Вкус свинца

Марис Берзиньш, 2015

Главный герой романа Матис – обыкновенный, «маленький», человек. Живет он в окраинной части Риги и вовсе не является супергероем, но носителем главных гуманистических и христианских ценностей. Непредвзятый взгляд на судьбоносные для Латвии и остального мира события, выраженный через сознание молодого человека, стал одной из причин успеха романа. Безжалостный вихрь истории затягивает Матиса, который хочет всего-то жить, работать, любить. Искренняя интонация, с которой автор проживает жизнь своего героя, скрупулезно воспроизводя разговорный язык и бытовые обстоятельства, подкупает уже с первых страниц. В кажущееся простым ироничное, даже в чем-то почти водевильное начало постепенно вплетаются мелодраматические ноты, которые через сгущающуюся драму ведут к трагедии высочайшего накала. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая! Округление бедр твоих, как ожерелье, дело рук искусного художника; живот твой — круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое — ворох пшеницы, обставленный лилиями; два сосца твои — как два козленка, двойни серны; шея твоя — как столп из слоновой кости; глаза твои — озерки Есевонские, что у ворот Батраббима; нос твой — башня Ливанская, обращенная к Дамаску; голова твоя на тебе, как Кармил, и волосы на голове твоей, как пурпур; царь увлечен твоими кудрями.

Как ты прекрасна, как привлекательна, возлюбленная, твоею миловидностью!

Песня царя Соломона, часть 7, стихи 2-7

Перемещают население (фрагмент)

Ватиканское официальное издание «Osservatore Romano» сообщает, что Советская Россия перемещает сотни тысяч жителей бывшей Польши в районы Дона, Волги и в Сибирь.

«Ригас Вестнесис» («Рижский вестник»), № 15,11.04.1940

С тех пор, как мы познакомились, встречаю Суламифь, по крайней мере, три-четыре раза на дню. Ее не пугает грязь, она не морщит нос, вступая в наши владения, улыбается, мы перебрасываемся короткими фразами, и она опять спешит по делам. В отличие от многих других сестер милосердия, семей врачей и прочих работников, Суламифь не живет в больнице. Тут обитает даже знаменитая оперная певица Герта Лусе, муж которой работает завхозом, а вот Суламифь — нет. Не хочет чувствовать себя дома, как на работе, и наоборот. Она снимает комнату на улице Бривземниека у какой-то пожилой дамы. До этого недолго жила на улице Коку, откуда до больницы рукой подать, но хозяин оказался изрядным дерьмом, и пришлось съехать.

Суламифь Целмс — так значится в ее паспорте, но, сколько слышу, ее часто называют Лаймите. Иногда Огоньком — из-за рыжих волос. Лаймите и Огонек звучат очень мило, но мне в голову пришло другое имя — Соле Мио. Суламифь, Соле Мио, Солнце Мое, Суламифь, — да, Соле Мио ей подходит больше. Звучит куда красивее, чем Целмс.

Минуло три дня, и я напросился проводить ее домой. Мне улыбнулись оба Солнышка — и та, что рядом, и то, что на небосводе. Весенние запахи крепчают, хочется вдыхать их до самой темноты. Затягивая путь домой, мы проходим почти что всеми тропинками парка Аркадияс.

— Меня нашли маленькой, на большом пне в лесу, поэтому в сиротском приюте мне и дали фамилию Целмс. Мне было тогда года три. Через какое-то время меня взяли приемные родители, и их фамилия тоже была Целмс. Когда выросла, они открыли мне, что я не их ребенок. Мама рассказала, что, когда забирали меня из приюта, совпадение фамилий было знаком, который для них с мужем решил все.

— Ну, не за это тебя взяли. Наверняка понравилась.

— Да уж, наверно! — она засмеялась. — Не могу жаловаться, они ко мне хорошо относились, старались быть ласковыми, но я все время чувствовала отчуждение, словно какую-то невидимую стену. Не могу подобрать слов… Как закончила среднюю школу, сразу рванула в Ригу, — Суламифь отбросила волосы со лба. В лучах вечернего солнца они вспыхнули огнем. — Еще раз вокруг пруда Мары?

— С удовольствием.

Меня радует, что миг расставания отдаляется. Значит, и она хочет подольше побыть вместе! Ура!

— Такой чудный весенний вечер, не хочется идти домой, — добавляет она.

— Мне тоже… а почему тебе такое имя дали, знаешь?

— Знаю, — Суламифь опять засмеялась. — Но ты никогда не догадаешься.

— Хм. Наверно, какой-то знаток Библии? Хотя — кто не слышал имя Суламифи. Им ведь и теперь девочек называют.

