

–Думаю, на том же самом, на котором ты влезла в мою личную жизнь. Так что, мы квиты, Линкс, и давай без обид, ладно?

Я могла бы потратить время и доходчиво объяснить некоторым из здесь присутствующих, какого рода чувства двигали мной и до какой степени благими являлись преследуемые мною цели, но лишь примирительно взмахнула рукой. Зачем заводить обоюдно проигрышный спор, где конструктивное начало, в сущности, столь же ничтожно мало, как и содержание калорий в диетической еде? Кстати, о еде!

В процессе приема пищи мы по негласной договоренности старательно изображали из себя парочку глухонемых. Насыщение пришло лишь после того, как мы подчистую подмели весь продпаёк. Уцелела от попадания в наши скрученные голодными спазмами желудки только бутылка абсента, но и на нее у Эрика явно имелись виды.

–План такой: берем абсент, пьем, расслабляемся и я тебе все рассказываю. Заодно страхуемся от моей спонтанной трансформации. Поддерживаешь?

Я всегда считала угловой диванчик у себя на кухне жутко неудобным, и давно мечтала от него избавиться, но после плотного ужина меня так развезло, что я готова была немедленно уснуть, даже не меняя сидячего положения на лежачее. Мне в одинаковой степени не хотелось ничего пить и слушать, а тем более на что-то смотреть, но гипнотическое зрелище горящего в бокале абсента, распространяющего вокруг сладковато-пряный аромат полыни и жженного сахара захватило меня настолько, что липкая полудрема постепенно отступила, и я начала зачарованно следить за действиями Эрика. Нагретый сироп медленно стекал сквозь мелкие отверстия в ложке, густые, тягучие капли одна за другой падали в объятия пламени и растворялись в его зеленых отблесках, чтобы стать частью заточенной в бокале стихии. А потом Эрик погасил торшер, и этот приковывающий взгляд факел остался единственным источником света в окутавшей нас потусторонней тьме, но и ему не суждено было гореть вечно.

Резко накрытое вторым бокалом пламя мгновенно погасло, Эрик с ювелирной точностью перелил абсент, перевернул пустой бокал вверх дном и протянул мне коктейльную соломинку.

–Делаешь так: вставляешь эту штуку под бокал и потихоньку вдыхаешь пары. Только осторожно, не обожгись!

Употреблять абсент таким извращенно-странным способом мне никогда ранее не доводилось, да и вообще, признаться честно, никаким другим тоже. Не принимать же во внимание Райкин день рождения четырехлетней давности, где мое участие в коллективном распитии этой зеленой гадости ограничилось одним глотком, после которого у меня еще долго мерзостно царапало в горле? Но сегодня я не стала отказываться. Может быть, у меня элементарно не было сил на возражения, а возможно, я подсознательно стремилась сбросить с себя непосильный гнет многодневного напряжения, и не собиралась упускать столь вовремя подвернувшийся случай, но когда по телу разлилась блаженная эйфория, я поняла, что согласилась не зря.

Мне давно не было так легко и хорошо. Кипящая кровь несет к сердцу воздушную невесомость в сочетании с абсолютной беззаботностью, вселенская гармония и высшая справедливость бьются тонкой ниточкой пульса, мои мысли ясны, помысли чисты, а мир прекрасен и безупречен, как я сама.. Горячее дыхание абсентовой феи пахнет вечностью, оно проникает мне под кожу и обжигает мой разум. Я знаю, что это всего лишь сон, но мечтаю никогда не просыпаться. Если только для того, чтобы жадными губами прильнуть к бокалу и вновь заставить остановиться безжалостное время.

В следующий раз мы меняемся: я пью, а Эрик забирает себе трубочку для коктейля. Его размытые черты проступают из полумрака, и без очков темно-серые, миндалевидные глаза вдруг кажутся мне распахнутыми вратами в другое измерение, магнетически притягательными и слишком близкими. Он облизывает проколотую нижнюю губу и неопределенно улыбается, словно хочет что-то сказать, но боится разрушить плывущее над нами марево зыбкого равновесия.

–«King of spirits Gold»… В нем самая высокая концентрация туйона, больше мне ничего не помогает. Знаешь, я ведь его пил, как лекарство, зажмуривался и глотал, не чувствуя ни вкуса, ни запаха. Меня не цепляло, не накрывало, просто отсрочка трансформации и всё. А сегодня впервые вставило. Весело, да?

Это было и вправду весело. Однозначно весело, иначе с чего бы мы хохотали над этим не претендующим на юмористический шедевр высказыванием до рези в животах? Вот и я о том же. Где-то на периферии сознания я объективно понимала, что мы похожи на обкуренных подростков, забивающих косяки в подъездах, но все равно смеялась. Смешным было все: пирсинг в губе Эрика, разбитый по неосторожности бокал, смятая в гармошку коктейльная соломинка и, особенно, сама эта ситуация, причем последняя ничего, кроме припадка истерического смеха не вызывала с того момента, когда двое самоубийц выбрали себе одну и ту же крышу.

А затем наступило благостное расслабление, вязкое и терпкое, как воцарившаяся за окнами ночь, и даже плавные взмахи прозрачных крыльев абсентовой феи не нарушали окутавшей нас тишины. Я сидела на все том же неудобном угловом диванчике, рассеянно гладила русые волосы доверчиво положившего мне голову на колени Эрика, и слушала его сбивчивое, нестройное повествование.

–Помнишь, ограбление музея искусств в позапрошлом году? Неизвестные злоумышленники дезактивировали систему безопасности, проникли в выставочный зал и похитили несколько экспонатов. Я не вижу твоих глаз, но чувствую, что ты киваешь. Еще бы, это было такое громкое дело! Экспозиция, посвященная шумерской и древнеегипетской цивилизации, принадлежала частному коллекционеру из Штатов. Этот богатый мизантроп за бешеные деньги скупал артефакты по всему миру, не каждый музей мог похвастаться такой обширной коллекцией, как у него. В общем, когда наше Министерство культуры какими-то правдами и неправдами уболтало этого помешанного на древностях американца на три дня выставить свои экспонаты в столичном музее искусств, ко мне обратились двое.

Заказчики нашли меня в сети, им нужен был профессионал, который сможет открыть им доступ в музей, несмотря на усиленную охрану. А кто мог сделать это лучше Данте? Никто и никогда, Линкс, слышишь! Я знаю, ты смеешься, ну и к черту! Сейчас дорасскажу и пойду все-таки взломаю твой банковский аккаунт за пять минут, чтобы ты поняла, кто такой Данте. Нет, лучше завтра. Знаешь, что означает высшая степень опьянения у хакера? Это когда курсором в экран не попадаешь…

Короче, о чем я…? Да, заказчики! Мы связывались по электронной почте, но они сразу показались мне странными ребятами. И сфера интересов у них была очень специфическая. Из всей экспозиции им нужен был только анк, такой египетский амулет в форме креста с петлей на конце. Я пробивал его по спецресурсам, это оказался чуть ли не самый дешевый экспонат. Таких анков египтологи в свое время откопали хренову тучу, и я так и не понял, чем амулет из американской коллекции отличался от всех остальных. Но клиент всегда прав, а мои клиенты еще и готовы были заплатить за этот кусок железа несоразмерно большую сумму. Естественно, я согласился, взял аванс и приступил к работе. Сроки у меня были жесткие, пришлось двое суток не спать, с камерами еле — еле разобрался, потому что… Понял, Линкс, понял, технические подробности опустим…

Все прошло удачно, у меня по ходу дела были заминки, но заказчики этого даже не почувствовали. Вынесли они свой анк и, наверное, для того, чтобы сбить с толку следствие прихватили еще несколько не связанных между собой экспонатов. Ты когда-нибудь слышала про «Львицу Гуэнолла»? Краем уха, говоришь? Повезло тебе, Линкс! Мне бы про нее никогда не слышать, а тем более не видеть. Хотя теперь ее уже никто не увидит…

Остаток денег я забрал наличкой. Заказчики назначили мне встречу ночью на кладбище, сказали, что это самое безопасное место. Пришли двое готов, парень и девушка… Клянусь тебе, самые натуральные готы, как положено, со всей атрибутикой, одежда черная, морды белые, губы красные. Нет, не у обоих, только у девушки! Показали они мне этот анк, как я и предполагал, ничего особенного, но для готов он считается. чем-то вроде символа А потом Вальда, так звали девушку, вынула из кармана сверток с каменной статуэткой и спросила, не знаю ли я, кому ее можно сбыть. Это и была та самая львица, которую они вместе с анком вытащили. Как я потом уже выяснил, она к Древнему Египту вообще никакого отношения не имела, даже не Шумерская цивилизация, а Аккадская. Я тоже про такую не знал, Линкс, зато теперь почти эксперт!

Все прочее награбленное добро эта предприимчивая парочка уже успела толкнуть на черном рынке, осталась одна львица. Из любопытства я открыл сверток, но не успел даже как следует рассмотреть статуэтку, как по ней побежали трещины, и она рассыпалась в пыль у меня на глазах. Готы заахали — заохали — могли бы продать, сколько денег из-за тебя потеряли… Я им напомнил, что свой анк они с моей помощью получили, а остальное мне по барабану, на том и разошлись.

Пришел домой, снял перчатки… Ну да, а как без перчаток, сильно мне было надо на краденой вещи свои пальчики оставлять? Снял, одним словом, и забыл, пошел отсыпаться. А на другой день ладони у меня покрылись какой-то непонятной сыпью, типа аллергии. Через неделю сыпь прошла, зато начались глюки. Знаешь, что было самое страшное, Линкс? У меня повторялись видения, мне казалось, будто все тело у меня покрылось чешуей, за спиной выросли крылья, а руки превратились в звериные лапы с когтями вместо пальцев, и один раз я все-таки решился взглянуть в этот момент на себя в зеркало. Догадываешься, что я там увидел? Пыль от статуэтки проникла через перчатки и впиталась мне в кожу, а потом и в кровь.

Нет, я не знаю, что это такое! И я не знаю, как от этого избавиться. Я даже не могу убить себя, Линкс! Не бойся, все хорошо, я спокоен, я совершенно спокоен…

ГЛАВА XIV

Неделю я не вылезал из сети, перечитал все, что только можно, про эту львицу. Хотел для начала хотя бы понять, почему эти готы два дня таскали ее за пазухой, и ничего с ними не происходило, а мне достаточно было лишь прикоснуться к ней через дырявые перчатки. Я обшарил все более или менее имеющие отношение к Аккаду сайты, но без толку. Про статуэтку нет никакой информации, кроме того, что двадцать лет ее нашли в Ираке, примерно установили происхождение и возраст и продали в частную коллекцию, как не представляющую большого интереса для фундаментальной науки. И ни единого упоминания о ее свойствах вызывать трансформацию, даже вскользь, даже предположительно… Ничего, понимаешь! Кусок белого известняка черт знает скольки тысячелетней давности.

Тогда я стал трясти своих заказчиков-готов, заявился на их вечеринку на кладбище в полном неадеквате и устроил им допрос с пристрастием. Те решили, что у меня поехала крыша, угостили абсентом и посоветовали поменьше зависать в сети. С готами в ту ночь тусовались «вампиры», знаешь, есть такие чокнутые, которые наращивают себе клыки и пугают малолеток, во всяком случае, на тот момент я именно так о них думал. Главным у «вампиров» был Оскар, тот еще тип, помимо клыков он носил красные линзы и на полном серьезе утверждал, что видит в темноте. Я без понятия, Линкс, может, и на самом деле видит, лично я не проверял.

Короче, Оскар попросил меня трансформироваться, сказал, что попробует определить, в кого я превращаюсь. Я ответил, что силой воли я этого сделать не могу, я уже знал, что трансформацию вызывают сильные эмоции — боль, гнев, ненависть, страх… Этот урод меня внимательно выслушал, паршиво так ухмыльнулся и с размаха зарядил мне в челюсть. Душевно так приложил, аж в ушах зазвенело. Я упал, ударился о чей-то памятник, из глаз искры посыпались. Готы эти хреновы встали в кружок и смотрят, как я в грязи валяюсь и подняться не могу. Думаю, ладно, я вам сейчас такую трансформацию устрою, мало не покажется. Злость накатила невозможная, я прямо чувствовал, как что-то страшное из меня наружу вырывается, готов был всех на мелкие кусочки порвать. Мне потом готы рассказали, что вид у меня жуткий был: зубы скрипят, глаза горят, суставы щелкают. Они все принапряглись конкретно, отступать даже понемножку начали, но быстро поняли, что бояться им нечего. Скрутило меня, конечно, по самое не хочу, но человеческого облика я не потерял. Хорошо сказал, да, Линкс? Могу, когда захочу!

