Будничные жизни Вильгельма Почитателя

Мария Валерьева, 2020

Вильгельм Эльгендорф не понаслышке знает, что значит быть не таким как все. Не найдя себе места на родной космической станции, он посвятил жизнь науке и исполнил заветную мечту, стал Почитателем – создателем и хранителем Планеты, получившей название Земля. Вильгельм нашел дом, о котором так грезил. Но и собственная Планета его отвергла. Спустя сотни тысяч лет одиночества и боли Вильгельму вновь придется решить, кто он. Потому что на кону стоит самое дорогое – существование Земли.

Глава шестая

Класс белый, полный белых стульев, парт и обклеенный белыми обоями. Воздух пах стерильной чистотой. Профессор Грохнворт монотонно диктовала лекцию, а с тридцать учеников чертили конспекты на экранах в столах. Они даже не поднимали голов, которых оказалось больше, чем тел, старались успеть запечатлеть все в планшетах. Оно и понятно — этот предмет был одним из самых важных на курсе. На последней парте занимались другим.

Вильгельм, прикрывшись учебниками, усердно вырисовывал звездную карту в альбоме, подсчитывая расстояние между Планетами на калькуляторе, припрятанном в кармане хламиды. Волосы скрывали лицо, руки покрыты тонкими полосками лечебных наклеек, приноровились рисовать так, чтобы от письма не отличить. Рядом Норрис, прикрыв глаза рукой, дрых.

— А сейчас кто-то расскажет нам о Почитателях, вернее, об их главной задаче в нашем мирозданье, — бубнила Грохнворт, существо настолько отвратительного вида, что даже классифицировать ее невозможно. Напоминала она жабу из кабинета биологии на желейной подстилке, заменявшей ноги. По следу слизи всегда можно было отыскать ее в университетском блоке Академии. Под монотонный голос, напоминавший тихое бульканье газов под водой, Вильгельма и Норриса, которые ее предмет знали «на зубок», всегда клонило в сон, и если Херц не боялся захрапеть прямо на уроке, то Эльгендорф всячески старался развеселить себя. Хорошие оценки ему важны.

Но он был настолько погружен в рисование, пытаясь как можно точнее вырисовать кольцо на Сатурне, что никого не слышал. Планету хотели назвать как-то иначе, но Вильгельм думал о ней только так. Наверное, вдохновился Норрисом, который так назвал цепь на кармане.

Когда оставалось подрисовать пару метеоритов, Норрис, вдруг проснувшийся, с силой долбанул его по коленке, будто пытаясь выдернуть из мечт и вернуть в реальность.

Вильгельм, будто сквозь пелену, услышал свое имя.

–… Вильгельм Эльгендорф, расскажи нам о главной роли Почитателя. — Она кивала головой и придурковато улыбалась, как делала всегда, когда звала младшего из группы по имени.

Вильгельм тихо вздохнул, улыбнулся вымученно. Но Норрис услышал и увидел, еле сдержавшись, прыснул в кулак.

— Давай, скажи что-нибудь. А то же не отвалит! — прошептал он и вновь тихо захихикал. Его темные глаза смеялись даже громче рта.

Вильгельм прокашлялся в кулачок, сжал лазерную ручку в шарик и сунул за ухо. В глазах каждого одногруппника сияла насмешка.

«Ну же, шмакодявка, сказани что-нибудь», — будто говорили они.

— Почитатели создают Планету или целые Галактики, изобретают и выводят вид, который становится первопроходцем на данной местности, а затем, если Планета оказывается пригодной для жизни, превращают ее в продолжение Шаттла, — отчеканил Вильгельм давным-давно выученный текст.

Класс смотрел на него так, что выходить из класса не последним Вильгельму расхотелось. Заучек не любят.

— Он рот открывать умеет! — фыркнули Луи и Дуи, занимавшие одно тело при двух головах. Ни одна из них умом не отличалась.

Профессор Грохнворт повернулась в их сторону, подняла голову с пустыми зелеными глазницами и улыбнулась.

— Вильгельм Эльгендорф, а во имя кого появляются колонии?

— Начинай сначала, — протянул Норрис и завалился на бок, подложив под голову руку. — Спектакль продолжается. Следующий номер по сценарию — поклонение кумиру.

