Карт-Бланш для Синей Бороды

Ната Лакомка, 2020

Граф де Конмор, по прозвищу Синяя Борода, в очередной раз овдовел и снова решил жениться, а в поисках невесты приехал в наш город. Кто же станет той счастливицей (или той несчастной), которую он выберет? Ведь сам король дал графу карт-бланш на выбор будущей жены, и отказаться от брака совершенно невозможно…

Глава 4

Мои сестры захлопали в ладоши, как и все барышни в зале. Я тоже захлопала, потому что даже зная, что титул королевы бала мне не грозит, волнение и надежда всё равно охватили душу. Наверное, не было сегодня ни одной девушки, которая не возмечтала бы о чуде — о чуде мечтали даже дурнушки, даже те, кто прекрасно понимал свою ничтожность.

Распорядитель от имени графа поблагодарил всех гостей, почтивших своим присутствием праздник, и объявил, что на правах хозяина господин де Конмор выберет королеву сегодняшнего вечера, вручив ей, по обычаю, веточку плюща.

Музыканты заиграли что-то нежное и мелодичное, и граф де Конмор взял у распорядителя бала заветную для всех девушек награду — ветку плюща, прикрепленную к серебряной булавке. Сама по себе булавка была дорогой вещицей, а вкупе с титулом первой красавицы, полученным от самого господина Ренна, подарок обещал стать бесценным.

Матушки, тётушки и бабушки тут же вытолкнули вперед своих юных дочерей, племянниц и внучек, и даже нас троих матушка выставила в одну линию перед собой. Я видела, что платочек в её руках дрожал, хотя она и старалась не выказать волнения.

Граф медленно шёл вдоль двух шеренг разнаряженных юных леди, и его приближение заставляло девичьи лица светиться от радостной надежды. Когда он проходил мимо, на розовые от волнения мордашки набегала тень разочарования.

— Боже, он идет к нам! — прошептала Анна, и матушка ущипнула её, чтобы молчала и улыбалась.

А граф и в самом деле направлялся к нам, и смотрел в мою сторону. Я сморгнула, чтобы избавиться от наваждения, но ничего не изменилось — пристальный взгляд графа словно пригвоздил меня, лишив возможности двигаться.

— Спины ровнее! Держите ровнее спины! — шептала нам матушка.

Я почти не слышала её слов. А почему бы графу не сделать королевой бала меня? Нет, я вряд ли понравилась ему больше остальных, но… он целовал меня. Значит, признал мою миловидность. И такой жест был бы извинением за то оскорбление, что он мне нанес, и благодарностью за спасенные праздничные лакомства.

И если вот сейчас… сейчас…

Граф приблизился, и дамы в зале приглушенно загомонили, потому что его намерения теперь были более чем очевидны. Я и сестры поклонились ему одновременно — сказалась школа матушки, которая во всем любила четкость и порядок. Но если сестры склонили головы, как и подобало благовоспитанным леди, то я не смогла оторвать глаз от графа. Он тоже смотрел только на меня — теперь не могло быть ошибки. Я почувствовала себя абсолютно, неимоверно счастливой и улыбнулась ему.

Он выдержал паузу, а потом с поклоном протянул веточку плюща Констанце. Та не смогла ее взять — так сильно у нее тряслись руки. Под бравурные звуки оркестра и аплодисменты матушка проворно выхватила у графа серебряную булавку и приколола к платью Констанцы.

— Благодарю, милорд, — сказала она, потому что Констанца только шевелила губами, не в силах произнести ни звука. — Моя дочь — признанная красавица Ренна! Ваше отличие — огромная честь для нашей семьи.

Он снова поклонился и оставил нас, даже не заговорив с Констанцей, которую сразу окружили с поздравлениями. Ее тормошили, как куклу, а она стояла вся пунцовая, не веря свалившейся удаче. Наверное, только я смотрела не на нее, а на графа. Уходя, он оглянулся через плечо, и наши взгляды опять встретились.

«Зачем же вы так поступили?», — мысленно спросила я.

Несмотря на разочарование, я удержала улыбку, но теперь даже не замечала её — лицо словно застыло. Я тщетно пыталась прочитать в глазах графа ответ, но легче было бы прочитать надписи на древних плитах эльфийских камней.

Наверное, он просто посмеялся надо мной. Решил, что шоколадница недостойна быть признана королевой.

Всё это я осознавала, не в силах двинуться с места. А меня толкали со всех сторон, потому что важные леди и юные барышни спешили поздравить Констанцу… или позавидовать ей.

Моя сестра стояла в окружении своих неудачливых соперниц, и те пожимали ей руки, осторожно прикасались к заветной награде и щебетали, щебетали и щебетали…

— Он выбрал Констанцу, — сказала вдруг леди Медоус, и голос ее прозвучал в девичьем щебете, как карканье.

Констанца услышала это и испуганно оглянулась.

— Конечно, ведь моя дочь — самая красивая девушка в Ренне, — ответила матушка. — Она получила этот титул заслуженно.

