Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Часть четвертая

Александр Дюма, 1850

Александр Дюма (1802–1870) – знаменитый французский писатель, завоевавший любовь читателей историческими приключенческими романами. Литературное наследие Дюма огромно: кроме романов им написаны пьесы, воспоминания, путевые очерки, детские сказки и другие произведения самых различных жанров. В данный том Собрания сочинений вошла четвертая часть романа «Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя». Комментарии С. Валова

© ООО ТД «Издательство Мир книги», оформление, 2008

© ООО «РИЦ Литература», комментарии, 2008

I

Чего не предвидели ни наяда, ни дриада

Де Сент-Эньян остановился на площадке лестницы, которая вела на антресоли к фрейлинам и во второй этаж к принцессе. Там он велел проходившему лакею позвать Маликорна, который еще был у принца.

Через десять минут пришел Маликорн и стал внимательно всматриваться в темноту.

Король отступил в дальний угол площадки, а де Сент-Эньян вышел навстречу Маликорну.

Выслушав его просьбу, Маликорн растерялся.

— Ого, — сказал он, — вы хотите, чтобы я провел вас в комнаты фрейлин?

— Да.

— Вы понимаете, что я не могу исполнить подобную просьбу, не зная цели вашего визита.

— К несчастью, дорогой Маликорн, я лишен возможности дать вам какое-либо объяснение; вы должны довериться мне как другу, оказавшему вам услугу вчера, который просит, чтобы вы оказали ему услугу сегодня.

— Но ведь я, сударь, сказал вам, в чем больше всего сам нуждался: я просто не хотел спать под открытым небом. Каждый честный человек может признаться в этом, вы же ничего не сообщаете мне.

— Поверьте, дорогой Маликорн, — настаивал де Сент-Эньян, — я объяснил бы вам все, если бы мне было дозволено.

— В таком случае, сударь, я никак не могу позволить вам пройти к мадемуазель де Монтале.

— Почему?

— Вам это известно лучше, чем любому другому, потому что вы застали меня на заборе, когда я открывал свое сердце мадемуазель де Монтале. Согласитесь, что моя любезность простиралась бы слишком далеко, если бы, ухаживая за ней, я сам открыл бы дверь в ее комнату.

— Но разве я вам сказал, что я прошу ключ от ее комнаты?

— Тогда от чьей же?

— Она, кажется, живет не одна?

— Нет, не одна.

— Вместе с мадемуазель де Лавальер?

— Да, но у вас не может быть дела к мадемуазель де Лавальер, так же как и к мадемуазель де Монтале. Есть только два человека, которым я вручил бы этот ключ: господину де Бражелону, если бы он попросил меня дать его, и королю, если бы он приказал мне.

— В таком случае дайте мне этот ключ, сударь, я вам приказываю, — произнес король, выступая из темноты и распахивая плащ. — Мадемуазель де Монтале спустится к вам, а мы поднимемся к мадемуазель де Лавальер; у нас дело только к ней.

— Король! — испуганно пробормотал Маликорн, падая к ногам Людовика.

— Да, король, — отвечал с улыбкой Людовик, — который вам так же благодарен за ваше сопротивление, как и за вашу капитуляцию. Вставайте, сударь, и окажите нам услугу, которую мы просим от вас.

— Слушаю, государь, — сказал Маликорн, поднимаясь с колен.

— Попросите мадемуазель де Монтале спуститься, — приказал король, — и ни слова о моем визите.

Маликорн поклонился в знак повиновения и поспешил вверх по лестнице.

Однако король внезапно изменил решение и двинулся за ним так поспешно, что хотя Маликорн поднялся уже до половины лестницы, Людовик одновременно с ним подошел к комнате фрейлин.

Он увидел через полураскрытую дверь Лавальер, сидевшую в кресле, а в другом углу комнаты Монтале, причесывающуюся перед зеркалом и вступившую в переговоры с Маликорном.

