Кошка-дура. Документальный роман

Михаил Черкасский

Однажды известный оперный певец сказал, что время отступает перед памятью. Это верно. Но только отчасти, ибо миллиарды человеческих судеб бесследно тонут в забвении. И лишь слово, нота и камень могут хоть изредка на какое-то время устоять перед тяжкой поступью неумолимого Времени.

К морю

Осенью Петровский получил наконец деньги за свою первую книжку, целых тридцать две тысячи. Что ж, тогда это были тысячи — деньги. Грозил большой обзавод — мебель, вещи, посуда. И уже началось. Писатель, донашивавший принесенное на себе с войны, приобрел коричневый пиджачок с кремовыми брюками и, вырядившись, возбужденно заметался по комнате: «Слушай, Еж, ну, чего мы будем обзаводиться разным таким барахлом? — Пощипал брючную шерсть на колене. — Давай сперва съездим на юг, к морю, а потом…» — «А потом?..» — с веселым предвкушением взглянула она. «Но ты же сама говорила в блокаду, что не можешь умереть, пока не увидишь Черного моря. Ну, едем?..»

Думала. Жили они уже почти год, а Нина все еще оставалась холостячкой — привыкла платить за себя. Тарелку, матрас, сковородку можно было купить на е г о деньги, ведь это же для семьи, но то, что себе — на свои. Петровского это забавляло, но, видя, как она замыкается, сердится, не настаивал, знал, будут дети, все станет общим. А тут тридцать тысяч, но… для нее — ни рубля, ведь это его деньги. Какой уж тут юг, это же значит, что она будет там на его иждивении.

И вот она думала. «Еж, да брось ты, поедем!» — «Хорошо… только тогда я куплю себе пижаму?» — «Яволь!.. Какой же юг без пижамы». — «И не смейся, пожалуйста, а то не поеду».

Ехали они в общем вагоне, но полки у них были лежачие, средние. «За эту поездку я всегда буду благодарна ему. Но дура я была страшная. Ни образования, ни воспитания». — «А нутро?» — «Ну, что нутро? Вот вам нутро. Ехали мы уже Украиной, глазела в окно и вдруг закричала на весь вагон: ой, Миша, Миша, смотри, сколько камышей! Он смеется, я краснею… Еж… Еж, хихикает, так и давится, это не камыши, это кукуруза».

На каждой остановке Петровский выскакивал, нырял в съестные ряды, возвращался с яблоками, помидорами, грушами. «А вот это колхозница… — Прижал к носу круглую зеленоватую дыньку. — М-м!.. чуешь, как пахнет». — «А она сладкая?» — «Сахар с медом пополам!» — «Врешь?»

На станциях, что побольше, на станциях, где меняли паровозы, прогуливалась вагонная публика (репетировала южный свой променад). Многие щеголяли в пижамах, вот и мадам Еж тоже полосато похаживала, совсем как те, что чинно спускались из мягких вагонов. «Ты не еж… — дудел ей в ухо, — ты зебра». — «Почему ты не наденешь новый пиджак?» — Глядела на его линялую гимнастерку, галифе, офицерские сапоги. «Привык, Еж, привык, не жмет, не трет, словно голый. Но там, у моря, разряжусь и буду ходить важный, как индюк. Поняла?» — «Ты думаешь, что только ты один все понимаешь». — «Если бы я все понимал, мне бы совсем не хотелось жить». — «Как это?» — «Так… но ты права, мы всегда думаем, будто все понимаем».

— Мишель!.. — Сияя, шла на них пышнотелая роскошная дама.

Мишель?.. Уже одно это чужеродное слово вздыбило иглы Ежа.

А женщина приближалась к ним. В пижаме, да не покупной: в красно-синих цветочках, с бантиками на рукавах и лодыжках, на шее. Ага, доглядел Еж, шея-то уже не того, будто с холода.

— Как я рада тебя видеть!.. Юра… — обернулась к невысокому краснолицему мужчине с черно-седым ежиком коротких волос, — это мой довоенный друг Мишель Петровский.

— Знакомьтесь, хм, кхе!.. моя жена Нина Ивановна.

«Что?!» — Сказало разом потухшее белое величественное лицо с прямым носом, красивыми крашеными губами, подбородком, четко отбитым от губ.

— Альбина… — По-княжьи представилась дама, шевельнув короной темнорусых волос и, прохладно закончив обряд знакомства, вновь осветился старый довоенный дружок: — Мишель, ты в каком вагоне? Как — в общем?

«Ну, теперь эта дура начнет» — Так, в общем. Как все остальные.

— Ну, ладно, ладно, мы в мягком, в шестом. Слушай, Мишель, нам как раз нехватает партнера для преферанса.

«А это что такое?» — Глядела мимо них Нина.

— Видишь ли, в карты… — поясняюще скользнул карий глаз по жене, — давненько я уже не играл.

— Ах, да перестань ты, пожалуйста!.. В дороге что делать, идем!..

«А-а, карты… преферанса… а я и не слышала».