Домой я пришел совсем под утро, грязный, больной, униженный. Как сейчас помню, сижу в ванной на полу около раковины, холодно, мерзко, колотит всего. Но главное, глюков никаких, в мозгу пусто. И состояние какое-то странное, как с похмелья. Стал вспоминать, что я с вечера пил, и ничего не вспомнил. Только абсент с готами на кладбище. А дальше что, пошел купил бутылку и блестяще подтвердил свою гениальную теорию. Потом уже в сети порылся, нашел про туйон, который в абсенте содержится, принялся с дозами экспериментировать. Один раз не рассчитал, сутки в отключке провалялся мордой в клаву. Заказ сорвал, пришлось деньги вернуть. Да, не суть важно…

И тут в довершение ко всем моим неприятностям эта Кристина со своей беременностью объявилась. Она, значит, орет на меня, как оглашенная, ревет в голос, сама вся в соплях. Вот, ты такой-сякой, меня мама из дома выгнала, папа ремнем отодрать пообещал и тут же — «Аборт делать ни в какую не буду, женись на мне и точка». А я стою и четко понимаю, что если эта шалава деревенская, по пьяной лавочке перед первым встречным ноги согласная раздвигать, сейчас же не заткнется, я потеряю над собой контроль. А у меня как раз работа была срочная, и абсент пить я не рискнул, думал, пару дней продержусь, пока заказ не сдам. Заткнул пальцами уши, но чувствую, все равно не отпускает. Суставы ломит, в висках стучит, все признаки трансформации налицо. Эта дура стоит, глазами своими коровьими хлопает, что-то там про ответственность бормочет. Осознаю, надо сматываться, пока не поздно, пусть делает, что хочет, только меня не трогает, иначе я ей такие «веселые картинки» покажу, неделю кошмары будут сниться. Не слушаю больше ее ересь, просто киваю и киваю, а она от радости подпрыгивает, замуж собралась, счастье привалило. И не хватает ее куриных мозгов сообразить, что мне ни она, ни ребенок на хрен не нужны. Дошло до нее, только когда я ее на Химкомбинатовскую привез.

Я туда ведь тоже не от хорошей жизни переехал. Я до этого снимал комнату почти в центре, а после того, как меня первый раз накрыло, натурально страшно стало рядом с нормальными людьми жить. Представь, никогда не знаешь, что ты можешь выкинуть во время приступа. А в бараке я еще давным-давно прописался, его все обещают под снос определить, вот я и надеялся получить взамен квартиру. Знаешь, Линкс, какой кайф я испытал, когда этой своей «новобрачной» дом показывал. А тогда еще зима была, в квартире морозильник, со всех щелей дует, вода в колонке замерзла. Она вопит что-то на тему, как я с ребенком тут жить буду, а я пожимаю плечами, вставляю беруши и в блаженной тишине объясняю ей, что ничего другого ей предложить не в состоянии, и злить меня лишний раз не рекомендуется. Ее потом соседка, кошелка эта старая, тетя Аня, под свое крыло взяла, с ребенком возилась, обживаться помогала. А я постепенно научился их всех не замечать, смотрел сквозь их лица и видел только пустоту. Клавиши тоже, кстати, спасали — играешь и как будто процеживаешь мысли…

Помнишь, ты меня тогда на крыше спросила, почему я сам не последую своим же советам и не пошлю всех на хрен? Теперь понимаешь, что выхода не было? Замкнутый круг, Линкс. Работать после абсента я почти не мог… Вот ты сейчас можешь работать? У тебе такие глаза…аутентичные. Да сам не знаю, как это… Цвета абсента, самого лучшего, зеленые и чуть — чуть с желтизной… После такого невозможно работать, Линкс. Закрой лучше глаза, у меня мысли путаются… Закрой глаза….

Я подчинилась просьбе Эрика и покорно смежила веки. Абсолютной темноты я не увидела, искаженное под воздействием абсента сознание породило лишь запредельно глубокую бездну, сплошь усеянную призывно яркими звездами желто-зеленого цвета. Аутентичными звездами.

Когда с утра я честно попыталась освежить память и покопаться в своих запутанных воспоминаниях, в первую очередь, для того, чтобы установить обстоятельства, вынудившие меня спать мало того, что на кухне, так еще и сидя, я поняла, что они обрываются в аккурат на этом самом месте. В голове крутилось только идиотское слово «аутентичный», а спина затекла до такой степени, что разогнуться у меня вышло лишь с четвертой попытки, причем предыдущие три завершились остро пронзившей согнутый в три рубля позвоночник невыносимой болью.

Эрик устроился не в пример комфортней: его русоволосая голова все так же уютно покоилась на моих затекших коленях, а голые ноги расслабленно свешивались с дивана. Дышал он размеренно и ровно, и по всем признаком, имел все шансы отлично выспаться, так как всего лишь недовольно заворочался, когда я, наконец, решилась встать.

Некоторое время я чутко прислушивалась к своим внутренним ощущениям, и в итоге с удивлением пришла к выводу, что чувствую я себя далеко не так хреново, как следовало бы после тесного общения с «Зеленой феей». Омрачали утро нового дня только заживающие ссадины, которые активно чесались под повязками, зато мысли, как это ни странно, были ясны, словно безоблачное небо за окном.

Осторожно выглянув в щелочку между жалюзи, я чуть не ослепла от ярких лучей полуденного солнца. Выходит, проспали мы почти до обеда, и в моей родной редакции напрасно ждут специального корреспондента Иду Линкс, нагло прогуливающую рабочий день. Мне теперь и заявление писать не придется, шеф и сам меня уволит за грубое нарушение трудовой и исполнительской дисциплины. Так что добро пожаловать в армию безработных! Хотя интуиция мне подсказывает, что вместо того чтобы безалаберно разбрасываться ценными кадрами, меня скорее заставят добросовестно отрабатывать предусмотренный законодательством месяц. Что ж, буду наслаждаться ничегонеделанием, пока есть такая возможность, а там посмотрим. Стоит ли так цепляться за свое журналистское удостоверение, если у меня на кухне спит великий хакер Данте, открывающий любые двери несколькими комбинациями клавиш?

Из длинного списка запланированных на сегодня дел я успела осуществить только три пункта: умыться, вытащить из стиральной машинки одежду Эрика, и отправить маме контактные данные Кристины. Дальнейшей реализации задуманного бесцеремонным образом воспрепятствовала настойчивая трель дверного звонка. К утреннему приему посетителей я была готова не больше, чем замороженные полуфабрикаты к немедленному употреблению в пищу, но настроение терпеть это нескончаемый звон, сопровождающийся не менее сильно бьющим по ушам стуком, у меня отсутствовало напрочь. Я на цыпочках пробралась через коридор и приникла к крошечному глазку. Увиденное меня не слишком порадовало, но не могу сказать, что и огорчило. После вчерашнего вторжения на мою частную собственность Макса Терлеева, побеседовать с Райкой я так и так собиралась, а теперь и далеко ходить не надо.

–Идочка! — взвыла Райка, будто целый оркестр иерихонских труб, — дорогая, ты в порядке? Я так за тебя испугалась!

Ага, испугалась ты, как же, держи карман шире! Может кто-нибудь и верит в то, что Райка является обладательницей тонкой душевной организации, глядя, как горько она рыдает над сломанным ногтем, но мне — то прекрасно известно, какая змея на протяжении десятка лет греется в лучах моей славы. За те долгие годы, что Райка «числится» в моих подругах, я неоднократно сталкивалась с ее приверженностью политике двойных стандартов, но каждый раз закрывала глаза на ее подлости, зная, что серьезно напакостить у нее, как ни крути, кишка тонка. Райка была нужна успешной и популярной Иде Линкс исключительно в качестве аксессуара к платьям и шубкам, а практическая польза от общения с «подругой» сводилась к изредка пригождающимся при написании статей наблюдениям за тщательно скрываемыми проявлениями черной женской зависти.

Зависть ко мне мучила Райку с изощренной жестокостью средневекового палача, и порой мне даже было ее чисто по-человечески жаль. Своим умом она жить не могла и не хотела, а потому все свои личные достижения автоматически соизмеряла, например, с моими. Сравнения вечно оказывались не в Райкину пользу, и та лезла из кожи вон в патологическом стремлении меня переплюнуть. Иногда доходило до смешного: когда у меня начал бурно развиваться роман с Максом, Райка незамедлительно отправила в отставку своего бой-френда и принялась рыть носом землю в поисках свободного футболиста. Увы, ее потуги закончились лишь краткосрочными отношениями с чернокожим представителем сборной Ганы, отбывшим на историческую родину сразу по истечения срока контракта с одним из столичных клубов, а мне пришлось потом долго выслушивать заунывное нытье относительно неустроенной личной жизни.

А еще Райка бредила публичностью и славой. Через пень колоду она окончила театральное училище, что при ее общепризнанной актерской бездарности, уже можно было считать большой победой, и на протяжении последних трех лет упорно атаковала всевозможные кастинги. Несмотря на то, что Райка искренне считала себя неземной красавицей и исключительным талантом, значительных ролей ей никто не предлагал, и на данный момент она могла похвастаться лишь участием в паре-тройке малобюджетных сериалов, что впрочем, не мешало ей мечтать о покорении Голливуда.

Думаю, Райка завидовала не столько моему положению в обществе, сколько недоступной для ее понимания самодостаточности. Одно дело — видеть, как Иде Линкс все достается играючи в то время, как она, Раиса Вальцева, вынуждена с боем выцарапывать у несправедливой судьбы свое счастье, и совсем другое — смотреть, какое презрительное безразличие проскальзывает иногда в зеленых глазах заклятой подруги. Безучастно наблюдать за тем, как «бог дает беззубому орехи», Райка, естественно не могла, и в меру своего весьма недалекого интеллекта периодически устраивала мне мелкие гадости, неумело замаскированные под заботу о моем благополучии. Хотя как раз сегодня у нее имелось полное право вдоволь потешить свое уязвленное самолюбие. Даже учитывая, что не последнюю роль сыграло неудачное стечение обстоятельств, Райка ухитрилась подгадить мне по полной программе.

–Ты какого хрена Максу ключи дала? — не предвещающим ничего хорошего тоном поинтересовалась я, захлопывая за Райкой дверь, — я тебе их разве для того доверила, чтобы ты их направо и налево раздавала?

–Идочка, ну, прости-и, — жалобно заблеяла Райка, — Идочка, ну, не обижайся! Мы все испугались, про тебя такое говорят, просто ужас! Я представила, как ты тут лежишь одна, вся в крови, и сразу согласилась Максику ключи дать, чтобы он тебя спас! Ида, я так рада, что ты жива! Ты ведь больше не будешь нас так пугать?

–Посмотрим на ваше поведение, — хмыкнула я, — слушай, Рая, а ты, что смс-ку не получила?

Небесно-голубые Райкины глазки в обрамлении густо накрашенных ресниц смущенно уткнулись в пол.

–Идочка, мы все поняли, что ты перед свадьбой переволновалась, доктор еще в больнице сказал, что у тебя стресс, и ты в таком состоянии можешь всякого наговорить… Максик как твое сообщение получил, сразу примчался ко мне, говорит, Раечка, давай ключи, с Идой совсем плохо, как бы она опять чего с собой не сделала. А на самом лица нет, напился, бедненький, с горя… Так вы не помирились с ним?

Чему-чему, а вышибать из зрителя слезу Райку в ее театральном все-таки научили. И не подумаешь ведь, что это несчастное существо прискакало ко мне вовсе не движимое заботой о моем психическом здоровье. Нет, Райка, похоже, целую разведывательную операцию запланировала. Ежу понятно, только и ждет, когда вероломно преданный коварной и ветреной невестой Макс Терлеев придет искать утешения в объятиях воплощения добродетели и чистоты по имени Раиса Вальцева. Так что, зря стараешься, лапочка!

Однако, «лапочка» даром времени не теряла. Пока я предавалась размышлениями о женской дружбе, Райка окинула мою гостиную цепким взглядом, ошеломленно ахнула и драматическим шепотом вопросила:

–Идочка, ты что, курить начала?

ГЛАВА XV

Я сдавленно выругалась сквозь зубы. Теоретически рассуждая, я вполне могла взяться с тоски за сигареты и за два дня своего затворничества выкурить почти полную пачку, но дальше логика начинала откровенно пробуксовывать в нагромождении не вписывающихся в образ пребывающей в глубокой депрессии одинокой женщины фактов. Скажем, не поддавалась объяснению пара явно не дамских гриндерсов посреди коридора, да и аккуратно развешенная на подлокотнике кресла одежда даже при беглом осмотре с легкостью идентифицировалась в качестве мужской.

