Бур-Ань. Повесть из древне-зырянской жизни

Михаил Лебедев, 1902

В книге коми-русского писателя М.Н. Лебедева (1877–1951) рассказывается о крещении народа коми (зырян) святым Стефаном Пермским и драматических событиях, происходивших тогда на зырянской земле.

IV

Теплая летняя ночь опустилась на Важ-горт, приютивший Бур-Ань, которая осталась ночевать в нем. На небе сиял месяц, заливая своим мягким светом убогие избушки зырян, проникая в таинственную глубину леса и отражаясь в водах Вычегды, тысячами искр переливавшихся на текучих струях реки. Царила тишина, не раздавалось ни звука. Только время от времени, с некоторых дворов доносился вой полуголодных собак, нарушавший ночное безмолвие. Зыряне безмятежно спали. Вообще они не любили бодрствовать ночью и ложились спать рано, с заходом солнца, чтобы хорошенько выспаться до утра. Не то — во время охоты. Тогда они спали мало, проводя дни в погоне за добычей, а большую половину ночей — приготовляя стрелы для своих луков и обдирая добытых зверей. Теперь же было свободно: весенняя охота (преимущественно на птиц) закончилась, от зимы осталось много запасов, которыми можно было дожить до осени, а осенью — новая охота, продолжающаяся до самой весны. Осенью и зимой было не до сна: тогда добывались самые дорогие меха, служившие для уплаты дани и для продажи устюжским купцам, летом же зыряне отдыхали — конечно, если обстоятельства позволяли это, — и безмятежно спали по ночам, не упуская случая поспать и днем. То же было и теперь. Важгортцы сладко спали, наполняя избы громким храпом, и никто не подумал о том, что не лишним было бы поставить на берегу Вычегды караульного, который наблюдал бы за тем, не покажутся ли снизу удалые вольные ушкуйники или сверху — свирепые вогуличи, приходившие из Перми Великой и страшно опустошавшие привычегодские селения. Об этом никто не позаботился, и селение стояло никем не дозираемое и не хранимое (кроме десятков двух костлявых собак, еле живых от постоянного голода), а между тем, время подошло такое, что во вражеском набеге ничего не могло быть удивительного. Это было излюбленное время у разбойников, набегавших на зырянский край.

В селении все спали. Не спала только одна Бур-Ань, взволнованная вестью о Стефане-москвитянине и беспокойно ворочалась на мягкой шкуре огромного медведя, постланной ей в избе старшины, как особенно почетной гостье. В голове ее проносились мысли и радовавшие, и пугавшие ее, сердце билось неровно, грудь высоко поднималась, по телу пробегала дрожь. Она повторяла себе рассказ Кузь-Ныра и Сед-Сина о появлении Стефана-москвитянина и мысленно рассуждала сама с собой:

— Это он появился. Я сразу узнала его. Другой человек не смел бы напуститься в наш народ — один, без оружия, без охраны. Народ наш робок, но жестокосерд. Не щадит он безоружного человека. Но Стефан укротил и его, укротил своею добротою… Сдержал он слово свое — пришел спасти народ зырянский. Но если убьют его? Да нет, сохранит его христианский Бог. Сохранит и спасет в опасностях. Так пусть же продолжает он начатое дело, а я буду продолжать свое, пока наши дороги не сойдутся. А там — воля Бога, великого христианского Бога, Который завещал людям любить и миловать друг друга… Великое дело начал он, дело спасения бедного зырянского народа! Недавно я думала об этом, не знала, как помочь горю — и забыла я о словах устюжского человека, которого встретила в Вологде. Но он не забыл своих слов. Это был Стефан-москвитянин. Совет его я с радостью исполнила, отдала себя на службу родному народу, но не в силах я растопить лед в сердцах своих собратий, не в силах сделать их добрыми и хорошими, а без этого нет счастья… Воистину спасительна русская вера. Немного я знаю ее, а уже понимаю, что худо, что хорошо. Напрасно не окрестилась я в Вологде, не захотелось мне быть в другой вере от моего народа, да вижу, что напрасно это. Не могу я покланяться Войпелю, знаю, что нет его… Нет, а меня его дочерью почитают!.. Несчастные, бедные люди! Не знают они истинного Бога, без которого нет спасения! Не знают, что доброта душевная лучше закоренелой жестокости… Но вот, идет Стефан-москвитянин, идет и несет свет истинной христианской веры!.. А если убьют его? Ведь наши жрецы возненавидят его пуще всего на свете, подговорят убить его… Особенно Пама Княж-Погостский…