— Колонии строятся во имя Альянса, — важно проговорил Вильгельм, даже подбородок приподняв, чтобы выглядеть солиднее, а Норрис хихикнул в кулак.

— Пожалуйста, пообещай, что не будешь таким жеманным, когда станешь Почитателем, — прошептал Норрис.

— Да ладно тебе, ни за что, — уверил его Вильгельм, а его юные глаза сияли.

Профессор Грохнворт не унималась, повторяя одно и то же из урока в урок, следуя государственному приказу.

— А что есть Альянс, Вильгельм Эльгендорф?

— Она имя так твое боится забыть, что постоянно его повторяет? — шепнул Норрис.

— Альянс есть содружество Штаба, Академии, Альбиона и Шаттла, Профессор Грохнворт.

— Правильно, Вильгельм Эльгендорф! Альянс — есть единение всего живого! — воскликнула она, а голос ее из монотонного превратился в писклявый и быстрый, словно речитатив. Норрис даже поморщился, а Вильгельм вернулся к рисованию. Он-то был на всех ее уроках, в отличие от Херца, который появлялся лишь на контрольных. Успел привыкнуть.

— Да здравствует Альянс! — воскликнула Грохнворт, подняв руки к стеклянному потолку.

— Да здравствует Альянс! — вторил ей класс, за исключением двух, сидевших за последней партой. У них были дела поважнее.

— Будь славен, Альянс!

— Будь славен…

Вильгельм проснулся. Школьные воспоминания ему совсем не нравились, как и школьные годы.

Он помнил тот день. Тогда они уже три месяца выезжали в Академию из Шаттла, им предлагали выбрать путь, которому следовать. Проводили тренинги, лекции читали, беседовали с ними в клубах поддержки. Бесполезная хрень, придуманная для того, чтобы ненароком никого не ущемить. Будто подачка — все же знали, что выбрать путь можно единожды, вот и боялись ошибиться. Только большинство все равно ошибалось.

«Вы можете быть, кем хотите, лишь захотите!» — твердили им на уроках профориентации таким вдохновленным голосом, что Вильгельм, работавший на свое будущее всю жизнь, только хмыкал. Больше половины так и не стали теми, к чему стремились. И всему всегда была причина. Идиоту никогда не стать Почитателем, а приземленному — великим художником. Трусу не работать в Альбионе, а умному нечего делать в отделе секретарей. Потому что одного желания «быть» — мало. Нужно еще что-то делать, а не только мечтать.

До того как задремать, Эльгендорф валялся на старом диване в гостиной и думал о судьбе Планеты. Шел второй день, а от подруги не было никаких вестей. Количество людей на Планете росло, а времени на решение проблемы оставалось все меньше.

Он думал о том, что все-таки вышло из его проекта. К «чьим» ногам бросил свою жизнь?

Почитатель думал о городах, таких разных и, в то же время, таких одинаковых. Много раз видел Эльгендорф места, какие даже со своей фантазией и талантом к преобразованию, придумать не мог, а бывали и такие, что он пытался поскорее прикрыть глаза рукой и не видеть позора. Но даже они, уродливые и неказистые, созданные пятипалой рукой, поражали до глубины души. Нигде, ни на одной Планете, не было такого разнообразия видов. Не было мест, от которых перехватывало дыхание и от которых на глазах появлялись слезы. Но везде все проблемой было одно — люди, населяющие эти места. И во всех уголках Земли они были идентичны. Никогда, ни в одном живом существе, не сопрягалось столько противоречий, которые посланцы не могли понять.

«Пришельцы» жили в мире, у которого не было границ — он тянулся по всей Вселенной, раскидывая платформы и корабли в темном пространстве. Все жители были разными по всем параметрам и не было даже мысли, что кто-то совершеннее или лучше. Редко на одной улице Шаттла встречался даже одинаковый цвет кожи и разрез глаз.

Они никогда не могли представить, что существовал бы мир, в котором за различия могли убить. Никогда не знали, что разумное создание могло осквернить другое, такое же, но выглядящее или думающее иначе. Никто не понимал, как на Планете, погрязшей в войнах и кровопролитии, могло остаться что-то хорошее. Все это казалось дикостью и не принималось ни Академией, что затеяла этот эксперимент, ни Штабом с Альбионом, что его спонсировали.

