Бур-Ань. Повесть из древне-зырянской жизни

Михаил Лебедев, 1902

В книге коми-русского писателя М.Н. Лебедева (1877–1951) рассказывается о крещении народа коми (зырян) святым Стефаном Пермским и драматических событиях, происходивших тогда на зырянской земле.

III

В многолюдном селении Важ-горт, к которому приближалась Бур-Ань, царило необычайное оживление. На берегу собралась большая толпа народа, преимущественно взрослых мужчин и о чем-то совещалась между собою, громко выкрикивая ругательства и размахивая руками. Женщины перебегали с места на место, сходились, сообщали друг другу какие-то новости и, поговоривши, расходились снова, спеша к другим товаркам. Между ними сновали ребятишки, галдя что-то и бросая друг в друга грязью, — но вот, один из мужчин заметил приближающуюся лодку, в которой сидела Бур-Ань и радостно закричал во все горло:

— Бур-Ань плывет! Бур-Ань из Локчима возвращается!.. Тише, тише все! Встречайте ее, нашу матушку родимую! Она нам все объяснит…

Шумевшие сразу стихли. Толпа привалила к берегу. Все поснимали шапки.

— Будь здорова, наша вечная радетельница! Добрые боги несут тебя к нам! Постоянно ты за нас печалишься! — раздались громкие голоса; все собравшиеся на берегу, теснились к воде, чтобы первыми встретить гостью.

Бур-Ань подняла голову. Лодка подплывала к берегу. Навстречу ей несся радостный гомон важгортцев, приветствовавших свою благодетельницу. По лицу Бур-Ани разлилась улыбка. Она ласково кивнула головою, но вот глаза ее пробежали по фигурам встречающих ее людей, по почерневшим избам деревни, по всему окружающему, и ей стало грустно. Картина была не из привлекательных.

На низменном берегу Вычегды, громоздясь друг подле друга, стояли почерневшие обывательские избы. Многие покосились на бок, некоторые готовы были развалиться, но ни поправок, ни следов заботливости о них хозяев не было заметно. Этого не любили зыряне — заботиться о своих жилищах. Напротив, все строения Важ-горта носили на себе отпечаток крайнего убожества и запущения, и даже встречались избы, у которых не было крыш. Неподалеку от жилых построек чернелись житницы и помещения для скота, состоящего из коров и овец, лошадей же не было в зырянском крае, да и надобности в них не представлялось, потому что при отсутствии дорог, нечего было и думать о езде на лошадях. Почва была вязкая, болотистая, и после каждого дождя в селении становилась невылазная грязь, так что при неимении полов в избах, такая же грязь делалась и в жилых помещениях. С трех сторон Важ-горт был окружен густым хвойным лесом, придававшим селению еще более невеселый вид, а с четвертой стороны протекала Вычегда, заключенная в крутых берегах, поросших тем же лесом. В общем же виде, Важ-горт был очень некрасив и мрачен, как и все зырянские селения, и наводил своею внешностью самую невыразимую грусть; но еще большую грусть наводила наружность зырян, облаченных в звериные шкуры. Это была настоящая северная одежда, незаменимая для зимнего времени, но зыряне должны были носить ее и зимою и летом, потому что зырянские женщины не имели понятия о приготовлении холста и шили одежду из звериных шкур, выделанных особенным образом, так, что их можно было шить без затруднения. Но некоторые имели и холщевую одежду, приобретенную при поездках в Устюг; впрочем, таких счастливцев было немного, и Большинство ходило в звериных шкурах, придававшим зырянам тот вид получеловека, полузверя, который вызывал в русских людях такое презрение к зырянскому племени.

Облаченные в подобную одежду, приземистые, неуклюжие, грязные, не смея посмотреть на свет Божий, а глядя как-то пугливо, исподлобья, важгорцы толпились на берегу и радостно приветствовали Бур-Ань. Но тяжело было на душе благодетельницы зырянского края. Грустно смотрела она на зырян и с глубоким вздохом вышла на берег, когда лодка пристала к нему.

— Будьте здоровы, вокъяс^[10]! — сказала она, вступая в толпу важгортцев, — как Небо хранит вас?

— Живы покуда, матушка Бур-Ань, — отвечали зыряне, падая перед ней на колени. — Великий Войпель милует нас. Зверя и птицы пока довольно, не как в прошлом году, когда мы древесную кору ели. Дань русским сборщикам уплатили. Теперь только в Устюг сплавать нужно, — продать лишние меха, да хлеба немного прикупить. А так, все благополучно…

— Вижу, что благополучно, вокъяс! — вздохнула Бур-Ань, поглядев на лица зырян и затем продолжала, слегка махнув рукою, чтобы все поднялись с колен:

— А о чем же вы шумели теперь? Я слышала крик большой и слова разные ругательные…

— А это мы весть получили с низовьев, так рассуждали промеж собой, как новую беду встречать. Да, вот, ты приехала, ты и объяснишь нам…

— Какая же беда ваша?