Райка изумленно округлила блестящие розовые губки и на какое-то время лишилась дара речи. Я терпеливо дожидалась, пока она перестанет изображать из себя выброшенную на лед рыбу, и параллельно пыталась наспех выработать наиболее уместную стратегию поведения. Но вчерашние эксперименты с абсентом, видимо, настолько негативно отразились на моих умственных способностях, что в голове, как назло, вертелась лишь одна фраза, которую судя по частоте ее употребления, мне давно стоило сделать своим девизом. В принципе, послать Райку на хрен, составляло для меня сейчас не большую сложность, чем выдернуть вилку из розетки, но, во-первых, она представляла для меня достаточно неплохой источник информации, а во-вторых, ты же интеллигентный человек, Линкс, ну, в конце-то концов!

–Вот, блин, — неожиданно отмерла застывшая в ошарашенном молчании Райка. Голос ее понизился до совсем интимных полутонов, а на разрумянившейся мордашке вдруг появилось печально знакомое мне заговорщическое выражение. С таким лицом Райка обычно выпытывала у меня «сокровенные тайны», чтобы потом с невинным видом растрезвонить их по всей столице. С одной стороны я ее понимала: раз уж ты сама по себе никому особо не интересна, так почему бы и не паразитировать на знаменитой подруге? Разве могла Райка упустить такой грандиозный шанс и не выяснить у Иды Линкс имя ее таинственного любовника?

–Блин, — с восторженным предвкушением повторила Райка, пританцовывая на каблуках. Туфли у нее были тоже розовые, под цвет помады, ногтей, сумочки и общего восприятия действительности, — Ида, почему ты мне сразу не рассказала? Я бы никому не сказала, честно-честно, ты же меня знаешь! Я бы тебя прикрыла и Максику бы наврала, что у меня ключей нет! Идочка, — Райка вплотную приникла к моему уху, и меня чуть не замутило от одуряющего сладкого запаха ее духов, — а у вас все серьезно?

–Серьезней не придумаешь, — с подкупающей искренностью сообщила я, — еще вопросы?

К тому, что я не стану юлить и изворачиваться, Райка оказалась совершенно не готова, и даже немного растерялась от моего шокирующего признания, но быстро пришла в себя и с твердым намерением не отпускать плывущую к ней в руки удачу, разродилась целой серией приглушенных оханий.

–Слушай, а кто он такой? Ты с ним давно встречаешься? Вы поженитесь? Ида, неужели тебе не жалко Макса? — последняя Райкина фраза, произнесенная с укоризненными нотками, меня окончательно добила. Да если бы мне не было жалко Макса, он бы сейчас не дома похмельным синдромом страдал, а в отделении показания давал, и накрылась бы ему поездка на Чемпионат Европы медным тазиком.

–Рая, — с достоинством объявила я, — в знак того, что судьба Максима мне не безразлична, я хочу тебя официально попросить оказать ему моральную поддержку в трудный период жизни. Начинай прямо сейчас: звони ему и предлагай всяческую помощь. Будет отказываться — не сдавайся! Ты же мне друг или не друг?

–Конечно, друг, Идочка! — неистово затрясла блондинистой шевелюрой Райка, — я обязательно позвоню, можешь во мне не сомневаться!

–Тогда чего стоишь? — возмущенно нахмурилась я, — кого ждешь? Иди спасай нашу сборную от поражения!

Райка понимающе хихикнула и уже двинулась было к двери, но на полпути остановилась и напоследок оглядела мою гостиную, словно фотографируя в памяти мельчайшую деталь творческого беспорядка. Любопытно будет узнать, к каким выводам она в итоге придет, но в любом случае ее умозаключения будут столь же далеки от реального положения вещей, как Магадан от линии экватора.

–Ида, ты только телефон больше не отключай! — напоследок попросила Райка, по-гусиному вытягивая шею в безуспешной попытке узреть еще какие-нибудь подробности, — как я тебе потом последние новости расскажу?

–Не волнуйся, надо будет — я тебя сама наберу, — в подъезд я вытолкала Райку, возможно, чересчур невежливо, зато эффективно. По крайней мере, выполнять почетную миссию по выведению Макса из запоя она поскакала с такой скоростью, словно собралась досрочно сдать норматив мастера спорта по легкой атлетике. Надеюсь, у них все получится, и они будут жить долго и счастливо, если только, конечно, Райка не посчитает бывшего парня Иды Линкс отработанным материалом и не направит всю свою немереную энергию на выяснение социального статуса моего нынешнего, как она наивно полагает, избранника. Ну, тут, ей заведомо ничего не светит: такого уникума вселенной днем с огнем не сыщешь!

–Красиво ты ее отшила, — похвалил меня вышеупомянутый уникум, обнаруженный мной, как вы думаете, где? Естественно, за компом. Так и сидел в огроменном Максовском халате, курил и щелкал мышкой, будто пулемет на рубеже военных укреплений, — доброе утро, Линкс! Давно так не высыпался, даже жаль, что Данте must die.

Эрик выглядел свежим и отдохнувшим, но взгляд его миндалевидных глаз все так же был полон непреклонной решимости найти надежный способ завершить свое существование на этой земле. Чисто выбритое лицо и разгладившиеся складки в уголках рта могли обмануть кого угодно, но только не меня. Волшебный аромат абсентовой феи до сих пор незримо витал в воздухе, и перебить его не в состоянии был даже сверхустойчивый Райкин парфюм.

–Ничего не изменилось, Линкс! Я не хочу так жить. Нужно обналичить счет и закупиться кое-какими компонентами. Ты когда-нибудь принимала участие в изготовлении взрывчатки в домашних условиях?

–Чего? — машинально переспросила я и еле сдержалась от того, чтобы огреть Эрика по башке первым попавшимся под руку тяжелым тупым предметом и вышибить оттуда эту несусветную дурь, — какой еще взрывчатки?

–Пока есть несколько вариантов, — то ли парень на самом деле не уловил в моем голосе открытой издевки, то ли просто ее проигнорировал, но говорить он продолжал все в том же спокойном, уверенном ключе, — технически легче всего использовать обычную гранату, но я боюсь, что, когда произойдет трансформация, а при непосредственной угрозе жизни она все равно произойдет, несмотря на действие туйона, мощности окажется маловато. Умереть я хочу быстро и безболезненно, поэтому гранату отметаем. Придется делать бомбу, что-то наподобие «пояса шахида» на основе двуперекиси ацетона. Тут можно даже без детонатора обойтись, даже спираль от электролампочки сгодится, главное, правильно цепь замкнуть. Тротиловые шашки или гексоген, конечно, тоже круто, но доставать их слишком долго и сложно. В общем, думаю, остановимся на двуперекиси.

–Данте, ты совсем псих, или прикидываешься? — отбросив деликатность, поинтересовалась я. Со столь явными проявлениями грубости с моей стороны Эрик еще не сталкивался, и в ответ на мой вопрос лишь недоуменно вскинул брови. Вроде как, а что тут не так, делов-то на копейку?

Я медленно приблизилась к компьютеру, решительно накрыла своей рукой словно приросшие к мышке пальцы Эрика и одну за другой позакрывала все открытые вкладки.

-Вот так получше будет, — удовлетворенно констатировала я, — а теперь пошли на кухню, и за чашечкой кофе я выскажу тебе свои соображения по поводу твоей дурацкой идеи.

Эрик с ненавистью раздавил окурок в шкатулке для скрепок ( черт, я ему сейчас эти бычки на голову высыплю, чтобы наконец дошло отличие между пепельницей и канцелярскими принадлежностями) и посмотрел на меня таким пронизывающим взглядом, что я с трудом подавила желание срочно удостовериться в отсутствии у себя сквозного отверстия на лбу.

— Ты зря стараешься меня переубедить. Я понимаю, ты чувствуешь себя обязанной, но между нами нет никаких обязательств. Ты ничего мне не должна, Линкс! Вспомни, там, на крыше, ты пообещала мне начать новую жизнь. Потерпи пару дней, и начинай ее с чистой совестью. Наверное, я зря к тебе пришел, мне не стоило посвящать тебя в свои проблемы.

Кофе у меня получился крепким и обжигающим, точь в точь как закипающая во мне злость. Эрик сделал всего один глоток из своей чашки, и отставил ее в сторону. Парень нервно барабанил пальцами по столу, и всем своим раздраженным видом демонстрировал, насколько сильно ему хочется вернуться к лэптопу и сосредоточиться на внимательном изучении «Краткого руководства по основам взрывотехники». Быть может, сама того не понимая, я лишь продляла его мучительную агонию, но в чем я не сомневалась, так это в том, что позволив ему осуществить свой безумный план и ничего при этом не сделав, я не смогу продолжать жить дальше, и это при том, что жить мне очень хотелось. Странная позиция для человека, почти переступившего эфемерную грань между мирами, но уж какая есть.

–Данте, — я бросила рафинад в его чашку, чтобы хоть немного подсластить горечь разочарования и обиды, — я прошу у тебя совсем немного времени. У меня есть кое-какие соображения на счет всего этого, и я хочу их проверить. Ты готов просто меня выслушать, также, как я сегодня ночью слушала тебя?

–Говори, — Эрик нетерпеливо облизнул нижнюю губу, — только быстро, ладно? Мне еще взрывчатку делать.

–Достал ты со своей взрывчаткой, камикадзе хренов, — отмахнулась я. Кофеин понемногу всасывался в кровь, и мои мысли постепенно обретали четкость. Еще бы суметь их облечь в убедительные слова, — вот скажи, у тебя не создавалось впечатления, что ты борешься с ветряными мельницами? Ты ведь так и не знаешь, кем ты становишься после трансформации? Я права?

Эрик неохотно кивнул. Ему было тяжело об этом говорить, и я его прекрасно понимала, но абсентовая фея нам сейчас не поможет. Однако, если я выбрала верное направление, я догадываюсь, к кому можно обратиться за помощью.

–Ты сможешь нарисовать это существо?

–Зачем, Линкс? Я перерыл всю сеть, библиотеки, форумы, зарубежные ресурсы. Ни с чем нет даже отдаленного сходства, я превращаюсь во что-то ужасное, чему люди еще не придумали названия, — сжимающие сигарету пальцы Эрика заметно дрожали, но глаза его оставались пустыми и холодными, — это необратимо, Линкс!

–Еще не факт, сам же сказал — информации никакой, — парировала я, наливая себе еще кофе, — знаешь, в чем твоя ошибка, Данте? Ты зациклился на сети и думаешь, что, если там можно найти пошаговую инструкцию по изготовлению бомбы, значит, там также имеются исчерпывающие сведения по всем остальным сферам. Тебе не приходило в голову, что, например, многие книги до сих пор не оцифрованы, или ты даже не можешь представить, что некоторые знания хранятся только в головах их носителей? Особенно такие…специфические знания! Это узколобая позиция, полагать, что если чего-то нет в сети, то этого и вовсе не существует на свете. Согласен?

Пепел с недокуренной сигареты серыми хлопьями падал прямо на стол. К черту, во имя торжества логики скатертью можно и пожертвовать.

–Короче, так: сейчас ты берешь ручку с бумажкой, выкладываешься на пределе своих художественных способностей и с максимальной достоверностью изображаешь эту хрень. А потом мы с тобой поедем знакомиться с человеком, который не умеет пользоваться компьютером, но знает при этом больше, чем «Google»!

–Зачем тебе все это, Линкс? — внезапно спросил Эрик. Очки снова сползли ему на нос, но он даже не стал их поправлять. В его темно-серых глазах больше не было ледяной пустоты, там было нечто большее, чем снисходительная насмешка над моими сомнительными утверждениями, и на данный момент это был мой потолок.

— Чтобы ты не превратил мою квартиру в полигон для испытания самодельных бомб, а меня в главного подозреваемого по делу об укрывательстве террориста-смертника. Заодно мне еще и недоносительство пришьют, знаю я такие случаи. Доволен ответом? По глазам вижу, недоволен, но, как говорится, чем богаты…

Выяснилось, что мать — природа совершенно обделила Эрика художественным талантом, и над «фотороботом» своего ненавистного второго «я» он корпел настолько долго, что я успела навести полный марафет и идеально подобрать сумочку, предварительно забраковав четыре потенциальных варианта. С иголочки одетая, с прической и при косметике я на цыпочках подкралась к поглощенному творческим процессом парню, осторожно заглянула ему через плечо и невольно представила, какое бы впечатление произвел на меня этот рисунок, обладай его автор чуть более выдающимися способностями к рисованию, если даже от этой «бяки-закаляки» у меня моментально пошла дрожь по телу.

ГЛАВА XVI

Явиться под кайфом может всякое. Схематично изображенное Эриком существо было в этом плане вполне достойно занять почетное место рядом с зелеными человечками и прочими классическими порождениями измененного сознания, но вот увидеть нечто подобное, что называется, на сухую, означало, скорее всего, острую необходимость госпитализации в психиатрический стационар.

