Характер-судьба и жизнь-лафа. Часть 2. Бродяга – в своем репертуаре

Моисей Бельферман, 2021

Главный персонаж романа – бродяга Зайя. Пришелец из другого мира. Легко и просто, к удивлению, приспособился к советской действительности. Находчивый, хваткий, предприимчивый человек. Наследственность, жизнелюбие, зов предков в нем утвердились… Он специально создан для нашей баламутной жизни. А вот я, автор… не нахожу уюта. Не знаком с другой действительностью. В этой – поставлен в положение внутреннего эмигранта. Урачить по поводу любых политических экспериментов не считаю патриотичным. Система политическая изуродовала само общество, человека… У нас все еще презирают правду жизни. Но она составляет сущность бытия. Глыбу счастья!

Глава 8. Эта гадкая старуха

Кирилл Петрович задумался. Не заметил: возле него на скамье расселась старая уродливая попрошайка. Подумал: «Откуда взялась эта старая дрянь?» Отвернулся. «Не перебрался на другую скамью? — вертелись мысли в голове. — Может, пересесть рядом со спящим?» Не обращает внимания на нежданную гостью, отвратительную соседку. Воспитанный, культурный человек непременно прежде спросит разрешения, потом расположится.

Эта… О какой культуре вести разговор? Беззубая старуха что-то мямлит под нос. Задрала подол. Сморкается. Противно! Развалилась со своими котомками на скамье. Рукавом стирает пот. Повернулась в сторону Кирилла Петровича. Ловит его взгляд. Громко сопит носом. Не спешит отдышаться. Надоело молчание. Полюбопытствовала:

— Ты не таво? — уперла палец в висок, покрутила общепонятным жестом. — Не затоваришься? Не пужайся. И со мной быват! Зырю: чокнутый? Боюсь подойтить. Чиво ен бормочить под нос? Не разберешь.

— Не бойся, бабка! — Кирилл Петрович повеселел, ответил ей в такт: — Я таво! Постараюсь тебе доказать. Понравиться.

Старуха продолжает сморкаться. Харкает густой мокро-тиной. Такая противная дьяволица! Носит же земля. Одним своим видом порочит человеческое сообщество. Ей радость: нашла собеседника. Признается доверительно:

— Фуй-ты, черт, напужал! Чегойсь там бормочить? Ну, кумекаю, спятил! Во музыка-то кака — антиресно! — Нагнулась, закатила вкрадчиво глаза, подмигивает, заговорщически спрашивает: — Тоже дурдомовец? — Только спросила. Уверилась. Продолжает гнуть свою линию: — Своих чую за версту. Наш человек!

— А сама что? — поинтересовался Кирилл Петрович. — Побираешься, гуляешь? — спросил и смутился. Тоже человек. Противное творение природы.

Старуха частностям не придала значения. Придвинулась…

— Чиво тирашься?! Я таво! Ище не так стара. Вишь, зубы почти целы. Дохтур казал: «Бабка, у тебя здорове сердце! Хорошо могешь любить!» Не засохла по женской части. Буфера выпирають, болтаються. Срака — во! И зубы — виш!

— Не ешь много сладостей?

— Чивось? — сложила ладонь трубочкой, прислушивается.

— Любишь конфеты, ешь сахар? — поставил яснее вопрос.

— Чай… я в сосюську! Цукерки сама не купую. Гостинцы — дають. Не отказусь! И от тебя приму, дай гостинчик. Душа мяка. Слаба по всем женским частям. Можнай примостися ближайше? Не усю лавку занял?

— А ты, — прорвало Кирилла Петровича, не ищет дипломатических выражений, — вонять не будешь?

— Чивойсь? — старуха вроде не расслышала. Допытывается: — Чивойсь? Часто хожу в баню: мысса. Я на санпропускнике. Со всех сдираю вши, клопы.

— Ну, тогда… — махнул рукой и… отодвинулся.

— Ежели пригласить, — старуха рисуется с чисто женским кокетством, — видный какой… кавалер. Тоды я, таво, отказать не смогу. У кого прошу. Хтой сам догадасса — да-еть… — Поведала чуток о себе. Переменила тему разговора. — Гарне тута. Не зря выбрал. Посидим, покалякаем. Я измаялась. Жарить! Спека. Любу косточки погреть на сонцу. Тутеча, таво, можна разусса? Боком сести, ножища разложить? До тибя как сести? Задом иль ножища вытягнуть перед передом? Чиво читать? Разреши — антиресно. Видный человек.

