Тю!

Михаил Шабашов

Сборник рассказов о сценках из жизни простых людей, размышления и воспоминания о доброте и дружбе. Словом, о том, что сейчас в дефиците…

Туризм

Стремление к нормальной жизни в сочетании с обескураживающей действительностью порождает безумную биографию.

После окончания журфака МГУ я поехал в Нижневартовск. Рядом, в Сургуте, живет родной брат. Это было единственной причиной моего распределения по собственному желанию на Север. И рванул туда. Один. После шести лет студенческой компанейской веселухи…

Через полгода загрустил до воя. И из Нижневартовска, где обещали квартиру, я махнул в Хабаровск, где ничего не обещали. Зато там была своя студенческая ай-яй-яй-компанья. Жил то у кого-то, то с кем-то… Снимал избушку даже. Чуть ли не за ведро угля… Впрочем, квартирный вопрос меня как-то не тяготил. Ну, нет — и нет.

Через два с половиной года решил умотать и из Хабаровска. Придуманная для самого себя сентенция «подальше от столицы — поближе к Богу» совершенно себя не оправдала…

Начал давать сигнал «sos» однокурсникам, осевшим в центральной части тогдашнего еще СССР. Одна знакомая телеграфировала: в каком-то подмосковном городке есть место в газете. Там дают, мол, прописку и квартиру (опять!).

Следом пришло письмо от лучшего друга по журфаку Сереги Шипотило. «Приезжай, — писал он, — ко мне в Чернигов. Увидимся хоть, да и проблему твою решим! Тут на телевидении нужны люди…»

«Ворох» этих сообщений я получал в Лимане, во время очередного отпуска.

Передо мной расстелилось распутье — куда податься? Спросил у мамы.

Та хто зна. Решай, Миша, сам. Як тебе самому больше хочется… Нам абы у тебя было все хорошо…

Семейная демократия, о которой мечтают многие дети…

Отец сказал:

— Чернигов — красивый город… Я в войну там был. Думал потом вернуться, чтоб в нем жить…

Мама спохватилась:

— Грыша, а ну неси атлас. Глянем, где тот Чернигов?

Папа вытащил карту СССР 1970 года. Втроем облепили территорию Советского Союза. Нашли.

— Ой, Ми-и-иша, ты ж дывысь — там так близко от Чернобыля! Ты шо?! — заволновалась мама.

— Ну, живут же люди, — слабо аргументировал я.

Словом, выбрал я этот украинский город. Там — друг, областное телевидение. А не какая-то городская газетенка…

ТВ там вещало на полурусском языке. Потому что существенная половина передач шла на украинском.

Ну и шо? Зато рядом — друг, с которым морковку тырили в каких-то колхозных полях в ожидании стипухи. Ну и шо, шо общежитие…

Через полгода я и оттуда — колобком. Украинизация росла как ядерный гриб.

— Чого цэ вы розмовляетэ на российський мови? — с упреком спрашивали меня.

— Потому что работаю для русской диаспоры! — огрызался я.

У нас — медведь, там — ведмидь.

Я снова кинулся к однокашникам: «Хочу в Россию!» Они реагировали уже с улыбками: «Что, опять?!»

Пока меня носило по сторонам и весям, мои бывшие однокурсники устраивались в жизни стационарно. Одни взбирались по карьерной лестнице, другие делали себе «имя», окучивая столичные газеты, третьи вообще ушли в торговлю… Один бывший кореш взметнулся на высоту главного редактора подмосковного еженедельника. Я приехал в Москву и пошел к нему. Он посоветовал обзвонить редакции Подмосковья: «Наверняка, где-нибудь кто-нибудь нужен!»

На букву «д» значилась Дубна. Я созвонился с редакторшей какой-то местной газеты. Она сказала слово «приезжайте». «Возьмем на работу» — эту фразу слышали мои собственные уши. Я даже удивился:

— А как же прописка?

— А мы сами по себе! Дадим запросто! — заверила она меня.

Я, будучи чересчур доверчивым, поверил. Вернулся в Чернигов, выписался, снялся с воинского учета. В графе «куда убыл» написал — в Дубну.

И убыл я.

Прибыл с чемоданом и авоськой в «пункт передислокации», появился перед святыми очами редакторши. Оценив мой желтый чемодан, она произнесла:

— Вам что, собственно?..

— Так это ж я! Я ж к вам! Вы ж мне сказали!

— А прописка у вас есть? — это она-то мне-то.

— Так вы ж сказали, что дадите!!!