Король распахнул дверь и стремительно вошел. Монтале вскрикнула и, узнав короля, убежала. Видя это, Лавальер было выпрямилась в кресле, но тотчас же снова упала на подушки.

Король медленно подошел к ней.

— Вы хотели аудиенции, мадемуазель, — холодно начал он ей, — я готов выслушать вас. Говорите.

Де Сент-Эньян, верный своей роли глухого, слепого и немого, затаился в углу подле двери на табурете, который точно нарочно был поставлен для него. Спрятавшись за портьеру, он исполнял роль верного сторожевого пса, охраняющего своего хозяина, но не беспокоящего его.

Пришедшая в ужас при виде раздраженного короля, Лавальер все же нашла силы встать и умоляюще взглянула на Людовика.

— Государь, — пробормотала она, — простите меня.

— За что же вас прощать, сударыня? — спросил Людовик XIV.

— Государь, я очень провинилась, больше того, я совершила преступление.

— Вы?

— Государь, я оскорбила ваше величество.

— Ничуть, — отвечал Людовик XIV.

— Государь, умоляю вас, не говорите со мной так сурово. Я чувствую, что я оскорбила вас. Но я объясню вам, что это было сделано мной неумышленно.

— Однако чем же, сударыня, — сказал король, — вы оскорбили меня? Я пока не могу понять. Шуткой юной девушки, шуткой совершенно наивной? Вы посмеялись над легковерным молодым человеком. Это вполне естественно; каждая женщина на вашем месте подшутила бы точно так же.

— О, ваше величество, вы уничтожаете меня этими словами.

— Почему же?

— Потому, что, если бы шутка исходила от меня, она не была бы невинной.

— Это все, что вы хотели сказать мне, прося у меня аудиенции?

И король сделал движение, как бы собираясь уйти.

Тогда Лавальер, шагнув к королю, отрывистым, прерывающимся голосом воскликнула:

— Ваше величество слышали все?

— Что все?

— Все, что было сказано мной под королевским дубом?

— Я не пропустил ни одного слова, мадемуазель.

— И, слушая меня, ваше величество могли подумать, что я злоупотребила вашим легковерием?

— Да, легковерием, это вы правильно сказали.

— Разве ваше величество не знает, что бедные девушки иногда бывают вынуждены повиноваться чужой воле?

— Простите, я не могу понять, каким образом та воля, которая, по всей вероятности, проявилась так свободно под королевским дубом, могла до такой степени подчиниться чужой воле.

— О, но угроза, государь?

— Угроза?.. Кто вам угрожал? Кто смел вам грозить?..

— Те, кто имеет на это право, государь.

— Я не признаю ни за кем права в моем королевстве угрожать.

— Простите меня, государь, даже около вашего величества есть люди, достаточно высокопоставленные, которые считают возможным погубить девушку без будущего, без состояния, не имеющую ничего, кроме доброго имени.

— Как же они могут погубить ее?

— Погубить ее репутацию, с позором изгнав ее.

— Мадемуазель, — проговорил король с глубокой горечью, — я не люблю людей, которые, оправдываясь, возводят на других напраслину.

— Государь!

— Да, мне тяжело слышать, что вместо открытого признания вы плетете передо мной сеть упреков и обвинений.

— Которым вы не придаете никакого значения?.. — воскликнула Луиза.

Король промолчал.

— Скажите же! — с горячностью повторила Лавальер.

— Мне грустно признаться в этом, — сказал король с холодным поклоном.

Девушка всплеснула руками.

— Значит, вы мне не верите? — спросила она.

Король ничего не ответил.

— Значит, вы предполагаете, что я, я… что это я задумала этот смешной, бесчестный заговор, чтобы так безрассудно посмеяться над вашим величеством?

— Боже мой, это совсем не смешно и не бесчестно, — возразил король, — это даже не заговор, просто довольно забавная шутка, и больше ничего.