— Вы не поняли, моя дорогая, — настаивала леди Медоус, и ее голос становился все более скрипучим. — Он выбрал её. Констанца станет следующей графиней де Конмор.

— Только надолго ли? — печальным эхом ответила леди Тэмзин.

Констанца побледнела и рухнула, как подкошенная.

Мы с Анной успели подхватить её, но не удержали, потому что тело сестры стало вдруг тяжёлым, как камень. Я упала на колено, обнимая Констанцу за талию, и надеялась только, что не растянусь на полу, на потеху гостям.

Но на помощь уже бросились мужчины, Констанцу подняли сразу пять пар рук и бережно перенесли на диванчик.

Кто-то принялся обмахивать ее платочком, а матушка чуть с ума не сошла, то похлопывая Констанцу по щекам, то растирая ей ладони, и ласково умоляла дочку открыть глаза.

— Бедная девочка в ужасе от своей страшной судьбы, — изрекла леди Медоус. — Такая юная, такая красивая… Ах, как это всё трагично…

— Не говорите глупостей! — отрезала матушка, обрывая рассуждения леди Медоус. — Признание красоты моей дочери — это не брачное предложение.

— Попомните моё слово, дорогая Леонидия, — пророчески предвестила леди Медоус, и я почувствовала желание швырнуть в её толстое лицо бисквитное пирожное со взбитыми сливками.

— Что со мной? — спросила Констанца слабым голосом, и матушка склонилась над ней. — Мне плохо… Можно глоток воды?..

Молодые господа наперегонки помчались за водой. Слава Констанцы росла — это было несомненно.

Вскоре Констанца окончательно пришла в себя и даже улыбнулась, показывая, что с ней всё хорошо. Ей шла даже бледность после обморока. Убедившись, что с сестрой всё в порядке, я отступила от дивана, на котором она теперь сидела, облокотившись на услужливо предложенную подушечку. Матушка отошла вместе со мной, уступив место молодым господам, которые спешили высказать Констанце пожелания доброго здравия.

— А теперь иди, — сказала мне матушка, не поворачивая головы. — Реджинальд уже заждался.

— Мама! — воскликнула я, оглядываясь — не слышал ли кто.

Но мы стояли в стороне ото всех, и матушка могла позволить себе некоторую фривольность.

— Можно подумать, я не в состоянии заметить взгляды, которыми вы обменивались с Реджинальдом, — сказала она, поправляя ленты и оборки на вороте и рукавах моего платья. — А уж когда бравый молодой человек объявляет, что всю жизнь мечтал увидеть пальмы в горшках и восточный тростник в ящике… Тут и я догадаюсь, что это неспроста.

— Я не пойду, — сказала я решительно.

— Сходи, — матушка пожала мне руку. — Кто знает, что произойдет сегодня. Вдруг чудо? Будет обидно, если волшебство ждёт тебя в зимнем саду, а ты из ложного упрямства откажешься туда зайти.

— Хорошо, сделаю, как ты советуешь, — сдалась я.

— И поступишь совершенно правильно.

Никем не замеченная — потому что все хлопотали вокруг моей сестры — я покинула танцевальный зал. Зимний сад был открыт для посещений, но свет в нем был приглушённым — горели только светильники при входе, да снаружи лился свет фонарей.

Я шла между экзотическими растениями, высматривая Реджи, но в саду было пусто и тихо. Внимание мое привлек удивительный цветок — с белыми плотными лепестками, матовыми — словно бы восковыми, и с белой лепестковой коробочкой, из которой торчал желтый язычок. Я подошла ближе, потому что узнала исходящий от цветка аромат. Так пахли стручки ванили. Я никогда не видела цветущую ваниль, поэтому не удержалась от любопытства рассмотреть растение поближе.

Но вдруг чьи-то руки закрыли мои глаза, и у самого виска я почувствовала осторожное дыхание.

В первую секунду я растерялась и — что скрывать? — испугалась.

— Кто это? — спросила я дрогнувшим голосом.

Мне не ответили, и я коснулась пальцев, закрывавших мои глаза. За мной стоял мужчина — руки были совсем не женские. Но последовавшие за этой ребячливой выходкой слова развеяли страхи:

— Я ждал очень долго, Бланкетта. Как станешь извиняться за опоздание?

— Реджи! — выдохнула я с облегчением.

Он отпустил меня, и я обернулась. Конечно же, это Реджинальд собственной персоной. Так он развлекался еще в детстве и сейчас остался верен привычкам.

— Ты хотела видеть кого-то другого? — спросил он в шутку, но я всё равно умудрилась покраснеть.

Хорошо, что в саду было достаточно темно, и моего румянца Реджинальд не заметил.

— Кто ещё может тут прятаться, когда праздник в разгаре? — засмеялась я, скрывая смущение. Находясь в полутьме наедине с Реджинальдом, я чувствовала неловкость и приписывала её тому, что отвыкла от своего друга детства. — А вот ты зря ушел слишком рано. Ты пропустил выборы королевы бала.