— Беда не для нас одних, а для всего народа зырянского… Пусть Кузь-Ныр да Сед-Син^[11] все расскажут.

Они прибыли сегодня с низовья, так знают, что и как… Изволь войти в чукэрчан-керку^[12] там они и расскажут тебе, что видели и слышали в низовье.

— Ладно, послушаю, что скажут они! — кивнула головой Бур-Ань и направилась к сборной избе, которая находилась неподалеку.

Это была такая же грязная, полутемная изба, как и все остальные, только немного больше других и уставленная около стен короткими обрубками дерева, на которых сидели старики во время общественных собраний. В углу стояло изображение Войпеля — грубое подобие человеческого лица, сделанное из дерева. Ни рук, ни ног у него не было, была одна голова, раскрашенная красками; туловище означал круглый ствол дерева, на котором была водружена эта голова. Перед ним висело много шкурок пушных зверей, принесенных ему в жертву. Жреца в Важ-горте не было и потому обязанности его исполнял старшина селения, называемый по-зырянски юр-морт, что означало главный или первый человек. Перед изображением Войпеля стоял небольшой деревянный табурет, покрытый шкурой медведя, это было почетное место для гостей, посещавших чукэрчан-керку.

Вошедши в сборную избу, Бур-Ань села на табурет, а важгортцы столпились перед нею, сохраняя почтительную тишину. Старшина стал возле нее, а вызванные им Кузь-Ныр и Сед-Син вышли из толпы народа и начали свой рассказ о виденном и слышанном в низовьях.

Первым заговорил Кузь-Ныр.

— Ведомо тебе, матушка Бур-Ань, — начал он, — что в низовьях Эжвы^[13] есть селение Котлас, — и Пырасом его называют, — а этот Котлас — последнее наше селение вниз по Эжве. Далее наших селений нет. Так вот, мы и были в этом Котласе: я да Сед-Син, по своим делам ездили. Пристали мы к берегу у Котласа, а там уж суета стоит: все бегут на зеленую лужайку около селения и кричат: «Московский человек приехал! Новую веру вводит! Не оставим своих богов!» — а сами рогатины да дреколье с собой на случай захватывают. Ну, побежали и мы за ними. Прибежали, смотрим: сидит на перевернутой лодке посреди лужайки не старый человек, одет в черную одежду, с длинными русыми волосами, с небольшой бородой, а лицо такое доброе, простое. В одной руке перпа^[14] блестит, а другою на небо указывает и говорит о московской вере. Не посмели тронуть его котласские люди, сильно уж кротким он показался, руки не поднялись на него. А говорит он по-нашему, по-зырянски, все понимают его слова. Послушали, послушали его котласские люди, а он говорит, говорит… Как вдруг и подступил к нему юр-морт Котласа да закричал: «Как ты смеешь смущать нас? Какое тебе дело до нашей веры? Ведь мы убьем тебя!» — Топором на него замахнулся. Да не испугался этого московский человек, только посмотрел на него с укоризной да сказал: «Что я тебе худого сделал, что ты хочешь убить меня? Разве убивают человека за доброе слово? А я вам добрые слова говорю и желаю, чтоб спаслись вы в правой вере. Не обижать, не грабить я вас пришел, а выводить из тьмы к свету»… И опустил топор юр-морт, и спросил уже со смирением: «А какой ты человек есть? И как тебя по имени зовут? И есть ли при тебе грамота княжеская? — «А зовут меня Стефаном, — отвечал московский человек, — и иду я из града Москвы, а уроженец я устюжский. А грамота княжеская при мне» — и показал он грамоту княжескую, что была за большой печатью. И отступил от него юр-морт, и снова начал Стефан о московской вере говорить. И все слушали его… Обольстил он всех своим добрым видом да словами ласковыми: непривычно ведь, нам от московских людей добрые слова слышать. А он все добром да лаской. Вот и прельстились все…