— О! — в отчаянии прошептала Лавальер. — Король мне не верит! Король не хочет мне верить!

— Да, не хочу.

— Боже! Боже!

— Послушайте, что может быть естественнее? Представлю себя на вашем месте. Вот король идет за мной следом, подслушивает меня, подстерегает; король, может быть, хочет позабавиться надо мной; ну что же, а мы позабавимся над ним. И так как у короля есть сердце, уколем его в сердце.

Лавальер закрыла лицо руками, заглушая рыдания.

Людовик безжалостно продолжал говорить, вымещая на бедной жертве все, что он вытерпел сам:

— Придумаем же басню, скажем, что я люблю его, что я остановила на нем свой выбор. Король так наивен и так самонадеян, что поверит мне; тогда мы повсюду разболтаем об этой наивности короля и посмеемся над ним.

— О, — вскричала Лавальер, — думать так… это ужасно!

— Это еще не все, — продолжал король. — Если этот надменный король примет шутку всерьез, если он неосторожно выразит при других что-либо похожее на радость, вот тогда-то мы унизим его перед всем двором; то-то будет приятно рассказать об этом возлюбленному! Похождение государя, одураченного лукавой девушкой, — чем не приданое для будущего мужа!

— Государь, — воскликнула в полном отчаянии Лавальер, — ни слова больше, умоляю вас! Разве вы не видите, что вы убиваете меня!

— О, это, возможно, была тонкая шутка, — прошептал король, уже начавший немного смягчаться.

Лавальер внезапно рухнула на колени, сильно ударившись о паркет.

— Государь, — молила она, ломая руки, — я предпочитаю позор предательству!

— Что вы делаете? — спросил король, но не шевельнул пальцем, чтобы поднять девушку.

— Государь, когда я пожертвую ради вас своей честью и своей жизнью, вы, может быть, поверите моей искренности. Рассказ, который вы слышали у принцессы, — ложь; а то, что я сказала под дубом…

— Ну?

— Только это и было правдой.

— Сударыня! — воскликнул король.

— Государь! — продолжала Лавальер, увлекаемая своим неистово пылким чувством. — Государь, если бы даже мне пришлось умереть от стыда на этом месте, я твердила бы до потери голоса: я повторяла бы, что люблю вас… я действительно люблю вас!

— Вы?!

— Я вас люблю, государь, с того дня, как я вас увидела, с той минуты, как там, в Блуа, где я томилась, ваш царственный взгляд, лучезарный и животворящий, упал на меня. Я вас люблю, государь! Я знаю: бедная девушка, любящая своего короля и признающаяся ему в этом, совершает оскорбление величества. Накажите меня за эту дерзость, презирайте за безрассудство, но никогда не говорите, никогда не думайте, что я посмеялась над вами, что я предала вас! Во мне течет кровь, верная королям, государь; и я люблю… люблю моего короля!.. Ах, я умираю!

И, лишившись сил, задыхаясь, она упала как подкошенная, подобно цветку, срезанному серпом жнеца, о котором рассказал Вергилий.

После этих слов, после этой горячей мольбы у короля не осталось ни досады, ни сомнений; все его сердце открылось навстречу жгучему дыханию этой любви, высказанной с таким благородством и таким мужеством.

Услышав это страстное признание, Людовик бессильно закрыл лицо руками. Но когда пальцы Лавальер ухватились за его руки и горячее пожатие влюбленной девушки согрело их, он сам воспламенился и, заключив Лавальер в объятия, поднял ее и прижал к сердцу.

Голова ее безжизненно приникла к его плечу.

Испуганный король подозвал де Сент-Эньяна.