— Не думаю, что мне было бы это интересно, — сказал Реджинальд, усаживаясь на скамейку под огромным фикусом. — Только если королевой бала выбрали тебя. Выбрали тебя?

— Нет, Констанцу, — я погладила цветок ванили и поднесла руку к лицу, чтобы ощутить нежный запах, напомнивший о свежей выпечке. — И я очень благодарна графу за это. Мне кажется, он поступил справедливо. Констанца — самая красивая в Ренне.

— Я назвал бы королевой бала тебя, — сказал Реджинальд, посматривая на меня снизу вверх. — Ты стала такой красивой. Как ты жила эти годы, Бланш? Леди Леонидия рассказала мне, что ты работаешь в лавке сладостей. Я ведь не поверил сначала.

— В этом нет ничего постыдного!

— Я не говорил про постыдное, — Реджинальд поймал мою руку и погладил, нащупывая мозоли на ладонях. — Но это не для тебя.

— Увы, мы предполагаем, а небеса располагают, — отшутилась я, забирая руку. — Сам-то ты чем занимался всё это время? Мы ничего о тебе не слышали. Как твои родители?

— Умерли два года назад.

— Сожалею, — теперь уже я взяла его за руку и сочувственно пожала. — Как это произошло?

— Они ведь были немолоды, — Реджи пожал плечами. — Отец сильно простудился, мама ухаживала за ним, а когда он умер — тоже слегла. Она очень любила его.

— Да, я помню…

Мы помолчали немного, потому что я не знала, что надо сказать. Все слова казались мне слишком грубыми и ненужными. Но Реджи прекрасно понял мое молчание.

— Бланш, — позвал он.

— Да? — откликнулась я.

— Я ждал тебя долго, о многом успел подумать, и решил, что не надо тянуть. Я хочу, чтобы ты знала, со времени моего отъезда из Ренна моё отношение к тебе не изменилось. Выходи за меня замуж, если и твои чувства остались прежними?

— Ты всегда шутил не смешно, — сказала я. — Оставим этот разговор.

— Нет, не оставим. Пока я не очень богат, но скоро удача мне улыбнется, и я смогу обеспечить тебя. Ты ни в чем не будешь нуждаться.

— Вот тогда и поговорим! — засмеялась я. — Если до этого времени ко мне не посватается король Мухляндии!

— Но я не хочу ждать… То есть ждать долго. Обдумай всё и ответь мне как можно скорее.

— Смотри, здесь есть даже лимонное дерево, — сказала я, пытаясь переменить тему, потому что слова Реджинальда связали меня, словно цепями. — Впервые вижу лимон в горшке — как комнатное растение!

— Бла-а-нш, — протянул Реджи, — ты совсем не слушаешь меня.

Моё терпение окончательно испарилось.

— Прости, Реджи, — сказала я, резко поворачиваясь к нему. — Но то, что ты говоришь — мне это не подходит. И ты не можешь этого не понимать. Выйти замуж раньше, чем Констанца и Анна — это позор для нашей семьи.

— Мы обвенчаемся тайно, репутации твоих сестер ничего не будет угрожать.

— А если узнают, Реджи?! — изумилась я ещё сильнее. — Да и как мы будем жить с этим? Больше всего я ненавижу подобные секреты! У них есть свойство — рано или поздно раскрываться. И раскрываются они, как правило, очень не вовремя.

— Это не наш случай, — Реджинальд начал заметно горячиться, и это на него было очень непохоже. Даже ребенком он всегда был очень сдержанным. — Никто не узнает, клянусь тебе, Бланш. Если ты сама не скажешь.

— Не уверена, что смогу удержать это в секрете от матушки. А она огорчится, когда узнает, что я так поступила. Это предательство по отношению к сестрам. Папа очень хотел видеть их счастливыми, замужем за достойными людьми. Я делала всё, чтобы папина мечта сбылась. И вот теперь поставить их судьбу под удар? Забыть о годах моего труда? Ты не понимаешь, у нас и так нет приданого, а если я выкину что-то подобное, моих сестер вообще никто не возьмёт замуж.

— Их и так никто не возьмет! — повысил голос Реджинальд. — Глупые, как гусыни, твои сестры. Пока ты надрываешься в лавке этого жулика Маффино, они только и делают, что грызут орехи и мечтают о богатом муже.

Что скрывать? Порой я и сама так думала, но слова Реджинальда о моей семье задели больнее, чем можно было представить.

— Не говори о них подобным тоном, — сказала я тихо. — Я сама выбираю свою жизнь, они здесь ни при чем.

— Они сели на тебя и поехали, — отрезал он. — А ты везешь их с покорством деревенской лошади.

— За такие слова тебе полагается пощечина, — сказала я, стараясь держаться спокойно и не выдать, как обидели меня эти сравнения. — Но в память о твоих родителях я просто уйду. Жаль, что ты так изменился. И что ты уже не тот Реджи Оуэн из соседнего поместья, которого я когда-то знала и любила.