Покрытое крупной чешуей туловище, переходящее в длинный, тонкий хвост, змеиная голова с раздвоенным языком в открытой пасти, пара изогнутых рогов на затылке, выступающий на спине костяной гребень и четыре мощные лапы, две из которых напоминают львиные, а две больше похожи на птичьи. И, как заключительный штрих, гордо расправленные орлиные крылья, чье пронзительно алое оперение до сих пор стоит у меня перед глазами. Все-таки, Эрик молодец, я бы такое чудо-юдо в зеркале увидела, так давно бы уже коротала время в палате с мягкими стенами.

Мое присутствие парень почувствовал не сразу, по всем признакам ему стоило немалых усилий заставить себя восстановить в памяти жуткие подробности своего сумасшествия, и он с неимоверным трудом удерживался от того, чтобы немедленно отправить «автопортрет» в мусорную корзину, предварительно измяв сие произведение в мелкое гофре.

–Впечатляет, — одобрительно кивнула я в ответ на немой вопрос закончившего рисовать Эрика, — но, учитывая, что я видела этого…глюка в цвете и в динамике, хотелось бы большего. Ладно, и так сойдет, мы же его не на международную выставку творчества душевнобольных посылать собираемся.

–А что, такая бывает? — удивился парень, переворачивая рисунок. На карандаш он давил с такой силой, что контуры змееголового чудовища отчетливо проступали на обороте.

–Еще как, зимой у нас в столице проводилась. Неужели, поучаствовать хочешь?

–Ага, всю жизнь мечтал, — Эрик решительно вручил мне исчерканный листок бумаги, — на, держи, получишь за меня посмертный гран-при.

Перед выходом на улицу я осторожно выглянула во двор, и к своей вящей радости обнаружила, что у большинства папарацци закончилось терпение, и осада с моего подъезда практически снята. Самые стойкие представители таблоидов притаились в припаркованном у тротуара неприметном фургончике, и, по-видимому, все еще не теряли надежду заполучить горячие кадры, но от шумного столпотворения, наблюдавшегося последние два дня, не осталось и следа. Одним словом, моя громкая слава ярко выраженно клонилась к закату, и не могу сказать, что меня это уж очень огорчало. Вечный поиск обходных путей успел мне порядком надоесть, поэтому я рискнула воспользоваться парадной дверью, и, как оказалось, жестоко просчиталась.

Вызванный неординарным поведением Иды Линкс общественный резонанс начал постепенно утихать, однако и пресса, и читатели в равной степени желали знать, что же послужило причиной расставания звездной пары. Вернее, кто. Так уж устроена человеческая психология, что там, где люди не ищут женщину, там они ищут мужчину. Не зря же личная жизнь знаменитостей смакуется с гораздо большим удовольствием, чем их профессиональные достижения. Сама того не желая, я преподнесла уцелевшим папарацци такой щедрый подарок, что проведенные в походных условиях сутки многократно окупились им сторицей.

Представьте картину маслом: Ида Линкс с достоинством шествует по направлению к ожидающему неподалеку такси, а позади нее скромно держится никому не известный парень в дурацких очках и лимонного цвета футболке навыпуск. Дополняет образ тяжелая поступь массивных гриндерсов и небрежно переброшенная через руку толстовка. Жаль только, неровно отросшие волосы падают на лоб, и одухотворенное лицо этого сверхчеловека почти полностью скрыто от объективов фотокамер, а то ведь какие кадры могли бы украшать первые полосы желтых изданий уже сегодня вечером! Теперь весь просвещенный мир узнает, что невесту Макса Терлеева увел тощий очкарик с невыразительной внешностью компьютерного червя, а падкая до подобных разоблачений публика будет еще неделю обсасывать на кухнях не лезущий ни в какие ворота выбор Иды Линкс.

–Дом печати на Набережной, — распорядилась я, когда мы с Эриком, наконец, утрамбовались на заднем сиденье, — надо было опять через салон выходить.

–А в чем проблема? — с потрясающей наивностью уточнил будущий герой светской хроники, поджигая сигарету, — я думал, ты уже привыкла, что тебя постоянно щелкают.

–Это да, но, по-моему, твоя футболка с моей сумочкой не слишком гармонирует. Не хотелось бы видеть на обложках такую явную безвкусицу, как считаешь? — язвительно фыркнула я, — интересно, какие будут заголовки? «Недолгое горе сбежавшей невесты»? «Новая жертва коварной искусительницы»? Или просто «Кто он — тайный возлюбленный Иды Линкс?» Тебе что больше нравится?

–Я бы остановился на чем-нибудь вроде «Где спутник Иды Линкс откопал такие страхолюдные очки, и что мешает ему купить себе приличную оправу? Не пропустите сенсационное расследование нашего специального корреспондента!»,-Эрик сдержанно улыбался кончиками губ, но по поблескивающим в темно-серых глазах искоркам я видела, что пикантная ситуация его крайне забавляет, — слушай, Линкс, а ведь ты права насчет салона. Некстати ты меня засветила. Мне бы сейчас только двуперекисью ацетона разжиться, и ты обо мне больше не услышишь. А вот тебе придется до конца своих дней объяснять всем, чем я тебя зацепил!

–Спишу свою неразборчивость на временное помрачение рассудка, — отбила подачу я, — а с очками действительно надо что-то делать, иначе даже версия с краткосрочным помешательством не сработает. Поехали сначала в клинику, заодно и повязки сменю.

Честно говоря, если уж браться за дело с умом и целенаправленно подгонять Эрика под господствующие в кругу моего общения критерии, прежде всего, стоило избавиться от желтой футболки, вызывавшей нездоровые ассоциации с новорожденным цыпленком, и превратить хотя бы в подобие прически артистический беспорядок у него на голове. Но так как я была прекрасно осведомлена о том, что в персональном стилисте парень нуждается не больше, чем баран в иллюстрированном букваре, то благоразумно не стала предлагать свои услуги в качестве имиджмейкера. По сравнению с мятым рисунком у меня в сумочке, Эрик выглядел просто божественно, и я искренне надеялась, что обоюдными усилиями мы сумеем избавить широкую общественность от лицезрения оборотной стороны медали.

По пути в редакцию на меня задним числом снизошло озарение, и я додумалась позвонить в автосервис. Моя машина была готова еще на прошлой неделе, и, несмотря на то, что механик разговаривал со мной несколько странным тоном, я выразила ему глубочайшую благодарность за оперативно выполненный ремонт, и пообещала забрать автомобиль не позднее сегодняшнего вечера. Во время разговора Эрик заметно оживился и неожиданно спросил, не являюсь ли я, случайно, владелицей отдельного гаража. Тот факт, что парень оставил мысль об изготовлении взрывчатых веществ в моей квартире, несомненно, внушал определенный оптимизм, но на провокационный вопрос я ответила категорическим «нет». И ничего личного, гаража у меня и в самом деле в наличии не имеется, да и о необходимости его приобретения я задумывалась не чаще, чем позволяла себе отведать на ночь мучных блюд.

Воодушевляющие лучи утреннего Солнца, во многом определившие главную тональность моего изменчивого настроения, во второй половине дня исчезли безвозвратно. Небо скуксилось, помрачнело и внезапно заволоклось резко набежавшими тучами. На лобовое стекло такси грузно плюхнулась первая капля и мутными разводами растеклась по остаткам моего позитивного мироощущения. На душе сразу стало как-то тревожно и муторно, первоначальный план вдруг показался мне неосуществимо бредовым, а посещение рабочего места — изощренной пыткой. Коллеги, кабинеты, кулуары — всего лишь часть моего прошлого, не стоящее и толики моего внимания, но это прошлое умерло вместо меня в ту ночь на крыше, и я не чувствовала в себе дара к воскрешению покойников.

–Не хочешь идти — не иди! — воскликнул Эрик, когда обуревающая меня внутренняя борьба недвусмысленно отразилась на моем побледневшем от волнения лице, — не знаю, какого черта ты там забыла, но вид у тебя такой, будто ты собираешься спуститься в ад. Линкс, одно дело — когда ты идешь навстречу своим страхам, чтобы победить их раз и навсегда, и совсем другое — когда тебе в голову взбрела идея фикс. Зачем мы сюда приехали?

Мне совсем не понравилось, как он меня отчитал. Вероятно, я привыкла к несколько иному отношению. Не скажу, чтобы все вокруг подобострастно заглядывали мне в рот и, впадая в священный трепет, с благоговением ловили каждое слово, но вступать со мной в открытую конфронтацию побаивались, это точно. Особенно справедливо данное утверждение звучало касательно лиц мужского пола. Добившиеся моей благосклонности парни чрезвычайно опасались ее лишиться и опрометчивых высказываний в мой адрес старались не допускать. Встречаться с Линкс было очень престижно, и ради этого многие терпели мой непростой характер и весьма лояльно относились ко всяческим капризам. В ответ я тихо презирала своих поклонников, но никогда не смела переступить границу между гламурной стервозностью и истинным пренебрежением моральными нормами.

А Эрик уже давно стоял на противоположном берегу реки забвения, и плевать он хотел на всю совокупность веками вырабатываемых правил, призванных сдержать в узде порочную человеческую натуру. И я могла сколько угодно на него обижаться, противопоставить мне было абсолютно нечего. Потому я молчала, отрешенно вслушиваясь в частую дробь барабанящих по стеклу капель, и свинцовое небо надо мной было таким же невыносимо тяжелым, как и мои мысли.

–Хватит смотреть на меня влюбленными глазами, Линкс, мы не перед камерами, — Эрик аккуратно потормошил меня за плечо, — сколько можно себя мучить? Ты мне скажешь, за каким хреном мы сюда припёрлись или нет?

–Мне нужно поговорить с шефом, — скрепя сердце, я пропустила мимо ушей ехидное замечание относительно влюбленных глаз, но за накатившую слабость сделала себе гневное внушение. Только еще разреветься не хватало для полного счастья, — его отец в прошлом занимался археологией и сам руководил раскопками. Когда-то я делала о нем репортаж, и он должен меня помнить. Но ехать к нему без согласования будет слишком бестактно — недавно у него умерла жена, и, насколько я знаю, он очень тяжело переживает ее смерть.

За окнами прокатились осязаемо близкие громовые раскаты. Дождь шел сплошной стеной, серая пелена полностью заслонила высотку Дома Печати и словно отрезала нас от окружающего мира. Равнодушный таксист безуспешно крутил ручку нещадно шипящего радиоприемника, Эрик задумчиво постукивал пальцами по обшивке сиденья, а я просто наслаждалась редкими минутами единения с вечностью. Дождь один за другим смывал плотные слои грима, а обнаженная душа под ним оказалась уязвимой и беззащитной. Это было символично и даже немного страшно — выходить на публику без маски после стольких лет ее непрерывного ношения. Но я должна была это сделать, в первую очередь, для того, чтобы доказать самой себе, что настоящая Линкс тоже имеет право на существование, а паразитировавший на ней двойник уничтожен окончательно и бесповоротно.

–Куда же вы, переждали бы дождь? — таксист все-таки ухитрился поймать рабочую волну, и из динамиков полились сладкие нотки романтического блюза, — давайте, я попробую поближе подъехать…

–Линкс, — Эрик на лету перехватил мою руку у самой дверцы, — я пойду с тобой. Ты идешь решать мои проблемы, и черта с два я буду отсиживаться в машине. Меня это тоже касается.

–Надеюсь, Райка нашла способ утешить Макса, а то такими темпами новость о том, как я наставляю ему рога, скоро облетит всю столицу. В нашей редакции сплетни разносятся со скоростью света, — у меня хватило сил на вымученную улыбку, пусть бледную и робкую, будто предрассветные лучи просыпающегося Солнца, но все-таки улыбку. А что, с чего-то же начинать надо?

–Я понимаю, что самое красивое во мне — это новые очки, но пускай твои коллеги думают, что ты полюбила меня за мой богатый внутренний мир, — Эрик отпустил мое запястье, я дернула ручку и без колебаний вылезла из машины. Пораженный моим отчаянным безрассудством таксист, успел лишь приглушенно ахнуть у меня за спиной.

–Ты только свое духовное богатство сильно напоказ не выставляй, — предупредила я парня, когда мы в два прыжка преодолели с десяток ступенек и укрылись под козырьком центрального входа вместе с застигнутыми проливным дождем прохожими, — а то ведь могут и неверно понять, народ у нас такой.

В миндалевидных глазах Эрика продолжали бесноваться насмешливые огоньки. Он наклонился мне к самому уху и доверительным тоном сообщил:

— Не беспокойся, я сам себе не враг. Знаешь, а ведь до этого момента, я был твердо уверен, что мне по жизни с девушками не везет.