— Пожалуй. Но на самом деле, все было гораздо проще, как и с фамилией. Это было в апреле, рядом со мной положили бутылку с березовым соком. Какой-то остряк предложил, что с такими рыжими волосами, да еще и когда сок^[22] от земли поднимается, меня нужно назвать — Суламифь. Так и осталось. Никакой поэзии.

— Вот уж не думал, что так можно получить имя.

— Жаль только, что свое настоящее имя никогда не узнаю. И национальность тоже.

— Ты — латышка, — мой голос звучит уверенно. — Если у латышей выросла, то ты можешь быть только латышкой, даже если кожа у тебя черная и глаза узкие.

— Ха-ха-ха! Ты умеешь утешить, спасибо! — она легонько касается моего рукава, потом быстро делает шаг вперед, останавливается напротив и, улыбаясь, смотрит мне прямо в глаза.

Мы останавливаемся.

— Где тебе больше нравится — в Риге или в Валмиере?

— Конечно, в Риге. Слушай, ты мне настоящий допрос устроил.

— Неужели? Ну… я просто хочу получше узнать тебя. Да ты скажи, если я слишком…

— А что если ты шпион? — она берет меня за лацкан.

— На твое счастье — нет. Ты… ты мне очень нравишься. Поэтому и любопытствую.

Белые щеки Суламифи порозовели. Пока у меня на языке вертятся другие доказательства симпатии, наши лица неудержимо приближаются друг к другу, и через мгновение наши губы соприкасаются. Алилуйя!

— Как хорошо, что я тебя встретил.

— Как хорошо, что я встретила тебя.

В толк не возьму, и как время может лететь так быстро. Давным-давно растаяли последние порыжевшие полоски снега, промелькнул апрель с его пасхальными днями и березовым соком; уже май, птицы чирикают изо всех певчих сил, словно участвуют в соревнованиях, на ветвях деревьев распускаются почки и бутоны. Цветет над головой, цветет под ногами. Весна спешит переодеться в лето.

Когда по улице Индрика мы дошагали до дверей дома Соле Мио, она предложила присесть на скамеечку в парке Аркадияс. В такое чудное время с большой радостью. С еще большей радостью я задержался бы в ее комнатке или пригласил к себе, но не гоню коней, потому что чувствую — миг более тесной близости уже совсем рядышком.

— Я не хочу ничего скрывать от тебя и очень хочу, чтобы ты со мной был таким же, — глаза Суламифи — сама серьезность, и я замираю, хотя внутри все кричит: улыбайся, смейся и гони прочь печали!

— Что с тобой? Мне кажется, мы уже откровенны друг с другом, — мне и не приходило в голову что-то скрывать от своей девушки. Правда, не обо всем я рассказал, но еще не солгал ни разу.

— Да, и все-таки мне нужно тебе кое-что показать. Не волнуйся, милый, ничего плохого не случилось, — поймав мой неуверенный вопросительный взгляд, Суламифь сжимает мою ладонь.

Она вынимает из сумочки конверт, из него письмо и начинает читать.

— Дорогая Розочка! Ваше объявление было единственным, на которое мне захотелось ответить, — она прочитала всего одно предложение, а мое лицо тут же побагровело, как флаг.

— Хватит! Не читай дальше!

— Тут говорится — я маляр, и в конце подпись — Матис. Это ведь твое?

— Да. Но, значит, объявление было твое?

— Да, — ее голос едва слышен.

И тут мое смущение как рукой сняло, я понимаю, что лучше и быть не могло.

— Ясно. Но я не собираюсь выяснять, сколько писем ты получила и со сколькими мужчинами встречалась. И знаешь, почему?

— Я мало кому отвечала и ни с одним так и не встретилась. Не успела, потому что познакомилась с тобой.

Ее голос звучит испуганно, и, кажется, губки слегка надулись. Теперь нужно держать ухо востро, чтобы не вышло недоразумения, но и мямлить нельзя, нужно говорить уверенно и спокойно.

— Ну вот! Если мы с тобой сейчас вместе, значит, все остальное больше не имеет значения. Милая Соле Мио, это же просто замечательно!

— Замечательно? — удивилась Суламифь. — Меня это смущает. Ты в самом деле ответил только на это объявление?

— Да, честное слово! Знаешь, чему я рад больше всего?

— Чему?

— Что я написал тебе, но познакомился без помощи этого письма. Нам было суждено встретиться! Так или иначе, но все равно мы бы с тобой познакомились. Понимаешь?

Суламифь, не ответив сразу, погружается в раздумья, и я вижу, как лицо ее постепенно светлеет. Моя Соле Мио не может быть мнительной дурочкой. Иначе я бы это уже давно заметил.

— Ты искала кого-то, я искал, и мы нашли друг друга, — продолжаю я. — Причем идя двумя дорогами одновременно. Разве это не великолепное доказательство благосклонности судьбы?

