Гонимые песчаными ветрами

Мария Николаевна Боброва (2024)

В мире, где пустыни и безжизненные равнины — обычное явление, существует Солунская пустыня, которая славится своей беспощадностью и опасными миражами. Именно здесь обитают песчаные пираты — алькирсаны, дети пустыни и пасынки солнца и сухого ветра. Одним из самых кровавых предводителей алькирсанов является Эхуддин Солунский по прозвищу «Кровожадный». Он готов умереть за своих людей, которые боготворят его. Но однажды жизнь главаря и его людей должна измениться по воле Всевышнего.

Глава 3

Песок и солнце — это повелители пустыни. Они ведают и знают многое, задача одного — выжигать, а другого — поглощать. Один — освещает, другой — скрывает. Весьма долго один из них пребывает на небе, там, где Всевышний, и вечно другой стелется сухим ковром по грешной земле, немногим выше самого ада.

Разбойники поклонялись солнцу и песку. Для них они были нечто вроде природных покровителей. Нет, не божества, а именно покровители. А божество в пустыне могло быть только одно — вода.

Но в тот день и песок и солнце не вняли прошениям гибнущих под саблями яростных алькирсанов грешников.

Вечер опускался на Соулунь, и вместе с наступлением ночи усиливался ветер. Вскоре нельзя было разглядеть ничего вокруг себя и на несколько шагов. Предводитель пересадил пленницу к себе за спину, привязав к своему поясу верёвкой. Песок закручивался в маленькие воронки, кони бешено ржали, желая поскорее выбраться из разыгравшейся песчаной бури. Вскоре из-за воя ветра не стало слышно ни топота копыт, ни криков людей.

Через несколько часов всё закончилось. Рассвет расписывал небо в спокойные воздушно-тёплые цвета, будто и вовсе не заботясь о выживших всадниках, которых по колено занесло песком. Люди отплёвывались и ругались, кони жалобно фыркали, стараясь выпутаться из песчаного плена, а от воя женщин злые и уставшие алькирсаны начинали свирепеть. Нескольких животных убила буря, одиннадцать человек погибло под чужими копытами и задохнулось от песка и пыли. Но все оставшиеся в живых существа их по-прежнему огромной банды желали поскорее добраться до укрытия, напиться вдосталь и наесться.

–…Те хасьпати? — внезапно спросил Мушалон у ближайшего алькирсана.

В безумной суматохе никто не заметил отсутствия предводителя и его пленницы.

Шрас боролся с усиливающейся бурей. Его глаза и ноздри засыпало пылью и песком, копыта вязли в рассыпчатом месиве, но повинуясь ударам хозяина, конь всё равно продолжал идти вперёд, чувствуя, ощущая каждой костью, если остановится, скорее всего он умрёт вместе с человеком. С людьми, которых продолжал тащить на своей спине, несмотря на выжигающую суставы усталость.

Госпожа молчала, даже не шевелилась, и Эхуддин иногда прощупывал на её запястья пульс, ибо не всегда был уверен, что девушка ещё жива. Алькирсан плотно обмотал свою голову тканью тюрбана, ибо буря не желала стихать, а только усилилась. Чтобы не потерять сознание от усталости и жажды мужчина считал шаги коня, чувствуя коленями движение животного, изредка понукая его идти вперёд, если конь вдруг останавливался.

После десяти тысяч Эхуддин перестал считать. Он не понял в какой именно момент прикрыл глаза и просто не смог их потом открыть.

Очнулся он резко от того, что кто-то пытался его откуда-то достать. Предводитель еле мог пошевелиться — так сильно его тело занесло песком. Шрас под ним отчаянно ржал, а девушка не свалилась с седла лишь благодаря толстой верёвке и крепким узлам.

Проморгавшись, Эхуддин открыл глаза, стараясь разглядеть людей вокруг.

Вспыхнувший внутри приятным теплом луч надежды заволокло мрачным осознанием. Его нашли враги. Песок и ветер сыграли с ним злую шутку.

