Будничные жизни Вильгельма Почитателя

Мария Валерьева, 2020

Вильгельм Эльгендорф не понаслышке знает, что значит быть не таким как все. Не найдя себе места на родной космической станции, он посвятил жизнь науке и исполнил заветную мечту, стал Почитателем – создателем и хранителем Планеты, получившей название Земля. Вильгельм нашел дом, о котором так грезил. Но и собственная Планета его отвергла. Спустя сотни тысяч лет одиночества и боли Вильгельму вновь придется решить, кто он. Потому что на кону стоит самое дорогое – существование Земли.

Глава одиннадцатая

Вильгельм не успел открыть глаза — теплые руки обняли, притянули к себе. В нос ударил сильный запах бренди и табака. Горячие и мокрые от выпивки губы прижались к его, холодным и сухим. Он попытался отпихнуть человека, навалившегося на него всем телом, уперся руками ему в грудь. Его не отпустили, лишь притянули к себе сильнее.

Вильгельм промычал что-то невнятное, вроде как в протест происходящему, но жар, исходящий от тела, ощущение мягкой кожи под пальцами, горячее дыхание, музыка, бившая в мозг, прямо в висок, успокоили настолько, что он расслабился.

Когда он распахнул глаза, никого рядом уже не было. Эффект опьянения, ничего более. Но шея все еще горела от прикосновений.

В комнате царил полумрак, на диванах, подсвеченных разноцветными лампочками, сидели и пританцовывали люди. На столах валялись бутылки и бокалы с алкоголем. Кто-то танцевал прямо на столе под восклицания зрителей, иногда сбрасывая с себя одежду.

Перед его диваном, на столике, были разбросаны сигареты, самокрутки, валялись пустые бутылки. Играла песня Дэвида Боуи «Heroes», четвертый или пятый раз подряд. Будто диджей уже напился и уснул, как и все вокруг.

Вильгельм пришел полчаса назад, но уже успел расслабиться. Он не пьянел просто так, только если помогал себе специальными таблетками, но на самом деле делал это редко.

— Джеки, ты проснулся? — раздался голос где-то наверху, но Вильгельма будто окружал вакуум. Он туго соображал.

Почитатель приподнялся на локтях, чуть не завалившись на мягкие подушки, и увидел блондинистую макушку Марка, который стоял у соседнего кресла, облокотившись на его бархатную спинку. Парень, как и всегда, надушен, одет в дорогую рубашку и джинсы. Зубы в темноте блестели.

— Для тебя я Джексон, Маркус, — проговорил Вильгельм, но слова путались, изо рта выходила каша.

Марк улыбнулся, уселся на стол, небрежным движением сбросив бутылки на пол, прямо перед Вильгельмом. Он знал, что Эльгендорф пьян и не мог сопротивляться. Марк нагло, быстро залез ему под рубашку, чтобы вытащить медальон в форме Солнца. Вильгельм позволил ему это сделать.

— Марк, отпусти медальон.

Марк усмехнулся. Он вертел Солнце и так и сяк, проводил пальцем по каждому лучику.

— Кто подарил его тебе? Девушка? Мама? Поклонник? Кто такой счастливчик, чей подарок носит сам Джексон Максгрейв? — прошептал он, хихикнул и вновь впился глазами цвета какао в Вильгельма. Его голос был тягучим. Он уже пьян. — Я постоянно спрашиваю, а ты никак не ответишь. Может, сегодня повезет?

— Сам себе купил, — огрызнулся Вильгельм и резким движением вырвал из рук собеседника медальон. Задумавшись, поддавшись воспоминаниям, он провел подушечкой пальца по солнышку, а оно будто нагрелось отвечая.

Он бы убил за этот медальон. Раскрошил любого, кто посмел бы тронуть его так, как не хотелось бы его хозяину. Черное Солнце на тонкой цепочке из метеоритного железа — больше, чем простая людская безделушка.

— Ты никогда о себе не рассказываешь, Джеки, я даже не знаю, сколько тебе лет. Двадцать? Тридцать? Сто? Тебе даже на вскидку не скажешь, — Марк театрально надул губы, будто расстроился.

— А это имеет какое-то значение? — протянул Вильгельм — его псевдо-пьяный голос был ниже обычного. — Я просто не хочу славы.

