Гонимые песчаными ветрами

Мария Николаевна Боброва (2024)

В мире, где пустыни и безжизненные равнины — обычное явление, существует Солунская пустыня, которая славится своей беспощадностью и опасными миражами. Именно здесь обитают песчаные пираты — алькирсаны, дети пустыни и пасынки солнца и сухого ветра. Одним из самых кровавых предводителей алькирсанов является Эхуддин Солунский по прозвищу «Кровожадный». Он готов умереть за своих людей, которые боготворят его. Но однажды жизнь главаря и его людей должна измениться по воле Всевышнего.

Глава 2

Взмыленная лошадь взвилась на дыбы, чуть не ударив копытами внезапно появившуюся перед ней фигуру. Восток посветлел, предвещая новый жаркий день и окрашивая небосвод в розоватый оттенок — верная примета, что скоро песок обагрится пролитой кровью.

Не спавший сутки гонец схватился было за саблю, но, узнав в рослой фигуре своего господина и предводителя, с силой потянул за поводья и уверенно спрыгнул на землю. Поклонившись, одноглазый алькирсан Масфари, несмотря на прогрызающий живот голод и раздирающую горло жажду, ждал, пока ему будет разрешено открыть рот.

— Итак? — тихо вопросил Эхуддин.

— Всё плохо, господин. Бэй Гайрусхума отказался от нашей помощи в борьбе с испанцами. Он решил заключить союз с бэем Анлузским. Вы знаете, господин, что его санджак граничит с Соулунской пустыней на западе.

— Когда из Гайрусхума выдвигается караван к Анлузскому санджаку? — спросил Эхуддин. По мере того, как гонец говорил, его лицо всё больше светлело вместе с поднимающимся над горизонтом солнцем.

— С рассветным часом. Сейчас они на расстоянии нескольких десятков тысяч шагов и менее, чем в одном дне пути.

— Иди, Масфари. Постарайся не потревожить воинов. Они утомлены и пьяны. Выдвигаемся на закате. Пусть нам благоволят звёзды и песок Соулуни.

— Но господин…

— Иди. Оставь меня.

Гонец вновь поклонился, стараясь не показывать того, как он рад убраться с начинающей поджариваться восходящим солнцем безжизненной равнины. А Эхуддин задумчиво пересыпал из ладони в ладонь большую песчаную горсть и вспоминал…

Гайрусхум славился богатством, которое удалось скопить бэю благодаря бесчестной торговле и тем, что своих восьмерых дочерей он весьма удачно выдал замуж за бэев ближайших санджаков. Всевышний даровал правителю Гайрусхума в весьма преклонные годы девятого ребёнка и тоже девочку. Участь малышки решилась в первую же секунду появления её на свет — стать женой бэя, а какого — не столь важно.

В те времена Эхуддин был молод, горяч и уже свободен от обязанностей наследника. Гайрусхум стал первым санджаком, в который они с братом прибыли после побега из отчего дома. На городской площади, чрезвычайно оживлённой, началась давка: самая младшая дочь бэя выехала на прогулку. Её сопровождала орда слуг и воинов. Люди расступались перед яркой тканевой палаткой, которую несли на своих плечах восемь человек. Не видя ничего и никого вокруг, слуги под тяжестью носилок внезапно столкнулись с внезапной преградой представшей в виде высокого сильного юноши, не желавшему уступать дорогу какой-то богачке.

Младшая наследница Гайрусхума отодвинула края полотна, и пусть её лицо скрывало покрывало, в котором были лишь прорези для глаз, хватило мгновенья, чтобы их взгляды скрестились, подобно острым саблям в бою. И ни один из них не желал уступать в этой молчаливой битве. Тогда дочь бэя сама спустилась с носилок, взмахом руки остановив спешащих на помощь слуг. Людское озеро замерло, следя за каждым движением девушки, без сомнения молодой, юной, цветущей и столь грациозной, что любой бы стушевался, но только не Эхуддин.

Она спросила его имя. Он с усмешкой произнёс, что только жена достойна вслух произносить его.

«Достойна ли я стать твоей женой?» — внезапно прозвучал тихий чарующий голос с долей насмешки. Ещё мгновение и юная госпожа откинула с лица покрывало.

Всевышний свидетель, много женщин и девушек видывал Эхуддин, но только не столь пронзительного выражения глаз, не столь белоснежной мраморной кожи и не такого невинно очаровательного овала лица, на которое страшно даже было смотреть, лишь бы не очернить его непристойным взглядом.

И в этот момент, ошеломлённый, обездвиженный, он внезапно подкосился и упал на колени. Молодая госпожа, выхватив из рук у воина кнут, со всей силы стегнула им по ногам мужчины, обвив верёвку вокруг голеней и потянув на себя. И силы-то много не потребовалось, а наглец рухнул мешком прямиком в пыль и грязь плиточных камней.

Тишина лопнула под вспышкой гадкого ядовитого смеха. Старики ухмылялись в бороды, женщины противно подхихикивали, мысленно восхваляя удаль и смелость госпожи, мужчины подначивали, мол, чего уж уступил, а дети, переигрывая, кривлялись в судорогах хохота на каменных плитах площади.

Стих этот грязный шум по мановению тонкой руки, продолжавшей сжимать кнут. Эхуддин, яростно прожигал девушку мрачным взглядом, полным такой ненависти, что глаза его постепенно наливались кровью. Такого оскорбления и унижения он в своей жизни не испытывал никогда.