ГЛАВА XVII

На самом деле грубоватая самоирония Эрика здорово подняла мне настроение, и предстоящая возможность залепить общественному вкусу своего преданно любимого коллектива звонкую пощечину подстегнула меня не хуже любого допинга. Мне вдруг захотелось действовать, бороться и побеждать, хотя первую и, наверное, самую главную победу, над своими комплексами и страхами, я уже и так одержала с разгромным счетом.

–Не факт, что тебе, наконец, повезло, — я вытащила из сумочки салфетку и тщательно протерла туфли от грязных брызг, слишком явно напоминавших о скоростном передвижении по лужам. Ида Линкс должна выглядеть безупречно даже после неудачной попытки самоубийства и сорванного бракосочетания с футбольной знаменитостью, — мой типаж, между прочим, тоже на любителя!

Эрик вслед за мной задумчиво обозрел свои заляпанные «гриндерсы», и, видимо, решил, что грязь на подобной обуви смотрится столь же органично, как и на кузове форсирующего расквашенную проселочную дорогу джипа. Специально готовиться к встрече с цветом столичной журналистики, он посчитал ниже своего достоинства, и вполне довольный своим внешним видом, заявил:

–Ошибаешься, Линкс! Я не любитель, я профессионал.

От такого неожиданного признания мне стало еще веселее, и ведущую в холл стеклянную дверь я толкнула, пребывая в приподнятом расположении духа. Я больше ничего и никого не боялась, даже давно ставшая частью меня ненависть притупилась и сгладилась, сменившись лишь снисходительной жалостью к несчастным заложникам навязанных извне стереотипов. Я вырвалась из тесной клетки шаблонного мышления и отныне сама ощущала себя демиургом, самостоятельно творящим иную реальность. Кто бы мог подумать, что для того, чтобы обрести эту всепоглощающую свободу, вовсе не нужно было прыгать с крыши и торжественно возлежать в обитом красным бархатом гробу?

И пусть настоящий Эрик отличался от нафантазированного мною идеала примерно в той же степени, что и пентхаус от собачьей конуры, наше случайное знакомство до неузнаваемости изменило мою прогнившую жизненную философию, а, следовательно, теперь настала моя очередь помочь ему. Если уж на то пошло, я ведь до сих пор еще не придумала, чем заняться в своей новой жизни, так почему бы не попытаться для начала расплатиться по счетам?

Редакция «Вечерней столицы» занимала весь пятый этаж огромного здания «Дома печати». Официальный штат газеты исчислялся почти двумя десятками человек, а количество собкоров и внештатников, по-моему, никто специально и не подсчитывал. Насколько я знала, в каждом областном центре нашей страны у «Вечерки» имелся хотя бы один ставленник, следящий за событиями на периферии. Целевая аудитория газеты была обширна, словно инфаркт миокарда, и благодаря грамотной маркетинговой политике шефа в полку читателей постоянно прибывало.

Ежедневные выпуски «Вечерней столицы» неизменно представляли из себя сборную солянку из публикаций на самую разнообразную тематику — государство и власть, экономика и финансы, светские сплетни, спорт, детская страничка, астрологический прогноз и анекдоты — словом, газету покупали и те, кто любил изображать источник последних новостей перед друзьями и родственниками, и те, кто по часу добирался на работу с другого конца города, и те, кто внимательно следил за малейшими изменениями в программе телепередач. Задумка шефа в этом плане работала безотказно: купивший «Вечерку» из-за обзора спортивных событий папа, затем по эстафете передавал ее с упоением штудирующей светскую хронику и кулинарные рецепты маме, а малолетние детишки тем временем с нетерпением ждали продолжения полюбившейся сказки.

Естественно, для того, чтобы делать газету для всей семьи и не скатываться при этом на бульварщину и хроникерство, необходим был творческий коллектив, отвечающий самым высоким требованиям, а потому устроиться на работу в «Вечернюю столицу» для простого смертного было так же сложно, как и для обывателя не уснуть до окончания симфонического концерта. Шеф лично интервьюировал кандидатов, проверяя их на профпригодность при помощи хитрых вопросов и ситуативных методик, и немало вполне достойных претендентов на вакантные журналистские позиции не смогли пройти этого больше похожего на экзамен собеседования. Я прошла. Сама не знаю, почему. Может быть, потому что я по жизни «лучшая из лучших» (теоретически, а почему бы и нет?), а может быть, я покорила шефа креативным подходом к набившим оскомину вещам, но ни блат, ни постель моему успешному трудоустройству не способствовали. Намного более сложным испытанием на прочность для меня стал адаптационный период.

В редакции господствовал закон джунглей. Человек здесь был человеку исключительно волком, и все вокруг жрали друг друга с кровожадностью саблезубых тигров. Интриги плелись тонко и изящно, будто фламандское кружево, а угодивших в ловушку жертв безжалостно добивали камнями остракизма. Дикая, первобытно жестокая конкуренция являлась частью корпоративной культуры, и шеф упорно культивировал в коллективе эту борьбу на выживание. Естественный отбор принес свои плоды, и в «Вечерке» остались истинные пираньи-каннибалы, сохраняющие видимость сотрудничества, но всегда готовые сомкнуть свои зубастые челюсти на шее себе подобных.

В начале своей карьеры я вынуждена была не раз отбиваться от нападок, но выжить мне помогли исключительно профессиональные качества. У меня очень быстро сформировался свой персональный стиль, емкий, саркастичный, запоминающийся, и вскоре я уже представляла для шефа уникальную ценность. Он оберегал Иду Линкс, как самый дорогой бриллиант в своей коллекции, но при этом заставлял отрабатывать свой иммунитет. Шеф постоянно отправлял меня на самые тяжелые задания, но тем самым он вдвое, а то и втрое сокращал время моего пребывания в редакции. С заданиями я справлялась на ура, и наутро ситуация повторялась: пока мои коллеги изводятся взаимной завистью, счастливая Ида Линкс разделывает под орех очередной неберущийся экземпляр. Ближе к вечеру художественно обработанный материал возлежит на столе у шефа, а сияющий лучезарной улыбкой автор с чистой совестью отправляется по своим делам. И кто знает, что моя улыбка фальшива, словно отпечатанная на цветном принтере банкнота, а на душе у меня безвоздушное пространство вакуумной пустоты? И нет ничего удивительного в том, что в редакцию я и сегодня шла с заранее отрепетированным выражением лица, вот только легкомысленных улыбочек это выражение больше не подразумевало. И беззаботного щебетания, как следствие, тоже.

На первом этаже царило непривычное оживление. Административный корпус Дома Печати обычно жил своей обособленной жизнью, и мое редкое взаимодействие с его сотрудниками происходило лишь по поводу неработающего кондиционера или перегоревшей лампочки. С бухгалтерией я тоже нечасто пересекалась, а, учитывая, что толстенная главбухша Элла Францевна, прозванная за суровый нрав и небогатый словарный запас Эллочкой-людоедкой вызывала у меня желание купить дополнительный абонемент в фитнес-клуб и перелистать на досуге словарь Даля, я по возможности обходила ее вотчину стороной. Но сегодня мне не повезло, и крупногабаритная бухгалтерша, передвигавшаяся по коридору со степенной грацией беременной мамонтихи, попалась мне на глаза прямо у лифта. Лично у меня никаких конфликтов с ней не было, но думаю, Эллочке было очень интересно выяснить, куда пошли деньги, собранные бухгалтерией мне на свадебный подарок. Дать развернутый ответ я в силу нехватки информации была совершенно не готова, и потому предпочла бы обойти Эллу Францевну стороной, но как назло бухгалтерша заслонила своим массивным корпусом весь проход.

Я уже настроилась сделать «морду чайником» и под шумок просочиться в кабину, но, как выяснилось, у Эллочки хватало своих проблем, и явившуюся в компании разрушителя молодых семей Иду Линкс она даже не заметила.

–Это черт знает что такое творится, — глубоким контральто вещала Эллочка, нависая всем телом над щуплым существом, испуганно забившимся в угол. При ближайшем рассмотрении я признала в существе Петьку Савченко, начальника информационного отдела, которого за никогда ни сходящее с лица выражение непередаваемой грусти острые на язык журналисты сходу окрестили «Пьеро», — сидят везде одни дармоеды, только деньги зря получают. Как я теперь работать должна?

–Элла Францевна, я тут причем? В налоговую позвоните и с ними разбирайтесь, — отбрехивался Петька, параллельно рыская глазами в поисках путей отступления, — это у них база полетела, а не у меня, разве не так?

–А мне какая разница? Все вы дармоеды! Вот и сидите без зарплаты, пока свою базу не восстановите! — вникать в суть проблемы Эллочка с присущей ей прямолинейностью не стала, но свое мнение по данному вопросу озвучить не преминула. Насколько мне было известно, под понятие «дармоедов» у главбуши подпадал весь персонал «Дома Печати» за исключением ее самой, — поразвелось вас тут…

Во избежание лобового столкновения с разгневанной бухгалтершей я готова была подняться на пятый этаж пешком и даже потянула Эрика к лестнице, но тут дверцы лифта разъехались, Пьеро ловко поднырнул под руку Эллочки и на всех парах заскочил в кабину. Мы с Эриком рванулись за ним, и когда милейшая Элла Францевна накопила слов для нелицеприятной оценки нашего позорного бегства, лифт уже дружно уносил нас ввысь.

–Привет, Линкс, — слегка отдышавшись, поздоровался Пьеро. Вот уж кого не волновали перипетии моей личной жизни, так это информационный отдел. Народ там работал увлеченный своим делом, а практически круглосуточное общение с компьютером отражалось на социализации местных программистов, однозначно, в негативном ракурсе. У них и без меня хватало чего обсуждать, и именно за это они мне и нравились.

–Представляешь, в налоговой вчера база накрылась, теперь Эллочка рвет и мечет, — Пьеро вытащил из-за оттопыренного уха загодя припрятанную сигарету и тут же определил ее обратно. С курением в Доме печати было тяжко и напряженно. Особенно страдали работники верхний этажей, вынужденные бегать на улицу каждый раз, когда у них возникала потребность в дозе никотина. Права курящих граждан вопиюще нарушались владельцем здания под лозунгом тотальной борьбы с курением, и на моей памяти эти драконовские меры постоянно вызывали протесты арендаторов. К сожалению или к счастью, безрезультатные, — Эллу тоже понять можно, в бухгалтерии вся работа встала, но я ей с утра вдалбливаю, что мой отдел не виноват, а она уперлась рогом в землю и хоть бы хны. Мне в вашу приемную нужно, у Таньки комп опять заглючил. У нее на двери нужно табличку вешать «Осторожно, бешеные юзвери»! Линкс, тебе тоже на пятый?

–На пятый, на пятый, — рассеянно кивнула я, вспомнив стремительно летающие над клавиатурой пальцы Эрика. Что-то он там такое хитромудрое наворотил…

У самого Эрика на лице, кстати, не дрогнул ни один мускул. Парень ни малейшим образом не показывал своей осведомленности о досадном происшествии в налоговой инспекции, и выслушивал Петькины откровения с такой равнодушной миной, словно не слишком понимал, из-за чего вообще весь сыр-бор. Но так самыми лучшими собеседниками Пьеро считал молчаливых слушателей, наша парочка как нельзя лучше подошла ему для разговора на злобу дня.

–До такой примочки еще не каждый додумается, — продолжал делиться подробностями Савченко, размашисто шагая по коридору редакции «Вечерней столицы». Ростом Пьеро даже мне доходил примерно до середины головы, но скорость он умудрился развить весьма приличную, и на своих шпильках я еле поспевала за мелькающей впереди вихрастой макушкой, — админ сам свой винт почистил со всеми бэкапами! Получается, и базу никто не крякал, поугорали просто над сисадмином!-Петька внезапно остановился, развернулся к благодарной публике и авторитетно добавил, — отвечаю, это Данте вернулся!

–Откуда ты знаешь? — спросила я с таким неподдельным интересом, что Пьеро несколько секунд непонимающе моргал, тщетно пытаясь припомнить, замечалась ли когда-нибудь за Идой Линкс страсть к высоким технологиям, однако, в ответ на поставленный запрос, память не выдала ему даже кратких сведений, и главный информационщик Дома Печати закономерно списал неожиданное проявления моего любопытство на чисто журналистскую привычку всегда быть в курсе новостей.

–Это его почерк, — уверенно выдал Пьеро, протирая очки. Окуляры занимали большую часть его физиономии, но тем не менее сидели на Петьке, как влитые, и, хотя и придавали ему портретное сходство с мудрым филином карликовой породы, внешнего вида ничуть не портили ( подозреваю, испортить его еще больше было уже невозможно), — я давно слежу за Данте, так, как он, никто не работает. Данте — это сетевая легенда, Линкс, вот что я тебе скажу. Его уже давно не было видно, я думал, его все-таки посадили, или он в какой-нибудь правительственной конторе за безопасностью следит. А вчера, как про эту базу узнал, сразу понял — это Данте! Выходит, не посадили!