— Книжка одна… Просто лежит…

— Ты, таво… — Нахальная бабка — лезет. Еще успокаивает: — Не беспокойсь. Я не охоча до книжек. Листки перекладывать, картинки смотреть… Стянуть могу — не книжку! На шут она…

— Нет картинок. — Кирилл Петрович не собственник. Книги бережет. Величайшее интеллектуальное достояние. Эта чума ходячая…

— Чивой книга стоить — без картинок?! — Старуху такой оборот не устраивает. Гнет свою обывательскую философскую линию: — Антиресу никакого! Ты миня — за дурочку? Хитра я! Разумна. Грамоть кумекаю. Гарно вмию грошики личить…

— Матушка, а чем ты всю жизнь занималась? — Кирилл Петрович просто спросил. Вроде из вежливости.

Узнал настоящую историю. Прелюбопытную. Не чуждается народа. Он живет собственной жизнью. Несколько представлений. В народе много невежества, дикости. Без свободы — развитие однобокое. Приобретает уродливые формы.

— Теперича вшов-клопов давлю! — Старуха серьезно отнеслась к вопросу. Посчитала это за интерес к собственной личности. Поведала: — Стажу нетути. Пенею вырабатыю. Тяжка жизня пошла. Времена! Раниш — во была благодать! Сахаринчик в пачечках торговала. Усе, таво, чиво по хозяйству нада. Цвяки, иглы, нитки… Под «часами пик» сидела. Ищей с производством связана. Болыпесть — с самогоном. Течеть и течеть… Украшаеть жизню. Даеть прибуток…

— Гнала? — Кирилл Петрович потребовал признания тоном следователя.

— Гнала. А как не гнать?! — Старая бестия не скрывает прошлое. С бахвальством признает: — Релизала тоже. По сходной цене. Без мороки вышибала деньгу. Ничего не кажи — жизть была! Зовет до себя повесточкой наш товарищ судя.

«Гнала?» — спрашиват.

«Гнала, как не гнать? Племяш со службы. В отпуск вырвался. Угостить нада!»

«Многа, часто пьеть племяш?»

«Да шо вы — ни-ни! Молод ище. Капельки в рот не береть», — так маху дала!

Дивлюсь на товарища нашего судю — пропала! Засобачить — на всю катушку. Жалости не дасть! Ан нет! Выручат.

«В гости кого приглашала? Угощала?»

«Как же! В хату усих гостей не вместила. Пруть и пруть! Наш судя — сочувственный…»

«Третий раз судим. Ище разок попадешь… Засудим! В лагеря!»

Я не из пужливых. Ответила, положенного штрафу отчитала: «Фуй-ты — штрафуй! Будь здоров! Шо мне штраф? Тыщами ворочала. За эту самогоночку милу — во! Отгрохала домину. Теперича строгость пошла. Вроде посля войны. При немцах — благодать! Сичас — не лезь в энти дела!»

— А что потом? — спросил Кирилл Петрович. Его заинтересовала старуха. Жизнь узнает не по книгам — из первых рук.

— Пенею отрабатыю. Нетути. Чиво государству прощать? С него — содрать! Денежки кровны не туда зашлють. Чукмекам да всяким маланцам. Руському народу нету жизти! Во-он — тама! Серед имперализму. И всяку люду, прочим чертям — жизня!

— Сейчас больше гуляешь? — Кирилл Петрович перевел разговор с политики к здравому смыслу. Кроме чуши что еще услышишь? Не отгораживается. Задает вопросы.

— Кабы гулять. Шастаю по хатам. Милость прошу — в торбу. Выторговыю! Люблю слухать всяки балачки. Зырыть на усе! Антиресно. Як жывуть? Чиво едять? Набираюсь ума-разума. Не скажу — передаш. У нас ище противных дурней! Вон как!

— А как дети?

— Жди помочи от паскудников! Дите одягнет штаны пониже колен — кумандувать! Слухайся их, сопляков паршивых! «Не гони самогоночку. То-то…» Ище чиво. Жрать-то нада! Одежа — не пеленки. По шеях! Их — к отцам праведным! Мешають жизть вести! Сичас для женчин — слобода! Жалько — не те годы. Приняться за самогоночку? Гнала — высчий сорт. Огонь — не самогоночка. Пей, не касайся! Береги горло, кишки. Мою — ценили. Даже участковый не брезгувал. Выпьет на Рождество. Из церкви — не бей жидов! В йих синагогу молисся…

— Участковый? — недоверчиво переспросил Кирилл Петрович.

— Разуметь нада. Живый! Выпить хотца. И закусить. Всяки угощения. Соленья. Хвалил: «Люблю твою — краще государственной. Нада тибе патен. Принесешь, бабка, свою капиздочку — дерну ище стакан!» Во мужик! Хвалил самогоночку-капиздочку. Бабе шо нужно? Пусть похвалить. Шоб душа тряслась.

