Бур-Ань. Повесть из древне-зырянской жизни

Михаил Лебедев, 1902

В книге коми-русского писателя М.Н. Лебедева (1877–1951) рассказывается о крещении народа коми (зырян) святым Стефаном Пермским и драматических событиях, происходивших тогда на зырянской земле.

II

Даже и в настоящее время зырянский край считается (и не без основания) захолустным краем, затерявшимся в необозримых северных лесах, наполненных разным зверьем и птицей. Но теперь он уже не имеет того сурового, дикого вида, когда зыряне были язычниками. Тогда было не то. Леса были мрачны и непроходимы; дорог среди них не было, да и некому было пролагать их; огромные сосны и ели, величественные кедры и лиственницы горделиво высились, являясь истинными стражами-великанами могучего северного леса. Между ними белелись березы, виднелись черемуха и рябина, желтыми пятнами выступала осина. Глухо, темно, сыро было в этом лесу, раскинувшемся на необозримом пространстве.

Деревья росли и валились сами собою от старости, образуя иногда настоящие завалы, усиливавшие непроходимость леса. Сквозь громадные груды валежного леса пробивались новые деревья, медленно разрастались и тянулись в вышину, и на месте упавших великанов древесного царства являлись новые великаны, становясь все гуще и теснее. Человек мог пробираться сквозь эту дебрь только с топором в руках, да и то по сухим борам, где почва была тверже и устойчивее. Боры тянулись широкими полосами верст в 10–20, и вот по этим-то борам, по едва заметным тропинкам, зыряне ходили на охоту, собираясь небольшими партиями. Тропинки эти имели такое значение, что для охотников они были как бы компасом; зыряне знали куда ведут эти тропинки, какие места захватывают и какое зверье и птица обитают по сторонам их. Но существовали в зырянских лесах такие обширные болота, топи и зыбуны, что ни один самый смелый охотник не решался проходить через них. Такие места называли зыряне злыми, недобрыми местами.

И раздолье же было в этих лесах зверью! Тут было всего много: медведей, волков, лисиц, куниц, соболей, горностаев, рысей, выдр, белок, зайцев, были лоси и олени, а из птиц — тетерева, куропатки и рябчики; на реках же и озерах водились гуси, утки и лебеди, прилетавшие в весеннее время и улетавшие с наступлением поздней осени. Леса были нетронутые, девственные. Зыряне бродили в них, но их было так мало в сравнении с неизмеримым пространством лесов, что находилось много таких мест, куда еще не ступала нога человека. Охотники отыскивали зверя без труда, но горе им, если они ранили могучего медведя. Рев его потрясал своды леса, глаза наливались кровью; стремительным движением бросался он на оплошавших охотников, ломал их самодельное оружие, подминал, калечил их самих и с глухим ворчанием рвал их окровавленные трупы, торжествуя свою победу… Подобные несчастия случались нередко, но это не останавливало зырян, потому что в охоте заключалась вся их жизнь.

Без охоты они не могли существовать. Убивая медведей, волков, лисиц, куниц и прочих, зырянин снимал с них шкуры и приготовлял их к продаже или для уплаты дани. В лесу добывал и мясо. После окончания промысла, охотники собирались большими артелями, строили поместительные лодки и, нагрузивши их звериными шкурами и мехами, отправлялись в Устюг. Там они продавали добытое и, купив хлеб, соль, топоры, ножи, наконечники для рогатин и прочие нужные в хозяйстве вещи, возвращались домой. Хлеба было мало, трудна была его доставка, питались, преимущественно мясом добытой дичи и рыбой. Мяса и рыбы было много, их заготавливали в большом количестве впрок, на год, но иногда выпадали года, когда леса пустели: зверь уходил, весной птицы прилетало мало, а свои, лесные птицы (глухари, тетерева, рябчики и куропатки) становились редки, рыба не ловилась, — тогда среди зырян распространялся голод. Старые запасы выходили скоро, новых достать было неоткуда… Начиналась голодная жизнь, которая поддерживалась только тем, что зыряне пекли хлеб из древесной коры, чтобы хотя этим обмануть голод…

По берегам рек и речек, преимущественно же по берегам Вычегды, поросших густым, непроходимым лесом, стояли зырянские селения, располагавшиеся у самой воды. У воды зыряне селились потому, что реки служили им единственным удобным путем сообщения с другими селениями. У каждого семейства была своя лодка, сделанная из цельного дерева. В лодке зырянин ездил ловко и быстро, несмотря на ее вертлявость. Вода не пугала его, он был искусным пловцом с детства и легко мог проплыть несколько верст. Рыболовство требовало ловкости и сноровки, но так как все зыряне промышляли рыбу, то и на воде они чувствовали себя так же уверенно, как и на суше.

