Горбовский

Марьяна Куприянова, 2016

Жгучая ненависть вспыхнула между учёным и практиканткой. Она амбициозна и мечтает освободиться от тирана-отца, а он – битый жизнью профессионал своего дела. Но как не вовремя она устроилась в НИИ! Именно сейчас внутри него завёлся шпион, а снаружи нависла угроза биологической катастрофы.

Глава 4. Японская вишня

«Если во имя идеала человеку приходится делать подлости, то цена этому идеалу — дерьмо».

Бр. Стругацкие, «Хищные вещи века»

Чувство озлобленности и отвращения не покидало Марину с того самого момента, как она стала свидетелем бесчувственности Горбовского.

На остальных занятиях в тот день она ощущала себя так, словно ее обмакнули во что-то гадостное, липкое, вонючее, и теперь она вынуждена находиться в этом мерзком состоянии, а что самое ужасное — искать в себе силы смириться с ним.

Мысли об утренней ссоре с отцом время от времени всплывали в памяти. Но отныне выглядели такими несерьезными, что об этом даже не хотелось думать. Ее отец хотя бы жив — этого достаточно. Все остальное приложится, наладится, устаканится. Все можно исправить, пока человек дышит. И эти мелкие дрязги, ссоры и перепалки не имеют никакого веса, пока живы мы и наши близкие.

Думать о практике Марине теперь и вовсе не хотелось. Любое воспоминание о Горбовском вызывало в ней дрожь негодования и омерзения, которая не позволяла ни на чем сосредоточиться. Она решила отложить вопрос на потом. Времени было предостаточно — хоть пятьдесят раз меняй решение.

Занятия кончились. Марина пообедала в столовой, затем несколько часов провела в библиотеке, листая толстые тома справочников по микробиологии и иммунологии от Левинсона, Зверева и Воробьева. Специально оттягивала момент возвращений домой, откуда ее в очередной раз выгнали. Нужно дать отцу время, чтобы он одумался, успокоился, осознал, что погорячился. Раз уж он выгнал ее, то она не зайдет даже в подъезд, пока он сам этого не захочет.

Марина уже придумала план, который обязан сработать.

Дорога домой была достаточно долгой, чтобы успеть поговорить по телефону. Марина позвонила тете — своей бессменной утешительнице, слушательнице и советчице на все случаи жизни. Двоюродная сестра ее отца жила в другом городе, но была в курсе всей жизни Марины, заменяя ей близкую подругу и мать, когда к тому была потребность. Марина могла звонить ей раз в месяц, а могла и каждый день — четкого графика не имелось.

— Приве-ет, — послышался веселый женский голос, — как жизнь молодая?

— Ты старше меня всего на десять лет, неужели считаешь себя старухой?

В трубке рассмеялись, но смех этот сразу прервался.

— Что-то мне голос твой не нравится. Случилось что?

— Так… знаешь, вообще-то много чего, но…

— Много чего, говоришь? Давай-ка в таком случае по порядку.

— Тебе удобно разговаривать?

— Со своей племянницей? Всегда удобно!

Пожалуй, тетя была единственным человеком, при общении с которым Марине приходилось разговаривать целыми абзацами, а не короткими фразами, да и вообще — подчистую высказываться, вываливая все, что накопилось.

— Все началось еще с утра. Отец чего-то был не в духе, ну и, слово за слово, в общем, обычная история. Ты мне не дочь, пошла вон.

— Ох, Леня… Ну, ты же знаешь его. Перебесится.

— Мне идти некуда, — напомнила Марина.

— Переночуй у друзей — пусть поволнуется. Сам потом прибежит с распростертыми. Всю свою военную часть на ноги поставит и отправит тебя искать.

— Было бы у кого. Ладно, на этот счет у меня уже есть план. Неважно. Сколько раз уже такое было.

— А что еще случилось?

— Матвей.

— До сих пор?

— Ага.

— Просто стоит и курит?

— Провожает глазами. Потом идет за мной. На пары стал ходить чаще после разрыва. Думаю, из-за меня.

— Из-за кого же еще?

— Садится в самом конце аудитории. Не видно его, не слышно. Не балагурит, как прежде.

— И ничего тебе не говорит?

— Словами — ничего. Но взгляд красноречив.

— Пройдет. Он парень. Месяц-другой — встретит новую девушку. Своего уровня. Не переживай. Мужчины причиняют нам столько боли, обманывают и предают, а мы волнуемся из-за таких мелочей… Не бери в голову.

Марина кивала, но вслух не говорила ни слова, уверенная в том, что тетя умеет без звука и визуального контакта ощутить ее согласие и понимание. И это действительно было так. На том конце провода, в другом городе, далеко отсюда, ее тетя представляла себе, как племянница слушает и утвердительно качает головой, по привычке кусая губы.

— Появилась возможность пройти этим летом практику в лаборатории при институте, — заявила Марина, угнетенная тем, что пришлось вернуться к этой теме.

— Отлично! Попробуешь?

— Не знаю… правда, не знаю…

— Что это с тобой? Я тебя не узнаю. Мне казалось, ты мечтала об этом?