Марк ухмыльнулся, потянулся за самокруткой, закурил. В кровавой полутьме комнаты его волосы будто светились от лака и пенки, которые он на себя вылил. Вильгельма обдало пьянящим тухлым запахом. Почитатель закашлялся, но, чуть подышав ароматом вновь, еще больше расслабился и достал обычную сигарету. Фитилек казался звездой в темноте клуба.

— Ты опять? Может, еще в чай насыплешь чего-то для усиления вкуса? — Раздался нахальный голос у соседнего стола, чуть заглушаемый припевом неменяющейся песни. Вильгельм, конечно, узнал его.

Он посмотрел на приближающуюся фигуру сквозь ресницы — она сливалась в серое пятно табака и дыма.

— Привет, Габи. Ты тоже не меняешься.

Она и плюхнулась рядом с ним, по-хозяйски устроив руку на его колене. Ногти у Габи длинные. От нее пахло потом, скрытым за шлейфом дорогих французских духов, выпивкой и деньгами. Габи положила светлую голову на плечо Вильгельма, уткнулась носом в его тонкую шею. Пушистые волосы коснулись его скулы.

— А ты опять будешь молчать? Расскажи что-то нам. Как ты держись себя в форме? Не поправляешься ни на грамм, хотя так часто пьешь? Расскажи свой секрет, — прошептала она, обдавая горячим дыханием его ухо. Ее тонкая талия, стянутая поясом, оставалась неподвижной, будто Габи не дышала, боясь показаться толстой.

— Наследственность, Габи, гены прабабки, — ответил Вильгельм, сделав затем еще одну затяжку. Сигарета сгорела наполовину, а диджей все еще не мог переключить песню.

«И почему я рядом с ними? Есть женщины и мужчины намного более достойные. Габи и Марк мне противны, я их ненавижу. Почему я здесь?» — задумался Вильгельм, а потом понял — хорошие редко с ним хотели общаться. Почему-то он их не привлекал.

— Наш таинственный Джексон Максгрейв, — пропел Марк, вскинув руки к небесам, не выпуская из пальцев самокрутки. На фоне черного потолка, лишь немного задетого светом, фитиль был Полярной звездой. — Когда-нибудь ты поведаешь нам, простым смертным, свои тайны. А пока я, твой раб, Маркус, спрошу, что же привело тебя сегодня к нам? Всю неделю здесь не виделись.

Вильгельм вздохнул, закрыл глаза, откинулся поудобнее, запустил руку в волосы и взлохматил их. Каштановые локоны волнами улеглись на спинке дивана. Габи, которая не хотела ничего говорить, плотнее прижималась к нему, все больше обдавая его ароматом духов.

— Вдохновение пропало. Ищу, — сказал Вильгельм.

— Возьми, поможет, — сказала Габи и протянула Почитателю бутылку.

Вильгельм приоткрыл один глаз, посмотрел на бутылку, потом на Габи.

«Если бы только знала, если бы все только знали, над кем насмехаетесь. Если бы вы только знали, что на самом деле даже говорить со мной права не имеете», — подумал он, но все-таки откупорил бутылку. Пока он пил, прямо из горлышка, Габи не сводила затуманенных глаз с его горла, будто высчитывая, когда можно будет вцепиться в нее зубами.

Марк смотрел на них с улыбкой, иногда оборачиваясь на барную стойку, за которой работал Эндрю, их черноглазый знакомый бармен. От него всегда пахло корицей — днем он работал в соседней булочной. Эндрю разливал виски по рюмкам и мило улыбался клиентам, принимая щедрые чаевые с азартным блеском глаз, как и всегда, каждый вечер.

Они в закрытом клубе — у Вильгельма имелся пропуск особого образца. Актеры, певцы, музыканты, художники, политики, выдающиеся юристы, врачи и просто золотая молодежь — они проводили вечера в этом месте, потягивая алкоголь, накуриваясь до беспамятства или просто выбирая жертву на ночь. Одна комната в подвале объединяла десятки душ в одну большую кучу чернухи и бесчестия, заливала в них выпивку высшего качества и помогала набрать пару-тройку грехов каждый раз, когда кто-то спускался в темно-красное помещение.

Здесь никто не смотрел на возраст, — были бы связи, а остальное найдется.

Здесь не бывало чужаков. Все, что происходило в стенах клуба, — оставалось там навсегда.