Несмотря на обилие леса, жилища зырян были малы и тесны. Состоя из одного сруба, избушка зырянина не имела ни пола, ни окон, ни дверей. Полом была голая земля, только около стен прикрытая звериными шкурами, вместо окон — маленькие отдушины, затянутые бычачьим пузырем, а вместо двери — лосиная или оленья шкура, прикрывающая входной проем. В углу находилась неуклюжая каменка — подобие печи, сложенная из больших камней. Трубы не имелась, печь топилась «по-черному». Эту каменку топили несколько раз в день, если дело было зимой, и тогда все живое должно было выбираться из избушки, потому что дым заполнял ее до земли. После топку избушку закрывали наглухо, и в ней становилось так жарко, что обитатели ее вынуждены были снимать с себя одежду. Но скоро все тепло улетучивалось и делалось снова холодно, ввиду чего топка повторялась. Обитатели опять выгонялись на улицу, — так несколько раз в день. Одни зыряне способны были переносить такую жизнь.

Никем не стесняемые в своих лесах, зыряне, тем не менее, ставили свои избушки вплотную одна к другой и выбирали места для селений около самого речного берега, так что почти ежегодно случались такие «неожиданности», что то или иное селение сносилось водой при весеннем половодии, а в сухое время года порой свирепствовали лесные пожары, при которых часто горели и деревни. Но это не вразумляло зырян. Они упорно снова и снова строились на своих обжитых местах и, конечно, снова терпели те же бедствия. Но бедствия шли своим чередом, не имея никакого влияния на упрямых дикарей, не хотевших отставать от старых привычек и жестоко за это платившихся… Такова зырянская натура.

В один из ясных летних дней того года, в который святой Стефан, просветитель зырянского края, выступил на проповедь, — из небольшой реки Локчима^[7] быстро вынеслась на Вычегду длинная узкая лодка и круто повернула кверху, держась того берега Вычегды, у которого течение было слабее.

В лодке сидело шесть человек зырян, усердно работающих веслами, а на средней беседке помещалась высокая красивая женщина, одетая в простой черный шушун^[8], с белою ширинкой или платком на голове и задумчиво глядела вперед, сложивши на коленях свои руки.

Это была Бур-Ань, ездившая в локчимские селения, где произошла какая-то смута между жителями, воспротивившимися платить дань московскому великому князю, и только одна Бур-Ань могла уговорить их не раздражать грозную Москву.

Зыряне работали веслами молча, изредка поглядывая на Бур-Ань, но вот, один из них обратился к ней, выразивши на своем лице самую глубокую почтительность: — А вот, что я скажу тебе, матушка Бур-Ань, русские люди слишком большую власть над нами забрали! Не смеешь против них слова сказать — молчи, хотя они зарежь тебя! Отдай последнюю шкурку!.. Недобрые люди они… недобрые князья русские! Не жалеют нас бедных…

— И мы не жалеем других, — тихо отозвалась Бур-Ань, внимательно посмотревши на говорившего, — И мы не лучше русских. Да вот, хотя тебя к примеру взять: ведь, если бы мог ты русских покорить, то наверно, не пожалел бы их? Ведь правда?

— Правда, правда, матушка Бур-Ань! — воскликнул зырянин, злобно блеснув глазами. — Тогда бы потешился я! Не пожалел бы ни одного русского! Всем головы бы топором бы отрубил!..

