Доноры за доллары

Михаил Серегин, 2004

Когда бесследно исчезает танцовщица ночного клуба, мало кому до этого есть дело. Только разве врачу городской больницы Володе Ладыгину. Он не может остаться равнодушным. Ведь девушку лечили в больнице, где он работает, да еще она – знакомая его друга. А раз так, Володя будет копать до конца. Для начала он выяснил, что она попала в закрытую частную клинику, а потом – что в этой клинике расчленяют людей на «запасные» органы. Теперь осталось дело за малым – накрыть всю эту преступную организацию и сдать ее ментам…

ГЛАВА 9

— Что?

Я подумал, что ослышался.

— Органы ему отрезали еще при жизни или сразу же после смерти, а ни в коем случае не во время вскрытия и не после него, — мрачно повторил Юдин.

— Да ты что?! Что ты говоришь?

— Ну, если бы вы на вскрытии не болтали с патологоанатомом, а внимательнее труп разглядели, вы бы тоже кое-что заметили, — ответил Юдин. — Это достаточно просто определить. Я в университете на хирургии одно время специализировался, а потом ассистентом судмедэксперта подрабатывал, — придал он вескости своим заявлениям. — На местах среза видна запекшаяся кровь — значит, на момент их образования кровоток еще не был остановлен. Операция, вероятно, проводилась достаточно поспешно, иначе тот, кто ее сделал, позаботился бы о том, чтобы таких следов не оставалось.

Я тоже поднялся и теперь смотрел на Павла, стараясь не пропустить ни одного слова. Но Юдин, видимо, считал, что сказанного достаточно. Поэтому повернулся ко мне спиной и пошел к выходу.

— Паша, — окликнул я его. — И что из этого следует, по-твоему?

Он обернулся:

— Что следует — это вам нужно знать. А мне это не интересно. Мне уже одного достаточно, что у вас живых людей здесь расчленяют безнаказанно.

И ушел, оставив меня сводить в голове концы с концами и стараться припомнить всю информацию, которую я уже скопил по этому делу, да за своими будничными хлопотами не удосужился как следует проанализировать.

Получалось препротивнейше: в клинике на глазах у всех происходили странные вещи, и никому до этого, в сущности, не было никакого дела.

Начнем сначала. Умерла при подозрительных обстоятельствах и после этого похищена девушка, которая в Москве не имела родственников. Никто ничего по этому делу вразумительного сказать не может или не хочет. После этого умер мужчина — также одинокий и никем не востребованный. Общих черт не так уж и много на первый взгляд: девушка молода и здорова, умирает по нерадивости хирурга. Мужчина не очень молод и имеет слабое сердечко — хирург ни при чем. Зато в поле зрения оказывается патологоанатом.

Можно вывести список лиц, которые попадают под подозрение. Воробьев, патологоанатом Власов, другой патологоанатом, Савушкин. Хирург Головлев — замешан во всем: мужчина умер на его операционном столе — раз; в ночь, когда умерла девушка, дежурил он — два; органы у умершего мужчины отрезаны там же, где его и оперировали, — три.

Таким образом, Головлев становится наиболее интересным персонажем. Разобраться с ним сейчас или подождать немного? А кстати, зачем он людей-то режет?

Есть мнение, что действует он не по собственной инициативе — она, как водится, наказуема. Обратим внимание на ближайшее и непосредственное начальство. Лямзин — главный злодей? Не-е, этот не может. Хотя почему не может? В тихом омуте такие черти бывают.

А ему это зачем? Вот в чем вопрос. Прояснить этот вопрос, Ладыгин, твой долг перед собой и обществом. Кстати, ты, кажется, собирался наведаться к судмедэксперту на предмет поиска похищенного из морга? Так вот, самое теперь время.

Подумав приблизительно таким образом, я покинул курилку с твердым намерением посетить сегодня же это гостеприимное заведение.

* * *

— Мне позвонили и сказали, что вам нужна помощь, — это так?

— Да, доктор, только мне нужно было не с вами…

— Ваш врач у нас уже не практикует. Собственно говоря, именно он попросил меня вам помочь. Надеюсь, вы согласны, что теперь я буду работать с вами?

— Хотелось бы, конечно, чтобы меня посмотрел тот же доктор — я к нему привык, и он меня полностью устраивал. Но если это невозможно — я согласен. У вас какая квалификация, доктор?

— Высшая, не переживайте так сильно. Если хотите, я вам все необходимые дипломы покажу.