Вильгельм тоже перестал понимать, но где-то в глубине пустого тела, лишенного души, еще теплился уголек привязанности к Планете. Он надеялся, что не зря перечеркнул свою счастливую жизнь ради нее. Да и понимал, что, лишись он Земли, возвращаться некуда.

Нуд шарился по ящикам стенки, заставленной хозяйским хрусталем и сервизами, из которых никто никогда не пил. За последние дни он здорово округлился. Ладошки то и дело доставали всяким хлам: поваренную книжку, пластмассовую кружку, спицу, тряпочку или прочую дребедень, которую старушка упрятала подальше и вскоре забыла. Но карлика это, кажется, не волновало — из нескольких лоскутков он соорудил плащик, большие носки ножницами и булавкой превратил в несколько пар маленьких, а книжки обклеил скотчем и сделал себе подобие табуретки.

Вильгельм поднялся с места, но будто тяжелая рука легла ему на грудь и уложила обратно. Вставать совершенно не хотелось, душевное состояние его граничило с меланхолией. На стене висела картина известного художника девятнадцатого века, но имени Вильгельм не мог вспомнить. В те времена, когда Вильгельм получил эту картину, может, его и звали как-то иначе. Все его имена не уместились бы ни в одной летописи.

На кухне остывал недоеденный обед, а на плите стоял будущий ужин. День тянулся медленно, даже воздух был тяжелый и липкий.

— Вы бы на улицу вышли, свежим воздухом подышали, — начал Нуд, примеряя фартук в ягодки. — Погода хорошая, а у Вас цвет лица какой-то нездоровый…

Вильгельм посмотрел в окно и усмехнулся. Дождь лил уже пару часов, заходился пузырями и бил по стеклам огромными водяными кулачищами. Но Нуд, который вот уже освоился и считал себя хозяином квартиры, словно не различал погоду солнечную и не солнечную, а слепо верил вечно ошибающемуся прогнозу по телевизору.

Вильгельм начинал думать, что не зря притащил этого карлика к себе. Все-таки с одной задачей он справлялся на отлично — веселил хозяина глупостью.

Он вновь попытался сесть, но вновь, под действием силы, улегся на бок, подложив костлявую руку под сальные пакли, стянутые в пучок на затылке. Утром он позвонил Егору и приказал ему не выходить на работу. Егоркино смущение чувствовалось через телефон, кажется, даже экран нагрелся больше, чем нужно. Он сотню раз извинился, перекрестился и уверил начальника в том, что «у него все хорошо и он справится», но Эльгендорф стоял на своем до победного конца. Егор вздохнул и согласился поработать из дома. Недельку. Может, чуть дольше.

— Хозяин! Хозяин! Смотрите! — заверещал карлик и вытащил что-то, завернутое в марлю. — Я нашел! Нашел!

Вильгельм все-таки поднялся, не сумев сдержать стона, когда одна из костей ударилась о другую с противным и болезненным хрустом, уселся на колени рядом с Нудом и принял у него из рук сверток. Развернул его и рассмеялся.

— Нуд, это корыто!

Нуд дрожащими руками взял деревянное чудо, трогательно расписанное цветами и ягодами, повертел его так, что ручкой чуть не заехал себе по подбородку, а потом радостно завизжал и улетел куда-то на крючковатых ножках, весело размахивая марлей.

Вильгельм решил даже не останавливать карлика, непонимающе переглянулся с Шурой, который, кажется, тоже пребывал в недоумении.

Вернулся Нуд быстро, в руках у него была книжка. Карлик уселся рядом с заинтересованным Почитателем и начал быстро листать энциклопедию с картинками. Наконец, он наткнулся на раздел «Средневековье» и залистал медленнее, рассматривая заголовки.

— Вот! Смотрите! — воскликнул он и ткнул скрюченным пальчиком в рисунок крестьянки, которая держала на коленях похожее корыто. — Это оно?! Вы давали мне задание, прочитать три раздела! Посмотрите, Вы же были там! Это оно? Я сразу же вспомнил о нем!

