Горбовский

Марьяна Куприянова, 2016

Жгучая ненависть вспыхнула между учёным и практиканткой. Она амбициозна и мечтает освободиться от тирана-отца, а он – битый жизнью профессионал своего дела. Но как не вовремя она устроилась в НИИ! Именно сейчас внутри него завёлся шпион, а снаружи нависла угроза биологической катастрофы.

Глава 10. Вживление

«Среди них никто точно не знал, что такое счастье и в чем именно смысл жизни. И они приняли рабочую гипотезу, что счастье в непрерывном познании неизвестного и смысл жизни в том же».

Бр. Стругацкие, «Понедельник начинается в субботу»

Горбовский подскочил на кровати, взмахнув руками.

Дыхание было прерывистым, как после безостановочного бега. Одеяло свалилось на пол, в распахнутое настежь окно светила луна. Ее свежее бледно-голубое сияние выделяло контуры спальни, под завязку забитой вязким мраком.

Лев Семенович сел, собираясь с мыслями. Сознание уже вернулось в реальность, но сердцебиение не успокаивалось. Он поднялся и пошел на кухню, чтобы попить воды. Во рту пересохло.

Самое странное и страшное заключалось в том, что кошмар изменился, не перестав быть кошмаром. Впервые за столько лет. От этого было еще более не по себе, чем обычно. Горбовский прокручивал сюжет в голове, пытаясь осмыслить его. Он был уверен, что это имеет значение. Если его сон поменялся, значит, тому должна быть причина. Все в этом мире имеет причинно-следственную связь.

Вот он, как обычно, возникает в поле. С этого начинался каждый сон. Что было не так? То же синее небо, та же зеленая высокая трава. Не было слышно детского смеха. Не прибежал Кирилл. Лев сам отправился на поиски сына.

Тот сидел с матерью у реки. Горбовский позвал их, но жена и сын не обернулись. Нужно было спасти их, вот-вот должен был появиться вертолет. Он крикнул сильнее, ускорил шаг. Никакой реакции. Будто бы они находились в разных мирах. Мало того, сколько бы Горбовский ни шел, он не становился ближе к родным. Словно они одновременно отдалялись от него. Но две изящные фигурки сидели на прежнем месте, не двигаясь.

Лев ринулся быстрее. Увеличение скорости увеличило и расстояние к цели. Будто новые пласты почвы возникали прямо из-под земли. Пространство заполнялось травой, растягиваясь, а не сокращаясь. Казалось, это длится вечность. Но послышался шум. Над горизонтом затемнело пятно, возрастая в размерах с каждой секундой. Лев закричал:

— Алена! Кирилл! Бегите! Бегите-е!

Он мчался со всех ног, он падал, он полз, поднимался и снова бежал, но не мог приблизиться к семье более чем на двадцать метров. В отличие от вертолета. Слезы катились по его щекам, зубы скрежетали. Ничего нельзя было сделать. Почему они не слышат его?

Молодая женщина и мальчик продолжали беспечно сидеть у реки до тех пор, пока стальная махина не зависла чуть в стороне от них. Горбовский упал на колени, обессилев, закрыл мокрое лицо руками.

— Сынок… дорогая… родные мои… — шептал он на грани слышимости.

Кто-то, сидящий в кабине, в упор расстрелял двух человек, держащихся за руки, из крупнокалиберного пулемета. Длинная очередь пробежалась по песку, по глади реки, по человеческой плоти. Горбовский прекрасно видел, как пули насквозь изрешетили тела, вырываясь из спин вместе с фонтанами крови. Инерционная сила отбросила их назад, а Лев, рыдая, повалился на бок и утонул в траве.

Тут он проснулся. Как всегда, было самое время вставать на работу. Потребовалось немало усилий, чтобы отойти ото сна. Через час он уже был в лаборатории: занятия в институте закончились из-за каникул, и Горбовский перешел на полную ставку.

Коротко пообщавшись с коллегами, он раздражился от их взбудораженности и ушел проводить диагностику хранилища. Льву Семеновичу очень не нравилась особенная воодушевленность Гордеева и Гаева, а также вопрошающие взгляды Юрека Андреевича. Причиной этого ажиотажа была Спицына и ее первый день на практике.

