Размороженная зона

Михаил Серегин, 2004

Бунт на зоне называется разморозкой. Это когда зэки, доведенные до крайности начальственным беспределом, «мочат» сук-активистов и воюют даже со спецназом. Начальник лагеря подполковник Васильев бунта не хотел, но закрутил гайки до упора сознательно: ему нужен чемодан с ценным грузом, а смотрящий за зоной Батя обязательно пошлет на волю маляву с наказом доставить сюда чемодан – только получив его содержимое, он может одолеть «хозяина». Вот пусть и летит на Колыму «грузняк», а Васильев его перехватит… План четкий, но и Батя не так прост. У него свой план, как заполучить груз и с умом им распорядиться…

4

Поселок Горный располагался в четырех километрах от лагеря, в котором сейчас сидел Батя. И большая часть лагерной администрации жила не за колючкой, а здесь. Ехать несколько минут, машина и горючка казенные, а тут и магазин есть, и бабы, да и побезопаснее все-таки, чем в лагере. Правда, разница между обитателями поселка и зэками была невелика. Подавляющее большинство посельчан было из бывших заключенных, которым после откидки оказалось не к кому ехать на материк, или из тех, кому выезжать за пределы Магаданской области было на какое-то время запрещено. Поселок был невелик — несколько десятков одноэтажных домов да двухэтажное административное здание, в котором мирно уживались фельдшерский пункт, почта, магазин и помещение для собраний поселкового Совета. Впрочем, последняя из этих комнат была давным-давно превращена во что-то типа склада, поскольку последнее собрание поселкового Совета было в Горном еще при советской власти, а с тех пор охотников заниматься такого рода вещами среди местных жителей не находилось.

Из торчащих над крышами домов печных труб шел густой дым. Он поднимался в небо строго вертикально, обещая на завтра ясную погоду, и растворялся в холодном воздухе метрах в десяти от земли. На улицах поселка не было ни души — время уже позднее, все люди сидели по домам, в тепле, и никакие дела не могли выгнать их оттуда до утра. Над поселком висела тишина, изредка нарушаемая только собачьим лаем.

— Чего это они так разбрехались? — лениво спросил невысокий плотный мужик с большими, слегка обвисшими щеками и двойным подбородком, сидевший за накрытым столом в самом лучшем доме поселка, расположенном в центре, рядом с административным зданием.

— Волков чуют, не иначе, — отозвался сидевший на другом конце стола подполковник Васильев, хозяин этого дома. Кроме них с гостем, в просторной, теплой и хорошо освещенной комнате никого не было, Васильев жил один.

— Что, серьезно? — удивленно приподнял брови гость, услышав ответ хозяина.

— Куда уж серьезнее, — отозвался Васильев. — Здесь же север, не забывай. Волки сейчас как раз в стаи собираются, а жрать им нечего, вот и кружат у поселков да лагерей. Прошлой зимой у нас одного мужика чуть прямо тут не загрызли. Он в сортир вышел, а на него во дворе набросились. Хорошо, трезвый был, успел глотку рукой прикрыть и заорать, народ из домов повыскакивал, шуганули серых. Но лечился Прокоша потом долго, да не здесь, а в Магадане. Ему эти твари на руке кости перекусили, плечо порвали и ногу.

— Ни фига себе… Весело вы тут живете, нечего сказать, — покачал головой вислощекий. В его голосе отчетливо слышался московский «акающий» акцент. Да и внешне он совершенно не был похож на человека, проведшего здесь хоть пару лет. На нем не было видно той печати, которую ставит на людях дальний север.

— Еще бы не весело. Тут тебе, Николай Петрович, не Москва.

В голосе начальника лагеря звучало если не заискивание, то уж по меньшей мере уважение к собеседнику. Подполковник говорил с ним как с равным. Это было странно — за несколько сот километров от Магадана, вдалеке от своих непосредственных начальников, Васильев был сам себе голова. Ни в лагере, ни в поселке важнее его никого не было.

