Я навсегда тобою ранен...

Андрей Орлов, 2011

Сбежавшие из сибирской зоны четверо зэков ограбили машину с золотыми слитками. А затем и воры, и их драгоценный груз бесследно пропали. Спустя годы в городе стали происходить загадочные убийства. Начальник уголовного розыска Артем Богатов выясняет, что все они связаны с пропавшим золотом. Богатов – мужик азартный и уже не может остановиться. Ему хочется самому выйти на след разбойников. Очертя голову он ввязывается в смертельную игру. Страсти накаляются до предела, когда Богатов влюбляется в женщину, которую спас от неминуемой гибели. Но кто спасет от смерти его самого? Может быть, любовь?..

Пролог

1991 год, 29 сентября

Солнце падало в лесистую седловину между голыми сопками, блестело, озаряя опушку черничного бора, увядающий шиповник, космы жухлой травы. Насыщенное, яркое — гораздо ярче, чем летом. Лапки можжевельника, островки моха в вязких трещинах, кусты, облепленные перезрелой голубикой с лазурным налетом, — все переливалось и искрило в закатных лучах. Временами набегал ветерок, встряхивал ветки кустарника. Облака висели, словно расстрелянный из пушек занавес.

Из потемок бора, хрипло отдуваясь, выбрались четверо — взмыленные, измазанные. Первый тащил тяжелый рюкзак на широких лямках. Выбросил сучковатую корягу-клюку, рухнул на колено.

— Хомяк, цепляй сбрую… — прохрипел кряжистый, широколобый, замыкающий шествие. Тот, что с рюкзаком, вывернулся из лямок, издав утробное рычание, сбросил груз на землю. В поклаже глухо бренькнуло. Переходящее удовольствие досталось пареньку с перепачканным лицом и кровоточащей ссадиной под носом. Он покорно выгнул руки, словно ныряльщик перед стартом, — двое, поднатужившись, забросили на спину рюкзак.

— Давай, родной, немного осталось…

Процессия поволоклась непроторенной дорогой. Одолела покатую лощину, заваленную буреломом, и уткнулась в молодой лес — скопление тонконогих деревьев с глянцевитой листвой. Узоры паутины переливались на солнце. Пройти такую преграду невозможно — только вырубив просеку. Со временем большинство деревьев высохнет, уцелеют живучие, стойкие, но когда такое случится?

— Сворачивай… — просипел кряжистый. — По речке пройдем…

Четвертым был угловатый рослый тип с искривленным черепом и глазами навыкат. Пропустив товарищей, он повернулся к бору, пытливо уставился на него. Поводил зачем-то носом, утер его грязным рукавом. Поминутно озираясь, припустил за процессией.

Бурная река бесновалась под ногами. Тропа петляла по обрыву, повторяя ее извивы — огибая россыпи камней, черные кусты с безлистными ветвями. Русло загромождали валуны, берег был сильно изрезан. Пласты кварцита выходили на поверхность — мощными волдырями, насаженными один на другой. По морщинам скал будто струилась трава, кусты цеплялись корнями за провалы и трещины.

Двигались молча — лишь временами кто-то матерился, поскальзываясь на кварцевой щебенке. Угловатый тип, идущий в арьергарде, постоянно озирался. «Носильщик» спотыкался через шаг. Кряжистый поранил руку о сучок, мрачно смотрел, как из сжатого кулака вытекает кровь. Тропа входила в кривой поворот. Доносился рокот водопада. По одному, в гнетущем молчании спустились на каменистую площадку, направленную на острие излучины. Слева — обрывистый спуск, ноздреватые глыбы на дне пропасти. Бурлила вода, заливая камни коричневой пеной. Впереди возвышался порог высотой с двухэтажный дом, с него обрывалась масса воды.

— Не могу больше… — простонал молодой, стаскивая рюкзак. Лег, разбросав худые ноги, засаленный рукав пристроил под щеку.

— Разлегся, блин, как Млечный Путь, — проворчал четвертый участник «экспедиции» — бледный, с тройным подбородком, заросшим щетиной, ломаной горбинкой на раздутом носу. Он тоже решил передохнуть — присел, откинувшись к скале, натянул на затылок ворот фуфайки.

— Уморился, гребешок? — проурчал кряжистый, посматривая на паренька с какой-то смесью брезгливости и пристрастия.

— Так тяжело же, Муксун… — шепотом оправдался юнец, делая жалостливую физиономию. — Подохну сейчас, кто ж тебя ублажать будет?