— Не стоит беспокоиться. Я согласен. Когда операция?

— Я думаю, на следующей неделе. Мы вам позвоним дополнительно и предупредим.

— А анализы?

— Ну, вы же сдавали анализы, правда? Все их результаты у меня есть. Или вы хотите повторить все процедуры?

— Вы смеетесь? Снова иметь дело с вашими хамами и сидеть в очередях? Нет, увольте меня! Спасибо вам, доктор, что избавили меня от подобных удовольствий!

— Не за что. Итак, мы с вами договариваемся следующим образом. Мы забираем вас на «Скорой» — так удобнее. Оплатить вызов вы сможете потом — эти деньги вам вычтут из стоимости операции. Мы вас госпитализируем, оперируем и на следующий же день выписываем. Вам такая схема подходит?

— Абсолютно.

— Тогда давайте прощаться.

— До свидания, доктор.

— До скорого свидания, я бы позволил себе заметить!

* * *

— Нет, вы знаете, мы вам этого сказать не можем. Даже если из вашей клиники и поступали в наше распоряжение какие-то тела, вы такую информацию не получите ни в коем случае. Таковы правила — вы уж извините.

Совсем юная девушка очень строго смотрела на меня сквозь большие очки.

— Девушка, а с кем еще я могу поговорить на эту интересную тему, кроме вас?

Девушка обиделась и сказала:

— С вами здесь на подобные темы никто разговаривать не станет — будьте уверены.

— Прекрасно. А если повторится подобный случай, я могу в тот же день обратиться к вам с просьбой предоставить мне информацию?

— Если вы будете состоять в родственных связях с указанным лицом — тогда пожалуйста. А так — нет.

— Все понятно. Спасибо большое.

Пришлось уйти из лаборатории ни с чем. Порядки здесь строгие. Но понять персонал можно — кому интересно разговаривать на столь щекотливые темы с посторонним человеком, заведующим терапией коммерческого лечебного учреждения?

* * *

— Сергей Львович, мне бы не хотелось больше никаких неприятностей. Вы же знаете, что Штейнберг очень быстр на расправу.

— Не волнуйтесь, Степан Алексеевич. Уверяю, все будет в полном порядке, я вам это обещаю.

— Зачем вы вообще беретесь за подобные дела, ответьте мне на этот простой вопрос?

— Если человек меня просит, как же я могу отказать? Я же не зверь, правда? Да к тому же и сумма соответствующая прилагается.

— Не будьте так самоуверенны. Мне кажется, все эти несчастные случаи в последнее время становятся слишком подозрительными и нереальными. Не забывайте, что мы все под пристальным наблюдением.

— Мы под наблюдением? Что вы, Степан Алексеевич! Под наблюдением наши молодые кадры, которые при случае нужно увольнять — мы же и без них справлялись, правда?

— Ну, это вы зря. Хорошие люди никогда не помешают. Ладно, вы, конечно, вне всяческих подозрений, как и вне конкуренции. Хотя этот Воробьев неплох, неплох, надо признать. Как он мог тогда с той девочкой так неаккуратно — не понимаю. Рука точная, сильная, и видно, что талант.

— Ну, со всеми бывает, что ни говори. Кстати, а что этот строптивый терапевт постоянно возле морга крутится?

— Кого вы имеете в виду? Ладыгина?

— А у нас есть еще кто-то сильно строптивый, кроме него?

— Пусть себе крутится — его проблемы.

— Ну, не скажите. В прошлый раз вон как нехорошо получилось с телом.

— Да, получилось нехорошо. К тому же вы меня не предупредили — я выглядел полным идиотом. Но вы разобрались с виновными?

— Я сделал им выговор и этим ограничился. Не хватало еще, чтобы они пошли к Штейнбергу жаловаться. Хороши бы мы были тогда, а, Степан Алексеевич?

— Согласен, Сергей Львович.

* * *

— Уходите?

— Ухожу.

Юдин грустно, но твердо смотрел на меня сверху вниз, стоя возле стола.

На столе лежало его заявление об уходе по собственному желанию. Я перечитывал его уже не в первый раз и все не мог придумать, что бы ему такого на прощание сказать. Сказать такое, что ему потом захочется вспомнить, и вспомнить не без удовольствия.

— Куда уходите, Павел Петрович? — спросил я, так ничего и не придумав.

— В Склифосовского меня звали. У меня там научный руководитель служит. Буду над кандидатской работать, — терпеливо объяснил мне Юдин.

