Против Сентября

Мария Фомальгаут

Ничего времени. Совиная сень по розе: в гостиную плоть большой мор. Прямо плачут часы, лабиринтом еще жизн часы, это они могут – идти… Королева гневается. Я продал мало два шахматного тира…Не то…Холодный, холодный оконный ветер… узорчатый час занавески Казнил окно, только потом признался, что у него жуткая фобия на котов, и выйдет он иногда весь прекрасный…Не то…Часы короновали полночь, призрачная площадь велик бежал круглым хвостом. Сто королевств и кровей шёлковая связьЕще нетее…

Вальс танцует чардаш

Поправляю камень.

Настраиваю.

Выжидаю.

Ничего не происходит — да ничего и не должно происходить, ведь еще не проснулась музыка…

Мелодия просыпается, потревоженная скрипками, вспархивает, разбуженная виолончелями, — оживляются пары, вертятся, раз-два-три, раз-два-три…

Настраиваю камень.

Вот теперь появляется он.

Вот сейчас.

И не в толпе, и не над толпой, а где-то вовне, и в то же время внутри — я вижу его то в хитросплетении чьих-то артерий, то над головами вальсирующих, то под самыми сводами зала, то у самых ног танцующих.

Камень смотрит.

Камень записывает.

Очищаю видео, чтобы не было ничего лишнего, — ни сверкающего зала, ни изгибов виолончелей, ни кружения пар — только он.

Вальс.

Закрепляю.

Проявляю.

Осторожно ставлю на полку в коллекции вальсов.

— Посмотрите… что я увидел-то…

— А… что такое?

— Да вот же…

Меня передергивает. Никогда не видел настолько чистого, незамутненного полонеза, с записи которого так идеально стерли малейшие намеки на то, что здесь когда-то были люди, танцующие танец, здесь был когда-то зал, в котором танцевали танец, здесь была когда-то музыка, под которую танцевали танец — ничего.

Ни-че-го.

Только полонез, чистый, нетронутый — полонез.

— Вы… как вам это удалось?

— Это-то самое интересное… вы думаете… очищал?

— Ну…

–…ошибаетесь. Я не чистил это видео.

— Вы не…

–…не чистил.

— Но…

–…оно такое и было.

— Но… уж не хотите ли вы сказать… что на видео не было… танцующих?

— Не было.

— Но…

–…только полонез. Сам по себе.

— Но…

— Я сам не поверил себе, когда увидел, я думал, это безумие какое-то, наваждение… нет, ничего подобного, все так и есть…

— Так и есть? Полонез… танцующий сам себя?

— Даже не танцующий… просто… существующей сам по себе.

— Я знаете, что заметил…

— А что такое?

— А вот посмотрите… чем дальше в будущее… тем больше вижу вот таких танцев, которые сами по себе… без людей…

— М-м-м… размножаются?

— Да нет, тут, мне кажется, другое…

— Что… другое?

— Ну… такое впечатление, что больше некому танцевать танцы…

Стараюсь подхватить, что в будущем у людей могут быть другие заботы, уже не до танцев им будет…

Хочу ответить так.

Не отвечаю.

Что-то подсказывает мне, что не все так просто…

Не все…

— А вот это что может быть?

— Г-где?

— Да вот же!

Хочу ответить — вальс, не отвечаю, хочу сказать — чардаш, тоже не отвечаю, потому что это не то и не другое, вернее, и то, и другое вместе взятое.

И снова танец сам по себе.

Без людей.

Хлопаю себя по лбу.

Понимаю — осененный.

— Это же… это же… слушайте, они размножаются!

— К-кто?

— Танцы, кто… был чардаш, был вальс… встретились, станцевали друг с другом… и вот вам…

— Думаете, — он смотрит на меня, он сомневается, — нет, кажется, тут другое что-то… другое…

— А знаете… я понял.

Смотрю на него, уже не сомневаюсь — он знает.

Знает…

— Просто… некому танцевать танцы, мы это уже поняли, да?

— Ну… и?

— Ну и вот… танцы сами друг друга танцуют… по очереди… сегодня чардаш станцует вальс, завтра вальс станцует чардаш…

Оторопело смотрю на него, в жизни не думал, что все так просто.

— Понять бы еще… — он смотрит в темноту подступающей ночи, — почему их никто не танцует…

–…ает…

— А?

— Да давай же скорее, умирает он!

— К-кто?

— Да танго же, танго!

— К-какое манго?

— Да не манго, а танго же!

— И…

–…умирает.

Вываливаюсь из спальни, смотрю на нечто, в чем с трудом узнаю танго, отчаянно думаю, чем мы можем ему помочь. Вспоминаю, когда я последний раз занимался музыкой, сам себе отвечаю — никогда, и что-то подсказывает мне, что есть только один шанс…

…только один…

— Мы должны танцевать, — говорит он.

Меня передергивает.

— Ты из ума выжил, или как? Сказанул тоже…

— Ну а что предлагаешь? Смотреть, как оно умирает? Так, да?

Протягиваю руки. Осторожно. Бережно. Касаюсь умирающего танго.

Обнимаю что-то бесплотное, невесомое.

Отчаянно пытаюсь припомнить движения танца — танго само подсказывает мне, так, так, так, так…

Крепче… крепче…

Танго оживает, вспыхивает, расправляет крылья.

Кланяется.

Благодарит.

Спрашиваю.

То, что хотел спросить с самого начала:

— А… а почему вы друг друга танцуете? Там… впереди? — неумело показываю в будущее, — больше вас не танцует никто, или… или…

Не договариваю, что — или.

Не договариваю…