— Мечтала и мечтаю, но я, пойми, в каком-то замешательстве. Я боюсь, — призналась Марина и тут же постыдилась своего признания.

— Чего? Или, может, кого?

— Кого, — подтвердила девушка. — Нужно будет пройти комиссию на профпригодность и стрессоустойчивость. В общем, туда кого попало не возьмут. Но меня пугает не это — это мелочи. Меня пугает то, что членом комиссии будет Горбовский.

— Тот самый! — воскликнула тетя, наслышанная о преподавателе во всех отталкивающих подробностях.

— Тот самый. Теперь понимаешь?

— Нашли, кого поставить…

— Он сам объявил нам, и, как я поняла, настроен очень враждебно к этой затее, так что не намерен кого-либо пропускать, будь то даже сам Луи Пастер. Мне кажется, он изначально был против, но его заставили в этом участвовать. Так что теперь он из чистого желания отомстить сделает все, чтобы проект провалился.

— Есть ли в таком случае смысл действовать, если эта попытка заведомо обречена на провал?

— Вот и я задаю себе тот же вопрос! — оживилась Марина. — И никак не могу понять, чего во мне больше — сомнений или желания идти напролом.

— Если хочешь знать мое мнение, я бы не пошла. Зачем? Мне хватает с лихвой твоих рассказов, чтобы понять: Горбовской не из тех людей, которым свойственны снисходительность, понимание, доброжелательность и все в этом роде. Чудес не бывает. Он не изменится в лучшую сторону именно в этот день и в этот час.

— Сегодня он назвал нас инфузориями.

— Вот и я о том же. Вы для него не люди, а очередные микроорганизмы под микроскопом, в который он смотрит всю свою жизнь. Он никому из вас не пойдет навстречу. Так что… не вижу смысла. Риск нажить себе врага не оправдан.

— Согласна. Да, я все это понимаю. Но… есть во мне и второй голос, который тоже находит доводы в свою пользу.

— Знаешь, Марин, если не можешь решить, да или нет, оставь все на волю случая. Бывают в жизни такие моменты, когда самое умное решение, которое ты можешь предпринять — это пустить на самотек. Все само встанет на свои места, безо всяких людей и их принципов. Позволь спонтанности сыграть свою роль, если не можешь склониться к чему-то конкретному.

Марину осенило. Это был выход, который она искала полдня!

— Ты знаешь, а я именно так и поступлю, — сказала она тем голосом, которым люди говорят, когда пытаются ухватиться за очень важную, но ускользающую мысль.

— Вот видишь — все решаемо. Стоит только тете позвонить!

Марина остро ощутила узы родства, крепко связывающие ее с человеком, находящимся в этот миг за тысячи километров отсюда. Кровная связь умаляет любые расстояния. Она — универсальное средство преодоления препятствий. Марина каждый раз осознавала эту связь так явственно, словно тетя ее находилась с ней рядом, стоило только получить действительно дельный совет родственницы, которая зачастую решала проблемы, сама того не замечая.

Несмотря на то, что все вопросы, волновавшее ее, странным образом разрешились и ушли на второй план, Марине не хотелось прекращать разговор. Ее одолевало столь редкое желание поболтать. И почему-то поговорить хотелось о Горбовском. Слишком глобальные отрицательные эмоции вызвал в ней сегодня этот человек, и нужно было выговорить то, что тяготило душу.

— Сегодня Горбовский очень сильно обидел одну студентку.

— Так-так?..

— Она подошла к нему после пары, чтобы отпроситься. Милая рыженькая девочка, учится хорошо.

— И что он?

— А он в своем репертуаре. Сказал, что ему плевать, даже если у нее кто-то умрет в семье.

— Скот, — сказала тетя и помолчала. — Совесть у него есть?

— Сомнительно. Но вся соль не в этом… После этого девчонка разревелась и пулей вылетела из аудитории. Выяснилось, что у нее действительно умерла мать совсем недавно.

— О, господи… А он это услышал?

— Думаю, что да. Но ему все равно.

— Ох, моя хорошая, теперь ты думаешь об этом, да?

— И это не дает мне покоя. Как будто на моих глазах изувечили невиновного. А я просто стояла рядом, и… могла что-то сделать, если бы действительно захотела, но не сделала… Я поступила трусливо. Малодушно. Понимаешь?

— Ну-ну, девочка моя, не вдавайся в самобичевание. Жизнь жестока, а политику отношений нужно поддерживать всегда. Если бы ты высказала ему в лицо, что о нем думаешь, что бы ты изменила? Его характер? Или, может быть, мать этой девочки вернулась бы к жизни вследствие твоей смелости? Ты ничего не в силах поменять, как бы высоконравственна ни была. Мораль — это еще не все. Должна быть стратегия. И то, что ты промолчала, вовсе не делает тебя малодушной. Ты поступила грамотно. Представь, что бы было, если бы ты не сдержалась и поругалась с ним из-за этого. Как бы ты себя сейчас чувствовала? Гораздо лучше, как считаешь?

— Но все же мне… тяжело, когда я об этом вспоминаю.

— Иначе и быть не может. Это жизнь.