Я ему был благодарен за то, что в его голосе не было совершенно никаких эмоций, — в противном случае мне было бы непросто не наговорить ему лишнего.

— Науку, значит, будете двигать?

Юдин молчал.

— Замечательно, — бормотал я, подписывая заявление. — Теперь пожалуйте к Штейнбергу.

Он молча вышел, а я подумал что-то о том, что крысы бегут с корабля. А потом устыдился и отругал себя. За что мне было его судить?

Я, например, тоже хорош. Мог бы уже давно принять какие-нибудь меры, разобраться сразу же и до конца. Вот поди ж ты — меня не касается, ну и ладно. Времени потерял достаточно — носился со своими личными проблемами. Теперь большая часть следов потеряна — ничего никому не докажешь. Догадывайся теперь, не догадывайся — твои личные трудности. Ничьи догадки для следствия ничего не значат без вещественных доказательств. А где они теперь, эти доказательства? Нету их, и все тут.

Другое дело, что если уж что-то серьезное в нашей клинике затеялось, то вполне может быть и продолжение. А может и не быть — вот в чем проблема. Надо ждать. И быть готовым.

* * *

Дима смотрел в треснувшее стекло, потягивая горький чай из железной кружки. Чтобы тусклый свет лампочки не мешал ему наблюдать, он выключил свет и оставил только включенный телевизор, убрав звук до минимума. Сегодняшняя ночь была последней ночью его дежурства, и он надеялся, что хотя бы сегодня ждет не напрасно. Напрасные ожидания теперь становились его профессией, и он к этому постепенно привык.

После пережитого характер его изменился настолько, что людям, которые не общались с ним достаточно долго, стало трудно найти с ним общий язык. Преподаватель по актерскому мастерству был вынужден изменить свои планы по поводу его специализации. После того как между ними состоялся тяжелый разговор, Дима взял академический отпуск. Если бы ему не удалось подобным образом уладить свои проблемы с учебой, то ему пришлось бы бросить институт. Ходить на занятия по танцам и вокалу не было ни сил, ни желания.

Потеряв столь неожиданно смысл и цель своей жизни, Дима почувствовал себя таким одиноким и ненужным, что впору был просто лечь и умереть. Подобная мысль приходила ему в голову, но лишь однажды. Потом она сменилась недоумением по поводу того, что Наташа исчезла бесследно и он даже не знает, где зарыто ее тело. Можно было подумать, что девушка жива, но ее хорошо спрятали от него. Кто? Зачем?

Именно прояснение этого вопроса стало новой целью его жизни — не мог человек жить без цели по своей природе, и все тут. Сперва Дима бродил по окрестностям клиники, как немая тень, стараясь что-нибудь разглядеть за закрытыми жалюзи. Его часто останавливали охранники, заводили в свою «каптерку», долго и придирчиво рассматривая документы. Дима старался не попадаться им на глаза, крадясь под самым забором, но все равно не выдерживал, отходил подальше, поднимался на цыпочки, заглядывал внутрь, надеясь увидеть хоть тень, хоть какой-нибудь знак.

Начальнику смены «Гепарда» до чертиков надоела эта унылая фигура, мелькающая в непосредственной близости от охраняемой им территории и потому потенциально опасная. В один из дней он накинул куртку, вышел на крыльцо и, уперев руки в боки, крикнул в темноту:

— Эй, пацан!

Фигура замерла в трех метрах и попятилась к забору.

— Тебе, тебе говорю! — прищурившись, продолжал охранник. — Иди-ка, малый, сюда.

Парень помедлил, но все же подошел. Лицо его было бледным и хмурым, а глаза смотрели настороженно.

— Парень, ты что — нерусский? — спросил «гепардовец».

Тот молчал.

— Тебе объясняли, что здесь находиться нельзя?

— Ну, объясняли, — наконец отозвался парень.

— И что ты здесь в таком случае делаешь?

— Я же вам говорил — свою девушку жду, — упрямо отвечал он.

— Нет ее здесь, нет — тебе сто раз было сказано! Иди отсюда!!!

— И не подумаю.

— Че-о? — «гепардовец» приложил широкую ладонь к уху, будто он не расслышал последней фразы.

— Ниче, — передразнил его парень. — Вы территорию охраняете — вот и охраняйте. Я к вам на территорию не лезу — вы меня и не трогайте.

— Да ты, парень, охамел, — удовлетворенно отметил человек в камуфляже, не торопясь, подошел поближе и стал насмешливо разглядывать наглеца.