— Гусыню найдет, — хохотнул мужик с тройным подбородком. — Чай, ушли из зоны, а в этой стране одинокого бабья пруд пруди… Так что, извини, неактуален ты стал, Хомяк. Любовь зла — полюбим и козлицу.

— Устал он, так его растак… — проворчал кряжистый, присаживаясь на корточки и обозревая безрадостные перспективы. — Помереть он, видите ли, собрался… А ты на камушек вскарабкайся, Хомяк.

— Зачем? — жалобно протянул юнец.

— А к богу ближе будешь! — Бледный истерично хохотнул. — Слышь, Муксун, а в натуре, чего мы так долго премся? Так и до Тувы дотопаем, кишки уж скоро полезут…

— С другой стороны Тува, дурында, — шмякнулся на площадку длинный и нескладный. — Слушайте, мужики, — он присел на корточки и, вытянув шею, настороженно покосился за спину, — мля буду, затылком чую — неладно тут у нас чего-то…

— Чего неладно? — насторожился бледный.

Кряжистый как-то подобрался, свел растрепанные клочковатые брови. Юнец приоткрыл один глаз. У него в запасе было еще немного сил. Подтянул толчковую ногу.

— Глючишь, Вахланя? — мрачно осведомился кряжистый.

— Крадется кто-то за нами, — шмыгнув носом, сообщил лупоглазый. — Не видел никого, мужики, но чую заразу, у меня это дело ох как развито…

— Не баламуть, Вахланя, — насупился кряжистый.

— Да кто за нами крадется? — побелел на глазах молодой, облизнул губы и привстал на локтях. — Ты чего, Вахлань, дрефло взыграло? Мы верст десять прошагали… а у арбы точно одно жмурье валялось.

— А ведь Вахланя верно заразу чует… — задумчиво молвил бледнолицый, принимая сидячую позу. — Не проведешь его, чертяку…

Как переглянулись кряжистый и бледный, приметил только юнец. Сигнал к началу побоища — «волга»! Сработал инстинкт. Оттолкнулся от камня ногой, когда у кряжистого в руке мелькнула сталь, покатился по площадке, воя от страха. Лязгнуло железо о камень, переломилось с хрустом. Но вожак уже летел за добычей. Глаза парнишки были застланы ужасом, он подпрыгнул — вспомнил, видно, о своих способностях по прыжкам в ширину — сиганул в сторону… и завизжал, оказавшись в бездне. Замахал руками, полетел, кувыркаясь, в бушующее чрево водопада…

Вахлане отчасти подфартило. Он просмотрел, как двое перемаргиваются, но уловил момент, когда, пружиня пятками, бледный метнулся, чтобы вбить его хребтом в монолит. Кувыркнулся к рюкзаку, шмякнулся, как кошка, на четыре конечности и, когда тот менял направление, теряя секунды, сам рванулся в контратаку, упал на колено, ударил второй ногой. Оппонент обрушился с криком — головой в пропасть, вцепился в мощный корень, торчащий из обрыва. Удар грудиной был ужасен, подняться без чужой помощи он не мог. Рослый пнул по ногам — конечности прорисовали полукруг, опрокинулись в обрыв. Он не видел, что далее творилось с бледным. Судя по молчанию и сдавленным хрипам, тот сползал по склону, цепляясь за корни. Кряжистый мчался наперерез! Не таким уж лаптем оказался угловатый — устоял, когда его пробила неслабая масса, и пудовый кулак впечатался в пузо. Дыхание перехватило, он отбросил от себя недавнего товарища, завертел руками, как мельница. Один из ударов пришелся по адресу — физиономия Муксуна густо окрасилась кровью. Он стиснул зубы, устоял, опять отправился в лобовую атаку. Сошлись в чудовищном медленном танце — обхватив друг дружку, красные от натуги, топтались по площадке. И снова угловатому легла карта — кряжистый споткнулся о брошенный у края рюкзак, поддел его ногой — тот отъехал, невзирая на приличную массу, качнулся — аккурат над бушующим водопадом…

Заорали одновременно. Но кряжистый уже терял равновесие, товарищ давил — рухнули оба: рослый сверху, а тот, что под ним, треснулся затылком о монолит и потерял на миг сознание. Удар головой — в кустистую переносицу, и снова прощание с реальностью, теперь уже надолго. Угловатый торжествующе заорал, врезал по челюсти, затем еще раз и бил, пока кулак не онемел, кожа не порвалась на костяшках, а физиономия противника не стала хорошим ромштексом…

Несколько секунд он сидел в оцепенении.

— Ну, вы даете, Муксун… — прохрипел, отползая от поверженного товарища. Повертел очумело головой. Что это было?