— Правда, и у нас кое-что хорошее есть. Взять хотя бы вот это, — продолжил Васильев, широким жестом обводя накрытый стол. Посмотреть там и впрямь было на что, особенно жителю материка, привыкшему к тому, что куропаток, например, можно получить только в крутом ресторане и за очень нехилые деньги.

Вяленая медвежатина, прасол из нельмы и горбуши, еще пара сортов дорогой рыбы, те же куропатки, да не обычные, а северные, в полтора раза крупнее любой, какую можно найти в более южных широтах, — всего этого на столе было столько, что хватило бы на взвод.

— Это да. Мяса я тут у тебя, чувствую, так наемся, что потом долго не захочется. Единственное, чего не понимаю, на фиг ты здесь, рядом с такими разносолами, эту дрянь поставил? — Толстощекий Николай Петрович брезгливо кивнул на стоящую на краю стола открытую консервную банку с армейской тушенкой.

— Э, не скажи, — покачал головой Васильев. — Это тебе сейчас дрянь. А посидишь на этих разносолах годик-другой, так обычной говядины захочется, что сил нет.

— Ну, разве что, — пожал плечами собеседник Васильева.

Несколько минут хозяин с гостем молча жевали. Потрескивающий в печке огонь и еле слышно бубнящий что-то в углу радиоприемник создавали уютную, домашнюю атмосферу.

— Ладно, — сказал Васильев, отодвигая от себя еду. — Поесть — поели, теперь выпить надо. Давай за удачу. — Он привстал из-за стола и откуда-то из угла вытащил здоровенную бутыль без этикеток.

— А что это?

— Как что? Спирт медицинский.

— Э, погодь, — решительно помотал головой толстолицый гость. — Закуска ваша северная — дело хорошее, не спорю, но эту дрянь ты убери. Я с собой нормального продукта привез. — Он поднялся из-за стола, достал из стоявшего у дальней стены портфеля две бутылки водки и поставил их на стол.

Немного обиженный Васильев убрал спирт на место и с легкой подковыркой поинтересовался:

— Ты что же, это дело везде с собой возишь?

— Не везде. Только сюда, — ухмыльнулся толстощекий, свинчивая пробку с одной из бутылок. — Знающие люди предупредили, что у вас с нормальной выпивкой туго, и вот, вижу, не соврали.

— Что ж, ты прямо из Москвы водяру вез?

— Зачем из Москвы? Уж ее-то и в аэропорту купить недолго, а бабки у меня все равно казенные. Ну что, будем?

— Будем, — кивнул Васильев, взяв со стола свою рюмку. — Хотя, помяни мое слово, прежде чем уедешь, спирт распробуешь еще. На все время-то водярой не запасешься.

— Так я ж сюда не квасить приехал, а дело делать, — ответил москвич, опрокидывая рюмку. — Ух, хороша…

Слегка помотав головой и закусив водку куском медвежатины, гость снова поднял глаза на Васильева.

— Кстати, о деле. Поели, выпили, пора и о серьезных вещах поговорить. Я вот о чем подумал — ты мне сказал, что этот ваш смотрящий… как его… Батя, что ли?.. В общем, что он маляву из ШИЗО послал.

— Да, — кивнул Васильев. Лицо его моментально стало серьезным и сосредоточенным, а при упоминании Бати он невольно приподнял руку и прикоснулся к огромному синяку под глазом.

— Я одного не понимаю — зачем ты этой его маляве дальнейший ход дал? Ведь мог же перехватить, я правильно понимаю?

