Жанна де Ламотт

Михаил Волконский, 2008

Жанна де Ламотт – одна из величайших авантюристок всех времен и народов, роковая красавица и коварная соблазнительница, в чьих жилах текла кровь династии Валуа, а на теле было выжжено раскаленным железом клеймо – королевская лилия. Она отличалась изощренным, изворотливым умом и была наделена исключительной властью над мужчинами. Она похитила бриллиантовое ожерелье французской королевы Марии-Антуанетты и была приговорена к пожизненному заключению в Бастилии. Она покончила с собой и через сорок лет воскресла, обретя новое имя и объявившись… в императорской России. О жизни, полной неразгаданных тайн, и смертельно опасных приключениях знаменитой похитительницы бриллиантов читайте в увлекательном историко-авантюрном романе Михаила Волконского – писателя, которого по праву называют русским Дюма.

14. Тайна молитвенника

С покупкой молитвенника произошло именно так, как это предсказывал Орест. Он отправился на переторжку, не встретил на ней конкурента и купил молитвенник всего за три рубля, так что он обошелся ему только в сто три рубля. Это сумма была довольно крупная, но все-таки настолько ничтожная в сравнении с тысячей восемьюстами двадцатью пятью рублями, что Саша Николаич был рад, что отделался сравнительно дешево.

Орест, совершенно трезвый, принес книгу Николаеву и на этот раз говорил с ним совершенно серьезно и не через окно, а вступил в его кабинет на правах полноправного гражданина.

— Позвольте вручить вам, драгоценный гидальго, — заявил он Саше Николаичу, — вашу фамильную реликвию в полной неприкосновенности… вместе с тем я приношу тысячу извинений, что стал невольно причиной исчезновения этой книги! Но в таком случае вы должны главным образом пенять на свою собственную суровость по отношению ко мне. Однако твердость вашего характера наскочила на мою изобретательность.

— Да будет вам молоть вздор! — остановил его Саша Николаич. — Ну принесли молитвенник, и я очень рад этому!.. Надо позвать поскорее господина Тиссонье и отдать ему книгу.

Орест развалился в кресле, положил ногу на ногу и, серьезно подумав, сказал:

— Совершенно согласен с вами и уже заранее вижу ту радость, с которой почтенный француз примет этот молитвенник; он будет счастлив, а я, бедный, останусь в огорчении!.. — И Орест глубоко вздохнул и опустил голову.

— Почему в огорчении? — спросил Саша Николаич.

— Потому что с утра не имел во рту ничего, кроме зубной щетки.

— Вы опять пить?

— Гидальго!.. Это слово «пить» мне не нравится совершенно!.. И потом, уверяю вас, что нынче в высшем обществе принято пить водку; я могу доказать это своим знакомством с господином Люсли…

— С кем? — переспросил Саша Николаич.

— С господином Люсли… тем самым, с которым мы на торгу набавляли цену на молитвенник, а потом он не побрезговал в своей колеснице отвезти меня в трактир. Вы вот этого не делаете для меня, гидальго!

— Вы говорите, его зовут Люсли? — снова спросил Саша Николаич. — Вы наверное помните, что его зовут именно так?

— Наверное. Если вы сомневаетесь, могу принести самую страшную клятву. — Орест высоко поднял руку и торжественно произнес: — Высохни на земле вся водка!

— Да бросьте! — снова остановил его Саша Николаич, — как имя и отчество этого господина?

Орест стал припоминать.

— Видите ли, великолепный гидальго, — убедительно проговорил он, — надо отдать мне полную справедливость, я был уже в известном градусе, когда познакомился поближе с этим господином; поэтому, чтобы вспомнить его имя и отчество, мне непременно надо выпить три рюмки. Велите подать мне их, и я сейчас же вспомню!

— Орест! — серьезно сказал Саша Николаич, — я вам раз и навсегда сказал, что у меня в доме вы водки не получите…

Орест развел руками:

— Твердость вашего характера напоминает скалу. Но, может быть, две-то рюмки разрешите…

— Ни одной…

— Делать нечего, приходится припоминать без водки!.. Звали его, если я не ошибаюсь, Иван Михайлович…

— Иван Михайлович Люсли?!.. А каков он собой?

— Рыжий, с большими темными очками, строго говоря, как выражаются в лучших салонах, в общем такая морда, что хочется плюнуть.

— Странное совпадение! — продолжал удивляться Саша Николаич.

— Но в чем же вы находите странность?

— То, что человека, который воспитал меня в Париже и на попечении которого я рос, звали тоже Иван Михайлович Люсли!

Орест прищурился и покачал головой:

— Нет, мой джентльмен по годам как будто не годится вам в воспитатели!

— Да он им не может быть уже потому, что мой воспитатель умер!

— Царство небесное! — вздохнул Орест.

— Вы знаете, где живет этот господин?

— Вот этого я не знаю! — пожал плечами Орест. — Признаюсь больше: он меня спрашивал, где я имею местопребывание, а я же осмелиться спросить у него о том совершенно не догадался.

— Очевидно, это совершенно случайное совпадение! — рассудил Саша Николаич, — но все-таки мне бы очень хотелось повидать этого господина!

— Он, верно, объявится! — успокоил его Орест.

— Почему вы так думаете?

— Да потому, что его интересует этот молитвенник и, очевидно, он еще наведается, чтобы справиться о нем.

— Я никак не ожидал, — сказал Саша Николаич, рассматривая молитвенник, — что это такая редкая и ценная книга!

— Вообще я не понимаю, — даже обиделся Орест, — как можно за самую редкую книгу платить такие деньги!

В это время в комнату вошел старик — француз Тиссонье, очень почтенной наружности, одетый во все черное.

— Я слышал, — заговорил он, — что вы принесли назад молитвенник?

— Да, да! — подтвердил Саша Николаич. — Вот он! Возьмите его!

Тиссонье быстро схватил книгу и тщательно осмотрел ее со всех сторон, как бы желая вполне убедиться, та ли это самая, потом сказал:

— Да, это — она!

— А вы знаете толк в книгах? — спросил у него Саша Николаич.

— Я несколько попривык обращаться с ними в библиотеке монсеньора кардинала.

— Так что вы должны знать: этот молитвенник — библиографическая редкость?

— Помилуйте! — улыбнулся Тиссонье, — таких экземпляров довольно много и они никакой библиографической цены не имеют!

— Вот и верьте после этого ученым! — пожимая плечами, вставил Орест, — один хочет заплатить за книгу тысячу восемьсот рублей, а другой говорит, что она ничего не стоит! И выходит, что только и справедливо, что правда — на дне стакана…

— Однако, — обратился Николаев к Тиссонье, — за этот молитвенник только что давали тысячу восемьсот рублей.

— Вот оно что! — протянул Тиссонье. — Теперь я понимаю: монсеньор перед смертью велел мне хранить этот молитвенник и не отдавать его никому, ни за какие деньги, кроме одного лица, точные приметы которого он мне определил.

— Какие же это приметы?..

— Я их не имею права говорить никому, даже вам. Я признаюсь, думал, что слова монсеньора относительно денег за молитвенник были, так сказать, лишь способом выражения, но теперь я смог убедиться в их полной справедливости, если за эту книгу давали такие деньги!

— Что же в ней такое? С живейшим любопытством спросил Саша Николаич.

— Этого монсеньор мне не открыл! — с почтительным поклоном ответил Тиссонье.

Разговор заключил Орест, который встал со своего места и резюмировал все сказанное так:

— Чем больше я живу на свете, тем больше хочется пить водки!..