Она сказала — кто такое мог мне сказать? Я сказал, что это она лично мне по телефону и сказала. Тогда она сказала, что не могла такого сказать. Она могла много чего сказать, но чтоб тако-о-о-ое — ни-ког-да. И ни-ко-му.

И все.

…Вернулся я со своими махамотками обратно в первопрестольную. На вокзале меня пронзила мысль: «А где же, интересно знать, я буду ночевать сегодня? Да и завтра…» Ни много, ни мало — ход размышлений бомжа.

На следующие полгода (как оказалось!) я лихо обосновался у Володи Мартынова, однокашника и однокомпашника. В гостеприимной трехкомнатной квартире жили: его теща, тесть, жена, ребенок, он сам и я еще воткнулся. А славно жили, доложу я вам! Я посуду мыл, помнится… А еще говорят: «Москвичи-и-и-и, москвичи-и-и-и…»

Время от времени Вовка мне подбрасывал какие-то подработки. Между «шабашками» я искал что-то основательное. Но кто кому нужен в столице без прописки?

…Полгода ушло на тщетные поиски. Однажды мне посоветовали пройтись по заводским многотиражкам столицы. И я пошел, как оказалось, собирать фольклор.

…Кабинет редактора ЗИЛовской газетки был роскошным. Впрочем, хозяин кабинета тоже был подстать обстановке. Эдакий а-ля Брежнев. Или актер Матвеев. И в возрасте приблизительно том же…

Он сидел за огромным столом. Почему-то было такое ощущение, что из посетителей тут давно никого не было.

Я ему подал паспорт, диплом. Рассказал, что я — никто, ничто и звать меня никак. В принципе-то… Ну, журфак МГУ закончил…

Шеф насупил брови:

— Гений? — вдруг прорычал он.

— Кто?! — я ожидал чего угодно. Но такого — не ожидал.

— Вот ты — гений? — «Брежнев» ввинтил в меня суровый взгляд.

Я продолжал ничего не понимать и панически молчал.

— Ну да, гений. Все вы гении, — его рык перешел в громкое бурчание. Редактор медленно встал из-за стола и стал расхаживать по своей вотчине.

— А я вот, — он уперся кулаками на стол против меня, — закончил ВГИК.

Его глаза меня буравили под аккомпанемент разбухающей паузы. Будто я был виноват в том, что он закончил ВГИК, а «режиссирует» заводскую многотиражку. Я виновато опустил голову.

— Да! — вдруг с победоносной интонацией выкрикнул он. Затем повернул свое туловище и пошагал обратно к трону. Взял в руки мой паспорт, полистал его, потом потряс им в воздухе и снова прорычал:

— Уважаешь?!

— Кого?! — я начал понимать, почему в кабинете было так пустынно.

— Вот эту вот книжицу?!

Редактор стал походить на Маяковского.

— Да как вам сказать… — промямлил я, мысленно прощаясь с документами.

— Ну ладно, — тоном отца-командира продолжил шеф. — Что я могу сделать? У нас берут по лимиту. В цех. Иди поработай рабочим, попиши в стенную газету, в нашу… А мы посмотрим, что ты можешь. Понравишься — возьмем к себе. Понятно?!

Весь этот монолог был разбит многозначительными паузами. Мол, не так просто все в жизни дается. Заработать, мол, надо гордое звание корреспондента многотиражной газеты «Рессора» или как там ее…

Перспектива винтить гайки не то что не прельщала меня, а попросту отсутствовала — я путаю гайку с болтом, а диаметр с радиусом. По технической части я вообще гениальный бездарь и неумеха. А если бы смыслил в железяках, то на кой бы мне нужна была писанина эта?!

С благодарной дрожью я принял из рук редактора свои документы и рассыпался в благодарностях за внимание к моей безликой персоне. Вышел из кабинета задом и, кажется, так и шел до самого метро…

Следующий визит я нанес в редакцию как-то железнодорожной многотиражки. Это был орган не то Курского вокзала, не то Курского направления Московской ж. д., не то всей дороги в целом.

Редакция была закопана в каком-то огромном административном здании. Думал, что никогда в жизни не найду: «Повернете налево, спуститесь вниз, пройдете коридор, поднимитесь наверх, а там спросите еще».

…Помещение редакции напоминало улей: народу как пчел на один квадратный миллиметр. Миллиметров было мало, народу много и все это утопало в кипах бумаги. Чувствовалось, что руку здесь держат на пульсе. На пульсе буксы, наверное…

Конец ознакомительного фрагмента.