И она представила себе всю злобу этого сурового жреца, встретившего в Стефане-москвитянине неожиданного обличителя своих мнимых сношений с небесными силами, и ей стало страшно: этот человек казался ей опаснее всех жрецов зырянских. И, действительно, это было так: волхв Пама отличался тяжелым и мрачным характером. Зыряне боялись его. Они почитали его за неизменного любимца Войпеля — главного своего божества — и верили, что ему все позволено на земле. И он пользовался этой верой. Рука его совершила немало расправ над своими соотечественниками, чем-либо не угодившими ему, и только одно господство русских удерживало его от настоящей тирании над родною землею. А тут — проповедь Стефана, убеждающего оставить старую веру и перейти в христианство! Это могло погубить всех жрецов зырянской земли, и Бур-Ань хорошо понимала, что Пама станет бороться с московским пришельцем до последней крайности и даже не остановится перед убийством… Это волновало ее. Она поднялась с постели.

— Нет, нет, этого не может быть! — зашептали ее губы, в то время, как руки ее быстро завязывали на голове платок, а сама она тихонько двинулась к выходу из избы. — Сохранит его христианский Бог. Не на то он пришел в нашу землю, чтобы погибать от руки Памы…

Она вышла на берег Вычегды, чтобы немного освежиться на воздухе. Река спокойно несла свои воды, озаренные бледным сиянием месяца. На берегу лежало много перевернутых лодок. Бур-Ань села на одну из них, поплотнее укутавшись в свой платок.

Тишина, господствующая кругом, располагала ее к размышлениям, и она задумалась о своем прошлом, которое было не из радостных.

Кто были ее родители она не знала, потому что с того момента своего детства, когда стала помнить себя, она не видала ни отца, ни матери, ни родных, которые бы заботились о ней и жила в крошечном зырянском селении, стоявшем на безымянной речке, среди глухого непроглядного леса, причем, селение это даже не имело названия. Люди называли ее не иначе, как «шибитом морт» — брошенный человек — и обращались с нею пренебрежительно, грубо, не признавая в ней человеческое достоинство. Никто не ласкал ее, не говорил ей доброго слова, и она выросла с мыслью, что жизнь на то и создана, чтобы терпеть и мучиться до смерти. Еды ей давали мало, держали почти постоянно впроголодь, часто даже выгоняли на улицу среди ночи зимою, а она терпела и молчала, не жалуясь на свои невзгоды. Так дожила она до пятнадцати лет. И вот, в это-то время, когда ум ее начал понимать многое, она с удивлением заметила, что жизнь ее не на много хуже жизни окружающих ее людей. Она страдала от их бессердечия, а они страдали от всего, что только было худого на свете: от холода, от голода, от лютости диких зверей и от каких-то неизвестных людей, которые приходили в их селение и забирали у жителей шкурки, приготовленные ими на продажу или на уплату дани. Это были русские люди, как она слыхала. Но русских людей она не знала и думала, что все они такие злые и несправедливые, как эти. Но она, конечно, ошибалась. И вот с этого времени она стала жалеть своих соплеменников-зырян, жалеть их всем сердцем, всем помышлением и стала задаваться вопросом: как им помочь? Это была нелегкая задача, ее было трудно разрешить, непонятно, как можно было помочь людям, облегчить их жизнь. Возможно, Бур-Ань так бы и прожила в безвестности в приютившем ее селении, если бы не случилось событие, изменившее всю ее жизнь.

Однажды летом она пошла в лес, побродить на свободе и подумать без помех о жизни. Внезапно надвинулась туча, засвистел ветер, полил дождь и разразилась страшная буря. Бур-Ань забилась под дерево, пережидая непогоду. Когда буря прошла, наступила ночь. Девушке пришлось провести ее в лесу. Наутро она отправилась домой, но заблудилась и пять дней брела, не зная куда, ночуя под деревьями и питаясь незрелыми еще ягодами, которыми пыталась заглушить голод. Однако, ягоды не очень-то помогали и она постепенно ослабевала. Наконец, она вышла на берег широкой реки, где от изнеможения и упала без чувств.

Эта река была Вычегда, по ней часто плавали лодки. С одной из них заметили лежавшую на берегу девушку. На той лодке плыл великокняжеский чиновник Иван Беляк, возвращавшийся с верховьев Вычегды, куда он ездил за данью. Родом он был из Вологды. Человек уже не молодой, добрый, он пожалел Бур-Ань…

Ее привели в чувство, напоили и накормили, а когда Беляк узнал, что она сирота и не знает даже в какой стороне находится селение, в котором жила, он предложил ей ехать с ним в Вологду и быть у него вместо дочери, на что она и согласилась.

