Город рыб

Н. В. Бабина, 2011

Захватывающий роман известной белорусской писательницы Наталки Бабиной сочетает в себе черты приключенческого, исторического, женского романа и остросюжетного политического детектива. История любви и смерти, невероятных страданий и чудесных спасений заставит читателя плакать и смеяться, сопереживать и негодовать. Роман «Город рыб» переведен на польский, украинский и английский языки. В 2011 году книга стала финалистом престижной европейской литературной премии «Ангелус».

Катилась торба

После всего, что произошло, я снова приехала сюда. Ненадолго. Прежде чем уехать и больше не возвращаться.

Тут красиво. Красивенно. Седые завесы мелкого дождя делят дали на ярусы: поближе — зелено-серый, дальше — серо-зеленый. Дождинки стекают по лицу, по долгополому брезентовому плащу. Плащ старый, лицо тоже не первой молодости. В этом их схожесть: брезент с годами утратил глянец, лицо — румянец. А душа — прозрачность.

Я стою у самой границы. С противоположного берега Буга, по правую руку от меня, доносятся громкие голоса: какие-то чудаки купаются, несмотря на дождь, окликают друг друга. Слева слышна русская речь. Дачники, чьи скособоченные дворцы еще не купил Толик-алкоголик, даже в ливень на страже своих огородов.

В брезентовом плаще и резиновых сапожищах, с двумя шрамами на теле — один на животе, другой на спине, пальцы рук недавно срослись после переломов, а мозоли еще не сошли — я стою на узкой полосе приграничного луга. Дождь льет и льет, луговая трава полегла под слоем воды. У самых моих ног медленно проплывает в дождевом потоке ящерица (яшчорка, как говорят у нас), ярко-зеленая, с изящным желтым узором на спинке. Это редкая яшчорка. В детстве, поймав такую, мы радовались гораздо больше, чем когда удавалось добыть блеклую серенькую — сереньких было много.

Растопыренные лапки ящерицы удивительно похожи на крохотные ручки ребенка.

Луг. Нескончаемый дождь. Рифленая поверхность дождевого потока. Ящерица с ладошками младенца. С одной стороны — Польша, с другой — Россия. А я стою и стою на узкой зеленой полосе пограничья. Или приграничья, которое с обеих сторон. В шелесте дождя (не знаю точно, с какой стороны) отчетливый шепот:

Котылася торба

С вэлыкого горба.

А в тый торби

Жыто, пшаныця,

Хлиб-паляныця.^[1]

В этом шепоте то ли укор, то ли насмешка, то ли грустное снисхождение. А может, все вместе. Это шепчет земля, насыщенный влагой черный ил, за века нанесенный сюда Бугом. Затаенный, но внятный, вездесущий голос земли.

Скатилась торба, да прямо мне в руки.

Торба ценою в жизнь.

Подставляешь руки, чтобы поймать торбу, а ловишь смерть.

А потом стоишь одна под проливным дождем, и дождинки струятся по увядшему лицу, по брезентовому плащу цвета хаки, по зеленым резиновым сапогам.

Вот вытру морду, посмотрю еще раз на ярусы, какими дождь поделил пространство, и пойду домой (там сохранился уголочек непорушенный, где можно спокойно сидеть и писать), да и задокументирую все по порядку. А когда закончу — уеду, и больше сюда не вернусь.

Наверное, это будет повесть, должна сказать, что не все в ней — вымысел, не все совпадения с реальными людьми и событиями случайны. Однако если из-за этого ко мне явятся литературоведы в штатском, я от всего отопрусь. Сумею.

Примечания

1

Катилась сума с большого горба, а в той суме рожь и пшеница, самопеченный хлеб (детская народная песенка на Брестчине; здесь и далее — прим. авт.).