Тут Кузь-Ныр замолк, предоставляя говорить Сед-Сину, и тот продолжил рассказ: — Дерзкие слова молвил он, матушка Бур-Ань. Вот что сказал он: «Боги ваши — не боги и никакой силы в них нет. И их нет вовсе, а есть один Бог, которого почитают русские люди. Бог христианский велик, а ваш Войпель — одно измышление жадных жрецов, которым нужно обирать вас. И нет в вашей вере спасения, нет надежды и утешения, а есть только гибель, горе и мучение. И не видать вам будет счастия, если не обратитесь к правой христианской вере»… И долго говорил он, а все слушали его и разумели, а многие дослушались до того, что сказали: «Воистину, правдива русская вера! Не хотим покланяться Войпелю и другим богам! Научи нас Стефан-москвитянин, как вступить в твою веру?..» И они поклонились ему, прося утверждения в вере. И он начал поучать их… Так обольстил их Стефан-москвитянин добротою!.. Долго еще слушали мы, а потом пошли в селение справлять свои дела. Тут увидели мы жреца котласского. Собрал он стариков в чукэрчан-керку и просил их, чтобы они изгнали из селения пришельца московского, но не смели старики изгнать Стефана, ибо он имел грамоту княжескую. А жрец говорил им, что Стефан подослан от русских князей мутить народ зырянский, а как только будет смута, то придут воины московские, разорят, сожгут наши селения, а людей в Эжве-реке потопят. Да не смели старики восстать на Стефана-москвитянина: грамоту княжескую он имел. И рассердился жрец на стариков и, и пригрозил им, что к самому Паме Княж-Погостскому поедет, а нас попросил он довезти его до первого селения, которое выше Котласа стоит, и мы поплыли с ним из Котласа, справивши свои дела… Вот какое дело случилось в Котласе, матушка Бур-Ань. Московская вера у нас вводится…

Беда всему зырянскому народу…

— Беда нашей вере! — подхватил Кузь-Ныр, перебивая Сед-Сина. — Не надо пускать сюда Стефана-москвитянина! По виду он добрый человек, а по сердцу — злой обольститель. Лицо его доброе, простое, а на сердце никто не бывал! Не знаем мы думы его… Не надо пускать его! Не нужна нам московская вера! Мы в старой вере хорошо проживем. А если мы отступимся от нее, то быть нам во всяких бедах и напастях — и конец зырянскому народу! Не жить нам на белом свете! Это жрец котласский сказал, а его словам верить можно.

И оба рассказчика замолчали, кончивши свое повествование. Зыряне смотрели на Бур-Ань, ожидая, что она скажет, но долго молчала благодетельница зырянского края. Известие поразило ее. Грудь ее заволновалась, на лице блеснула радость… Глубоко задумалась она и не видела ничего окружающего, но вот подняла она голову и светлым, ласковым взором окинула важгортцев.

— Люди зырянские, тепло и задушевно зазвучал ее голос, — напрасно страшитесь вы! Стефан-москвитянин не обманщик, не обольститель, я знаю его. Он человек правдивый. Он не обольщает нас, а добра нам желает. Но добра многие не понимают, и мы не понимаем его… Напрасно страшитесь вы! Стефан не насильно в нашей земле христианскую веру вводит, а добрыми словами увещает. А доброе слово — не беда. Кто не желает слушать — не слушай. Это никому не заказано. А если наша вера лучше русской, то пусть жрецы наши докажут это Стефану и нам — и мы не склонимся к русской вере. А если русская вера лучше нашей, то почему же не быть в лучшей вере, чем в худшей?.. Вы верите, что Стефан подослан от русских князей мутить народ зырянский, но какая же польза в этом? Ведь русские князья и без смуты могут разорить наши селения и нас потопить в Эжве, если пожелают. Но они не желают этого, они не настолько жестокие… Так, вот что я скажу вам, вокъяс: — Живите спокойно, мирно, не бойтесь Стефана-москвитянина, ибо не разбойник он и не верьте разным слухам, если разнесутся они, а там — воля Неба. А теперь я отдохнуть хочу. Ступайте все по домам и помните мои слова. А завтра я еще потолкую с вами.

И она поднялась с места, чтобы идти в избу старшины, где обыкновенно отдыхала, а собравшиеся зыряне тихо вышли из чукэрчан-керки и медленно разошлись по домам, рассуждая о слышанном от Бур-Ани.

Безусловно поверили они словам своей благодетельницы и почувствовали большое облегчение, но одного не могли понять: почему же Бур-Ань заступается за Стефана-москвитянина, когда он враг ее отцу, великому Войпелю и почему она так легко относится к этому делу, когда оно самое важное для зырянского народа? Но это было выше их разумения и они ограничивались тем, что говорили:

— Это ее дело. Она знает, что говорит, и не нашему уму понимать все. Она худому не научит. Так пусть же будет так, как она сказала, а там воля богов…

И на этом их рассуждения кончились.

Дальше они не решались идти, из опасения оскорбить Бур-Ань. А этого они боялись пуще всего на свете.

Примечания

10

Братцы (прим. авт.).

11

Зыряне-кочевники не имели собственных имен, а имели одни прозвища, соответствующие внутренним или внешним качествам человека. Кузь-Ныр — Длинный Нос, Сед-Син — Черные глаза. Встречались и случайные прозвища (прим. авт.).

12

Чукэрчан-керка — сборная изба (прим. авт.).

13

Эжва — зырянское название Вычегды (прим. авт.).

14

Перпа — крест (прим. авт.).