До Вологды они добрались нескоро, потому что Беляк заглядывал в некоторые зырянские селения, стоявшие по берегам Вычегды и собирал установленную дань или ясак. Наконец, они прибыли в Вологду. Тут девушке пришлось привыкать к русскому обиходу, учиться русскому языку, — и она с жаром принялась за это. По-зырянски Беляк знал порядочно и при его помощи Бур-Ань не более чем через год научилась говорить по-русски. Жена Беляка полюбила ее, как родную дочь; своих детей у них не было и она с радостью говорила, что Бог послал им дитя. Девушку так и стали называть богоданною.

Однако Бур-Ани было неспокойно. Она полюбила Беляка и его жену, ей нравилась сытая, безопасная и привольная жизнь в большом городе, но сердце ее порой щемило и мысли уносились к своему лесному народу, жившему в дикости, бедности и трудах — спутниках зырянской жизни.

Много нового узнала она в Вологде: узнала какова русская земля, каковы обычаи русских, каково число и могущество их, какова их христианская вера, и, тем не менее, ее тянуло назал, к зырянам, туда, где ничего этого не было…

Много дум передумала Бур-Ань, пока жила в Вологде. В голове у нее появлялись мысли и удивлявшие, и смущавшие ее. Ей думалось, что стыдно ей жить в богатом городе, в семействе великокняжеского чиновника, в сытости и довольстве, в то время, когда зырянский народ страдает от голода и холода, вечно борясь с нуждою. Ей думалось, что она — зырянка по рождению — не должна отвертываться от своего народа, а должна сочувствовать и помогать ему по мере возможности. И она не помнила уже того времени, когда этот же самый народ, в лице жителей селения, где она когда-то жила, мучил и притеснял ее. И она думала о том, каким путем послужить своему народу, и, наконец, этот путь был ей указан.

Однажды, это было весною, на третий год ее жизни в Вологде, в доме Беляка, явился молодой человек с добрым, кротким лицом, в монашеской одежде и пожелал увидеть хозяев, но их дома не оказалось, и он разговорился с Бур-Анью. Девушка рассказала ему о себе, рассказала, что она думает и никак не может придумать, как бы помочь своему народу, как облегчить его участь, и при этих словах слезы огорчения выступили у нее на глазах. Потом она объяснила, что еще не крещена в христианскую веру и желает быть пока в одной вере со своими единоплеменниками…

И многое еще рассказала она, а молодой монах слушал ее и молчал, раздумывая над ее словами. Наконец, заговорил и он, заговорил — и долго внимала ему Бур-Ань, пораженная его речами. Имя ему было Стефан, родился он в городе Устюге и с раннего детства возымел охоту к церковному служению. Еще ребенком начал он обучаться грамоте и, при помощи Божией, скоро постиг книжную премудрость. После этого изучал он Священное Писание, читал творения святых отцов и, наконец, поступил в монастырь св. Григория Богослова, называемый «Затвор», что в городе Ростове. И все это он делал для того, чтобы приготовить себя для великого подвига, который решил совершить во дни своей жизни, если Бог благословит его намерение. Он возымел мысль идти в к народу зырянскому, просвещать его светом истинной веры — христианского учения…

— Трудное дело затеял я, но Бог мне помощник и покровитель, — сказал он, заканчивая свою речь.

— С малых лет встречал я людей зырянского племени в Устюге, учился говорить на их языке. А теперь уж зырянскую речь я хорошо знаю. И напрасно русские говорят, что зыряне не люди, а дикари, что они поклоняются идолам, а посему псам подобны… Зыряне такие же люди! Разве виноваты они, что никто не просветил их цветом Христова учения, не учил жить по христиански? Зыряне — несчастный народ. Нет ему ни утешения, ни радости. Я старался познать их и, кажется, немного познал. Но пока еще я не смею идти в ваш край. Многому мне еще нужно поучиться в святой обители, многое нужно знать. Надеюсь я на милость Божию, надеюсь, что Бог поможет мне прославить имя Его святое!.. А тебе вот что я скажу, сестра моя. Слушайся вещаний своего сердца, и если оно велит тебе идти в твой народ, облегчать участь его, то иди, служи ему. Это хорошее дело — отдавать себя на службу ближнему. Ты говоришь, что не окрестилась еще? Что же, такова воля Божия. Христос Бог не оставит тебя без святого крещения, иди и служи твоему народу. Не говори, что ты творишь добро именем Христа, это может сказать только тот, кто принял святое крещение, а твори добро ради добра и жди моего прихода, если Бог благословит меня. А когда наши дороги сойдутся, то приди и упади к подножию креста Христова и просветится твоя душа святым крещением… И еще раз я скажу тебе, сестра моя, иди делай добро: умягчай ожесточенные сердца, мири ссорящихся, заступайся за правду, помогай бедным и слабым, заботься о сирых и убогих, пекись о всем народе зырянском без всякой корысти и тщеславия, и это будет для тебя таким трудом, который весьма приятен Богу! Иди, да хранит тебя Господь Иисус Христос! А мой черед еще не пришел!..