Таббагу Левфа — главарь банды Луньзуских пустырей — встретился на пути Эхуддина всего раз. Таббагу, мрачный и беспощадный, был высоким, жилистым мужчиной с обветренным лицом, изрезанным глубокими шрамами, будто сама пустыня оставила на нём свои отметины. Его глаза, тёмные и холодные, казалось, видели человека насквозь, а голос звучал низко и угрожающе, словно гул ветра в глубоких ущельях. Таббагу всегда носил белый кафтан, не столько из любви к чистоте, сколько из прагматичного расчёта: светлая одежда позволяла солнцу щадить тело под знойным небом пустыни. Однако этот выбор оказался и демонстрацией тщеславия: даже после боёв, когда ткань покрывалась пятнами крови и грязи, он не отказывался от своего принципа. Чистота и убранство кафтана были делом рук рабынь, тщательно следивших за тем, чтобы их господин вновь и вновь блистал перед своими людьми. Таббагу наслаждался этим контрастом — непорочная белизна его одеяния против его тёмной, суровой натуры.

Присутствие главаря Луньзусских пустырей внушало страх и уважение не только его людям, но и всем, кто когда-либо хоть раз слышал упоминание о нём, а характер был под стать виду: он терпеть не мог слабости и не прощал обид.

И за одну встречу тщеславный Эхуддин успел так разъярить Таббагу Левфа, что тот поклялся самолично отрубить ему все выпирающие части тела. Непреложное правило: никогда не задевай чести и достоинства другого предводителя, нарушалось предводителем алькирсанов с завидной регулярностью и невиданным упорством.

Таббагу Лефва в своей жизни любил только две вещи: драгоценности и редких птиц. И то, и другое он добывал по его же словам «честным разбоем». Только люди всё равно шептали друг дружке потихоньку, что от честности Таббагу уж слишком много народу погибает.

Луньзуские пустыри опасны были лишь для тех, кто не владел оружием. А Эхуддин управлялся весьма и весьма искусно и саблей, и мечом, и луком. Людей с ним в те времена было маловато, но небольшое число восполнялось алькирсанской кровожадностью и беспощадностью. Два главаря, два предводителя, двое сильных властных гордых мужей сошлись в закатный час. Они одномоментно друг другу не понравились, но единая цель объединила их всё же на короткий срок — жажда наживы. Удачный разбой позволил их бандам разжиться золотом, небольшой партией алмазов и рубинов, но главное — двумя редкими исрийскими соколами, которых везли в подарок бэю Арисрии. Очень красивыми и баснословно дорогими.

И если бы Таббагу Лефва не напился в тот вечер и был сдержанным в нелицеприятных высказываниях в адрес Эхуддина, то, возможно, не было положено начало смертельной вражде. На утро ещё не успевший протрезветь Таббагу ощутил во рту вкус чего-то палёного и шершавого. Это были остатки серебристых перьев соколов. Эхуддин до того напоил Левфа, что тот, подначиваемый хитрым алькирсаном, самолично неумело освежевал и зажарил благородных птиц, хоть и никогда бы не посмел этого сделать, будучи в здравом уме, а главное — в трезвом рассудке.

Ярость крепко засела в душе и сердце главаря Луньзуских пустрыей и не стихала ни на мгновенье, подогреваемая жаждой отмщения.

Эхуддина от долгой и мучительной смерти в песках Соулуни спасло лишь то, что его обнаружили приспешники Таббагу. Сам же главарь в это время зверствовал у западных границ смертоносной пустыни. Последние месяцы он старался избегать беспощадных лучей солнца: болезнь кожи, вызванная годами жизни под палящим небом, заставляла его быть осторожным. Таббагу избегал углубляться в песчаные просторы, предпочитая держаться ближе к оазисам, где сухость воздуха и жара казались чуть менее неумолимыми.