— Вот видишь, какой ты человек, а еще русских осуждаешь! — сказала Бур-Ань, укоризненно покачав головою. — А русские не рубят голов. Они только дань наложили. Князья же ихние справедливые люди, не желают нам конечного разорения. Они неповинны в том, что слуги их, эти тиуны да сборщики, нас притесняют. Они добрые справедливые люди…

— А ты-то почему знаешь? — спросил зырянин, но тотчас же подумал, что дочь великого бога Войпеля (какою все почитали Бур-Ань) может все знать и вопрос его более чем неуместен и поспешил прибавить к своим словам:

— Да ты не гневайся на меня, Бур-Ань. По глупости своей спрашиваю. Ведь ты, вестимо, все знаешь…

— Нет, многого я не знаю, вокой^[9], а о справедливости русских князей знаю. На Москве сидит добрый князь, да слуги-то у него всякие есть — худые и добрые. Вот худые-то и обижают нас…

— Худые люди, вестимо, всегда худо и делают, да вот зачем еще из Новгорода сборщики приезжают да новую дань справляют? Разве подобает так — по две шкуры с одного зверя драть?..

— А Новгород не слушается Москвы. У него свой князь есть, да и своего-то князя новгородцы не слушаются. Вот, и собирают они дань, собирают в свою суму, а не московскую, а Москва им указать не может.

— Да, ведь новгородцы-то русские же люди? А русские все под рукою московского князя состоят.

— Это не так, вокой. Московский князь, конечно, сильнее других князей, да те, все-таки, по своей воле живут и не слушают его. Вот и Новгород тоже!

Зырянин помолчал немного и сказал:

— Ненавижу я этих русских! Недобрые люди они! Не жалеют нас, горемычных… да и мы, вестимо, их не пожалели бы, да горе, что сил у нас нет! А то показали бы им себя… на куски всех изрезали бы!..

— Да, горе, что сил у нас нет! — повторили другие зыряне и дружнее налегли на весла, потому что начиналась сильная быстрина, увлекавшая лодку книзу. Глубоко вздохнула Бур-Ань и ничего не ответила на последние слова своих спутников. Действительно, горе большое, что сил нет, да главное горе было в том, что не знали они ни любви, ни жалости, ни малейшего сострадания к ближним — даже к своим же зырянам, не говоря уже о русских, — и заботились единственно о себе, только о себе и не в состоянии была Бур-Ань вселить в них эти чувства. Она была одна, а их много. Она не могла, конечно, с каждым поговорить и каждого научить. Только в своем Вадоре достигла она того, что обыватели его жили между собою мирно и дружно, следуя во всем ее советам, и не даром же жители окружающих селений завидовали вадорцам: они жили в полном довольстве и благополучии, отличаясь большим добродушием. Но Вадор был редкостью. Ни одно из других селений не было похоже на него. В Вадоре жила Бур-Ань, и он жил и управлялся ее умом, но в других местах подобного человека не было, и зыряне не могли отстать от старых привычек, да и трудно это было. Жизнь зырянина представляла собой вечную борьбу за существование, вечную заботу о том, чтобы не умереть с голода, и не до подобных чувств было бедному дикарю, ожесточенному постоянной нуждою. Для него было одно важно: как пропитать себя и свою семью? Как отделаться от русских сборщиков? Думал он еще о том, что хорошо было бы избавиться от платежа дани, хорошо бы не бояться никаких разбойников! — но дальше этих дум дело не шло, потому что перед всяким собранием вооруженных людей зырянин страшно робел и не имел духу оказать сопротивление. Характер его в этом отношении был очень странный: на охоте он смело шел на медведя, подвергая себя большой опасности, но против вооруженных врагов идти не решался и в трепете спасался бегством или же давал откуп дорогими шкурками, чем и обнаруживал свое малодушие… Бур-Ань понимала причину этого, понимала, почему зыряне несчастны, но как облегчить их участь?.. И тем более ей было грустно, что она не могла сделать счастливыми своих соплеменников, несчастных не потому, собственно, что они находились под властью русских князей, а потому что сердце их было недоступно для добрых чувств, дающих облегчение самому обездоленному человеку.

— Да, тяжела наша жизнь, но как же помочь горю? — тихо прошептала она и глубоко задумалась над этим вопросом.

Впереди показалось селение.

Лодка повернула к нему.

Примечания

7

Приток Вычегды с левой стороны, впадает в нее в 60 верстах выше нынешнего г. Усть-Сысольска Вологодской губернии (прим. авт.), сейчас — г. Сыктывкар — столица респ. Коми. (прим. ред.).

8

Род сарафана (прим. авт.).

9

Братец (прим. авт.)