— Да, Нуд, оно. Ну, не прям оно, но такое же, как это. Знаешь, а черт его знает, может и оно. Квартировладелице столько лет на вид, что она вполне могла еще из этой самой посудины и гусей кормить веке так в семнадцатом.

Нуд, который старушку никогда не видел, решил поверить и закивал, засовывая книжку под шкаф, где уже была целая библиотека. Вильгельм не задавал лишних вопросов.

— А если я Вам найду второе такое, Вы пойдете в магазин? — поинтересовался Нуд абсолютно серьезно, верча корыто в руках с видом знающего, а Вильгельм рассмеялся.

— Ты вряд ли найдешь еще одно. Я даже не представляю, как это-то тут оказалось! Да и не влезу я в него, я ж тебе не дюймовочка.

— А Вы как ботинки! Привяжите к ногам и идите! Это, кажется, «лапти» называется.

«И за какие такие страдания я должен подрабатывать учителем начальных классов?» — пронеслось в голове Почитателя.

— Знаешь, Нуд, я отведу тебя в музей как-нибудь. Там сам все посмотришь. И на лапти, и на корыто, и на все остальное. А пока я схожу за молоком и без этого. — Вильгельм все-таки не сдержался и хихикнул. — Я же не великан, чтобы носить такие громадные ботинки.

Нуд пошлепал к крысе. Достал ее, усадил на стол, застеленный ворохом газет, и начал зачем-то показывать зверенышу посудину. Вильгельм пошел одеваться к себе в спальню, а когда более или менее привел себя в порядок, увидел, что Шура уже вовсю плескался в корыте, а довольный карлик радостно смеялся и поглядывал в сторону Лилиан, которая от его взгляда ежилась и сворачивалась в темно-зеленый калачик.

— Тебе чего-нибудь купить, Нуд? — поинтересовался Вильгельм, уже засовывая наушники в уши. — Помимо молока и тех ужасных эклеров в коробке, от которых у тебя будет диабет.

— Ой, а я знаю! — воскликнул карлик, подбежал к дивану и вытащил из-под подушки список. — Вот! Я еще пару дней назад написал, но Вы как-то не заходили в продуктовый.

Вильгельм принял желтый листочек, исписанный со всех сторон убористым кривым почерком. В нем много чего значилось, от зеленой зубной щетки до сахара, но больше всего удивило другое.

— Нуд, а зачем тебе шесть кусков хозяйственного мыла? Что ты с ними делать будешь? На кой черт тебе календарь со свиньями? А блокнот с котом? И почему именно с рыжим?

— Ой, я ж люблю котов. — Расплылся в улыбочке карлик. — А рыжие — так это ж вообще предел мечтаний! Хотя, можно и с любым котом, главное чтоб не с собакой.

— Знаешь, а я хотел себе бульдога завести… — мечтательно потянул Вильгельм, а Нуд позеленел и воскликнул, что боится собак до чертиков и вообще уйдет в канализацию, если увидит щенка. Эльгендорф решил обдумать этот вариант, но карлика почему-то стало жалко, и Почитатель просто кивнул, натянул капюшон по брови и вышел на улицу.

Дождь продолжал лить, дыр в асфальте не видно, так что шел Почитатель осторожно, чтоб ненароком не провалиться. Хоть и роста он приличного, а встречались и такие ямы, что наступить можно по колено.

«Спасибо, управляющая компания. И за что я плачу, спрашивается?» — подумал он, но музыка в наушниках заглушила размышления.

Он широко расставлял ноги и кое-как маневрировал между местами, где эти дыры должны быть, но все равно угодил в одну по щиколотку. Выразительно ругнувшись, Вильгельм поглубже запихнул капельки беспроводных наушников и пошел дальше, вглубь домов. Улица, начинавшаяся от проспекта и носившая имя писателя, с которым у Эльгендорфа когда-то была нешуточная вражда, шла до трамвайной линии, а за ней — терялась среди частных домов, многие из которых уже сгорели или ожидали сноса.

В наушниках играла песня, наполненная клишированными фразами и наложенная на безвкусную музыку, но к всеобщему унынию она подходила как ни одна другая.