Наслышанные о том, как прошла комиссия, Слава и Саша жаждали увидеть ту самую, что довела каменного Горбовского до трещины, заставив капитулировать. Все утро они только об этом и разговаривали, будто забыв об обязанностях, да еще и успели посетить другие отделы, поднять волнение там. Улей был растревожен. Крамарь и Зиненко все еще не теряли надежды переманить студентку к себе, а потому стерегли момент, когда она появится, чтобы перехватить.

— Горбовский у нас сегодня поистине лев — угрюмый, мрачный и величественный, — услышал Лев Семенович снаружи, копаясь в хранилище. Дверь была приоткрыта.

— Все из-за Спицыной. Ему нелегко пришлось. Он не хотел ее пропускать.

— Ой, как бы чего не вышло, Юрек Андреевич. Найдет коса на камень…

— Уже нашла, Слава. Девочка с характером, да еще с каким.

— И вот вопрос: кто из них коса, а кто — камень?

Горбовский слушал, потихоньку выкручивая реле на амортизаторе большой центрифуги. Понятно, что за спиной товарищи не станут говорить о нем дурно, но почему-то было любопытно услышать их отношение к ситуации.

— А как она выглядит, Юрек Андреевич?

— Слава, все увидишь скоро. До девяти осталось всего ничего.

— Да не могу я больше терпеть!

— В таком случае тебе лучше заняться работой.

Послышалось недовольное ворчание.

— Все лето впереди — насмотришься еще.

«Да мерзавка из них веревки будет вить, — с отвращением подумал Горбовский. — Еще не явилась, а они уже от нее в восторге. Неужели мне одному видно, какая она на деле лживая тварь?.. И Пшежень туда же, все поглядывает на меня. Что ему нужно?»

Лев Семенович коротко посмотрел на запястье, откинув рукав. Уже пять минут после девяти, а возгласов ритуального поклонения снаружи еще не слышно. Это показалось ему вызывающим — опаздывать в первое же утро своей практики. Горбовский терпеть не мог непунктуальных людей, но у него и без этого было предостаточно причин невзлюбить Спицыну.

В то утро Марина вынуждена была готовить завтрак дважды, по велению Леонида Спицына, который посчитал, что каша пригорела. Из-за этого оба задержались, хотя могли позавтракать бутербродами. Но отец, по обыкновению, пошел на принцип. Когда он, наконец, уехал, Марина побежала на остановку. Ее автобус попал в пробку на полпути к НИИ, и девушке пришлось идти оставшуюся часть пешком. Точнее сказать, не идти, а бежать, проклиная отца за капризы, из-за которых она попадет в лабораторию не вовремя, что явно произведет нехорошее первое впечатление на будущих коллег.

Все складывалось как нельзя хуже.

Плюс ко всему Марина волновалась, что было вполне естественно в ее положении. Первый день. Страшнее и приятнее ничего не может быть. Ее сегодняшнее появление решит очень многое. По меньшей мере, определит отношение коллектива к ней на все лето. А что касается Горбовского… Придется стиснуть зубы покрепче и держаться за кровью и потом добытое место. Обязательно будут провокации и издевки, и нужно их игнорировать, чтобы не потерять полученного такой ценой.

В конце концов, она могла пойти в любой другой отдел, ее бы взяли туда с руками и ногами. Но почему она сделала этот необъяснимый выбор? Чтобы еще сильнее насолить ему?

У входа в НИИ с половины девятого патрулировали Крамарь и Зиненко. Первый был жгучим брюнетом фантастического роста, второй выделялся на фоне первого стандартно славянской внешностью. Едва завидев Марину, они набросились на нее.

— А, Спицына, это Вы!

— А мы уж заждались!

— Пойдемте, пойдемте.

— Мы вам НИИ покажем…

Под локти ученые ввели Марину в проходную. Девушка растерялась.

— Простите, мне нужно в свою секцию… я и так… опаздываю, я опаздываю.