— Передо мной мужчины преклоняли колени добровольно, прося отца моего отдать им меня в жёны. Ты же преклонил колени по моей воле и моему движению, — звенел над площадью громкий голос госпожи, и он сделался только громче, стоило ей сказать:

— Так как же ты можешь быть достойным мужем?! Как можешь взять себе жену и заставить её преклониться перед собой? Ведь только что она преклонила тебя!

О Всевышний, какую страшную клятву дал в тот день Эхуддин и каким безумным взглядом продолжал преследовать в толпе мелькавшую ткань палатки молодой госпожи.

… Вечер опустился на Соулунскую пустыню. Вот на небе зажглась путеводная звезда, указывая направление бредущим караванам. Вечернее и ночное время — время пути для торговцев, для путешественников и странников, для тех, кто хочет быстрее пересечь гиблые пески и не затеряться в них навечно.

Далеко до горизонта слышался страшный рёв всадников. Они требовали крови, золота, коней и развлечений. Ветер бросал в безжалостных алькирсанов редкие горсти пыли и песка, но плотная ткань тюрбанов хорошо укрывала их головы и лица. Людей гнала вперёд жажда, нестерпимая раздирающая внутренности жажда наживы.

Их предводитель нёсся во главе толпы на арабском вороном скакуне Шрасе. Он чувствовал, как конь рвёт узду до крови и от этого становится неуправляемым. Этого скакуна Эхуддин забрал у одного погонщика рабами, когда разрубил того пополам. Коня ловило несколько людей, а поймав, старались его подчинить своей воле. Никому не давался гордый красавец, сколько зубов потеряли алькирсаны, стараясь взобраться скакуну на спину, и целых две шеи треснули под копытами Шраса. Эхуддин не церемонился с животным, запрыгнув на него и доводя до бешенства тем, что не желал вываливаться из седла, сколько бы конь не старался. Шрас рухнул на колени через несколько часов, с его морды капала в горячий песок кровь вперемешку с плотной пеной. Теперь у него был новый хозяин. Третий и последний.

Желанный караван показался на закате дня. Кони разгульных всадников от долгой скачки стали уставать, и они пересели на сменных. Шрас под предводителем тяжело дышал, изо рта его стекала пена, а чёрные глаза казались бездонными чернильными дырами.

Погонщики и торговцы были напуганы. Верблюды трусовато перетаптывались, а вдоль каравана выстроилась плотная стена из обученных воинов. Эхуддин усмехнулся, зацепившись взглядом за двугорбого верблюда, на спине которого была сооружена палатка из плотной ткани.

«Я увижу, как вы умираете. Всевышний уже распахнул свои объятья для вас, братья!» — прокричал алькирсан на местном наречии, и огромная толпа озверевших от жажды крови людей ринулась к каравану.

За спиной Эхуддина медленно оплавлялся горизонт уходящим с небосвода солнцем.

Уже глубокой ночью прекратились вопли и душераздирающие крики умирающих людей. Исход был предопределён. В живых алькирсаны не оставляли никого — в этом не было нужды. В песке умирали, умирают и будут умирать многие. Забытые, покинутые, зарезанные, истерзанные, высушиваемые десятками лет солнцем… Без молитв и почестей, без прощальных слёз жён и матерей, без погребальных пеленаний и благовонных окуриваний — сколько их было укрыто безмерным песчаным морем и сколько ещё будет.

Эхуддин спешился с Шраса, по бокам которого плотными ручейками стекала чужая кровь. Предводитель шёл напролом, чувствуя, как его сапоги глубоко погружаются в грязное месиво из красной жижи, смешанной с землёй, мясом, костями. Он ждал тишины, жаждал её. Услужливый Мушалон крепко держал за верёвку двугорбого верблюда. Возле него стояло плотное кольцо алькирсанов. Где-то рядом подвывали напуганные женщины. Их участь не была завидной, Эхуддин это знал. Но не их судьба его сейчас волновала, он почти не слышал их стенаний и плача…

Предводитель остановился у самого полога. Он мазнул взглядом по оранжево-алой россыпи на ткани и велел принести огня. Его приказ тотчас исполнили. Отвернув полог, Эхуддин увернулся от быстрого, но неловкого выпада кинжала, и в один момент скрутил руку той, что посмела на него наброситься с оружием.

Молодая госпожа и теперь была прекрасна. Даже спустя несколько лет после их первой встречи. Он не стал томить её ожиданием. Её участь тоже была ему известна. Но стоило потерпеть, пока они доберутся до их укрытия.

Он самолично скрутил ей руки за спиной, несколько раз стянув женские запястья верёвкой. На голове пленницы плотным узлом завязал покрывало — не задохнуться, но песка не наглотаться. Эхуддин перекинул её через седло, усмехнувшись тому, как сладко будет видеть зарвавшуюся девчонку на коленях, униженной и думающей о спасении собственной чести. Но, увы, её ничто не спасёт. Даже Всевышний.

К утру солнце принялось за ту же работу, что выполняло многие века в пустыне: выжигать до тла, испепелять и уводить в небытие тех, кто ещё недавно был живым. Песок, гонимый ветром, создавал безымянные могилы и гнал по песчаной равнине толпу разгорячённых после ночной бойни всадников.