Я и в самом деле хотела уйти, но Реджинальд схватил меня за руку.

— Прости, Бланш, — сказал он покаянно. — Погорячился, наговорил глупостей… Мне и правда больно видеть, как ты загоняешь себя ради них.

— Спасибо за участие в моей судьбе, а теперь отпусти.

— Не такой я представлял себе нашу встречу, — сказал он, продолжая удерживая мою руку. — Ты даже не поцеловала меня, а когда мы прощались…

— Реджи! — ахнула я. — Мы были детьми, если ты помнишь! Всё это несерьезно…

— А для меня — более чем серьезно, — объявил он и вдруг обнял, потянувшись губами.

— Что это ты выдумал? — я уперлась ладонями ему в грудь, пытаясь отстраниться.

— Бланш, ведь я ни на секунду о тебе не забывал. Даже в столице я не встречал никого, хоть немного похожего на тебя.

— Я тоже о тебе вспоминала, но это не значит…

Но Реджинальд не слушал моего лепета. Он уверенно и с явным знанием дела уложил меня на локоть и взял за подбородок, чтобы я не увернулась. Почему-то это привело меня в состояние, близкое к панике.

— Остановись! — воскликнула я, испуганно глядя ему в лицо. — Остановись, Реджи!

— По-моему, девушка ясно сказала, что не стоит продолжать, — раздался властный голос совсем рядом с нами.

Реджинальд медленно отпустил меня, и я отскочила в сторону, приглаживая растрепавшиеся волосы. Выясняя отношения, мы и не заметили, как в саду появился граф де Конмор. В темноте он казался сущим троллем, но я была рада появлению этого тролля больше, чем появлению сказочного дядюшки Ноэля, который разносит подарки под Новый год.

— Вы всё не так поняли, милорд, — ответил Реджинальд, потирая руки, словно они были замараны. — Бланш и я давно знакомы и…

— Даже давнее знакомство не дает вам права нападать на нее.

— Я не нападал! — возмутился Реджи, покраснев.

— Значит, мне показалось, — сказал граф и бросил, обращаясь ко мне: — Следуйте за мной, леди Авердин, я провожу вас в главный зал.

— Я сам провожу Бланш… — начал Реджинальд.

— Следуйте за мной, леди! — приказал граф, не обращая на него внимания.

Я засеменила за ним, даже не посмотрев на Реджинальда. Лицо моё горело от стыда и обиды, и я думала, что столица плохо влияет на мужчин, раз они считают, что каждая девушка будет счастлива получить их поцелуи. Но в этом случае граф был меньшим из зол — он, хотя бы, прислушался ко мне и не настаивал на поцелуе против моей воли.

Реджинальд тоже больше не настаивал, и вскоре я услышала за спиной тихие шаги — он вышел из зимнего сада через другую дверь.

Граф вёл меня совсем другим путем. Коридоры в этой части дома не были освещены, и только в неплотно прикрытые окна проникал рыжий свет уличных фонарей. Но граф шёл уверенно, и я старалась не отставать. Как странно, что он появляется там, где нахожусь я. Совпадение ли это? Или… всё вовсе не случайно?..

Надо было что-то сказать, потому что молчание очень уж затянулось. Я кашлянула и произнесла:

— Благодарю, что вмешались, милорд. Сэр Оуэн — друг моего детства, но я не видела его несколько лет и не была готова к встрече.

— Она вышла очень пылкой, ваша встреча, — сказал он, и в голосе мне почудилась насмешка. — Я оплошал, надо было заставить его извиниться.

— Не стоит, — быстро ответила я.

— Вот как? Почему же?

— Потому что я всего лишь девушка из маленького провинциального городка, милорд, и не знаю — может так принято теперь в столице? Целовать девушек без их на то согласия?

— Намекаешь, что это я должен извиниться за то, что целовал тебя неделю назад? — он остановился так резко, что я чуть не налетела на него.

Раздался скрежет замка, и граф отворил дверь в одну из комнат и вошёл. Я осталась в коридоре, не понимая, зачем он заходит в комнату, в то время как обещал отвести меня в зал.

Внутри чиркнуло кресало, и затеплился огонек — граф зажег свечу.

— Заходи, — позвал он из комнаты.

— Вы сказали, мы идем в танцевальный зал, — ответила я, раздумывая — не броситься ли в бегство.

К тому же обращение на «ты» покоробило меня еще больше, оно было оскорбительным, и показало, что в глазах графа я не превратилась в благородную леди, а так и осталась шоколадницей.

— Уделишь мне несколько минут, может быть? — он появился на пороге, бесцеремонно взял меня за плечо и завел в комнату.

Дверь он оставил открытой — наверное, чтобы я не подумала, что оказалась пленницей. Я застыла у порога, не зная, что предпринять.

Граф не предложил мне сесть, тем самым указывая, что я для него не имею особого значения. Ни как леди, ни как женщина. Зато сам уселся в кресло, поправил свечу, чтобы свет лился ровнее и окинул меня взглядом.