Пропуск нельзя было купить, не работала система «приведи друга». Приглашения рассылались людям хозяином клуба, каждый из которых был влиятельным или богатым. А чаще и то, и другое. Все разделены на компании, у каждой свой уголок и диван, свой знакомый бармен и блевательный бачок в туалете для особенно долгих посиделок. В одиночку бывать здесь опасно.

Вильгельм тоже входил в компанию. И диван у них тоже был, прямо напротив бара, в небольшом углублении стены. Вильгельм ненавидел каждую частичку их общности.

Габриэлла Джонсон — жена банкира-пенсионера, каждый вечер проводившая в компании обитателей клуба. Ей чуть за двадцать, мужа она, конечно же, не любила. В ее сердце было место деньгам, иногда освобождалось для прочих радостей, но лишь на зиму, когда благоверный увозил ее в Швейцарию. Брак не склеился сразу, они ругались, не могли договориться. Габриэлла обижалась и уезжала путешествовать, а старик ждал. Когда она возвращалась — старалась отравить его, но каждый раз останавливалась, словно понимала, что от живого мужа пользы больше. Вильгельм бы пожалел его, но сам факт женитьбы семидесятилетнего старика и девятнадцатилетней девушки, да еще и по желанию мужчины, казался отвратительным.

Маркус Клэр — лицо золотой молодежи, которому недавно стукнуло тридцать три, но выглядел он, благодаря подтяжкам и уколам красоты, лет на двадцать. Даже его скулы, сделанные опытным хирургом, блестели и были такими гладкими, какой не бывает кожа младенца. Душа клуба, сердце, такое же прогнившее и пропахшее ликером, легкие, отравленные никотином. Вильгельм говорил, что актером Маркусу не стать — играть парень не мог, но умел стабильно, как по расписанию, приходить в клуб и напиваться. Вильгельм не знал ни одного актера, которому такая жизнь бы позволила работать, но Маркуса работа и не волновала.

Джексон Максгрейв — художник, чьи работы не вышли на «всеобщий рынок», а покупались американскими бизнесменами и висели в их кабинетах. Остальные валялись на чердаке дома в Питтсбурге, где он редко бывал. Молодые художники все равно как-то узнавали о нем, листая художественные журналы, многие даже писали письма, пытались узнать его секрет. Но секрета не было — просто мастерство его оттачивалось миллионы земных лет.

Всех их когда-то связывала тайная страсть — игра.

— Посмотри, Джеки, там, за стойкой, с Эндрю болтает. Какой-то новенький. Я впервые вижу это чудо здесь, — сказал Марк, кивая в сторону бара. Вильгельм чуть приподнялся, попытался рассмотреть человека, на которого Марк указал. — Низенький такой, тебе по плечо будет. Темные волосы, короткие, подстриженные будто в дешевом салоне. В ухе сережка, из крашеного металла, кажется, под золото. Дешевка. Одет бедно. Что за чучело? Перепутал дверь в прачечную с нашей? Надо проучить, — усмехнулся Марк и, нащупав пакетик у себя в кармане джинсов, бросил его Вильгельму, попав прямо в его ладонь. — На, сходи, познакомься.

Вильгельм смял пакетик в руке.

— Я не буду, мне не до этого сейчас. Я завязал. — Отмахнулся Вильгельм, а Габриэлла шерстила по его карманам. — Габи, что ты там ищешь? Ушедшую молодость? Светлое будущее? У меня ничего из этого нет.

Габи обиженно фыркнула. Ее загорелая рука переместилась на его бедро.

— Как тебе наливают, если ты денег с собой не носишь? — с вызовом она посмотрела ему в глаза. Расстояние между их носами почти исчезло. Он попытался посмотреть в ее глаза, но вполне мог заработать косоглазие.

–Я бармена знаю его уже много лет. По-дружески наливает. — Пожал плечами Вильгельм, но Габи, кажется, такой ответ не устроил.

— А если серьезно?

— Портреты, Габи, я написал его портрет, когда учился. Потрет ему понравился, мы начали общаться, так что теперь я могу оставлять чеки, — ответил Вильгельм, аккуратно отпихивая ее. Пусть она и весила не больше ста фунтов, но его тонкие ноги не могли долго выдерживать.

— А наших портретов ты не рисовал! — воскликнула Габи. — Что за несправедливость, Джеки?