–Есть такой анекдот, баян, конечно, но как раз в тему, — улыбался Эрик весьма сдержанно, но вот проколотая нижняя губа оттопыривалась, на мой взгляд, чересчур демонстративно, — посадили хакера на сто лет, а на другой день центральный компьютер системы исполнения наказаний выдал, что он отсидел весь срок, и завтра должен выйти на свободу. А сработано на самом деле в стиле Данте, красиво админа развел, ничего не скажешь!

Я ничего не имела против практического воплощения в жизнь принципа «Сам себя не похвалишь, никто тебя не похвалит», но, по-моему, Эрика малость занесло. По крайней мере, чувствительный тычок под ребра в моем бесспорно талантливом исполнении, явно не стал для него лишним.

ГЛАВА XVIII

Богатый внутренний мир выпирал наружу из тесной клетки телесной оболочки Эрика с такой неистовой силой, что в целях прекращения неиссякаемого потока самовосхваления мне в дополнение к тычку под ребра пришлось болезненно наступить парню каблуком на ногу. Эрик подпрыгнул на месте от неожиданности, тихо выматерился и обиженно заткнулся, чему я была несказанно рада. Тоже мне, «старый Мазай разболтался в сарае»!

Между тем, обладающий аналогичным чувством юмора, что и колченогая табуретка Пьеро, развеселился не на шутку. Во всяком случае, вид у него был такой, будто он только что самолично надрал задницу нахальному Арлекину и заполучил Мальвину в качестве боевого трофея. Кислая мина полностью исчезла с Петькиного лица, плохо выбритые щеки разрумянились, а покрасневшие глаза внимательно воззрились на раздраженно дергающего пострадавшей конечностью Эрика. Похоже, до информационщика начало понемногу доходить, что помимо Иды Линкс рядом есть кто-то еще, и этот кто-то по всем признакам является его прямым единомышленником.

–А ты в какой сфере трудишься? — на всякий пожарный уточнил Пьеро, сканируя из-под очков невозмутимого, словно египетский сфинкс, Эрика, — тоже программист?

–Ага, — спокойно согласился парень, — «Нэш Индастриз» слышал? Я им недавно конфигурацию для 1С настраивал.

–Серьезная фирма, — уважительно кивнул Петька, — ты, знаешь, что, закинь в кадры свое резюме, нам как раз такие сотрудники нужны. Или через Линкс передай, — Пьеро перевел взгляд в мою сторону и тут же смущенно отвернулся. Видимо, смутно припомнил, скандальные подробности моей биографии, активно муссируемые далеко за пределами Дома Печати и, наконец, додумался сопоставить мое появление в сопровождении нового кавалера и нашумевший разрыв с Максом Терлеевым, фамилия которого была широко известна даже тем, чей спортивный интерес ограничивался лишь компьютерными игрушками. Самое смешное, что Петька, по-моему, искренне одобрил мой «выбор».

Личного секретаря редактора все называли Танюшей, причем этот уменьшительно-ласкательный вариант имени в равной мере использовали как поклонники, так и откровенные недоброжелатели, просто в первом случае произносили его почтительным придыханием, а во втором с ехидными интонациями. Против шерсти, секретаршу гладил только Пьеро, считавший девушку, способную играючи вывести из строя рабочий компьютер по три раза на дню, достойной именоваться исключительно Танькой.

–Чего у тебя опять? — невежливо осведомился Петька, грубо выталкивая Танюшу из-за стола, — я же у тебя с утра был, все тебе вроде наладил!

Танюша одернула узенькую юбочку, капризно топнула стройной ножкой, обутой в лакированную туфельку с блестящей пряжкой на щиколотке и хотела было жалобно пропеть в свое оправдание что-то невразумительное, но тут на глаза секретарше внезапно попались мы с Эриком, и она моментально перенаправила свое внимание в более перспективное русло.

–Линкс! — воскликнула Танюша со сложным сочетанием радости и разочарования. Радовалась она свежей пище для сплетен, а разочарование, скорее всего, испытала по поводу моего цветущего внешнего вида. Наверняка, мои дражайшие коллеги уже успели обмусолить мое единственное интервью Фаруху Кемалю, и ожидали увидеть измученную тяжелейшими переживаниями особу, желательно одетую в рубище и с вороньим гнездом на голове.

–Танюш, шеф на месте? — позволять обалдело хлопающей ресницами секретарше рассматривать меня в деталях я не собиралась. Все-таки я последние пару суток не в SPA-салоне провела, а следы усталости не скроешь никакой косметикой, и рано или поздно все тайное все равно станет явным, предательски проступив даже через слой тонального крема.

–А… Да! — нерешительно протянула Танюша. Ее тонкие ухоженные пальчики с аккуратными розовыми ноготками замерли на селекторе и без особой уверенности вдавили кнопку. Фарфоровое личико Танюши выглядело почти испуганным, а сложенные бантиком губки чуть заметно вздрагивали. Неужели, снова попала шефу под горячую руку?

Нервные срывы у главного редактора «Вечерней столицы» периодически случались, и основной удар на себя часто принимала именно Танюша, чей кофе неизменно оказывался слишком холодным или слишком горячим, костюм чересчур вызывающим или, наоборот, старомодно пуританским, а прическа ужасающе безвкусной. Танюша безропотно выслушивала претензии начальника и, дождавшись подходящего момента, на цыпочках отступала в приемную, где и благополучно пересиживала вспышки гнева. Покладистость, исполнительность и безграничная преданность руководству в итоге привели к той редкой в редакции «Вечерки» ситуации, когда над Танюшей практически не капало. Звезд с неба она не хватала, отвечать на звонки и перекладывать бумажки у нее получалось весьма недурственно, а хорошенькая мордашка и точеная фигура отлично смотрелись на фоне шикарного интерьера приемной. Думаю, многие умные и одаренные журналисты в глубине души завидовали Танюше — умственной ее работу можно было назвать только с очень большой натяжкой, а премировал свою секретаршу шеф достаточно регулярно. Особенно после очередного приступа плохого настроения.

–Что такое? — судя по взвинченному голосу, шеф хотел принимать посетителей не больше, чем невинно осужденный отбывать наказание в колонии строгого режима, — я занят!

–Антон Маркович, к вам Линкс пришла, — на одном дыхании сообщила Танюша и инстинктивно пригнулась в ожидании неминуемой бури. В приемной повисло гнетущее молчание. Даже копающийся в компьютере Пьеро перестал недовольно бурчать себе под нос и заинтересованно высунулся из-за монитора. Один лишь Эрик проявлял завидное самообладание, и взгляд его темно-серых глаз из-под полуопущенных век был преисполнен циничного безразличия ко всему и вся.

–Линкс, значит… — динамик значительно искажал голос шефа, но флюиды его ярости проникали в приемную и через канал селекторной связи, — ты знаешь, куда тебе идти, Линкс! Отправляйся в том самом направлении, которое ты указала в своем вчерашнем сообщении! Или тебя проводить?

–Не надо, сама дойду, — фыркнула я, — но сначала нам нужно поговорить!

На другом конце провода послышались приглушенные ругательства, а потом шеф и вовсе перестал подавать признаки жизни. Наверное, берег нежные Танюшины ушки от адресованной мне нецензурной брани. Я была абсолютно не против дождаться, пока эмоции шефа немного схлынут, и он будет готов к адекватному восприятию моего визита, но атмосфера в «зале ожидания» с каждой секундой устраивала меня все меньше и меньше.

У настоящего репортера всегда есть чисто профессиональный нюх на сенсации. Истинный журналист за версту чувствует едва ощутимый запах жареного, и, словно натасканная гончая, сразу берет след. Учитывая, что в «Вечерней столице» шеф собрал ищеек высшего класса, нет ничего странного, что в приемную начали понемногу подтягиваться охотники за эксклюзивом. Я прекрасно понимала, что мой демарш автоматически сделал меня желанной добычей для собственных коллег, и не слишком горела желанием быть растерзанной этими кровожадными акулами пера. Да и непривычный к повышенному вниманию Эрик стал подозрительно поглядывать на выход, напрочь заблокированный застывшей в дверях Мирой Оганесян из отдела писем.

–Шеф, я захожу, — предупредила я, и крепко сжав руку Эрика, ломанулась в кабинет. Танюша от меня подобной прыти явно не ожидала и потому элементарно не успела воспрепятствовать нашему вторжению. Зато в обстановке сориентировалась на удивление быстро, и вместо того, чтобы останавливать меня на полпути, лишь оперативно выключила селектор. Уж чего Мира Оганесян только в читательских письмах не насмотрелась, но некоторые словесные обороты шефа, сопровождающие мою наглую интервенцию, ей лучше никогда не слышать.

–Явилась! — кратко резюмировал шеф, когда я плотно закрыла за собой дверь и несмело приблизилась к редакторскому столу. Запас табуированной лексики у него порядком иссяк, но запал еще остался, и разговор мне точно предстоял не из легких.

–А это кто такой? — на фоне моей харизматичной натуры, Эрик выглядел каким-то блеклым и невыразительным, да и держался он преимущественно в тени, но шеф выцепил его практически мгновенно, — где-то я его видел… Ах, да, в интернете уже есть его фотографии с подписью «Ида Линкс и ее тайный возлюбленный провели бурную ночь вместе». Почему же ты не попросила Фаруха Кемаля заснять вас в постели? Насколько я понял, он теперь твое доверенное лицо, да, Линкс?

–В нашей постели Фарух Кемаль явно был лишним, — кончиками губ улыбнулся Эрик и без приглашения подвинул себе массивный дубовый стул, — если для вас это имеет значение, то меня зовут Эрик, и на данный момент это, по-моему, единственное, что мне стоит о себе рассказать. Я сделаю вид, будто меня здесь нет, а вы спокойно поговорите с Линкс. Идет?

Готова поспорить, что подобные экземпляры шефу доселе не попадались. Эрик с его внешностью выходца из гетто и манерами пресытившегося прожигателя жизни поразил моего редактора до такой степени, что он машинально убрал ноги со стола и уставился на моего спутника широко раскрытыми глазами. Взгляд у шефа был въедливым, словно ржавчина, а сосредоточенное выражение холеного лица свидетельствовало о трудоемком процессе осмысления происходящего. За это время шеф позабыл, что на меня надо продолжать орать и почти мирно спросил:

–Что ты, зараза такая, вообще творишь?

–Присесть можно? — в отличие от возомнившего себя пупом земли Эрика я все-таки старалась с горем пополам следовать правилами этикета и самовольно занять стул никак не решалась. Шеф устало кивнул, задумчиво потеребил немыслимо дорогие запонки и вновь повторил свой вопрос, только уже в несколько расширенной вариации:

–Ты хоть понимаешь, что ты наделала, Линкс? К дьяволу бы твою свадьбу и всех твоих любовников, включая того, которого ты притащила в мой кабинет, как к себе домой! Но с той минуты, когда «Вечерняя столица» проаннонсировала репортаж с твоего чертового бракосочетания, ты была обязана выйти замуж именно за Терлеева и именно в тот день. И вот у тебя случился сдвиг и ты передумала! Ну и к дьяволу, так даже лучше, по крайней мере можно не опасаться, что ты уйдешь в декрет. Но почему Фарух Кемаль, Линкс? Ты что, не могла позвонить мне? Почему тиражи «Столичной штучки», нашего главного конкурента, выросли, как на дрожжах, благодаря моей сотруднице? Это нормально?

Я терпеливо дождалась, пока шеф выпустит пар. В чем-то он был, несомненно, прав. Наверное, надо было принести извинения и наврать чего-нибудь с три короба, но я слишком устала ото лжи. Впрочем, говорить правду, оказалось не так и просто.

–Тогда я была не в себе. Фарух просто оказался в нужном месте и в нужное время. Хотите знать, я не получила за это интервью ни копейки. Я ухожу из журналистики, шеф, уезжаю из столицы и начинаю новую жизнь. Моя мама сказала, что мне стоило сделать это более деликатным способом, но я редко слушаюсь маму.

Антон Маркович Вельштейн, сорока двух лет от роду, главный редактор прибыльного издания «Вечерняя столица», смотрел на меня из-под насупленных бровей и тщетно пытался понять, что за вожжа попала под хвост главной звезде его творческого коллектива. Шеф в сотый раз приглаживал зачесанные на косой пробор волосы, все больше и больше ослаблял тугой узел галстука, расстегивал и застегивал свои запонки, но озарение все равно отказывалось посещать его обитель.