— Ты видела меня у гадалки, верно? — спросил он. — Это ведь была ты — шоколадница, сующая нос, куда не следовало.

Я вздрогнула, и вовсе не потому, что он, забыв о правилах хорошего тона, опять обратился ко мне на «ты», да еще и обозвал обидным прозвищем. В неровном свете он виделся мне огромным, как медведь, а нос с горбинкой, борода и длинные волосы, и правда, придавали ему вид горного тролля — тут было, отчего перепугаться. Свеча горела жёлтым пламенем, и поэтому борода графа казалась угольно-чёрной, а вовсе не синей, но это ничуть не уменьшало мои страхи.

— Это ведь была ты? — повторил он.

Мне ничего не оставалось, как кивнуть.

— Что ты слышала?

— Ничего, милорд.

Он не поверил и продолжал смотреть выжидающе. Призвав на помощь всю сообразительность, я сказала:

— Я пришла, когда ваш разговор уже был окончен, и вы обвинили Вильямину в шарлатанстве.

— Кому ты рассказала об этом?

— Никому.

— Почему?

Вопрос поставил меня в тупик. Почему?

Помолчав, я ответила:

— Если вы пришли к прорицательнице под маской, то почему я должна раскрывать вашу тайну?

— Значит, болтливость — не твоя отличительная черта?

Я промолчала.

— Мне нравятся твои ответы, Бланш Авердин, — сказал он.

То, что он узнал и запомнил моё имя, неприятно меня поразило. Я опустила глаза, чтобы не видеть его лицо, которое и пугало, и притягивало одновременно. Пугало мрачностью, а притягивало силой, которая, казалось, изливалась волнами от этого человека. Получается, он расспрашивал обо мне своих слуг? Или узнал у наместника имена всех дочерей из семейства Авердинов? В любом случае, подобное внимание от Синей Бороды мне точно ничего хорошего не предвещало.

— Если вы выяснили все, что хотели, разрешите уйти, — я поклонилась, глядя в пол, и поэтому не заметила, как граф поднялся из кресла и подошел ко мне.

Движения его были бесшумными, и я чуть не вскрикнула от неожиданности, обнаружив его стоящим напротив меня — на расстоянии трех ладоней.

— Ты боишься? — спросил он.

— Боюсь? Кого или чего, милорд?

— Меня, — сказал он спокойно.

Я наклонила голову, собираясь с мыслями, а потом посмотрела ему в глаза:

— Нет, я не боюсь вас.

— Обо мне ходят страшные слухи. Меня называют графом Синяя Борода, как злодея из народных сказок. Знаешь об этом?

— Я не доверяю слухам. А вы не сделали ничего, чтобы я вас боялась…

Казалось, он был доволен, потому что отвернулся к столу, как будто прятал улыбку.

— Думаю, ты убедилась, что моя борода чёрная, а вовсе не синяя.

–…но не сделали ничего, чтобы я вас уважала, — закончила я.

Он оглянулся, и взгляд его стал холодным.

— Только твоё уважение или неуважение мне безразличны, — заверил он.

— Охотно верю, — сказала я. — И раз уж мы начали беседовать откровенно, позвольте спросить: вы и правда приехали в наш город, чтобы найти себе новую жену?

— Правда, — ответил он, продолжая разглядывать меня, как диковинного зверька.

Он не сел в кресло, а остался стоять, и его широкоплечая фигура против света свечей казалась особенно огромной. Он подавлял одним своим присутствием, и мне больше всего хотелось побыстрее покинуть эту комнату чтобы освободиться от этого человека. Освободиться? Но я ведь ему не принадлежу?.. Все эти мысли промелькнули в моей голове быстро, как вспышки молний в грозовую ночь, но слова слетели с языка ещё быстрее:

— А что случилось с предыдущей леди де Конмор?

— Упала с лошади и свернула себе шею, — граф произнес это безразлично, словно говорил о подгоревших блинчиках на завтрак.

Его тон задел меня. Если он решит жениться на Констанце, вряд ли она будет счастлива с чёрствым человеком, которого не огорчает недавняя гибель жены.

— Вы говорите об этом с таким спокойствием, милорд… Совсем не похоже на безутешного вдовца.

— А я — счастливый вдовец, — сказал он. — Хочешь знать, почему? Раз уж мы беседуем откровенно?

Голос де Конмора стал вкрадчиво-опасным, а сам он подался вперед, заглядывая мне в лицо. Я почувствовала себя кроликом перед волком, что внезапно выскочил из чащи. Еще немного — и хищник бросится на меня и откусит голову. Или… свернет шею…

— Нет! Оставьте свои тайны при себе, мне они ни к чему, — торопливо произнесла я.

— Разумное решение, — пробормотал он и вдруг коснулся моей рассыпавшейся косы. — Кто же придумал назвать тебя Бланш? У тебя тёмные волосы.