— Совершенно правильно. Но в том-то весь и смысл был, чтобы ее не перехватывать, — Васильев подлил себе водки. — Если мы этот канал ему отрежем, Батя себе другой найдет, у блатных с этим никогда проблем не бывает. И тогда мы уже ничего не узнаем. А так разговор другой. Долгоиграющая оперативная комбинация. Малява-то ушла, но мы знаем кому, зачем, что в ней написано. А то для чего было бы весь этот цирк с перевоспитанием начинать? Я-то практический работник, опыт есть. Задумка какая была? Сперва затянули гайки. Окунули смотрящего в ШИЗО — то, что он вмешается в это дело, я с самого начала знал, мы же с ним не первый день знакомы. И что ему дальше делать? Конечно, с вольняшкой отношения устанавливать. Получается, мы предугадали его дальнейший ход и спровоцировали на поступок, выгодный нам.

— Умно, — хмыкнул собеседник Васильева. — Ну а какие результаты? Ты говорил, уже есть кое-что, но не хотел в лагере об этом разговаривать.

— Есть результаты, есть, — кивнул Васильев. — И даже очень интересные. Батя ведь не одну маляву написал. Есть вторая. И знаешь, куда она?

— Ну?

— В Тбилиси. Сейчас покажу, кому.

Васильев вылез из-за стола, погремел в углу какими-то ключами и вскоре вернулся, неся в руках толстую папку с грифом Минюста — с девяносто восьмого года именно Минюсту, а не МВД подчинены все пенитенциарные учреждения России.

— Вахтанг Киприани, погоняло Сван, кентуха Бати, — сказал Васильев, вытаскивая из папки крупную фотографию грузина средних лет. — Авторитетный блатной. Правда, сейчас-то он постарше, эта фотка с тех времен, когда он у нас чалился, а с тех пор времени прошло изрядно.

Гость из Москвы придвинул к себе фотографию и принялся внимательно рассматривать. Это заняло у него почти минуту, он явно не просто смотрел, а запоминал, мысленно составлял словесный портрет, прикидывал, как этот человек может выглядеть сейчас.

— Думаешь, «грузняк» у него? — наконец спросил он с сомнением.

— Больше и не у кого ему быть, — уверенно сказал Васильев. — А то зачем человек от Бати в Тбилиси летит? Конечно, смотрящий не дурак, что именно этот пацан у Свана забрать должен, он в маляве не пишет, но что это еще может быть, как не то, чем ты интересуешься? Не бывает таких совпадений!

— Хм. Пожалуй, ты прав, — согласился москвич. — Если Батя своего человека в Грузию шлет, да еще именно к этому Свану, то ничего другого предположить нельзя. Во-от оно что, значит, — это Николай Петрович сказал значительно тише, словно уже не Васильеву, а самому себе. — Мы эту срань по всем оперативным просторам России ищем, все ноги сбили, а она вон где… У грузина какого-то! Да, это осложняет дело. Здесь-то мы бы эту скотину по-любому дожали, есть методы, никакие блатные кореша бы его не спасли, власть есть власть, против государства не очень-то попрешь. Но в Грузии особо не разбежишься. У них же теперь суверенитет, национальная гордость и все тридцать три удовольствия. Боевиков-то чеченских и то выдают со скрипом, а тут и вообще разговаривать не будут.

Несколько секунд москвич помолчал, обдумывая ситуацию, а потом спросил:

— Ты говоришь, Батя в Тбилиси своего человека посылает? А что это за человек?

— Некто Степанов Николай Иванович, — отозвался Васильев. — Четыре судимости, в серьезном авторитете. Погоняло — Коля Колыма. Правая рука смотрящего.

— В законе?

— Пока нет, но все блатари уверены, что скоро будет. Вообще, после Бати главным у наших уголовников наверняка он и станет.

— Так, может, договориться с ним? Он нам по-хорошему отдает «грузняк», а мы Батю в ШИЗО немножко подольше помаринуем. Много ли старичку надо-то? И станет этот Коля счастливым наследником, причем рук не замарав, никто не подкопается.