–Я не дам тебе расчета, Линкс, — произнес шеф после долгих размышлений, — по-хорошему, мне бы подать на тебя в суд, но это подмочит репутацию газеты, и мою, как руководителя, тоже. Поэтому я буду бить тебя рублем, так что в свою чертову новую жизнь ты отправишься с пустыми карманами. Пусть это будет компенсация за моральный ущерб. Так что вам, молодой человек, — шеф язвительно ухмыльнулся в сторону бесцеремонно развалившегося на стуле Эрика, — вам придется поискать себе другую богатую дуру, а я гарантирую, что использую все свое влияние, чтобы Линкс не смогла продать ни одной статьи.

В ответ на незавуалированное оскорбление Эрик облизнул проколотую губу, поболтал ногами в грязных гриндерсах и, виртуозно балансируя на грани пафоса и стёба, заявил:

–Мой внутренний мир настолько богат, что я не нуждаюсь в деньгах Линкс, и готов бескорыстно разделить с ней все лишения и тяготы.

Я бы очень хотела верить, что настырная Мира Оганесян не уболтала Танюшу незаметно включить селектор, потому как от выданной шефом тирады завяли бы уши и у всех знакомых мне сапожников. Так высокохудожественно в моем присутствии еще никто не выражался, столь непревзойденный шедевр непереводимого фольклора мог породить только человек с высшим филологическим образованием и многолетним опытом работы в журналистской сфере, но сегодня шеф превзошел самого себя.

–Пошли оба вон отсюда! — потребовал он, исчерпав большую часть своего огромного запаса непечатных выражений, — чтоб я вас здесь больше не видел и не слышал.

–Шеф, а деловые предложения тоже не рассматриваются? — осторожно спросила я, обуреваемая справедливыми опасениями вызвать следующий всплеск подутихших эмоций.

–Все-таки денег хочешь? — с презрительной усмешкой бросил мне в лицо шеф, — даже не рассчитывай. Ты мне больше не интересна, можешь проваливать ко всем чертям. И не трать мое время, будь любезна.

Я поднялась на ноги и сделала первый шаг к выходу, но перед самой дверью вдруг остановилась и, стоя к шефу вполоборота, как бы вскользь полюбопытствовала:

–А Макс Терлеев вас тоже больше не интересует?

ГЛАВА XIX

Ответ шефа потонул в гулких раскатах внезапно грянувшего за окном грома, и до меня донеслись лишь слабые отзвуки его скептического хмыканья, но призрачный шанс на мирное разрешение нашего однозначно деструктивного конфликта я поймала на лету, и упускать его ни под каким предлогом не собиралась.

–Эрик, подожди меня, пожалуйста, в приемной, — мягко попросила я, — прошлое должно оставаться в прошлом.

Парень понимающе улыбнулся и без лишних вопросов исчез снаружи, а я приступила к реализации своего спонтанно оформившегося в голове плана. Несмотря на то, что взаимовыгодная кооперация с бессовестной оппортунисткой Идой Линкс вдохновляла шефа не больше, чем систематическое посещение врача-стоматолога, в конечном итоге нам удалось достичь консенсуса, и кабинет я покинула с чувством глубочайшего морального удовлетворения.

Если вы наивно полагаете, что я слила шефу страшную правду о договорных матчах в отечественной премьер-лиге, то вы меня плохо знаете. Околофутбольные разборки отродясь не представляли для меня абсолютно никакого интереса, и так как в разговоре с Максом я данной темы вообще старалась по возможности избегать, достоверных фактов подкупа арбитров и ключевых форвардов предоставить, естественно, не могла. Но я сделала ставку на гораздо более тонкий подход к главному редактору «Вечерней столицы» и неожиданно для себя сорвала джек-пот.

Добившись внимания шефа, благодаря умелой спекуляции на раскрученной фамилии своего экс-жениха, я начала совсем издалека. В частности, напомнила о кольце с сапфиром, подаренном мне на помолвку и вечером того же дня украсившим первую полосу «Вечерки» своей крупной фотографией, а затем наглядно продемонстрировала отсутствие дорогого подарка у себя на пальце и плавно перевела разговор на дальнейшую судьбу вышеупомянутой драгоценности. Правдивая трагичность невыдуманной истории Кристины Ковальчук годилась не только для горячей публикации в разделе Инны Реутовой «Семья и брак», но и после художественной обработки вполне могла быть продана расплодившимся в неимоверном количестве сценаристам слезливо-сопливых мелодрам. В подкрепление изложенного, я дала шефу прослушать несколько пронизанных безысходной тоской диктофонных записей, и в качестве бонуса указала точное местонахождение фигурирующего в моем повествовании барака.

Возможно, все это было немного нечестно по отношению к Эрику, но даже с наскока мне на ум пришло сразу три весомых, словно вклад Пушкина в русскую поэзию, аргументов. Во-первых, Кристина лично дала мне согласие на обнародование нелицеприятных подробностей своей личной жизни, во-вторых, Эрик давно забил на свою семью и, следовательно, его одобрение никого не волнует, а в третьих — я иду на это ради того, чтобы получить доступ к человеку, способному пролить свет на небезызвестные события, а в делах и на войне, все средства хороши. В любви, кстати тоже.

Профессиональное чутье никогда не подводило шефа. Плюсы и минусы любой ситуации он просчитывал на десять шагов вперед, и возглавляемая им газета устойчиво держалась на плаву во вздымающем девятые валы океане конкурентной среды как раз вследствие стратегически ориентированного мышления редактора. Мне даже не понадобилось прибегать к угрозам вероломно переметнуться в стан врага и продать собственноручно добытый материал «Столичной штучке» — шеф нанес превентивный удар и сам предложил мне озвучить сумму гонорара.

Молодой красивой женщине, живущей в бурной динамике современного мира, деньги нужны всегда. Оспаривать сию непреложную истину было заведомо бессмысленно и глупо, но в последнее время мои духовные потребности значительно превышали материальные, о чем я и поведала искренне недоумевающему по этому поводу шефу. Думаю, основной причиной того, что глубокоуважаемый Антон Маркович не слишком удивился необычной просьбе, послужили стремительно распространяющиеся по редакции слухи о моем эксцентричном поведении, а уж после знакомства с Эриком, шеф, похоже, и вовсе посчитал переход Иды Линкс в состояние хронической неадекватности пусть неприятным, но, к сожалению, безвозвратно свершившимся фактом.

Просила я не так и много. По крайней мере, в денежном эквиваленте, Кристинина биография обошлась бы шефу куда дороже. Рациональным объяснением столь острой необходимости срочно пообщаться с Вельштейном-старшим я своего начальника не удостоила, однако поклялась вести себя тактично и не проявлять чрезмерной настойчивости. Упор я делала на то, что я ранее брала у профессора интервью и произвела на последнего весьма благоприятное впечатление, а также на клятвенное обещание ни в коем случае не упоминать имени Агаты. Шеф кусал губы, теребил галстук и нервно щелкал запонками. К финальному решению он шел такими черепашьими шажками, что мне даже будто показалось, что настенные часы над столом также замедлили свой ход.

Не знаю, что повлияло на положительный исход этой напряженной беседы в большей степени, но своего я все-таки добилась. Шеф позвонил отцу в моем присутствии и договорился о встрече. Как выяснилось, я оказалась права, и Марк Натанович меня действительно помнил, правда разговаривать со мной категорически отказался. Причина крылась не в личной неприязни к моей персоне, а скорее в нежелании вступать в контакт с представителями прессы, но после того, как шеф резонно возразил, что Ида Линкс в его газете больше не работает, и визит носит исключительно частный характер и преследует своей целью лишь получить научную консультацию, профессор неохотно дал согласие на разговор.

В общем, расстались мы с шефом вроде бы полюбовно, но я отчего-то не сомневалась, что стоит мне задуматься о возвращении в большую журналистику, как на моем пути моментально вырастут многочисленные препятствия, причем такие объективные, что даже в голову не придет усмотреть за ними мстительную натуру главреда «Вечерки». Удостоверение мне тоже пришлось сдать на месте, и, покидая кабинет, я чувствовала себя разжалованным военнослужащим, с которого только что прилюдно сорвали погоны, что не замедлило вызвать несказанную радость завистливых сослуживцев( читай, собратьев по перу).

Эрик ждал меня на улице. Парень выбросил окурок в урну и вопросительно поднял на меня глаза.

–Как успехи? За двуперекисью едем? Или квест продолжается, и мы перешли на следующий уровень?

–Еще как продолжается! — с напускной бодростью отчиталась я, — пошли такси ловить, за машиной мы уже не успеваем.

Мокрый асфальт повсеместно испещряли грязные лужи. Дожди над нашей благословенной столицей проливались не иначе, как кислотные, и я изо всех сил пыталась уклониться от падающих с деревьев капель, так и норовивших с мерзким хлюпаньем плюхнуться мне прямо на голову. После ливня на улице резко потеплело, в воздух отовсюду поднимались душные испарения, и у меня предсказуемо упало давление. Даже не помню, когда в последний раз я выходила из дома без своего термоса с неприкосновенным запасом обжигающего кофе! Это ж надо так себя довести до ручки.

–Плохо тебе? — встревоженно спросил Эрик, когда меня начало ощутимо заносить на поворотах, — может, посидим?

–Постоим, — я облокотилась парню на плечо, закрыла глаза, и несколько минут старательно вдыхала и выдыхала пахнущий озоном воздух, — некогда рассиживаться. Вон, кажется, такси подъехало. Надеюсь, там свободно.

В машине давление постепенно вернулось в норму. Наверное, я слишком переволновалась в этой чертовой редакции, но победителей не судят. Я мало того что выстояла в поединке со своими ночными кошмарами, так еще и вынудила неприступного, как наивысшая точка Эвереста, шефа пойти у меня на поводу. Может, и Кристине что-нибудь обломится, надо бы маме позвонить, насчет фонда узнать

–Куда мы едем? — вопрос Эрика прервал неспешное течение моих заторможенных после перепада давления мыслей, и я долго не могла включиться в реальность. Хотя давно стоило бы прийти в себя и провести Эрику инструктаж по технике безопасности в обращении с заслуженным профессором Вельштейном, в гости к которому я имела наглость напроситься.

С Марком Натановичем я впервые повстречалась пару лет назад. Говорили, что с тех пор он сильно сдал, но я запомнила профессора крепким пожилым мужчиной с благородными сединами и живыми, внимательными глазами. Морщины у него были глубокие и четкие, словно борозды извилин в его выдающемся мозгу, а манеры по-дворянски галантными. Профессор любил белоснежные, туго накрахмаленные рубашки со строгими, однотонными галстуками, и всегда придерживался классического стиля даже в повседневной одежде. Меня он принимал в таком же наглаженном «футляре», и тем большей неожиданностью стал для меня альбом с фотографиями, запечатлевшими Вельштейна в походных условиях. Бессменный руководитель не одного десятка археологических экспедиций по всему миру, предстал передо мной облаченным в покрытый пылью столетий рабочий комбинезон и выгоревшую под палящим солнцем панаму.

В быту профессор был неприхотлив, а в разговоре обходителен и вежлив. Речь его текла плавно и последовательно, мысли складывались в выверенные, логические построенные предложения, а каждая произнесенная Вельштейном фраза лучилась доброжелательной симпатией. Разговор с ним представлял собой один большой ликбез, причем знания профессора обладали поистине энциклопедической многогранностью, и я с первой секунды жадной губкой впитывала каждое его слово. Между тем сам же и отправивший меня интервьюировать отца шеф, отзывался о нем со сдержанным презрением, и даже признался мне, что если бы не шестидесятипятилетний юбилей и вытекающее из этой знаменательной даты давление Академии Наук, никогда бы не поместил на страницах «Вечерки» и строчки о «своем старике».

Причину хрестоматийного конфликта «отцов и детей» звали Агата. Она была аспиранткой Вельштейна-старшего, и даже вроде бы защитила под его руководством диссертацию. К тому моменту профессор оставил раскопки и занимался научно-педагогической деятельностью в столичном университете, где, кстати говоря, за творческую жилку и незлобивый характер, пользовался горячей любовью со стороны как преподавателей, так и студенческого контингента. Параллельно Вельштейн активно способствовал развитию фундаментальной науки и руководил прикладными исследованиями слушателей аспирантуры. Вот как раз среди аспирантов и притаился тот самый пресловутый бес в ребре.

Агата не была ни милой, ни симпатичной, ни очаровательной — она просто была идеально красивой. Сердце своего научного руководителя она пленила с первого взгляда, но рамки приличия, связанный с колоссальной разницей в возрасте, сдерживали профессора, и если бы предмет его обожания сразу после блестящей защиты не пригласили на работу в зарубежный вуз, он, возможно, так и остался бы в роли платонического воздыхателя. Но когда Вельштейн понял, что может навсегда потерять свою Агату, он сделал ей предложение. Почему юная, перспективная и необъяснимо привлекательная девушка вдруг вышла замуж за престарелого вдовца, никто так и не понял.