— Когда я родилась, они были белокурыми, как у моих сестёр сейчас, — сказала я, еле сдерживая стремительно забившееся сердце. Этот человек и пугал, и волновал одновременно. Я вдруг подумала, что не смогла бы дать ему оплеуху, вздумай он сейчас, как Реджинальд, требовать у меня поцелуя.

Ладонь графа легла на мою щеку, погладила.

— Разрешите удалиться, милорд, — произнесла я срывающимся голосом, и делая шаг назад.

— Разрешаю, — сказал он и взял мою руку.

Я дрожала, но не сделала попытки вырваться и убежать. Бедный рождественский кролик, угодивший в пасть к волку! Вот кем я сейчас себя ощущала!

— Сожалею, но не смогу попрощаться с тобой по окончании праздника, — сказал де Конмор, поднося мою руку к губам. — Попрощаюсь сейчас.

Не сводя с меня глаз, он поцеловал не тыльную сторону ладони, как полагалось по этикету, а ладонь. Поцелуй получился долгим — гораздо дольше, чем требовали правила приличия. Мужские губы — горячие, твёрдые, опалили мою кожу, но это был самый восхитительный огонь в моей жизни.

Как зачарованная я смотрела на него, не понимая, как получилось, что этот мужчина действует на меня подобным образом. Как будто он объявил меня своей собственностью, но что самое странное — мне вовсе не хотелось этому противиться. Не хотелось освобождаться от его власти. И хотя какая-то частичка меня взывала к здравомыслию, я чувствовала, что окончательно и безоговорочно пропала от этого пронзительного взгляда, от прикосновения горячих губ. В голове так и зазвенели колокольчики — словно новый год уже наступил, и сбылось ожидание зимнего волшебства.

Но граф отпустил мою руку, и стало холодно. Только сейчас я заметила, что камин в комнате не горит, и как мне неуютно в холодной комнате в тонком бальном платье.

— Наверное, это трудно… — сказал де Конмор и замолчал.

Не дождавшись ответа, я спросила:

— Трудно — что, милорд?

— Жить рядом с тобой.

— Милорд?.. — мне показалось, что я ослышалась, но граф уже кивнул на дверь, разрешая уйти.

— Свернешь направо, а затем пойдешь — прямо, до арочной двери. Окажешься как раз в общем коридоре, — он махнул рукой, показывая, что мне надо поскорее удалиться.

Бочком я двинулась к двери, потом повернулась к графу спиной и почти выбежала вон.

Музыка ещё играла, и я нашла танцевальный зал без труда, хотя в этой половине дома не горели светильники. Прежде, чем войти в зал, я проскользнула в дамскую комнату, чтобы привести в порядок волосы. Зеркало отразило меня, и я была неприятно поражена увиденным — растрепанные волосы, помятое платье, оборка на рукаве почти оторвана, глаза и щеки горят, а губы алые, как кровь. Впервые я увидела себя в таком странном образе — диком, ярком, безумном… Неужели, это порыв Реджи породил меня такую? Или всему виной граф?.. Я вспомнила прикосновение его ладони к своей щеке и прикосновение его губ к своей ладони… Почему стало так холодно, когда он отпустил меня?..

— Бланш! Вот ты где! — в комнату вошла матушка. — Куда ты пропала? — она ахнула, увидев испорченную прическу. — Что за вид?!

— Оступилась на лестнице, — солгала я, чтобы не тревожить её лишний раз.

— С каких это пор ты такая неловкая? — поругала меня матушка и тут же занялась моей прической, достав из поясной сумочки гребень. — Но ты ушла к Реджинальду? Как он допустил, чтобы ты упала?

— Его позвал граф, — опять солгала я, — по какому-то важному делу, а мне пришлось возвращаться одной. Там было темно, вот я и споткнулась.

— Главное, чтобы леди Пьюбери не увидела тебя, — матушка наскоро уложила мне волосы, подвязав пряди лентой, которую тут же оторвала от рукава. — Бог знает, что она тогда подумает!

Потом она оторвала и вторую ленту — для симметрии, и мигом выщипала торчащие по шву нитки.

— Ну вот, теперь выглядишь почти респектабельно, — она взяла меня за плечи и покрутила в разные стороны. — Припудри щеки, ты слишком румяная…

— Но девушкам нельзя пользоваться краской! — притворно ужаснулась я, чем рассмешила матушку.

С лукавым видом она достала пудреницу и коснулась пуховкой моих щек и губ.

— Юным девушкам много чего нельзя, но иногда — можно, — сказала она, подмигнув мне.

— Щекотно! — я хотела почесать лицо, но матушка ударила меня по пальцам.

— Не вздумай! И идём поскорее в зал, там танцы в самом разгаре. Возможно, граф уже отпустил Реджинальда? А может, тебя ещё кто-нибудь пригласит. Ты была так мила, когда танцевала с ним. О чем вы говорили?

— Его родители умерли, — сказала я, — он приехал, чтобы уладить кое-какие дела отца. Сказал, что скоро опять уезжает.