Магазинная вывеска красными буквами разрезала мрак улицы. Вильгельм прошлепал по лестнице, чуть не поскользнувшись на мокрой ступеньке, и попал в теплое помещение с тучным кассиром, отстраненным лысым охранником и противным голосом громкой связи, от которой он отгородился музыкой в наушниках. Эльгендорф взял тележку и поехал с ней мимо белых стеллажей. В магазине чисто, и от этой чистоты становилось дурно. Почитатель считал, что без толики бедлама невозможна спокойная жизнь, но его, кажется, поддерживал только он сам.

Вильгельм пытался сверяться со списком Нуда, но карлик вписал туда столько всего и так мелко и неразборчиво, что легче просто скупить весь магазин или вовсе переехать сюда. Но Вильгельм бросал в тележку все новые и новые бесполезные вещи. Зачем — не знал. Просто он забыл, какого это — тратить деньги на кого-то, кроме мутировавшей крысы и ненавистной игуаны.

Еду тоже брал, но, так как сам ел мало, делал упор на вкусовые предпочтения Нуда. Мучного в тележке было столько, что Вильгельм мог открывать булочную и торговать там несколько недель без пополнения запасов.

Уже у кассы он вспомнил, что молока так и не купил. Пришлось возвращаться и выслушивать тираду кассира. Эльгендорф уже хотел сравнить его со слюнявым пакетом творога, который он пробивал, но решил промолчать. Расплатившись наличными, Вильгельм свалил купленное в тележку. Охранник посмотрел на него с сочувствием.

Выехав на улицу с тележкой, Вильгельм решил, что доедет до дома с комфортом. Внутри вновь проснулось ребячество, которое так никто и не смог из него вытрясти. Состроив важную физиономию, Вильгельм повез тележку дальше, к стоянке, а потом, исчезнув в темноте и отгородившись ею от камер видеонаблюдения, поехал дальше, к дому.

«А что, владелец я Планеты или нет? Все тележки на Земле принадлежат мне!» — хихикнул он и покатился к дому, иногда разгоняясь и виснув на тележке, не касаясь асфальта.

У подъезда Вильгельм позвонил в домофон, но никто не открыл. Раз, два, три. Ответом была тишина. Он полез в карман за ключами и, открыв дверь, затащил тележку в подъезд, а потом к себе, прямо по ступенькам.

В квартире никто не открыл, да и дверь оказалась закрыта всего на один замок. Втащив мокрую тележку, набитую пакетами, Вильгельм наконец-то вытащил наушники и услышал разговор в кабинете. Вернее, монолог.

Свизистор был включен, потому что весь день Вильгельм дожидался звонка Джуди, Шура и Нуд спрятались за углом дивана, а Лилиан, испугавшаяся ни на шутку, сидела под комодом, свернувшись в клубочек.

Вильгельм понял не сразу, почему на экране высвечивалось не милое желтоватое личико Джуди, а отвратительная клыкастая морда Захарри.

— Ты похож на оборванца, Эльгендорф, — высказался Захарри и взлохматил голубые курчавые волосы.

Вильгельм посмотрел на подчиненного-давнего-врага с такой ненавистью, что Нуд прижал Шуру еще сильнее и пропихнулся в угол подальше.

— А ты что здесь забыл? Глава отдела надзора не ты, а Джуди. Я с ней должен поговорить, — процедил Вильгельм, усевшись перед Связистором.

— Ну, не все твои желания становятся явью, Эльгендорф.

— Как и твои, Захарри, — вторил ему Вильгельм, вглядываясь в ненавистные глаза, упиваясь своим превосходством. Ведь именно Эльгендорф когда-то вырвал из рук Захарри победу. Стал Почитателем вместо него. Захарри не забыл.

— Ну конечно, Эльгендорф! — с гадкой улыбкой выдохнул Захарри, не переставая картавить, и откинулся на спинку кресла. — Это же ты у нас и швец, и жнец, и на дуде игрец, и в рисовании спец, и на курсах молодец. Так на Земле говорят, да? Куда мне, обычному трудяге до тебя?

— Зачем ты позвонил? Я жду важную информацию.

— А почему я не могу тебе ее предоставить? Может, Джуди занята и заставила меня позвонить тебе. Или, может быть, она просто не хочет тебя видеть…

Вильгельм устало вздохнул, закрыл глаза и, досчитав до пяти, вновь открыл. Противная морда никуда не делать, а стала еще противнее.