Вильгельм засмеялся, притянул Габи к себе и чмокнул в щеку, густо намазанную тональным кремом.

«Потому что вы мне не интересны».

— Я Джексон, — сказал Вильгельм, улыбаясь. — Я обычно пишу пейзажи.

— Прутики и палочки, лужицы и холмики, все понятно. — Габи скрестила тонкие руки перед круглой грудью. Маркус, до этого момента хранивший молчание, решил вставить слово.

— Раз уж ты провинился, сегодня игрок ты. Смотри, он скучает.

— Это в чем я провинился?

— Вредности! — Марк улыбался.

Вильгельм встал, запихнул пакетик во внутренний кармашек куртки и вгляделся в незнакомца.

Да, это был новенький — прежде он никогда не видел этого парня. Юрист? Певец? Победитель конкурса? Молодое дарование? Нет, точно нет. Такие знают, как себя подать. А этот был будто лишний, будто зашел совершенно случайно. Он чесал запястья и нервно усмехался после каждого слова Эндрю, который, как и всегда, был трезв как стеклышко и обаятелен до неприличия.

— А зачем? Он и без того жалкий, пусть валит. Его дома ждут, а то еще придет пьяный, огреют сковородкой, — сказал Вильгельм, посмотрев на Марка. Тот лишь закатил глаза, будто в припадке, и тихо рассмеялся.

— А как же игра? — прошептал Марк, будто кто-то может услышать. Но все диваны вокруг либо пусты, либо завалены полуживыми телами. Некоторые танцевали на втором этаже, сотрясая топотом подвальную комнату.

— Да, Джеки, давай. На той неделе был Марк, на этой — ты. Все честно. — Улыбнулась Габи и облизала красные губы, след от которых остался на бокале.

— Напомни, зачем мы берем грехи на нашу душу? — нервно хихикнул Вильгельм. Ему на самом-то деле все равно — одним человеком больше, одним меньше. Когда ты владеешь миллиардами — единица ничего не значит.

— Какая разница? С чего думать о христианских догмах? Тебе не хватило католической школы? — Марк улыбнулся. — Дай повеселиться, нам, может, немного осталось.

Когда Вильгельм, с трудом дошедший до барной стойки, уселся на стул, Габи уже вовсю обхаживала новичка, широко ему улыбаясь и о чем-то болтая. Эндрю натирал бокалы белоснежной тряпицей, стоя к ним спиной. Специально, чтобы ненароком не заговорить с Вильгельмом. Он был в черной рубашке и жилете.

Вильгельм уселся, поставил на стойку бокал шампанского, перехваченного с подноса, и стал подслушивать, впрочем, не сводя глаз со спины, стоявшей перед ним.

Из обрывков разговора, который удалось услышать через три барных стула, Вильгельм понял, что бедного Луи в клуб пригласил хозяин, но так и не встретил, как обещал. Пригласил, определенно, пьяный, рассылая приглашения по первым адресам, пришедшим в голову. Владелец заведения, как всем известно, пребывал в недельном запое. Всем, кроме бедного Луи.

Бедный-Луи учился в художественном колледже, работал в юридической фирме отца. Мать была прикована к постели вот уже десять лет и ждала, когда ее мучения кончатся. Бедному-Луи было девятнадцать, на его щеках еще пушок. На шее виднелись порезы от бритья. Бедный-Луи носил вещи старшего брата, умершего год назад. На руке Бедного-Луи блестели часы отца. Подарок на шестнадцатилетие. Бедный-Луи был начинающим художником, работавшим в жанре поп-арт⁷. Бедный-Луи изливал душу незнакомке в красном обтягивающем платье, находясь в последней стадии алкогольного опьянения. Бедный-Луи так никогда не напивался.

И Бедный-Луи, этот кристально-чистый Бедный-Луи, не познавший жизнь, не должен умирать в ближайшее время.

Но Габи так не думала. Она облокотилась на стойку — ее грудь лежала на натертой до блеска поверхности, а на длинный палец с красным когтем наматывала высветленный локон. Эндрю подливал и подливал, не смея отказать Габриэлле Джонсон, а Бедный-Луи пьянел. Габи всегда играла одну роль: забалтывала незнакомца, спаивала и отвлекала внимание, чтобы кто-то, Марк или Джексон, подсыпали ему порошок. А потом — страдания и смерть в агонии. Зато короткий остаток жизни безудержного веселья и счастья.