— Бедный мальчик, — матушка набожно перекрестилась. — Мы потеряли отца и так страдали, а он остался один на всем белом свете…

— Он не пропадет, — утешила я её, потому что говорить о Реджи мне сейчас совсем не хотелось.

И я сильно сомневалась, что после выходки в зимнем саду Реджи заговорит со мной, не то что пригласит танцевать.

Мы вернулись как раз в тот момент, когда слуги вносили на серебряных подносах новый десерт — торт из безе. Краем глаза я заметила чёрную фигуру графа. Он разговаривал с судьёй и лордом Чендлеем, пока леди Чендлей и жена судьи орудовали ложечками, поедая новое лакомство. Мы с матушкой проходили мимо них, когда леди Чендлей сказала:

— Восхитительно! Этот Маффино — волшебник! Всё так изысканно и просто!

Всегда приятно, когда хвалят дело твоих рук, и неожиданная похвала, пусть даже и адресованная другому, заставила меня замедлить шаг и улыбнуться. Эту улыбку перехватил граф де Конмор, так некстати посмотревший в нашу с матушкой сторону.

— Рад, что вы оценили вкус этого блюда, леди Чендлей, — сказал он громко, явно стараясь, чтобы я услышала. — Оно сделано специально по моему заказу, к этому приему. У него забавное название: «Развалины графского замка».

Обе леди захлопали глазами, не зная, что сказать.

— Вы ошиблись, милорд! — затараторил господин Маффино, оказавшийся рядом — конечно же! — совершенно случайно. — Этот торт называется «Зимний поцелуй», потому что он легкий и сладковатый — как и положено поцелую под омелой.

Это был новогодний обычай — под потолком развешивали омелу, и оказавшиеся под нею должны были поцеловаться. Как всегда господин Маффино поразил всех красноречием и романтикой, и дамы принялись наперебой делать заказы и выспрашивать рецепт.

— «Зимний поцелуй»? — переспросил граф. — Что ж, возможно, я ошибся. Действительно, торт — воздушный, сладкий, с легким послевкусием горчинки от шоколада, но именно она и придает ему особую прелесть. А потом ощущается такой дерзкий хруст обжаренных орешков. Ты пробуешь — и потом вспоминаешь лишь о нём… О «Зимнем поцелуе». Как вы считаете, леди Авердин? Вам понравилось? — он любезно обернулся к матушке. — А вашей дочери понравилось тоже?

Нам ничего не оставалось, как поклониться леди Чендлей и супруге судьи, и присоединиться к их компании — хотя бы для того, чтобы ответить графу.

— Мы ещё не пробовали этот прекрасный торт… — начала матушка, но я её перебила.

Это было очень невежливо, только смолчать после намёков графа я не смогла:

— Конечно, мы оценили его, милорд. Всё, как вы сказали — и сладость, и умеренная горечь… Но при всём уважении, десерт слишком прост. Он может впечатлить провинциальную публику, а где-нибудь в столице на него не обратили бы внимания. Я бы сказала: ему не хватает изысканности, не хватает вкуса, истинного чувства. Этот десерт — неплохая импровизация, но не шедевр.

Матушка незаметно ущипнула меня за руку, а господин Маффино от такого предательства попросту потерял дар речи. Дамы застыли, держа ложечки на весу, и только граф смотрел на меня, как будто я сказала нечто очень приятное.

— Вы, видно, хорошо разбираетесь в десертах, — заметил он. — Много их пробовали?

Учтивый вопрос, который имел особый смысл лишь для двоих — для меня и де Конмора, добавил задора беседе. Я улыбнулась так сладко, что сделала бы честь лучшему десерту из безе, и ответила:

— На самом деле, я не сладкоежка. Не люблю сладкое, и ваш торт, милорд, попробовала лишь по принуждению.

— Бланш! — сказала матушка углом рта и совсем другим тоном добавила: — Вы должны простить её, господин де Конмор. Ваш прием так великолепен, что любая молоденькая девушка потеряет голову…

— Вам не надо извиняться, — заверил матушку граф. — Это прекрасно, когда девушки честны и говорят то, что думают. Хотя я не согласен с леди Бланш — торт очень хорош. Мне посчастливилось наблюдать за его приготовлением, и я был впечатлён.

Я строго посмотрела на него, но не разглядела насмешки, хотя и была к ней готова. Матушка тоже была обескуражена словами похвалы и призвала на помощь всю женскую хитрость.

— О! Я вижу Анну, она зовёт нас! — она подхватила меня под руку и указала в угол зала. — Идем же, Бланш! Это моя вторая дочь, господин де Конмор — Анна. Прошу прощения, мы вас покидаем.

Раскланявшись, мы с матушкой удалились.

— Какой странный разговор вы вели с графом, — сказала она, понизив голос. — Ведь он знает, что ты работаешь в лавке Маффино?

— Да, мама. И был настолько любезен, что снизошел поболтать со мной о тортиках и печенюшках.