— Так мы Вас доставим, не волнуйтесь, — проворковал Крамарь.

— В целости и сохранности, — добавил Зиненко.

— А Вы нам за это окажете кро-ошечную, буквально мизерную услугу, — дополнил брюнет.

— Какую услугу? — не поняла Марина.

— Всего ничего — прийти к нам в гости, в наши отделы. Как-нибудь, может, не сегодня… — понимающе заговорил Зиненко.

— Но, возможно, за-автра, — подхватил Крамарь ласковым голосом.

— Мы же понимаем, как много дел будет у Вас сегодня, в первый день.

Они остановились, Марина тоже. Дверь в двух шагах от них вела в лабораторию вирусологии. Крамарь и Зиненко выжидающе глядели на нее, словно готовые исполнить любое ее желание. «Зачем я им понадобилась?» — спрашивала себя Марина и не понимала.

— Обязательно, как-нибудь… — бросила она и ускользнула.

— Пре-лест-на-я, — резюмировал Крамарь, глядя, как дверь за спиной девушки закрылась, и цокнул языком.

— Идемте, коллега. Работа ждет.

— Идемте, товарищ Зиненко. И все-таки она будет у меня.

— Размечтались, Сергей Иваныч…

Спицына вошла в так называемую комнату отдыха, когда на часах уже было тринадцать минут десятого. Здесь никого не оказалось, и внутри все сжалось от страха. Марина почти не обратила внимания на то, как выглядит и чем наполнено это помещение. Ее взгляд выделял только следующую дверь, за которой, возможно, ей предстоит встретиться лицом к лицу с Горбовским, столь ненавистным, что…

Марина толкнула дверь от себя и вошла.

Взгляды четверых человек мгновенно поднялись на нее. Последовали улыбки, но не у всех. Кто-то неуверенно поднялся.

— Здравствуйте, — почти прошептала Марина.

Горбовский был здесь, и страх сковал ее сильнее, чем она предполагала.

— Почему Вы опоздали? — сухо осведомился Лев Семенович.

Марина опустила глаза в пол, не имея сейчас достаточно смелости, чтобы принять на себя взгляд двух черных прожекторов, обжигающий и обвиняющий.

— Форс-мажор, больше не повторится.

— Надеюсь. Иначе Вы здесь долго не протянете, Спицына.

С какой же ненавистью, с какой же неподдельной и глубокой ненавистью он произнес ее фамилию! У Марины даже челюсть свело. Она решила оставить едкое замечание без ответа и поднять, наконец, взгляд. Первое, что она увидела, это добрая улыбка старенького усатого Юрека Андреевича.

— Мариночка, не стойте на пороге, проходите, — сказал он. — Знакомиться будем.

Делая первый шаг к своим новым коллегам, Спицына перевела взгляд на двух мужчин, смахивающих друг на друга, словно братья. Оба тепло улыбались ей, привстав со своих мест, с выражением некой торжественности на приятных, гладко выбритых лицах.

Один был чуть выше другого, вот и все отличие на первый взгляд. Но тут стало заметно, что у первого и глаза, и волосы светлее, и губы полные, и лицо фактурное, благородное. Он понравился Марине с первого же взгляда. Второй, не такой симпатичный, смотрел на Марину почти влюбленными глазами. И только Горбовский смотрел в микроскоп, делая вид, что совершенно не относится к происходящему.

— Присаживайтесь, Марина, — Пшежень подвинул ей свой стул.

Двое из ларца синхронно сели на свои места, вид у них был взволнованный.

— Спасибо, Юрек Андреевич, — сказала Марина и замолчала.

Присутствие Горбовского в помещении было физически ощутимо, даже если он не попадал в поле зрения. Лев молчал и даже не глядел на них, но он подавлял их всех, включал их всех в себя, он контролировал ситуацию, он один был здесь главным, и все, что происходило в лаборатории, происходило с его позволения и согласия, даже если это не устраивало его. Марине стало душно от этого ощущения. Какой же отвратительный человек. Но все же здесь у него немного другое лицо, нежели в университете. Не менее отталкивающее, но менее жестокое, что ли.