Неравный обмен. Но бестии было все равно, как и ее монстру-сообщнику.

«And you, you can be mean

And I, I'll drink all the time

Сause we're lovers, and that is a fact

Yes we're lovers, and that is that»

Песня звучала из винилового проигрывателя, а диджей, юрист в крупнейшей фирме, спал. Сегодня он выбирал музыку, но, кажется, захватил только одну пластинку.

— Луи, ты даже не представляешь, как тебе повезло! — воскликнула Габи и провела пальцем по щеке парня. Луи покраснел.

— Ч-что, п-по-очему? — протянул он. Язык его будто запутался в зубах, а глаза перекосились. Пьянел Бедный-Луи некрасиво.

— А потому, что рядом с тобой сейчас сидит Джексон Максгрейв. Только обернись, малыш.

Вильгельм скривился так, будто пил не дорогое шампанское, а уксус. Это «малыш» Габи сказала таким голосом, что Луи чуть не умер на месте. Лицо его сделалось малиновым. Кадык гулял туда-сюда, вверх-вниз. Встреча с кумиром в закрытом клубе, в который тебя пригласили. Какое счастливое стечение обстоятельств на первый взгляд. Но правдивый всегда второй.

Вильгельм понял, что сейчас начнется игра. Их разделяло всего три стула — ничтожное расстояние для этого клуба.

«Ты не человек, не беспокойся о своей человечности», — говорил ему Ульман в белых стенах Академии, когда Вильгельм безоговорочно его слушал. Прошли миллионы земных лет, а его голос все еще жил в голове Почитателя.

Но Вильгельм казался себе чем-то большим, чем просто жестоким. Мерзким. Гадким. Убийцей. Ничем не лучше тех, кого так презирал. И ведь вернулся.

— Что происходит, Джей? С тобой все хорошо?

Это был Эндрю, наконец-то обративший на него внимание. Его черноглазый друг Эндрю с темными короткими волосами и доброй улыбкой. Они часто делали вид, что незнакомы. Но завсегдатаи клуба знали, что это не так.

Он подошел к нему с бутылкой водки, в которой была вода, и начал медленно подливать, для виду. Это был своеобразный сигнал для Габи — подходить еще рано, сообщник не готов. Хотя, конечно, она не знала об их маленьком безалкогольном секрете.

— Джей, ты жив? Джей! Джей, скажи что-нибудь! — прошептал Эндрю, чуть заметно коснулся его плеча и потряс.

Вильгельм прекратил рассматривать еле заметные трещины в барной стойке, поднял голову. Он окончательно протрезвел. Эндрю был обеспокоен.

— Я жив. — Улыбнулся Вильгельм и посмотрел на Эндрю. Тот все продолжал подливать ему «водку» в рюмку, многозначными движениями руки подсказывая, чтобы он пил.

— Что с тобой сегодня? Когда ты зашел ко мне по дороге из студии ты, конечно, был грустный, но не настолько же, — прошептал Эндрю. Его голос был мягким, как сахарная вата. Будто ангел.

— И как ты попал сюда, Эндрю? — прошептал Вильгельм, как ему показалось, про себя. Но он спросил это вслух.

Эндрю улыбнулся. На фоне играла все та же песня, а Габи продолжала флиртовать с Бедным-Луи, ненароком касаясь его ноги коленкой. Вильгельм поморщился.

— Аренда сама себя не оплатит, — прошептал Эндрю, продолжая по-детски улыбаться. А ведь ему уже за двадцать, он уже давно не мальчишка.

Вильгельм услышал, как испуганно засмеялся Бедный-Луи, когда Габи снова провела острым носом туфли по его ноге. Маленький пакетик с белым порошком все еще оттягивал карман кожанки.

— В какое гадкое время мы живем, Эндрю. — Вымученно улыбнулся Вильгельм, выпил еще одну рюмку водки-воды, уже представляя, как Марк будет смеяться и расспрашивать, как это в Джексона влезает столько алкоголя.

— Другого для нас не будет, надо привыкнуть. — Пожал плечами Эндрю и, очаровательно улыбнувшись какому-то гостю, появившемуся в дверях, вновь подлил воды в рюмку Вильгельма.