— Нет, — с сожалением покачал головой Васильев. — Хорошо бы, конечно, так сделать, но не получится. Я этого кадра знаю, не пойдет он на такое. Пахана он не предаст.

— Что-то сомнительна мне такая верность, — покачал головой москвич. — Ну да ладно, это дела ваши, местные, тут ты спец. Но сам-то тогда что предлагаешь?

— Отследить Колыму и на обратном пути «грузняк» забрать, — решительно сказал Васильев. — Ему ведь от границы Грузии до Магадана еще через всю Россию проехать надо. А возможностей у твоего ведомства много.

— Возможностей-то много, — ответил москвич. — Но ты хоть примерно представляешь себе, что может случиться при малейшем косяке, если все это наружу выплывет?! Какой будет жуткий скандал, какие головы в МВД и в Минюсте полететь могут?! Этого нельзя допустить!

— Нельзя, — спокойно согласился Васильев. — Значит, нужно операцию получше спланировать, задействовать ваши лучшие силы. А другого способа я все равно не вижу.

Москвич сидел, опустив голову и глядя в стол. Он явно колебался, никак не мог принять решение.

— Не менжуйся, — успокаивающим тоном сказал Васильев, наливая из бутылки еще по пятьдесят граммов в обе рюмки. — Все пройдет как по маслу. Не Терминатор же этот Коля Колыма! Сделаем мы его, никуда не денется! Давай выпьем за успех!

Николай Петрович еще несколько секунд сидел неподвижно, потом поднял голову, взял рюмку и, решившись, повторил тост:

— За успех!

Оба выпили, закусили.

— Если у нас все получится, — сказал москвич спустя несколько секунд, — то ты получишь перевод в Москву. Это я тебе твердо обещаю. Квартира в депутатском доме, госдача, почет и уважение. И в отставку уйдешь не «хозяином» этого медвежьего угла, а генералом!

— Хорошо бы, — хмыкнул Васильев, наливая себе еще водки.

Важное решение было принято, и теперь можно было расслабиться по-настоящему. Несколько минут Васильев молчал, осмысливая перспективы, открывающиеся перед ним в случае благоприятного исхода этого дела. Квартира, госдача — это все здорово, но на этом он останавливаться не собирается. Он пойдет дальше. Мозгов у него точно не меньше, чем у столичных жителей, а это дело послужит ему отличным трамплином. Васильев помотал головой — нет, пока об этом думать рано, сначала нужно хорошо сделать то, за что они взялись.

— А как этот «груз» вообще на свет появился? И как блатари на него лапу наложить умудрились? — спросил он.

Москвич, уже слегка опьяневший, сделал несколько мощных движений челюстями, перемалывая кусок нельмы, и невнятно ответил:

— Долго рассказывать. Короче, когда в девяносто восьмом тюрьмы и лагеря переводили из системы МВД в систему Минюста, начался страшный бардак. Реорганизация, сокращения, уплотнения… Среди наших тогда несколько продажных шкур оказалось. Вот кто-то из воров этим и воспользовался. Денег они, конечно, в это вбухали немерено, но и результат того стоит. Компромат на таких людей… И ведь главное, очень может быть, что он уже работает!

— А откуда все это стало известно? — поинтересовался Васильев. — Ну, насчет смотрящего.

— Что ваш Батя ко всему этому имеет отношение? По крупицам собирали. Радиоперехват, законспирированные информаторы, косвенные улики. В общем, оперативные источники. Да и одного шкуру-полковника из архивного управления крутанули как следует. Ладно — наливай! — Москвич явно был не очень-то расположен продолжать эту тему.

Васильев не стал настаивать. В конце концов, его задачи это прямо не касается, не хочет — пусть не говорит.

— Ну, за что мы еще не пили? — спросил Васильев, протягивая гостю полную рюмку.

— За удачу! — отозвался тот, совершенно забыв, что один раз за удачу они уже пили, а два раза за вечер произносить один и тот же тост не стоит. Примета плохая.