— Где же ты гнала тот самогон?

— Как игде? Хата моя — хоромы. Газ. Раниш на примуси. Разжигала два. Чичас продукту… навалом. Гони хош хлебну-сахарну. С сахаром гаразд. Самогоночке — цена красная. Давай! Легко пьеца!

— А правда, некоторые чем-то подправляют самогон?

— Мы — руськи. Не маланцы! — у старухи загорелись глаза. Нашелся-таки человек — интересуется технологией, секретами ее производства. В свое время строго хранила. Теперь свободно делится передовым опытом. — Нужны градусы. Известка — для этого… Без нее мало щиплеть…

— Это вредно для здоровья! — возмутился Кирилл Петрович, сам малопьющий. Заботится о здоровье других. Подвергают опасности!

— Как самогоночка не щиплет — сразу сбивають цену. Говорять: не то… Требують первак. Проверяют на огонь — горить? У нас три года строили дом — рядом. Известки да всего — сколь хошь! Сколь душе угодно. Малина — не жизть. Тягай по дворах. Нихто слова не бросить. Пьють! Аж стоить пылюка! На государственну перешли. Разумный говорил: «Хтось переводить продукт — по строгости таво нада! Брать за жабры! За яйцы подвешивать! Тебе, бабка, патен выдать. Гарная самогоночка! Первак!» Ох и любил выпить! Ума не пропивал. Выдавал всяки рассуждения. Про жизть, баб, природу. Не усе поймешь. Жуть антиресно! Дюже грамотный, мозгатый. В прах пошел. На почве ревности. Берег бабу. Нас, стерв, убереги! Чиво теперича? Многа строгости! Вон — и ты разумный. Книжки толсты мусолишь. Скажи: жизть как без выпивки руську человеку? Жизть без самогоночки? Кака печаль-радость? С чувства — храпанула революция. Нельзя без самогоночки! Тутыча ище — свадьбы, крестины, поминки, проводы, усе совецьки празники… Нема гульни — без выпивки. Чем занятца в святое воскресение? Церква закрыта. Дуй самогоночку. Для гульни-настроения. Денежки куды депеш? Во всех лавках — шаром покати. Выпеш — и здорове пошло. Жизть получаеть силы. Московська, да пшенична — дороги. Крепость никудышна. Куды до моей самогоночки? Государство не разумееть пользу. Нетрудовой алимент! Не сочувствуеть. Преследуеть! Пеней нема! Жалостилась. Иде та правда? Уся совецька власть держиться на обмане. Вон теперича вшов давлю. Перебьюсь! Пенею отрабатыю. На мою жизню хватыть. Сваво не упущу. Не смотри на тря-пе! Для людей — нищенка! Жалисть вызвать. Може дома клад держу? Ты не дюже! Большесть не скажу. Не признаюсь. У меня страсть на мужиков! Ище покалякать с уважительным. Аль замахнешь? Одиночка? Можешь стирать. В обчем котле — на санпропускнике. Не только перловкой угощу! Там — живу! Недалеча. Усе знають бабку Варвару. У меня клубничка-ягодка — расцелуешь! Перебюся. И пенею — выдеру. С живым мясом! Приходи в гости. Прихвати книжку. С картинками. Пою. Рассиделась. На смену! Нонче солдатиков омываем. Работы — пониж пупа. Успевай!

Смоталась гадкая. Попадаются сволочные люди. Народ! Хамье, бескультурье.

Чума ходячая та бабка! Гонит свой план. Конкурировала с государством. Брала ценой, качеством продукции. Многие сбрасываются на одуряющее пойло.

* * *

Зайя пробудился в добром настроении. С удовольствием растянул руки. Побуждает к деятельности отдохнувшее тело. Разминается (отжимается, подпрыгивает на одной ноге). Надоело. Чувствует: проголодался. Подошел к Кириллу Петровичу узнать время.

Отправился искать кафе. Что-то в этом роде. Сытно пообедал. По дороге к квартирохозяину вспомнил детскую поговорку. «После сытного обеда по закону Архимеда полагается поспать».

Прилег. Мамаша сверху долго звала сына. Позже зычно переговаривалась со знакомой. С того же балкона. Бес-культурная публика. Не заснешь. Зайя не заметил переход состояния — задремал. До самого вечера провалялся в постели. Извергает из себя морговые настроения. В этой стране могут наказать. За любое действие, слово. Не пожалуешься! У нас нет никаких прав. Одни обязанности! Многие властители ведут неуемный образ жизни. Дуреют от сытости, похоти и неуемных извращений. Блаженствуют за счет народа. Новоявленные господа! Приспособили государство для личных целей. Не знают, что совершить задарма? Покорен народ: молчит. Только инакомыслящие изредка наносят уколы.