Каким-то невероятным образом он, даже в этом рассаднике алчности, зависти и разврата, умудрился остаться все тем же Эндрю, моделью, с которого они писали выпускную работу в университете. Хлебнув еще немного воды, Вильгельм услышал испуганный стон Бедного-Луи, который из бедного стал смущенным.

— Эндрю, у тебя есть сахарная пудра?

— Зачем тебе?

Вильгельма пронзила дрожь на мгновение. Но Эндрю заметил.

«Я не знаю! Просто больше не хочу так. Не понимаю, зачем все это. Не понимал!» — пронеслось в голове.

Бедному-Красному-Луи повезло.

— Есть или нет? — повторил Вильгельм.

Эндрю обернулся, посмотрел на Бедного-Луи. Габи уже что-то вытанцовывала, а Луи заливался пьяным смехом. Эндрю понял.

— Должна быть, но мне нужно к сумке, — прошептал он, наклонившись над рюмкой Вильгельма и будто подливая снова. — Подожди, я позову Элизу, пусть пока постоит здесь за меня. — И он скрылся в темноте подсобки, слившись с мраком еще раньше, чем пропасть в дверном проеме.

Габи, заметив, что бармен пропал, сползла с колен Бедного-Луи и подпихнула его к Вильгельму, игриво шлепнув. Бедному-Луи было уже все равно — он напился вдрызг. Вильгельм оглянулся — Марк уже дрых на диване.

— А вот и Джексон Максгрейв, как я и обещала, — протянула Габи, улыбаясь и невинно хлопая ресницами. — Джексон, а я познакомилась с начинающим художником. Говорит, твой поклонник.

Бедный-Луи вблизи оказался еще более жалким, чем был ранее. Его лицо покрыто прыщами, на носу, на самом кончике, бородавка. От волос пахло мылом, дешевым, похожим на то, что используют для стирки одежды. От кофты несло старостью.

— П-простите, М-Мистер М-Максгрейв, я п-писал В-вам! — Голос его тоже дрожал, будто он сидел не на барном, а на электрическом стуле. — В-Вы не ответили…

— Конечно не ответил, мне же их десятками шлют, — вздохнул Вильгельм, стараясь не смотреть на довольную Габи, которая даже не разговаривая с Бедным-Луи, умудрялась волновать его, то поднимаясь, то опускаясь по его позвоночнику ногтями.

Элиза уже заменила Эндрю и улыбалась, подливая текилу Дону Краусу — сыну владельца финансовой корпорации, который еле стоял на ногах и пытался не свалиться у стойки, продолжая что-то ей рассказывать. Она кивала, будто слушала. Все бармены должны быть очаровашками — кому еще изливать душу, поглощая рюмку за рюмкой, если не верному слушателю за барной стойкой? Большинство для этого и ходят в бар.

— В каком жанре работаешь? — спросил Джексон Максгрейв, оттягивая время.

— П-п-поп арт, — отплевываясь, еле выговорил Бедный-Луи, а Габи засмеялась так, будто это была самая смешная шутка в ее жизни. Так фальшиво, что Вильгельма даже передернуло.

— Уэйн Тибо? Рой Лихтенштейн? Джаспер Джонс?⁸ Кем вдохновляешься? — спросил Вильгельм, все еще вглядываясь в темноту подсобки. Бедный-Луи, будто пытаясь вспомнить, про кого говорил Джексон Максгрейв, замолчал на минуту, а потом, будто сообразив, воскликнул.

— Э-Энди Уо-Уо… — Язык его споткнулся о зубы и так и не поднялся.

— Понятно. — Ответ Вильгельма прозвучал резко. Лицо Луи стало испуганным и потерянным. Эльгендорф даже понадеялся, что это отрезвит парня, но тот лишь покраснел и закашлялся. Через мгновение на его лице вновь появилось выражение пьяницы.

Песня заканчивалась, чтобы начаться вновь. Сосед диджея запускал одну и ту же композицию каждые четыре минуты. Он еще мог поднять руку.

— Пошли танцевать, Луи. Покажи, на что способен, — сказала Габи. Луи покраснел, извинился и ушел в центр комнаты.

Его танцевальные движения похожи на что-то среднее между конвульсиями и метаниями рыбы, выброшенной на берег. Но Габи это не смущало. Радость Бедного-Луи была понятна — в реальной жизни такой вечер невозможен. Он танцевал так, будто это был его последний день в жизни.

