«Любовь никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем».
— Первое послание апостола Павла к Коринфянам — глава тринадцатая, стих восьмой.
«Встал поутру, умылся, привел себя в порядок — и сразу же приведи в порядок свою планету».
— Антуан де Сент-Экзюпери. Из книги «Маленький принц».
«Не власть сего мира важна человеку в первую очередь, но то, что способно возвести его на высоту, сделать сильным и мирным. Я говорю о любви и семье, ибо разрушив их, уничтожив образ сих понятий, мы и обрекли наш мир на величайшее страдание. Власть приходила и уходила, но вот любовь и опора семьи, как были стёрты, так и не возводились в центр погибшего мира. Помните, что всякая власть упраздниться, а само её существование не способно сделать человека счастливым. Но вот построенная по добру семья и любовь вокруг человека могут укрепить его дух. Власть же, хранящая любовь и семьи, истинно достойна почитания. Нам же, что бы здоровый мир обрести нужно преуспевать в любви к Творцу и человекам, создавать семьи»
— Сарагон Мальтийский. Философ времён «Великого кризиса».
Пролог
Российское Имперское Государство. Владивосток. Одиннадцатое декабря.
В прекрасной ночной полутьме изумительного прибрежного города мало что можно разглядеть. Сумрак обволакивает все постройки, силуэты и детали, поглощая их, а приятный туман делает атмосферу более мистической, томной и завораживающей. Только свет высоких фонарей немного рассеивает плотный мрак холодными лучами неоновых ламп, заключённых в подобие светильников девятнадцатого века.
Старый город, ранее бывший столицей Приморской Республики1, ныне жемчужина России на Дальнем востоке. Узкие улочки стесняют восстановление дома, чьим украшением стали украшенные и мастерски выполненные фасады. Улицы выложены гранитной и мраморной плиткой, на площадях и исторических переулках высажены клумбы с цветами. Но сейчас не растут тюльпаны и розы, ибо град укрылся лёгким снежным покрывалом, примерив на себя белый саван.
На улочках Владивостока ни души — в час ночи мало кто выходит из своего дома и только одна фигура бредёт сквозь сумрак. Вокруг слабо колышутся имперские флаги — чёрно-жёлтые полотнища с гербовым двуглавым орлом, многочисленные цифровые глаза берут в объектив одинокого человека. То и дело он попадается на глаза сотрудникам полицейской жандармерии, и даже его заприметил агент Службы имперской безопасности. Будь это обычный человек, его бы уже спросили, почему так поздно он гуляет по улицам, и составили протокол, но красный балахон, подпоясанный чёрным пояском, чётки в руках, символ слезы на одежде и блеск металлических пальцев говорит о статусе сего подданного. Его не задержат, ибо все знают, что этот человек наделён имперским иммунитетом, отмеченным статусной одеждой и символом чёрного атласного креста на спине. Он медленно бредёт между двухэтажными зданиями, возвышающимися над клумбами, где некогда росли цветы. Лицо скрыто под капюшоном и маской. Внезапно человек остановился и нагнулся к земле. Его пальцы со снега подняли что-то, а кибернитческие глаза разглядели игрушку — на холодной ладони из металла покоится чёрный резной деревянный конь, размером со спичечный коробок.
Если бы у этого человека ткань у глаз не заменили кибернетические новшества, то возможно по его щеке потекла бы слеза. Но вместо этого в глубине груди, где плоть и металл составляют единое, пробудилось что-то от сожаления и скорби. Напоминание о старом, чего он сам лишился и что было забрано у другого человека, живущего за полмира отсюда.
— Отец Андрей, — внезапно раздалось сзади воззвание. — Поздно вы вышли на прогулку.
Существо развернулось и увидело, как к нему подходит высокого роста черноволосый мужчина, с мужественным лицом и в тёмной полицейской форме. Дыхание выдаёт облачка пара, чего нет у «отца», ибо его механические лёгкие отдают лишь холодом.
— Хорошее время, — раздалась металлическая речь, и мужчина протянул игрушку полицейскому. — Кто-то обронил.
— Ох, хорошо, — полицейский забрал коня, почувствовав холод неживых рук, в которых теплится искра души. — Скинем на сайт городского департамента находок. Конечно не тоже самое, что ловить крамольников и республиканцев, но так же дело — благое.
— Прекрасно, — за звоном безжизненной речи Андрея не понятно, какую эмоцию он вкладывает в слова.
— Скажи, вот зачем ты уехал из Рейха? Сколько раз мы слышали от отца Павла, что ты с юга. Вот что тебя заставило в монахи уйти? Да ещё и православные.
— Я уехал оттуда давным-давно. После того, как я не смог защитить смысл жизни моего друга, сама страна стала меня тяготить, — хладно ответил «Андрей». — И сейчас там крайне неблагоприятная обстановка. Хотел бы, чтобы тогда, на Балканах, пошло всё иначе, но пути Господни неисповедимы.
— Интересно, получается, — кивнул полицейский. — Вы столько всего пережили, и, наверное, вы можете поведать множество интересных историй.
— Не все они радостные.
Они вдвоём продолжили путь, всматриваясь в образы ночного города, пережившего Великий кризис и ставший оплотом имперской власти на дальнем востоке, и размышляя о Владивостоке. Бухта «Золотой рог», окружённая домами, укутанная в зелень пышных деревьев летом, ныне стала приютом для множества кораблей, как торговых барж, так и для военных фрегатов. «Андрей» сколько тут был, с восхищением взирал на перестроенный Золотой мост, на множество музеев и соборов, которые были восстановлены после веков запустения и разрухи. Город сверкал славой живой страны, восстановленной страны.
— Как вам? — спросил стражник порядка, отряхнув от снега лейтенантский погон. — Мы практически на задворках России, но и тут сохраняется образцовое благочестие, правопорядок и мир.
— Здесь больше политических возможностей для вашей страны… Китайская Империя, Монгольское Великое Ханство, Корейский Союз, Японский Сёгунат.
— А для вас? Какие возможности открыл этот город?
— Я тут только для обретения душевного покоя. Не более того… ибо того требует моя душа, её остатки. Мир — вот что для меня сейчас самое главное.
— Главное, чтобы вновь не возгорелось пламя войны всех против всех… как то было во время Великого кризиса. Ух, голова кругом идёт от того, сколько сторон схватились.
— Я через многое прошёл, лейтенант, — полицейский разглядел холодный свет диодных глаз, в которых можно было увидеть человеческое тепло. — Во истину, война — самое страшное может быть. Чего стоит человеческая душа в огне войны? Чего стоят его любовь, интересы, жизнь? Правильно — для военной машины они — ничто. Сама человечность, достоинство человека, нивелируется? Правильно ли это? — они продолжили идти. — Лейтенант, жертва порой бывает слишком велика… но стоит ли она того?