И вдруг вмазал ему кулаком в лицо так, что парень поскользнулся и упал головой об лед. «Гепардовец» пару раз лениво пнул его кованым тяжелым ботинком в живот, плюнул, прорычал: «У, падаль!» — и, не торопясь, пошел обратно.

Дежурная медсестра выглянула в окно и, увидев на снегу скрючившуюся неподвижную фигуру, спросила у своей напарницы:

— Свет, а кто это у нас под окнами валяется?

— А, опять какой-нибудь алкаш с асфальтовой болезнью. Надрался и лежит себе, — равнодушно протянула повидавшая виды Света.

— Ой, так он же замерзнуть может! — испуганно пробормотала ее молодая подружка.

— Может, — согласилась Света.

— Так нужно его к нам затащить!

— Не нужно. Если бы он приличный человек был, нас бы уже позвали ребята с проходной. А это бомж, наверное.

— Так ведь человек же!

— Для людей государственные клиники бывают, а у нас клиника специальная. И вообще, закрой окно, а то дует уж очень.

* * *

Ждать пришлось долго. Жизнь шла по накатанной дорожке. Утренняя зарядка, утренний обход, утренняя планерка, обед — и то же самое, только в обратном порядке. И так — изо дня в день. Редкие выходные проходили в компании немногих оставшихся друзей, чаще всего — в спортзале или в сауне, где за пивом и беседами утекали немногие часы нашего отдыха.

На работе все было чинно и благородно. Как выглядит Штейнберг, я бы вскоре забыл, если бы не его любовь к проведению различных собраний коллектива с вынесением на него совсем уже формальных вопросов, которые вызывали храп даже у активистов трудового процесса.

Скуки ради я старался развить деловые отношения с Инночкой хотя бы до платонической дружбы. Инночка каменела все больше — видимо, она совершенно уверила себя в том, что связываться со мной не стоит. В результате этого к ее прелестям я медленно, но верно терял интерес, что усугублялось еще и тем, что наступили крещенские морозы и у Инночки очень часто шелушилась кожа на лице и краснели глаза. Я злорадствовал что-то на тему: «Так не достанься же никому!» — и скучал все сильнее и сильнее.

Звонить Марине после памятной новогодней попытки что-то не хотелось — очень уж я горд и самолюбив. Мне казалось совершенно несправедливым, что мои завоевания достались кому-то еще. Большая часть заслуги в том, что Марина перестала испытывать комплексы и рефлексировать на тему своей внешности и несчастной судьбы, я без зазрения совести приписывал себе, а потому чувствовал себя обворованным.

Поэтому то, что произошло в конце концов, было на первых порах воспринято мной как подарок судьбы.

* * *

На очередную планерку я опоздал — подменял захворавшего терапевта и не успел осмотреть всех пациентов. Войдя, я сразу оценил ситуацию как непривычно накаленную: Штейнберг вовсю ругал завхирургией Лямзина, а тот, красный как рак, неуверенно оправдывался.

Извинившись, я забрался в глубь кабинета, стал напряженно вникать в суть разговора. Когда понял, что произошло, внутренне приготовился к тому, что теперь-то уж настало мое время.

Дело было в том, что снова умер человек и снова — буквально на операционном столе. Так, мой клиент! Осталось выяснить подробности.

Подробности несколько разочаровывали. Умерший был госпитализирован с диагнозом «острый холецистит» и сразу же положен на операцию. Во время, когда происходило хирургическое вмешательство, никаких осложнений не предвиделось — операция проходила успешно. Но в какой-то момент у больного отказало сердце, и его не удалось спасти.

Я шепотом поинтересовался у соседа, кто проводил операцию. Мне назвали фамилию хирурга — она мне была неизвестна. То ли он раньше в поле моего зрения не попадал, то ли его недавно на работу взяли. Видимо, как взяли, так и уволят. А Лямзин только за себя сейчас переживает — как бы самому не остаться без работы. Все-таки семеро по лавкам, и у жены характер тяжелый.

Узнав расстановку сил, я засомневался: то ли это, что мне нужно. Хирург молодой и на первый взгляд ни при чем. Больной, как можно было вывести из разговора, довольно состоятельный человек, имеет родных. Тело его на данный момент находится в морге, вскрытие еще не производилось.

Но не все так и есть, как кажется на первый взгляд, сказал себе я и решил все-таки сунуться в это дело поглубже и убедиться, что все там чисто.