Вечером заявился сосед. С бутылкой. Однажды подвозил. Резонером оказался. Хлеще самого Зайи. Ничего! Тот его немного забил. Привел к порядку. А так — ничего хлопчина. Зайя узнал одно интересное. Оказывается, Тарас Шевченко талантливый художник. Более талантливый, чем поэт. Увлекся лирикой, сходной с риторикой. Не унял кровожадность. Мечтал собственноручно зарезать царя Николая. Тупым ножом. Для большего мучительства. Нет ничего удивительного. Хохлы предками имели кровожадных казаков. Проявляют садистские наклонности. Шевченко не зря отдали в солдаты. В наше время за меньшее преступление строже осуждают. Ничего не изменилось с правами человека. Прошло более ста лет. Только что не пользовались этим термином. Существовало крепостное право. Постное право. Не то постили, не то не ели мясную пищу. Сейчас — колхозы. Человек остался государственной собственностью. Абсурды мешают жить, творить. Русская культура эмигрирует на Запад. Творцы оседают в Штатах, Израиле… В России остаются верные партии ничтожества. Не выпускают! Иначе начнется повальное бегство. Какие тут патриоты?! Потребители. Патриоты собственного кошелька и желудка.

Зайе везет на шоферов. Подружился с Костиком. Пришлось тому умерить треп.

Человека можно понять. Он часто остается наедине со своими мыслями. При случае не выговорится досыта. Многие знания почерпнул из книг, радио — и телепередач. Иногда развивает бредовые идеи. Они больше заинтересуют психиатра. В наше время маловато сдержанных людей. Нормальных во всех отношениях. Чаще встречаются психопаты. Иногда дебилы. Государству, партии нужно механическое число населения. Вовсе не их способности, таланты. Всего такого хватает у номенклатурных ставленников. Выделяют «достойных». Засекречивают их работу, места службы. Остальные «не оправдывают доверия». Властью, влиянием-почестями ни с кем делиться не станут. У нас нигде нет настоящего хозяина. Такое творится! Во многих (даже во всех) наших бедах виновны партийно-правительственные органы. Их ставленники. Архаичные общественные устройства сохраняют, охраняют. Разброд идет от центральных партийных органов. От их деятельности, бездеятельности случаются нехватки. Падение нравов. Некомпетентность. Беззаконие. Идеологический террор. Прочие негативные явления. Отняли свободу. Народ, всех нас превратили в… Сразу не подберешь нужное слово. Не раскроешь положение, состояние. Одновременно происходит промышленная, сельскохозяйственная разруха. Народ бесправен, невежественен, груб… Только негры в Южной Африке находятся в таких же условиях. Иногда худших.

Свобода не имеет градаций. Она есть или ее нет. Несвобода — разная. Точно! Никто не определит уровень нашего состояния. Недалеко отошли от рабовладельческого строя. Феодалов не превзошли! Государственная форма крепостничества. Не торгуют людьми, не меняют на скот. Но… Молодого человека посылают воевать в Афганистан. Словно стадо овец — разреживают общество: посылают на убой молодых. Правдолюбцев заключают в дурдома. Чем приятнее эта участь? Нам немногим лучше, чем предкам. Тогда не проявляли столько лживости, коварства, подлости. Благородно придерживались нравственных принципов. Обидчиков-негодяев вызывали на дуэль. Сейчас все перепуталось, перемешалось. Перемены зависят от других факторов. В техническом смысле двадцатый век. Не везде! Нет благородства. Общечеловеческие принципы морали изгнаны на задворки. Нынешние правители без малейшего риска для здоровья и жизни совершают массовые экзекуции. Жить не лучше, чем предкам в эпоху патриархального устройства семьи. Государственный тоталитаризм — жестче, тягостнее. Социализма нет. Одна политическая софистика, словоблудие.

«Реализмы» — вытравливали романтику, мечту, надежду. Не осталось доброго. Бесхозяйственность, угнетение. Оптимисты постоянно барабанят, талдычат. Уже ничто не зажжет. Разуверились! Не поверят правде. Приучены к постоянной изощренной лжи. Находят ее более привлекательной. В обществе не осталось жизненных сил.

Вытравили! Бывшие воспитатели-менторы стали палачами.

Палачество казнит. Не разбудит народ! Инертная масса не поверит в словесные обещания. Усовершенствованные принципы и условия материального благополучия ничто не изменят.