— Как Вас зовут и кто Вы такая, известно уже почти всему НИИ, — улыбаясь, заговорил Пшежень, — так что представлять Вас коллегам я не считаю нужным. Зато представлю Вам тех, кого Вы еще не знаете. Вот этот молодой человек — Вячеслав Гаев, вирусолог, биоинженер, — Юрек Андреевич указал на менее симпатичного, и тот учтиво кивнул в духе кавалеров девятнадцатого века, — справа его верный товарищ — Александр Гордеев, микробиолог высшей категории, а также наш биомеханик. Со старшим научным сотрудником Львом Семеновичем Вы, кхм, знакомы, со мною тоже… но где же Тойво?

В этот момент китайский вирусолог буквально вывалился из двери, ведущей в виварий. Что-то с грохотом упало за его спиной.

— Легок на помине, — хохотнул Гордеев.

— Это наш ценный экспонат — Тойво Ли Кан, специалист из Китая, — улыбнулся Гордеев.

— Я не понять, что есть легкий на поминке, — волновался Тойво, думая, что упустил нечто важное, и русские снова посмеются над ним.

— На помине, а не на поминке, Тойво! Типун тебе на язык.

— Типун? — еще более удивился Ли Кан. — Нужно что-то съесть?

— Забудь. Познакомься лучше, а то уж неприлично.

Ли Кан кивнул девушке, слегка поклонившись корпусом.

— Приятно, Марина… э…

— Просто Марина.

— Гм, так мы тоже можем звать Вас просто Марина? — осведомился Гаев.

«Да он же заигрывает с ней!» — пронеслось у Горбовского.

— Марина Леонидовна, — поправила Спицына с улыбкой.

Она решила быть холодна с этими двумя, потому что кожей ощущала, что они могут начать недвусмысленно липнуть к ее особе. А это будет только мешать.

— Какая Вы строгая, Марина Леонидовна. Только наш Лев Семенович все равно построже будет, мы привыкли к ежовым рукавицам, нас в этом плане не удивишь.

Марина взглянула на Горбовского, чтобы увидеть его реакцию на эту смелую реплику в его адрес, но никакой реакции не последовало. Ей показалось крайне странным, что коллеги вот так запросто могут говорить о Горбовском в его же присутствии, а тот даже не замечает. Какие же у них здесь отношения? Она посмотрела на него и внезапно вспомнила, что он ей снился, и сон был отвратительным.

— Что ж, если позволите, я ознакомлю Вас с лабораторией, введу в курс дел и объясню обязанности, — добродушно предложил Пшежень.

— Нет, посидите еще, Марина Леонидовна! Мы ведь едва-едва узнали друг друга. Поговорим немного, а после я и сам могу устроить Вам экскурсию хоть по всему НИИ, — предложил Гордеев.

— Это совершенно ни к чему, — отрезал Горбовский, поднимаясь из-за своего стола, — есть дела поважнее. Кстати, почему Вы не в спецодежде, Спицына? Уже второе нарушение за сегодня, — заметил он, обратив на Марину взгляд, колкий и меткий, как ядовитый дротик.

Марина не нашлась, что ответить, но решила без паники реагировать на замечания. Она была готова к этому, она настраивала себя на то, что Горбовский неизбежно начнет придираться по любому поводу.

— Пока в этом нет ничего страшного, Лев Семенович, — сказал Пшежень. — Дело поправимое.

Горбовский сердито промолчал. Немного погодя он достал из выдвижного ящичка стола белые перчатки и мастерски натянул их на ладони. Марина еле удержалась от вздоха. Она тут же вспомнила отца, и холодок заскользил у нее по шее. Едва Лев Семенович поднялся и ушел в соседнее помещение, диалог с коллективом продолжился в более теплых тонах.

— Не реагируйте на него слишком болезненно, Марина Леонидовна, — заговорщически посоветовал Гордеев. — Это пройдет. Он просто не любит посторонних. Ему надо привыкнуть.