После планерки я легкой походкой подрулил к Штейнбергу и вкрадчиво спросил:

— Борис Иосифович, можно личную просьбу?

Тот поднял на меня удивленные глаза и заметил:

— По личным вопросам с сотрудниками я обычно общаюсь по вторникам с трех до семи.

— Это срочно, к тому же касается моей профессиональной деятельности.

Он выжидающе уставился на меня, недоумевая, по всей видимости, что же мне еще понадобилось от него.

— Борис Иосифович, будьте так любезны, разрешите мне присутствовать при вскрытии этого умершего, о котором сегодня так много говорилось.

— Это еще зачем?

— Вы знаете, хирургия не является моей специальностью, но в свете последних веяний, которые рекомендуют врачам расширять свои познания в смежных областях медицины, мне бы хотелось повышать свою квалификацию…

Из всей длинной фразы, по-видимому, Штейнберг уловил только «повышать квалификацию» — настолько он был поглощен своими мыслями. В результате он снова посмотрел на меня довольно мутным взглядом и сказал:

— Нет.

Сказал он это достаточно твердо, поэтому я не рискнул настаивать. Кивнул ему и ретировался — спорить со Штейнбергом сейчас бесполезно.

После того как мне не удалось пробраться в морг на законном основании, я решил использовать свое профессиональное положение максимально и забраться в нужном мне направлении достаточно далеко. Это привело меня к тому, что я продежурил в коридоре полчаса и дождался, когда консилиум из патологоанатома, хирурга и завхирургией проследовал в направлении подвалов.

Прошло еще полтора часа, я успел сменить позицию на такую, которая бы меньше бросалась в глаза, и старался слиться с клиническим пейзажем, насколько это возможно. Снизу раздались сдержанные голоса, в коридоре появилась вся славная троица, переговариваясь и жестикулируя. Я, не теряя ни минуты, прошел в морг, намереваясь по горячим следам посмотреть тело или расспросить дежурного.

Перед дверью дежурил незнакомый и непреклонный молодой человек, который не поддался на мои уговоры и внутрь меня не впустил.

— О’кей, — отреагировал я на его грозные предупреждения пожаловаться главному. — Но хоть сказать, кто будет выдавать тело и кому, ты мне можешь.

— Сказать могу, — дружелюбно ответил тот, видимо, умиротворенный моей покладистостью.

Он достал пресловутый журнал, чем вызвал у меня неприятные воспоминания, и, посмотрев в него с минуту, объявил:

— Выдача тела состоится сегодня в 18.30, забирать тело будет фирма «Натрон». Похоронная контора какая-нибудь, — предварил он мой вопрос.

— Спасибо и на этом.

Отблагодарив парня, я поднялся наверх, решив посетить прежде всего молодого хирурга. Почему-то мне казалось, что у него мне будет легче всего разузнать все нужное о теле.

— Здравствуйте! — весело сказал я ему, появляясь на пороге кабинета.

Он поднял голову и посмотрел на меня исподлобья.

— Вы уж меня извините, что вот так врываюсь к вам и даже имени вашего не знаю. Меня зовут Ладыгин Владимир Сергеевич. Работаю здесь завтерапией и хотел бы с вами как с коллегой побеседовать.

Он указал мне рукой на стул и представился в свою очередь:

— Игорь Васильевич Жуков. Вы что-то хотели?

— Да, меня вот на вскрытие к вам не допустили — говорят, теперь лимит на посещение морга — не более раза в год и не более трех человек.

Он не понял моего стеба и стал смотреть на меня еще более внимательно.

— Так вот я и хотел у вас спросить — не поделитесь ли вы со мной результатами вскрытия? Мне для коллекции.

— Для какой коллекции?

— Для коллекции странных смертных случаев в хирургическом отделении.

Он посмотрел на меня теперь уже с ненавистью. Видно, его подобные шутки уже порядочно достали за сегодня.

— Я, возможно, немного неясно выразился, но мне очень нужно знать, — продолжал настаивать я.

— Ну, хорошо. Вот, посмотрите сами, — в его руке появился листок с заключением о причинах смерти.

Меня аж передернуло. Я помотал головой:

— Не-ет, этого я читать не буду. Наотрез отказываюсь. Вы мне сами как очевидец всех событий расскажете, идет?

— Как хотите, — пожал плечами Жуков. — А что именно вам интересно?

— Скажите прежде: все ли органы больного были на своем месте?

— Нет, не все. Одной почки не хватало.