— Убедительно, — сказала Спицына и помолчала. — Сердце болит.

— Что же конкретно заставляет его болеть?

— Не знаю… — Марина задумалась. — Трудно разобраться.

— Только лишь то, что ты безмолвно позволила этому произойти? Или что-то еще?

— Что-то еще.

Несколько секунд они молчали, по-своему пытаясь докопаться до сути.

— Тебя волнует то, почему он такой? — предположила тетя.

Марина задумалась и…

— Нет, что ты! — резко ответила она, уже понимая, что врет.

— Зачем обманывать тетю? Словно я не пойму, осуждать начну.

— Просто я задумалась и испугалась, что это и правда может быть так. Но пока что я сама не понимаю, что меня тревожит. Надеюсь, не то, что ты сказала.

— В этом нет ничего постыдного. Каждый человек рано или поздно задается вопросом, в чем корень того или иного зла…

— Мне не стыдно, мне противно, — прервала Марина, — это разные вещи. Я снова и снова вспоминаю о нем, несмотря на то, что мне это омерзительно. Хотела бы прекратить думать о нем и обо всей этой ситуации, а не могу. Словно болючая заноза засела под кожей… Меня просто тошнит от этого.

— Вот что: тебе надо отвлечься. Найди что-нибудь, что сумеет заглушить эти ощущения.

— Надеюсь, само пройдет. Мне надо быть более терпеливой.

— Марин, ты такая впечатлительная! Как бы чего не вышло…

— Что ты имеешь в виду? — прищурилась Марина.

— Да нет, ничего, не забивай голову. Это не имеет значения, к тому же я не хочу сглазить.

— Ладно, я уже подхожу к дому.

— Хорошо, родная, позвони, когда сочтешь нужным.

— Позвоню, — пообещала Марина, замедляя шаг.

— Люблю тебя. Миритесь с Леней — это самое главное.

— Знаю. И я тебя.

Марина сбросила звонок и спрятала сотовый в карман. В нерешительности постояла у входа во внутренний дворик, переминаясь с ноги на ногу и периодически сжимая кулаки. Затем шагнула внутрь и направилась к детской площадке. Там, под цветущим розовым деревцем японской вишни, стояли новенькие ярко-зеленые качели. Марина села на них, подхватила ноги и стала легонько качаться, глядя перед собой и силясь очистить голову от ненужных мыслей. Ветерок приносил дурманящий запах сирени из соседнего двора.

Через полчаса из подъезда вышел отец. Должно быть, увидел дочь с балкона, пока курил, и теперь спустился (так и планировала Марина). Он медленным шагом подошел к девушке и встал напротив. Во всей его фигуре, рослой и крепкой, сейчас ощущалась приглушенная вина и скрытая неуверенность. Он прокашлялся, намекая на свое появление.

Но Марина не подняла глаз. Она глубоко ушла в себя, внутри нее сейчас происходили глобальные по масштабам процессы, в ней развертывались и угасали целые морально-философские вселенные, сияющие мириадами звезд и планет. Марина не видела ничего перед собой, поглощенная созерцанием этого действа, пока отец не вытащил ее из бессознательного космоса.

— Чего это ты тут сидишь, домой не заходишь?.. — спросил он странным, не своим голосом.

В этой интонации ощущалась готовность со всем смирением принять обжигающий, обвиняющий, карающий взгляд дочери, которого он, несомненно, заслуживал; и узнать в нем взгляд женщины, которая ушла от него, оставив ребенка, но все еще была любима, и ужаснуться этому дьявольскому сходству, и обрадоваться ему. Точно так же, как Леонид Спицын обожал и презирал бросившую его жену, он любил и ненавидел свою дочь, похожую на мать и внешне, и характером, хотя матери даже не помнившую.

Одним своим существом дочь напоминала отцу о сердечной трагедии, которую ему пришлось пережить, и он бросался из крайности в крайность, проецируя на Марину свое противоречивое отношение к бывшей жене. Он был готов презирать беглянку, срываясь на дочери по мелочам, и в то же время готов был простить ее, если она вернется — в этом настроении Леонид обычно шел мириться.

Любимая женщина покинула его, но не полностью — она оставила большую часть себя в их общем ребенке. Щедро, но недостаточно. Марина не помнила мать и не видела ее фотографий (благодаря стараниям Леонида), а поэтому даже не догадывалась о том, что невольно напоминает ее почти каждым своим движением или взглядом, иначе поведение отца стало бы более понятно, и было бы легче принять все обидные слова, которые он в исступленном гневе бросал дочери в лицо, как огненные комки.

…Марина очнулась от думы и подняла испуганные глаза на отца. Он понял, что дочь не собирается его обвинять, что она уже простила его, и у него защипало в носу. Марина протянула ему руку, Леонид взял ее, и их пальцы сплелись с вновь возникшей родственной нежностью. Не нужно было слов — все разногласия остались далеко позади. Мужчина присел рядом с дочерью и приобнял за плечо.

— Почему люди так жестоки? — потерянным голосом спросила Марина, глядя в пустоту.

— Потому что несчастны, — без раздумий ответил отец, не сознавая, до чего был прав не только на счет себя.