— Тогда давай по делу, у меня и без твоей болтовни голова болит.

Захарри с вызовом посмотрел на Вильгельма, будто все еще представляя их, поменявшись местами, но все-таки заговорил. Должность обязывала.

— «Список идеальности» — это перечень качеств, которыми должен обладать вид, чтобы иметь право на существование, — начал Захарри, а Вильгельм, прислонившись к дивану боком, внимательно слушал. — В списке качеств много, каждое вписывал Почитатель. Чтобы получить грант на сохранение вида, один из его представителей должен обладать почти всеми, если не абсолютно каждым качеством.

— Представитель? Это что значит вообще?

— И как твоя нетерпеливая морда смогла стать Почитаталем? — прошипел Захарри, но быстро успокоился. — Гирхен, которая чуть ли не единственная выиграла этот грант, выбрала из всего своего вида самого достойного, за все века и тысячелетия, и отправила на тест Альянсу. Тот, проведя кучу опытов над образцом, согласился сохранить его.

— За века и тысячелетия? Образец может быть не только из настоящего? — удивился Вильгельм. Он к перемещениям во времени относился с легким недоверием.

— Да, Эльгендорф, из любого времени. Только вот тебе это вряд ли поможет.

— А это уже мне решать.

— Я вышлю тебе список. Посмотришь, прикинешь. Поймешь, что твою Планетку уже ничто не спасет и вернешься на Шаттл, — гадко ухмыльнулся Захарри, облизнул синим языком губы. — А там тебя, глядишь, на руки и в тюрьму. Тебя там ждут. А я полюбуюсь.

Вильгельм не успел ничего сказать, как Связистор выключился. Затем техника скукожилась и «выплюнула» листик, исписанный и свернутый в трубочку. Когда Вильгельм пробежался глазами по качествам, которые там были указаны, из его рта вырвался сдавленный стон.

— Это невозможно! Идеального человека не существует. Я никого такого не найду, можно даже не пытаться!

— А Вы попробуйте найти! — воодушевленно воскликнул Нуд. — Надежда же умирает последней!

Вильгельм кисло улыбнулся.

— Моя надежда уже давно гниет, Нуд, — прошептал он, прикрыл глаза. Веки казались очень тяжелыми. — Пойди, поставь чайник и разбери пакеты. Я пока подумаю. Над чем-нибудь.

Нуд кивнул и побежал в коридор, прихватив с собой Шурика. Вильгельм закрыл дверь в гостиную, вышвырнув ворчащую Лилиан, а сам улегся на пол и погрузился в беспокойный транс.

Когда Почитатель очнулся, прошло уже пару часов. Все тело его затекло, зато мысли были горячие, почти огненные.

Кое-что он придумал. Хотя и не знал, чем хорошим или плохим обернется его план.

Нуд носился по коридору, чем-то обмотанный, а за ним бегал Шура.

— Дурдом никуда не делся, — хмыкнул Вильгельм и пошел на кухню, заварить кашу и открыть пакет чипсов. Он ненавидел эту гадкую еду, да и вообще считал поглощение пищи тратой времени и сил, но в дурное настроение выбора не оставалось.

За окном грел гром и сверкала молния. Город погрузился в непроглядную тьму, но где-то все равно слышались разговоры и рев машин.

Перед сном Вильгельм проверил телефон и не удивился, когда обнаружил там сообщение от Егора. Тот интересовался, можно ли ему было выйти на работу. Вильгельм отказал в грубой форме. Егор прочитал, но не ответил. Наверное, испугался.

В последнее время Вильгельм напрягал тот страх, который испытывали люди в его окружении. Когда-то давно он бы все отдал за толику такого уважения, но сейчас, в круговороте лиц и тел, всерьез задумался над тем, что хотел бы на какое-то время вернуться в тот период, когда он играл роль крестьянина или меченосца. Когда до него никому не было дела.

Единственное живое существо, которые не питало к нему отвращения и не боялось его, спало в соседней комнатке, накрытое пушистым одеяльцем, и посапывало, прижимая к пузу огромную мохнатую крысу.