Вильгельм нервно задергал ногой. Он как раз надеялся сделать так, чтобы этот день был не последним в жизни Одураченного-Луи.

— Элиза!

Девушка сразу же услышала его и, мило улыбнувшись очередному гостю, подошла к Вильгельму.

— Где Эндрю? Он не выходил?

Элиза с сияющей улыбкой посмотрела на Вильгельма. В глазах блестели огоньки проницательности. Она все знала, но была достаточно умна, чтобы молчать.

— Он что-то ищет в сумке. Сказал, что скоро выйдет. Вам налить что-то, Мистер Максгрейв?

— Нет, Элиза, спасибо. — Улыбнулся Вильгельм для вежливости. Потом залез во внутренний карман кожанки и достал оттуда сотню долларов, сложенную в гармошку. — Пожалуйста, возьми. За молчание.

Она с благодарной улыбкой взяла из изящной руки Вильгельма сотню и засунула ее в карман. Там была россыпь бумажек.

— Может, все-таки виски? Или виски с колой?

— Колы. Без виски.

Элиза улыбнулась, кивнула и направилась к холодильнику — газировку в клубе выдавали только в банках. Вильгельм с наслаждением открыл баночку. Газировка прыснула сладкой пеной на его пальцы, испачкала крышечку. Эльгендорф поднес банку к губам и сделал два больших глотка — он всегда пил колу перед сном.

— Два рома нам и побыстрее! — раздалось сзади. Уже вконец одуревшая от алкоголя Габи кричала Элизе, прижимаясь к Бедному-Луи. А Бедный-Луи был уже Счастливым-До-Невозможного-Луи.

«Прошу тебя, Эндрю, скорее!» — мысленно молил Вильгельм, наблюдая за тем, как аккуратные пальчики Элизы достают две чистые рюмки, откупоривают новую бутылку темного напитка, как она аккуратно наливает ром в емкости.

Вильгельму показалось, что ром пах смертью.

— Вот, держи!

На барную стойку, прямо перед носом Вильгельма, приземлился маленький мешочек сахарной пудры. Пакетики идентичные — Эндрю знал про игры Марка и Габи.

Вильгельм, недолго думая, высыпал пудру в рюмку Бедного-Луи, сделав вид, что достал пакетик из кармана. Эндрю, как ни в чем не бывало, стоял у стеллажа и протирал бокалы. Будто и не уходил.

Габи, заметившая, как Вильгельм высыпал белый порошок в рюмку, радостно улыбаясь, подхватила Бедного-Луи за локоть и потащила к барной стойке. Сзади Марк, проснувшийся в самый неподходящий момент, уже довольно ухмылялся, показывая Джексону большой палец.

Вильгельм кисло улыбнулся и чуть заметно кивнул.

Рядом Бедный-Луи, выпивший ром с сахаром залпом, вновь попал под растерзание Габи, которая потащила его к дивану.

Жестом показав на пачку сигарет и кивнув в сторону выхода, Вильгельм сказал Марку, что хочет покурить на свежем воздухе. Тот лишь кивнул и улыбнулся.

— Я покурить, Эндрю.

Эндрю еле заметно кивнул, не переставая протирать бокалы под шампанское белоснежной тряпочкой. И как она оставалась чистой?

Укутавшись в кожанку, Вильгельм направился на улицу. Выход на первом этаже, а клуб для элит в подвале. Весь первый этаж занимал обычный танцпол, где резвились те, кому еще рано опускаться так низко. Когда темное помещение оказалось позади, Вильгельму вдруг стало легче. Будто у него появилась душа. Что-то помимо мозга и сердца. Но он знал, что это невозможно.

Была ночь, но скоро должен наступить рассвет. Нью-Йорк пах сыростью и асфальтом — недавно шел дождь. Звезд не видно за облаками, но Луна, огромная и белоснежная, уже уплывала к горизонту, чтобы скоро уступить место Солнцу.

Вильгельм зашел за угол, где стояли мусорные баки, и, прислонившись к стене спиной, закурил.

Примечания

7

Направление в изобразительном искусстве Западной Европы и США конца 1950–1960-х годов. В качестве основного предмета и образа поп-арт использовал образы продуктов потребления.

8

Художники направления поп-арт.