Слишком быстро, на свою погибель, кряжистый пришел в себя. Не мирилась душа с поражением. Рычал, изрыгая пену, приподнялся на локтях, засадил ногой угловатому в копчик. Вахлан свалился на ожившего, тряхнул, вцепившись в ворот, врезал локтем и поволок, отдуваясь, к обрыву. Тот цеплялся, царапал камень когтями. Предсмертная тоска зажглась в глазах.

— Вахланя, постой, не гоношись… Я объясню, Вахланя…

— Замаешься объяснять, Муксун… — хрипел длинный. — Я же понимаю, скорешились вы с Крессом, подговорил ты его втихую завалить нас с Хомяком… Вот только не допер твой дружок, что ты и его замочишь после нас… Не так, Муксун? А рюкзачок и сам оттащишь. Не тянет своя ноша, нет? Сука же ты все-таки…

Возразить бедолага не успел — сильным толчком Вахланя столкнул Муксуна с обрыва. Послушал, как сыплется глина. Затем пересек площадку, подобрался к другому краю, где буйствовал водопад, сел на корточки. Лег, раздвинув ноги. Постепенно ошалевшее лицо разглаживалось, глаза теплели, он делался блаженным, почти счастливым. Обрыв фактически не был отвесной стеной. В полуметре от ребра утеса имелся козырек шириной и глубиной порядка метра. Хомяк пролетел мимо, зацепиться не сумел — о чем наглядно свидетельствовала обломанная ветка мертвого куста, вклеившегося в обрыв. На соседнем сучке — а этот, как ни странно, оказался прочным — красовалась… лямка повисшего над водопадом рюкзака.

Он нащупал подходящий выступ, стащил ноги на козырек, слез сам, посидел в скрюченном виде — эдакая пародия на Родена. Прочность козырька оставляла сомнения — имелся у него в крови индикатор опасности. Но уйти так просто человек не мог. Помня об одной опасности, он забыл про другую. Лег плашмя на выступ, подтянулся к краю обрыва, выпластал обе руки, напрягся, поднатужился… и снял с сучка лямку.

Пот хлынул со лба. Тяжесть рюкзака тащила в свирепствующий водопад, жилы работали на разрыв. Вахланя зацепился носками за зубчатую выемку у стыка карниза со стеной. Начал медленно, сантиметр за сантиметром, вытягивать лямку. Когда показались засаленные завязки, он не стал искушать судьбу — вцепился в ткань звериной хваткой, ломая заскорузлые ногти, не чуя боли, выволок на козырек элемент туристского снаряжения. Полежал, восстанавливая дыхание. Блаженная улыбка расползалась по лицу. Вахланя развернул рюкзак, влез в одну лямку, сделав «мостик», влез в другую, замкнул карабин между лямками. Перевернулся вместе с рюкзаком, отжался от карниза, взгромоздясь на колено. Встал.

Поздновато он сообразил, что не сможет с рюкзаком выбраться на площадку. Силы уже не те. И тяжесть за спиной — приличная. Потянет назад — загремит с обрыва к едрене фене…

— Ну-ну, — насмешливо прозвучало над головой. — Неправильно поступил, дружок. Давай сюда руку.

Вахланя вздрогнул, вскинул голову. На краю обрыва, повернувшись к нему левым боком, стоял человек. Он протягивал растопыренную пятерню. В правой был зажат пистолет.

Несчастного затрясло. Он знал, он чуял, что за ними кто-то идет…

— Давай ручонку, не бойся, не укушу, — ласково повторил незнакомец, отступая правой ногой и немного приседая.

Человек попятился. В глазах незнакомца отражалась так ненужная сегодня смерть…

— Куда же ты, родной? — удивился человек с пистолетом. — А ну-ка поднимайся живенько…

Не нужно быть пророком, чтобы предвидеть ход событий. Он выстрелит, когда вытащит. Пистолет не вырвать, далеко. Выкручивать руку, трепыхаться — оба загремят в водопад. Но пока он внизу, незнакомец не откроет огонь — покойник может сорваться.

Это не было решением. Спонтанный поступок. Подыхать по-любому — но от одной мысли, что кому-то достанется содержимое рюкзака… Вахланя попятился, качнулся на краю. Лучше не оглядываться.

— Эй-эй, — насторожился незнакомец. — Давай-ка без психических штучек, дружище. Отдаешь рюкзак, расходимся мирно…

Он машинально дернулся вперед. А Вахланя машинально отпрянул. Его нога сбила камешек на краю, сорвалась в пропасть. Панический ужас застыл в глазах обоих, человек с рюкзаком всплеснул руками, прежде чем сорваться и рухнуть в ревущий водопад…