— Что делать? Можно, например, смотреть в окно… на камыши…

«Вот и иди с ней, иди!.. А я не пойду! — И подумав,

чуть слышно вздохнула. — А тебя, дуру, и не зовут».

В вагоне он, уже заранее виноватясь, справился нарочито буднично: «Еж, может, чего-нибудь пожуем?» — «Я не хочу». — «А пить? — Заулыбался, хотя знал, что нельзя этого делать. — А смотреть?» — «Да, да, на камыши!..» — Прошипела. «О-о!..» — Простонал, легко вскинул мускулистое тело на полку, взял в изголовьи журнал. Дочитывал он «Звезду» Казакевича. Тогда это всем нравилось, и Петровский глушил в себе чувство протеста против стадных восторгов, но ему тоже было интересно, хотя далеко не все принимал в этой повести. Но едва он успел войти в книгу, как в проходе послышалось чье-то бесцеремонное приближение.

— О, вот он где!.. Спрятался и лежит. Пойдем, пойдем, лежебока.

— Слушай, Альбина, может, вы без меня?.. — Предъявил журнал.

— Вот еще!.. Тут книжка, а там люди страдают. Мишель, нехорошо манкировать старыми друзьями. Одну пульку, Мишель… Ну-у, прошу тебя…

«Ах, чтоб тебя!» — Ладно, иди, я приду.

«Манкировать… пулька… надо спросить… потом…»

— Нет, не пойду, а то ты такой, улизнешь… — промяукала с томным кокетством и сразу же процедила пренебрежительно жестко: — Не бойся, твоя подождет.

«Эк швыряет ее! Ну, будет мне теперь до самого синего моря».

«Идет… уйдет… ну, и пусть, пусть!..»

— Еж… — тихонько склонился к застывшей к окну голове, — я скоро вернусь. Пожалуйста, не сердись.

«Можешь вообще не возвращаться!»

— Мишель, можешь ответить мне на вопрос: Еж — это что, кличка такая? — Донеслось из прохода.

— Это то… — отрезал стальным голосом, так хорошо уже знакомым Ежу, — чего ты никогда и ни от кого не слышала и никогда не услышишь. Поняла?

— Ха-ха… в ы так думаете?

«Не слышала… ага, ага, значит, он тоже ей говорил… что-то… Конечно!.. Он знал, знал ее. Ушел, без меня, стыдится… за что? Чем она лучше? Корова!.. Крашеная корова».

Поезд стучал, и уже набегали пригороды большого города. Еще там, за Москвой, он сказал, что в Ростове накормит ее каким-то особым мороженым, а сам ушел к ним, играет, забыл. Ну и пусть, пусть, я сама, без тебя, черт подери, наемся. Доотвала!..

Худо, когда человек не понимает, что очко — это быстро, а преферанс, даже одна пулька, долго. Поезд тоже, бродяга, не понимал, начал тормозить, упираться. Влетел Петровский с всклокоченными глазами: «Еж, пошли!..» Встала, помедлив: соседи, а то б ни за что не пошла. И сразу же на перроне э т и. Петровский схватил жену под руку, заслоняя собой, быстро потащил к вокзалу, но Альбина не отставала: «Мишель, так после Ростова мы продолжим пулю?» — «Не знаю, не знаю…» — «А вам, милочка,.. — назидательно, свысока, — весьма и весьма повезло: ваш муж сложён, как бог. Мишель, ты куда? Не забудь: в Сочи отдыхать будем вместе!»

…Три года спустя Нина будет работать в другой конторе, войдет к начальнику и увидит знакомую. «А эта что делает здесь?» У стола, в кресле слишком вольготно (от спрятанной скованности) расположилась Альбина. «Вот тебе и Ежиха, работает здесь. Надо же, как изменилась. Очки нацепила, совсем культурная стала. Забыла меня или делает вид? Хитрая, прибрала Мишку. Я-то думала, он на молоденькую клюнул, а она…» И когда Нина собралась уходить:

— А ведь мы с вами знакомы.

«Еще бы!.. Корова!» — Простите, не припомню. — Холодной скороговорочкой со стальными опилками.

— Ну, что-о вы… — волнами поплыл ласково укоризненный голос. — На юге, в поезде, помните? Вы еще мороженое там ели…

«Она еще дура». — Ах, да, да, значит, вы и есть та самая дама в бантиках?

«Хамка!» — Я собираюсь у вас здесь работать. — Улыбнулась, превозмогая себя.

«Вот еще!» — Ну, что ж, будем коллегами.

Дома села, закурила и в упор:

— А теперь выкладывай все.

— Сразу все? — Чуть-чуть вжал голову в плечи.

— Все о твоей Альбине.

Ох, братцы-братцы, легко иногда поведать друзьям о былом, минувшем и хотя бы лишь потому светлопечальном, но — женам? Увольте.

— Так что же тебя больше всего интересует? — Выгадывал время. — Ну, во-первых, она не Альбина, а Алевтина.

Конец ознакомительного фрагмента.