Но Спицына и без этого избрала своей стратегией благоразумие и хладнокровие. Это была уже не та студентка, которая грубила Горбовскому на комиссии и по-хамски разговаривала с ним. Теперь она как будто проникла в недоступное ранее логово врага, и выяснилось, что не так он страшен, и есть предел даже его полномочиям. Сейчас осталась только тихая ненависть, которой нельзя давать волю.

«Не любит посторонних, — подумала девушка, — да он вообще никого не любит».

— Даю голову на отсечение, что Вас подкараулили и перехватили как минимум двое ученых сегодня утром, — загадочно произнес Гаев.

— Абсолютно так.

— Зиненко и Крамарь?

Марина кивнула.

— Ох, бойтесь Крамаря, юная леди, — наставительно помахал пальцем Пшежень. — Вот, кого стоит опасаться молоденьким девушкам вроде Вас.

— Пусть только попробует, — вспыхнул Гордеев, — мы Вас никому не отдадим, Марина Леонидовна. Так что на счет экскурсии по НИИ? Сразу после того, как Юрек Андреевич вычитает Ваши обязанности, разумеется. Ведь долг превыше всего.

Марина прикинула в уме и согласилась, к великой радости двоих из ларца.

Приходить сюда она должна была ежедневно, работать с девяти утра до трех дня с обедом. Работа ее заключалась во многих мелких вещах, напрямую связанных с вирусологией. В основном предстояло делать то, что скажут, покажут и объяснят. В общем, даже дурачок способен справиться, что уж говорить о Спицыной. Пока что все шло довольно неплохо, и даже Горбовский не показывался наружу с того момента, как вышел. Его отсутствие несказанно радовало глаз.

После тщательной инструкции Марине решили сначала показать всю секцию вирусологии, а потом уже вести по другим отделам. Гордеев и Гаев рассказывали вместе, не перебивая друг друга, а великолепно дополняя, как две части одного целого. Вообще у Марины было ощущение, будто она общается с одним человеком, настолько Слава и Саша были схожи в речи, в манерах, в поведении, в отношении к ней. Спицына получила халат и спецобувь и теперь могла быть свободна в течение часа.

— Марина Леонидовна, так почему Вы выбрали нашу секцию? — спросил Гордеев ни с того ни с сего, хотя до этого увлеченно рассказывал ей об устройстве электромикроскопа.

— Это опасно.

— Вот как! Любите опасности?

— Кто не рискует, тот не проходит комиссии, где председатель — Горбовский, — усмехнулся Гаев.

— А вот это — фильтр Пастера… Знаете, кто такой Пастер?.. Да, что это я. Вы бы вряд ли сюда попали, если бы не имели понятия о том, кто такой Луи Пастер. Будьте так великодушны и простите меня.

— Не стоит. Так что Вы говорили о конденсоре с ирисовой диафрагмой?

Гордеев и Гаев были в восторге. Их ожидания относительно девушки в полной мере оправдались. Она была умна, знала себе цену, схватывала все не лету и порой позволяла себе маленькие дерзости, которые действовали на двух коллег, как пылкие женские взгляды. Не помня о женах, они увивались вокруг Спицыной, рассказывая и показывая ей все, что только можно было рассказать и показать, вплоть до компьютерных штепселей и содержимого личных блокнотов наблюдений.

Марина почти не слушала их, одновременно вникая во все, что слышала. Ее мысли были заняты важным вопросом. Как эти люди, такие добрые, отзывчивые и приятные, могут работать в одном коллективе с такой бесчувственной сволочью, как Горбовский? Как они терпят его? Видно ведь, что в их мини-коллективе довольно теплые отношения, но как в эту картину вписывается Лев Семенович? Как? Да, несмотря на обычную сухость и резкость, здесь он будто бы мягче голосом и плавнее движениями, но от этого не перестает быть собой.

На самом деле Горбовскому было тяжело держать себя в руках. Он холодно ненавидел Марину и только и ждал случая, чтобы на ней отыграться. Пока все ее обхаживали, он проводил диагностику оборудования в хранилище образцов и скрежетал зубами, вполголоса высказывая проклятия в адрес ненавистной практикантки.

Конец ознакомительного фрагмента.