Азартные игры. Записки офицера Генштаба

Михаил Вожакин, 2013

Герой нового романа Михаила Вожакина служит в Генштабе. Время – брежневская эпоха, горбачевская перестройка, распад СССР, смута 90-х годов – вплоть до «сердюковских» реформ. Генштаб изнутри, с изнанки, в лицах высшего руководства, «небожителей» – без псевдонимов. Законы карьерного роста герою понятны. Играешь по правилам – генеральские погоны на плечи. Нет – затеряешься в серой массе. Приспособленец? Лицемер? Отчасти и так. Но и здраво рассуждающий человек, понимающий, что происходит с армией. Правда, до поры он не понимает главного – что происходит с ним самим. На что он тратил жизнь? На что предстоит потратить остаток? В восемнадцать лет ему внушили, что он защитник Отечества. Когда ушла юношеская наивность, он понял, что защищал не Отечество, а тех, кто им управляет.

Глава третья

Штыхно. «Яма»

Метр за метром я все высчитывал, где же дно этой «ямы», а эскалатор все полз и полз. Потом, скрипнув, замер; дальше спускались пешком.

— Извиняйте, Борис Анатольич! — произнес встречавший нас на площадке улыбчивый прапор. — Профилактику надо делать: гаечки подкрутить, на контакты спиртом дыхнуть. Иначе к подъему Штыхно на поверхность никак не поспеть!

— Дед у себя?

— В конуре. Все утро слонялся, как леший: там побелить, тут подкрасить. Потом провел тренировку со сменой, на Тюрева поворчал, покряхтел, откушал солянки и завалился в кабинете министра. Тут, говорит, воздух почище… Теперь опять придется простынки менять!

Свод галереи высок; шаги с голосами звучали, как в церкви. Трехтонная дверь отвалилась от шлюза, как только Боря вдавил черную кнопку:

— Это Толстых!

Две ступеньки — и вот этот зал, облитый неоновым светом: тихо причитал телевизор, ему подпевало табло, пестрящее цифрами. За центральным столом — плешивый полковник в очках, рядом — другой, с авиационными эмблемами на погонах; под локтем справка: «Афганистан: боевые потери…». Перевернул, увидев меня.

— Это свой, — сказал Боря.

— Будет свой, когда сдаст на допуск к дежурству!

— Тюрев, не наезжай, — произнес мягко Плешивый. — Негостеприимно. Веди-ка ты его, Боренька, к Деду. Кажется, он проснулся. Представь по всей форме. Да пусть не орет: у него настроение на два с минусом… Наверху дождь?

— Моросит.

— Вот-вот, я давно говорил, что у старика настроение по погоде!

Полковник Штыхно сидел в кресле. В руках газета: фотография Огаркова с указкой на фоне карты; над правым ухом маршала точка с кружочком — место, где рухнул в море «кореец».

Нотки уважительности не укрылись, едва заговорил:

— Наслышан, не стану скрывать: Артанов немало успел рассказать. Пехотинцев у меня в подземелье еще не было. Не люблю. Но он просил, уверяя, что вы парень сметливый. Толстых все покажет. Без сопровождения за дверь ни ногой: заплутаете. Если попытается втиснуть в вашу головку электронные схемы — оставьте: они вам ни к чему. Да и не по зубам. Научитесь работать на «балалайке», вызубрите книжку номер один. Не пугайтесь: там всего два десятка страниц. Это — библия оператора. Морячок растолкует, как предаются сигналы на подводные лодки, Тюрев — авиации: я имею в виду стратегов. Не сложно даже для пехотинца. Но, думаю, именно потому, что вы пехотинец, долго здесь не задержитесь: уж я Виссариона знаю!.. Кстати, вы член партии?

— Конечно, товарищ полковник.

— Тогда советую поскорее встать на учет. Да, и прошу: называйте меня впредь Иван Иваныч. Попроще, без солдафонства: в Генштабе так принято.

Ему было явно за шестьдесят, но, видно, оттого, что двадцать лет провел под землей, сохранился, как фараон. Желтизной отсвечивала упругая кожа, а признаки старости проступали лишь в поблекших глазах, которые мало что могло удивить, они видели все. Два его сына тянули лямку в том же полку, с которого он начинал; жена давно умерла. И когда за оградкой присаживался на скамейку, память услужливо возвращала ощущение нежности, от которой приподнимались уголки губ. Она любила фиалки. Покупал накануне. Положит на мрамор, снимает фуражку. Посидит, что-то пошепчет. Фуражку на голову, и снова на службу. Предлагали квартиру в Москве. Он отказывался, предпочитая жить на Власихе, «в лесу» — так говорил. Среди своих, у ракетчиков. Да и поближе к жене. Мишагин, начальник Центрального командного пункта, никогда не вызывал к себе для докладов, сам звонил. Учтиво: «Как дела, как здоровье, Иван Иваныч?».

— Как сыновья? — спрашивал Варенников. — Может, помочь перевести их поближе?

— Пусть послужат в тайге, Валентин Иваныч. Там воздух почище.

— Ну, как знаешь.

Сопровождавшая свита почтительно отдвигалась подальше, давая возможность без свидетелей продолжить беседу. Штыхно в этой компании был самым младшим по званию, но то, как уважителен, как внимателен был генерал армии, говорило — они знакомы настолько давно, что субординация не имеет в их отношения абсолютно никакого значения.

Друзья — да и только.

Может, вместе гоняли чаи или даже пили коньяк.

Ах, если б и мне повезло!

Не вечно же ютиться в общажном клоповнике с обоями в пошлый цветочек. Ходить в одном и том же костюме, все в тех же рубашках. Пора, как Виссарион, заказывать у «Кардена», покупать шелковые платки, французские галстуки. Уже засыпая, не переставал ощущать прилив сил. Дерзость мыслей была сродни отваге — отваге юноши, впервые глотнувшего водки.

Пока не услышал, как кто-то посапывает на соседней подушке.

То была буфетчица Ляка.

Я о ней забыл.