— Иду, иду, брат мой! — воскликнула девушка и хотела упасть к его ногам, но он не допустил ее до этого, удержал и поцеловав ее в лоб кротким братским поцелуем, прибавил:

— Иди, сестра моя, и если Господь допустит меня грешного до великого дела проповеди, то мы еще увидимся с тобой. Прощай, Бог да благословит тебя!

И он ушел, провожаемый благословениями девушки, а Бур-Ань в ту же ночь скрылась из Вологды, одевшись в мужское платье и нанявшись в услужение к одному «гостю» или купцу, отправлявшемуся на большой лодке в зырянскую сторону за мехами.

Много трудностей перенесла Бур-Ань в этом плавании, длившемся около сорока дней, но, наконец, желание ее исполнилось: она возвратилась к своим. Земляки отнеслись к ней поначалу недоверчиво, не зная, что она за человек, но со временем, познакомясь с ней лучше, стали смотреть на незнакомку ласковее и, наконец, совершенно полюбили ее, покоренные ее добротой.

Девушка поселилась в селении Вадор. Вадорцы предоставили Бур-Ани для житья старую избушку, считая, ей и этого достаточно. Однако, вскоре все изменилось. Незнакомка прожила в Вадоре около полугода. За это время вадорцы успели понять, как им повезло с пришелицей, явившейся неизвестно откуда. С ее появлением сборщики ясака или дани перестали требовать лишнего, опасаясь обличений девушки; разбойники-новгородцы смягчались от ее слов, соглашаясь на более мягкие для зырян условия откупа. От прихода голода стали спасаться заблаговременною посылкою в Устюг за хлебом, чего ранее зыряне не делали; старые и больные стали призреваться, между тем, как раньше они оставлялись на произвол судьбы. Словом, делались какие-то неслыханные для зырян дела — дела бескорыстного добра и пользы для всех. Вскоре жители Вадора решили, что стыдно им будет, если их благодетельница останется жить в старой полусгнившей избе и живо выстроили для нее новую избу — большую, чистую, с полом и потолком, чего в зырянских домах не водилось, с окнами, забранными пластинками слюды и печью, сбитой из глины и с трубою, что было сделано по указанию самой Бур-Ани.

И вот, пошла по всей Вычегде молва, что среди зырян поселилась дочь великого бога Войпеля, Бур-Ань, слетевшая с высокого неба (так говорили зыряне), и многое множество людей потянулось к ней, прося ее помощи.

Шесть с небольшим лет прожила Бур-Ань в родном крае и немало добра сделала для окружающих. Зыряне боготворили ее и считали действительною дочерью Войпеля, а Бур-Ань никому ничего о себе не рассказывала, не подтверждая и не отрицая, что она дочь зырянского бога. Она решила молчать о своей прежней жизни до тех пор, пока свет Христова учения не проникнет в зырянский край…

Такова была жизнь этой удивительной женщины, не жалевшей себя ради своего народа… Но не в силах она была растопить лед в сердцах своих собратий, не в силах сделать их «добрыми и хорошими» — и глубокий вздох вырвался у нее из груди, когда она вспомнила эти слова.

Она поднялась с лодки.

— Нет, не могу я сделать этого, — прошептала она, задумчиво глядя на реку. — На это нужна большая сила, сила такого человека, как Стефан… Да, он умягчит ожесточенные сердца, сделает всех добрыми и хорошими, я верю в это! — уверенно произнесла она и повернулась назад, чтобы идти к избе старшины, как вдруг, скрипучие звуки пронеслись над рекой, прилетев откуда-то снизу.

Это заинтересовало Бур-Ань.

— Кажется, лодки плывут, веслами скрипят, — подумала она прислушиваясь. — Какие же люди это?

Она остановилась на берегу, желая узнать, кто это путешествует ночью. На сердце у нее стала тревожно.

Скрип весел и плеск воды под плывущими лодками приближался. Бур-Ань устремила взгляд вниз по реке, блестевшей в лунном свете, и вдруг, вздрогнула.

Она услышала русскую речь.

«Ушкуйники, ушкуйники!» — мелькнула мысль, но она не тронулась с места, а стала спокойно ожидать приближения лодок.