В статусе законной супруги Агата поселилась в апартаментах профессора, и быстро превратила холостяцкую берлогу в стильный интерьер. Впрочем, оценить ее дизайнерские таланты, было некому. После скоропостижной свадьбы, единственный сын Вельштейна Антон наотрез оказался поддерживать отношения с отцом, и за три года неравного брака ни разу не побывал в квартире на Рижском Бульваре. Общественное мнение моментально повесило на Агату ярлык охотницы за профессорскими деньгами, а с подачи Вельштейна-младшего в «Вечерке» периодически появлялись ядовитые статейки на заданную тему.

Профессор и Агата на поднятую в прессе травлю обращали не больше внимания, чем слон на тявкающую Моську. Ходили слухи, что молодая жена предпринимала попытку убедить Антона быть терпимее к отцу, но судя по тому, что воз с места так и не сдвинулся, ее старания не увенчались успехом. А потом шумиха утихла сама по себе, и семейная жизнь Агаты и Марка Натановича просто перестала кого-либо интересовать.

Когда я приходила к профессору брать интервью, он уже был женат на Агате, но дома я ее не застала. В памяти отложился огромный портрет на полстены: обнаженная Агата позирует неизвестному художнику. Гипсово — белая кожа, смоляные локоны, ярко-красные губы и причудливая вязь татуировки на плече — странный готический образ, невольно притягивающий взгляд. Вероятно, Вельштейн очень гордился своей второй половиной, раз решился повесить настолько откровенную картину в прихожей.

Второй раз об этой семье заговорили примерно с год назад. Агату нашли на городском кладбище с перерезанным горлом. Мне довелось увидеть эти жуткие кадры — запрокинутая в беззвучном крике голова, алая кровь, стекающая по бархатной коже, стиснутые в мучительной агонии руки и беспорядочно разметавшиеся по плечам смоляные локоны. Даже в смерти она была завораживающе прекрасна, но отныне эта совершенная красота, еще не тронутая могильным тленом, принадлежала загробному миру.

Убийц Агаты так и не нашли. Версий прорабатывалось много, но ни одна из них не подтвердилась. Полиция выдвигала предположения о ритуальном убийстве, ссылаясь на место преступления, и даже прошерстила столичные общины сатанистов и прочих «сочувствующих», но нарыла доказательств лишь для заключения под стражу лидера дьяволопоклонников, на поверку оказавшимся отчисленным за неуспеваемость студентом-двоечником, промышлявшим на кладбище банальным вандализмом. Так и не выяснилось, что сподвигло Агату разгуливать по погосту глубокой ночью, а также возможные мотивы ее убийства. Трагедия день за днем обрастала новыми загадками, а расследование окончательно зашло в тупик. Спустя год после смерти Агаты остались только незакрытое уголовное дело и чуть было не потерявший от горя рассудок профессор Вельштейн.

ГЛАВА XX

Со стороны Агаты на похороны никто не приехал, зато поддержать в тяжелый момент безутешно скорбящего профессора выстроилась огромная очередь из числа его учеников и коллег. Антона Вельштейна в числе участников траурной процессии не было, а журналисты «Вечерней столицы» по его персональному распоряжению в полном составе проигнорировали погребальную церемонию. По отрывочным сведениям, случайно долетевшим до меня из разных источников, на похоронах своей поздней любви профессор держался с отрешенным самообладанием, и принимал бесконечный поток соболезнований с пустыми глазами человека, толком не осознающего, что происходит вокруг.

Думаю, именно после того, как Вельштейн до конца осознал, что Агата уже никогда не вернется, его и госпитализировали с острой сердечной недостаточностью. Жить профессор больше не хотел, и к отчаянному усердию боровшихся за его жизнь медиков относился с обреченным безразличием умирающего. Противостояние все еще крепкого, закаленного тела и трясущегося немощного духа основательно затормозило лечение, и Вельштейн, несмотря на значительное улучшение здоровья, начал постепенно погружаться в какое-то полурастительное состояние.

В день выписки состоялось долгожданное примирение профессора с сыном, принесшее обоим не больше положительных эмоций, чем чиновнику отставка. Запоздалое раскаяние Вельштейна-младшего, словно осталось незамеченным, профессор равнодушно кивал в ответ на все вопросы сына и слегка оживился лишь тогда, когда тот заговорил об установке памятника Агате. Обсудив c Антоном единственную интересующую его тему, профессор решительно отказался от настойчивого предложения сына перебраться в его особняк, и попросил позволить ему доживать свой век в одиночестве. Насколько мне известно, шеф еще не раз пытался убедить неуступчивого отца в неоспоримых преимуществах совместного проживания, однако профессор проявлял поразительное упрямство и поддавался на уговоры примерно с тем же успехом, что и отказавшаяся идти к Магомету гора. В итоге между ними установился стойкий нейтралитет, в ознаменование незыблемости которого, Марк Натанович, вероятно, и согласился принять нанятую шефом домработницу. На этом движение навстречу прекратилось, и хотя профессор вроде бы не возражал против частых визитов сына и невестки, шеф каждый раз возвращался от отца в подавленном настроении и отрывался на бедной Танюше по полной программе.

Рижский бульвар относился к историческому центру столицы, а большинство зданий можно было по праву считать архитектурным достоянием, поэтому правительство щедро финансировало реставрацию фасадов разрушающихся под воздействием времени домов. В добротных пятиэтажках с лепными карнизами и высокими потолками и по сей день проживала интеллектуальная и творческая элита — писатели, художники и выдающиеся научные деятели, а также их, как водится, бесталанные потомки, являющие собой живой пример заслуженного отдыха уставшей от воспроизводства гениев природы. Квартиру на Рижском получил еще отец Марка Натановича, известный в свое время живописец, обласканный советской властью за реалистичное изображение партийных функционеров. При нынешнем режиме имя Натана Вельштейна мало кто помнил, а принадлежащие его кисти портреты пылились на складах вместе с бронзовыми бюстами вождя мирового пролетариата. Ведомственное жилье давно стало приватизированным, а в обществе прочно утвердились глубоко антагонистические социализму экономические отношения, но в домах на Рижском продолжал незримо витать дух ушедшей в небытие эпохи.

В ближайшем магазине мы с Эриком купили к чаю коробку конфет, неуверенно переглянулись и синхронно издали многозначительный вздох. Похоже, с основной линией поведения, никто из нас так и не определился. Я запустила руку в карман и вытащила на свет божий аккуратно сложенный вчетверо листок бумаги. Мельком взглянула на все это непотребство, и на душе мне стало совсем гадостно. Сомневаюсь, что этот «шедевр» и на выставку творчества душевнобольных без взятки примут, а уж показывать подобное безобразие родному сыну художника-натуралиста и вовсе попахивает дурным тоном.

–Ну, не умею я рисовать, что тут сделаешь? — Эрик без труда прочел мои мысли, — может, у тебя и лучше получится, но только как бы ты в обморок не грохнулась, когда я буду тебе позировать!

–Избавь меня, пожалуйста, от такого счастья, — мрачно огрызнулась я, — ты вообще лишний раз рот не открывай, это тебе не редакция. И от плоского юмора тоже попрошу воздержаться.

–Какие Бермуды, такие и треугольники, Линкс, — ухмыльнулся Эрик, — а, значит, в редакции я все сделал правильно?

Я прокрутила в памяти цветной калейдоскоп отвисших челюстей и широко распахнутых глаз, и убежденно заключила:

–Более чем. Если, конечно, не считать хвалебные оды самому себе.

–Мне можно, Линкс, — неожиданно посерьезнел Эрик, — я уже почти покойник, а о мертвых — либо хорошее, либо ничего.

По крутым ступенькам подъездной лестницы самопровозглашенный покойник взбежал с абсолютно неуместной для потенциального трупа резвостью, что заставило меня усомниться в объективности произведенной Эриком самооценки. Комментировать «гонки по вертикали» я до поры до времени не стала, но упаднические мысли меня незаметно покинули.

Дверь нам открыла аппетитно благоухающая свежей выпечкой дама постбальзаковского возраста в цветастом фартуке. В руке домработница держала здоровенный половник, предназначенный, если судить по размерам, для использования в качестве орудия самообороны от незваных гостей.

–Ида? — уточнила тетка, сурово хмуря выщипанные в тонкую ниточку брови.

Я хотела было показать журналистское удостоверение, но вспомнила, что в «Вечерней столице» я с сегодняшнего дня не работаю, и лишь утвердительно качнула головой.

–Антон Маркович должен был вас предупредить…

Упоминание шефа оказалось донельзя своевременным. Из агрессивно гавкающего Цербера, домработница моментально превратилась в радушную хозяйку, и разулыбалась так широко, что ее глаза полностью потонули в складках век.

–Проходите, Идочка, проходите! Звонил Антон Маркович, звонил, просил вас встретить, — горлицей ворковала тетка, — вы разувайтесь, вот сюда можете туфельки поставить, а я сейчас вам чайку сделаю! Ну что же вы стоите?

Портрет обнаженной Агаты никуда не делся. Он все так же занимал добрую половину стены в прихожей, но выглядел теперь каким-то тусклым и безжизненным, будто со смертью натурщицы поблекли его яркие краски. Алые губы Агаты казались испачканными бурой, запекшейся кровью, а гипсовая белизна ее кожи приобрела желтоватый оттенок начинающегося разложения. Лишь витиеватая татуировка на плече не потеряла своей выразительности, в сложном переплетении извилистых линий скрывалась дремлющая тайна чужой реальности, непостижимой обыденному восприятию рядового зрителя.

Эрик первым сбросил с себя гипнотические чары живущего своей собственной жизнью портрета и резко стиснул мое перебинтованное запястье.

–Линкс! Послушай, да я…

Такой прыти от этой слонихи в переднике не ожидал никто. Домработница в мгновение ока подскочила к парню и плотно зажала ему рот ладонью.

–Молчите! Прошу вас! Разве Антон Маркович вам не сказал? — испуганно шептала тетка, — о ней нельзя говорить, вдруг Марк Натанович услышит?

–Евдокия Семеновна, кто там? Это Ида? — дребезжащий надтреснутый голос столетней развалины проник в прихожую откуда-то из необъятных недр квартиры, и домработница неохотно убрала руку.

–Да-да, Марк Натанович, они раздеваются! Я их сейчас к вам провожу! — домработница понизила тон и предупреждающе зыркнула на Эрика — имейте совесть, молчите!

–Потом расскажешь, — выдохнула я в самое ухо притихшему парню, — на улице.

Я уже однажды была в этой похожей на домашний музей квартире, но ее внутреннее убранство не переставало меня поражать. Громоздкая дубовая мебель исключительно темных оттенков, тяжелые бархатные портьеры на окнах, обилие кованых деталей в интерьере — своеобразный вкус Агаты чувствовался в каждой мелочи, придавая квартире ту мрачную готическую красоту, каковой отличалась при жизни и сама погибшая хозяйка. Особенно впечатлили меня стилизованные под ранее средневековье каменные полы и с тщательно продуманной небрежностью раскиданные повсюду коврики из мягкой соломы. Создать столь точную атмосферу давно минувших дней в обычной городской квартире поистине способен был только человек, чья околдованная этим странным очарованием душа всегда существовала вне временных границ.

Узнать в дряхлом старике с мутными глазами знаменитого профессора Вельштейна было так же сложно, как пошить шубу из рыбьей чешуи. Я бы ни за что не решилась побеспокоить это погруженного в горькие воспоминания человека, если бы у меня имелись другие варианты. Отчего-то я ощущала себя осквернителем гробниц, и мне было заранее стыдно за свой приход. Вот этой и есть настоящий живой труп, а жалкие инсинуации Эрика по сравнению с ним всего лишь детский лепет.

–Здравствуйте, Ида! Здравствуйте, юноша! — щуплая и словно в несколько раз уменьшившаяся фигура профессора утопала в массивном кресле из черной кожи, — какого рода помощь вам необходима? Это замечательно, что вы решили посвятить себя науке, но, боюсь, в связи с пошатнувшимся здоровьем я не смогу выступать руководителем вашей диссертации. Но я с радостью готов порекомендовать вам достойных людей из числа моих учеников, если вы будете так любезны и озвучите мне тему своего исследования.

–Пожалуйста, чаек, — домработница медленно вплыла в комнату с медным разносом в руках, — Идочка, вам с молочком? Марк Натанович, как обычно?

–Да, спасибо, Евдокия Семеновна, — многократно увеличившееся количество морщин делало лицо профессора похожим на печеное яблоко, а благодарная улыбка вышла у Вельштейна натянутой и слабой. Невозможно представить, чтобы за год человек мог так измениться!

Чаю я не хотела, а кофе мне никто не предлагал, поэтому я отставила чашку в сторону, и ценой неимоверного усилия воли превозмогая желание бежать их этого склепа со всех ног, осторожно спросила:

Конец ознакомительного фрагмента.