Де Сент-Эньян, неподвижно сидевший в своем углу, подбежал, делая вид, что вытирает слезы. Он помог Людовику усадить девушку в кресло, попытался помочь ей, обрызгал «водой венгерской королевы», повторяя при этом:

— Сударыня! Послушайте, сударыня! Успокойтесь! Король вам верит, король вас прощает. Да очнитесь же! Вы можете очень сильно разволновать короля, сударыня; его величество чувствительны, у его величества ведь тоже есть сердце. Ах, черт возьми! Сударыня, извольте обратить ваше внимание, король очень побледнел!

Но Лавальер не приходила в сознание.

— Сударыня, сударыня! — продолжал де Сент-Эньян. — Да очнитесь же наконец, прошу вас, умоляю! Подумайте: если королю сделается дурно, мне придется звать врача. Ах, какое несчастье, боже мой! Дорогая, да очнитесь же! Сделайте усилие, живее, живее!

Трудно было говорить более красноречиво и более убедительно, чем де Сент-Эньян, но нечто более сильное, чем это красноречие, привело Лавальер в чувство.

Король опустился перед ней на колени и стал покрывать ее руки жгучими поцелуями. Она наконец пришла в себя, открыла глаза, в которых едва теплилась жизнь, и прошептала:

— О, государь, значит, ваше величество прощаете меня?

Король не отвечал… Он был слишком взволнован.

Де Сент-Эньян счел своим долгом снова отойти. Он увидел, что в глазах его величества зажглось пламя.

Лавальер встала.

— А теперь, государь, — мужественно произнесла она, — теперь, когда я оправдалась, по крайней мере в глазах вашего величества, разрешите мне удалиться в монастырь. Там я буду благословлять моего короля всю жизнь и умру, прославляя Бога, который даровал мне один день счастья.

— Нет, нет, — отвечал король, — вы будете жить здесь, благословляя Бога и любя Людовика, который устроит вам жизнь, полную блаженства, который вас любит и клянется вам в этом!

— О государь, государь!..

Чтобы рассеять сомнения Лавальер, король стал целовать ее с таким жаром, что де Сент-Эньян поспешил скрыться за портьерой.

Эти поцелуи, которые она сначала не имела силы отвергнуть, воспламенили молодую девушку.

— О государь! — воскликнула она. — Не заставляйте меня раскаяться в моей откровенности, ибо это доказало бы мне, что ваше величество все еще презираете меня.

— Сударыня, — сказал король, почтительно отступив от нее, — никого в мире я не люблю и не уважаю так, как вас. И отныне никто при моем дворе, клянусь вам, не будет окружен таким почетом, как вы. Прошу вас простить мой порыв, сударыня, рожденный избытком любви, но я еще лучше докажу вам ее силу, оказывая вам все уважение, какого вы можете пожелать.

Затем, поклонившись ей, спросил:

— Сударыня, вы разрешите запечатлеть поцелуй на вашей руке?

И он почтительно коснулся губами дрожащей руки молодой девушки.

— Отныне, — продолжил Людовик, выпрямляясь и лаская Лавальер взглядом, — отныне вы под моим покровительством. Никогда не говорите никому о зле, которое я вам причинил, и простите других за то, что они сделали вам. Теперь вы будете стоять настолько выше их, что они не только не внушат вам ни тени страха, но будут возбуждать у вас даже жалость.

И, сделав почтительный поклон, точно перед выходом из храма, король подозвал де Сент-Эньяна.

— Граф, — сказал он, — надеюсь, что мадемуазель согласится удостоить вас некоторой долей своей благосклонности взамен той дружбы, которую я навеки дарю ей.

Де Сент-Эньян преклонил колено перед Лавальер.

— Как я буду счастлив, — прошептал он, — если мадемуазель удостоит меня этой чести!

— Я пошлю вам вашу подругу, — произнес король. — Прощайте, мадемуазель, или, лучше, — до свидания!

И король весело удалился, увлекая за собой де Сент-Эньяна.

Принцесса не предвидела такой развязки. Ни наяда, ни дриада ничего не могли рассказать ей об этом.