А ведь буря привела Эхуддина Соулунского практически к западной границе, выведя его прямиком на Мраморную дорогу — так назывался путь в Соулуни, на котором каждые полгода обновлялся песок, и первые шесть дней далеко виднелось широкое белёсое песочное полотно. Именно по этому песчаному полотну надеялись пройти торговцы с караванами, минуя или отбиваясь от алькирсанов. Именно на Мраморной дороге отряд бандитов Таббагу наткнулся на попавшего в бурю Эхуддина.

Его привязали к шее лошади. И хоть столь позорный способ показывал слабость и бессилие пленника, грабители несколько раз проверили путы и узлы на руках и поясе алькирсана, ибо слава о силе его шла далеко за пределы Соулуни.

Юной госпоже участь выпала не менее ужасающая: стать трофеем для Таббагу, а после быть проданной в рабство. Она не молила и не просила её отпустить, прожигая грязных грабителей гневным взглядом. Более от неё никто ничего добиться не мог.

Несколько часов вели разбойники пленного Эхуддина, то замедляя лошадь до едва заметного шага, то чуть ли не пуская её галопом. А гордый алькирсан думал о том, что его Шрас таки повыбивал ещё несколько рядов зубов незадачливым приспешникам Таббагу, пока те пытались изловчиться и поймать изворотливого скакуна. Шрас умчался в пустыню, а мужчина радовался, что арабский гордец не достанется такому жалкому червяку, как Таббагу.

К вечеру заметно похолодало, но отряд бандитов продолжил путь, пока впереди не показался крохотный островок зелени с благословенной водой. Разбойники вдоволь напились и напоили лошадей. Воды дали и измождённой пленнице, а не менее измученного, но не желавшего показывать свою слабость Эхуддина привязали к толстому стволу едва зеленеющей пальмы. Ни единой капли влаги алькирсан не получил от своих мучителей.

Ночь погрузила пустыню в мёртвую тишину. Когда на небе зажглась Аркахма — первая звезда, указывающая путь торговцам и путешественникам, где-то вдалеке затяфкали голодные гиены. Эхуддин приоткрыл один глаз, второй заполонила спёкшаяся кровь из раны над бровью. Он огляделся, на сколько позволила вывернуть голову затёкшая шея.

Госпожа была привязана вплотную к одному из бандитов, мерзавец ещё рукой обхватил её тонкую талию, на любой её вздох он сразу открывал глаза гнусно ухмылялся и потом тут же проваливался в сон.

Повелителя Соулуни не столько заботило покушение на честь женщины, сколько то, что какие-то безродные наглецы посягнули на его добычу. Криво усмехнувшись, Эхуддин постарался расслабить давно затёкшую кисть и начал тянуть руку вверх. В какой-то момент он услышал неприятный хруст в нескольких местах на пальцах, но всё равно упорно продолжил вытягивать ладонь вдоль туловища, освобождая её от толщи верёвок.

«Упорство всегда вознаграждается Всевышним», — внезапно вспомнились ему слова отца.

Вовсю храпящий бандит, тот самый, который привязал к себе госпожу и позволял себе наивысшее непотребство по отношению к ней, внезапно открыл глаза. Он чутко слушал и слышал каждый яростный её вздох, стоило ему вскользь коснуться округлой груди, слегка выпирающей сквозь плотную ткань платья, или позволить лишнее мгновенье задержаться грубой ладони на девичьих бёдрах. Но внезапно он ощутил горячий плотный поток воздуха на своём лбу. И прежде, чем осознание затопило его мозг, прежде чем его рука успела схватиться за нож, спрятанный в рукаве у запястья, к его кадыку был приставлен острый короткий кинжал. Ещё мгновенье и разбойник начал захлёбываться собственной кровью, пачкая алыми струями палантин госпожи, даже не вскрикнувшей при виде его смерти.

Разделавшийся с бандитом Эхуддин перерезал верёвку, удерживающую девушку возле трупа. Он грубо схватил её за локоть и потащил за собой, несмотря на то, что она путалась в ткани платья и спотыкалась.

Приспешники, разбуженные странным бульканьем, мгновенно поняли, что произошло. Они бросились в погоню за уносящимися в ночь пленниками.