— О тортиках… — матушка посмотрела на меня искоса, но сделала вид, что не замечаю её взгляда.

Ужасно хотелось посмотреть на графа, но я сдержалась. Любопытство не красит благородную леди, это точно, а показывать, что меня интересует его персона — это было бы слишком сладко для некоторых.

Пока матушка разговаривала с Анной, я не слышала ни слова, вспоминая наш разговор с де Конмором. Что было его целью? Оскорбить меня? Но никто ничего не понял. Граф хотел меня смутить? Но почему оказался так доволен, когда это не удалось? Его намерением было лишь подразнить?.. Подразнить… Горячая волна прошла по моему телу от сердца до макушки, а потом до кончиков пальцев на ногах. Разве мне не понравилось разговаривать с ним? Разве я не ощущала себя особенной, посвященной в тайну, когда мы говорили о вещах столь сокровенных при посторонних людях? Почему он оказался в саду, где были мы с Реджи? Случайность ли это, или граф… следит за мной?

«Счастливый вдовец… хотите знать, почему… везде суёте нос… трудно жить рядом с вами… поцелуй невозможно забыть…» — голос графа до сих пор звучал в моей голове.

«Ты слишком впечатлительна, дорогуша, — мысленно сказала я себе с издевкой. — Понятно, что скучная жизнь в Ренне располагает к мечтаниям, но ты и в самом деле переела сладостей, если считаешь, что пара двусмысленных фраз показывает особое расположение к тебе».

От размышлений меня оторвал распорядитель бала, который снова потряс посохом с бубенчиками, привлекая внимание гостей, и объявил Танец лилий. На этот танец дамам полагалось приглашать кавалеров — забавно, мило, но страшно волнительно. Мне казалось, я никогда не смогла бы пригласить мужчину и предпочла бы ускользнуть из зала, сделав вид, что у меня внезапно развязалась лента на туфельке или случился какой другой казус, потребовавший бегства в дамскую комнату. В отличие от меня, Анна и Констанца тут же пригласили двух молодых людей и одними из первых заняли места в шеренге танцующих.

— А ты, Бланш? — спросила матушка, посмеиваясь. — Ты чего ждешь? Сейчас разберут самых молодых и красивых!

Ей хорошо было смеяться — возраст и положение вдовы избавляли её от выбора кавалера.

— Милорд очень выделяет ваших милых дочерей, дорогая Леонидия, — произнесла леди Медоус, подобравшаяся к нам с ловкостью кошки. — Констанцу он назвал первой красавицей Ренна, а с Бланш так долго разговаривал…

— Зато Анне не досталось ни слова, ни улыбки, — ответила матушка кротко. — Он всего лишь выполняет роль радушного хозяина, дорогая. Не надо видеть подводных камней там, где их нет.

— Я всего лишь о том… — обиженно начала леди Медоус, но не договорила. — Смотрите, милорда графа приглашает Алария! Я слышала, она недовольна, что милорд отдал звание первой красавицы Констанце…

— Ну что вы, — добродушно возразила матушка, — не поверю, что такая милая девушка станет обижать мою Констанцу!

Но судьба Констанцы в это мгновение меня совсем не волновала, потому что я повернулась, как флюгер, в сторону, где стоял граф. Алария и правда присела перед ним в изящном поклоне, приглашая танцевать, и приглашение было принято. Де Конмор подал девушке левую руку, и они прошли на середину зала.

Вопреки здравому смыслу я ощутила разочарование. Но осмелилась бы я пригласить графа? Это вряд ли.

Алария была чудо, как хороша. Не так красива, как Констанца, но одета гораздо богаче и пышнее. Если моя старшая сестра была нежным цветком, пугливой ланью, то Алария действовала без робости и без смущения. В ней были лишь отточенное изящество и чувство собственного превосходства. Вот она склонила голову к плечу, что-то рассказывает графу, кокетливо опуская ресницы. Он молчит, но слушает с улыбкой.

Коротко вздохнув, я отговорилась головокружением и сбежала в дамскую комнату, где просидела до самого последнего танца. Тут матушка вытащила меня в зал почти насильно:

— С чего это ты изображаешь затворницу, Бланш?! Уверена, что с десяток молодых людей будут счастливы потанцевать с тобой!

Вопреки матушкиным надеждам, никто не пригласил меня, зато для сестер нашлись кавалеры. Я следила за Анной и Констанцой со смешанным чувством радости и сожаления. Они и в самом деле были самыми красивыми, и Констанца не зря была объявлена королевой бала.

Она уже пришла в себя и весело кружилась, держась за руки с молодым человеком, который не сводил с неё восхищенных глаз.

А мои глаза высматривали в толпе танцующих не только сестёр. Но графа не было видно. Хозяин праздника просто исчез. «Я не смогу с вами попрощаться…», — он уже знал, что не станет провожать гостей. Впрочем, Аларии тоже нигде не было видно.

Лорд и леди Чендлей выступили вперед, благодаря всех, почтивших визитом. Вот бал и закончился.