— Да, — напряжение отпускает ее, и она теснее прижимается ко мне. — Я и сама теперь не понимаю, что себе нафантазировала. Ты мне поверишь, если скажу, что после того, как мы познакомились, я не хотела, чтобы в почтовом ящике оказалось еще чье-то письмо?

— Конечно, верю! — обнимаю Соле Мио за плечи и прижимаюсь щекой к ее волосам.

И все-таки не все еще сказано. Она не знает, что я тоже разместил объявление и получил пару десятков писем. Можно и смолчать, но буду ли я спокоен? Вряд ли. Да и нечего мне скрывать, тем более, что первый ответ я получил, когда Суламифь уже основательно вошла в мою жизнь. Я боялся, что другие письма собьют меня с толку, и мне казалось, что их чтение стало бы каким-то предательством возникавших между нами сердечных отношений, поэтому конверты так и остались неоткрытыми. Собираюсь с духом и рассказываю ей.

— Правда-правда, ни одно не прочитал? Трудно поверить… я бы так не смогла.

— Если не веришь, могу их тебе показать. Хочешь — сама открой и прочитай.

— И все-таки ты их хранишь… она проводит пальцами по лбу. — Прости! Я не лучше. Я ведь тоже не бросила в печку те, что получила сама.

— Я просто бросил их в ящик стола, да и думать забыл… Слушай, отличная мысль! Давай возьмем наши письма и вместе их спалим.

— Да… но где?

Воистину Господь благословил этот день, поскольку я очень хорошо знаю, где мы могли бы устроить костер из ненужных писем.

— Давай — бери свои письма, идем ко мне и там растопим печку. Мама с Вольфом сегодня в Опере. Никто не будет таращиться, и ты наконец увидишь, как я живу.

— Ой, не знаю. Так неожиданно, к тебе…

— Пожалуйста, не пугайся… я и в мыслях не допускаю, что в своем доме могу совершить что-то… против твоей воли.

— Я верю тебе, Матис… Подожди меня здесь, я заскочу домой предупредить хозяйку.

Когда Суламифь выходит из дома, замечаю, что лицо ее изменилось, — на губах ярко-красная помада. Эффектно, как у настоящей дамы, но не скажу, что броский цвет мне очень нравится. Хм, а что, собственно, мне не нравится? Искусственность? Нет, не только… так что еще? Химия… да, теперь вспомнил! Природоведение в школе нам преподавал учитель Витолиньш. Он умел захватывающе рассказывать про химические элементы, всякие реакции и формулы и непременно дополнял свое повествование примерами из реальной жизни. На том уроке господин Витолиньш рассказывал о свинце и среди прочего заметил, что женские губные карандаши содержат этот тяжелый металл. Свинец токсичен, значит, ядовит, но что поделать — красота требует жертв, усмехнулся учитель. Танненберг с первой парты обернулся, обвел класс взглядом и полным возмущения голосом закричал: «Как это так?! Они будут краситься, а мы травиться?» Все засмеялись. «Не волнуйся, — успокоил его Маркитанс, — столько свинца, сколько в ружейной пуле, не будет». «Или в пушечном ядре,» — добавил один из трех наших Берзиньшей, сейчас не помню, который.

Класс продолжал ржать, а Витолиньш показал небольшую бутылочку с белым порошком.

«Здесь ацетат свинца, который называют свинцовым сахаром. В Древнем Риме использовали в качестве подсластителя, пока не поняли, что это яд. Кто смелый, можете попробовать». Смелыми оказались все. «Только по чуть-чуть!» Учитель пинцетом сыпал в протянутые ладони почти невидимые щепотки. Так вот почему губная помада такая сладкая, вырвалось у светловолосого Забиняко, и тут же последовал шквал смеха.

— Красивые губки! — я улыбаюсь, обдумывая, как потактичнее сказать Суламифи про свинец.

— Ой, знаешь, я раньше не красила, но хозяйка подарила, — она вынула из сумочки губной карандаш «Mat». — Тебе нравится?

— Нравится, только…

— Что — только?

— Ну… ты должна знать, что там есть свинец.

— Не может быть! Как?! Свинец же ядовит. Мы проходили в школе…

— Ну, вот. Мы — тоже.

— Но о губной помаде ни слова… А как же другие?

— Когда узнают, подумают — прежде, чем покупать.

— Вряд ли, ты женщин не знаешь. Как неприятно. В больнице нам не разрешают краситься, она вынимает платок из сумочки и тщательно вытирает губы. — Ну как, еще осталось?

— Немного.

С ее губ я готов слизнуть что-то и куда более опасное… Легкая сладинка еще осталась, вкусно, не могу оторваться. Суламифь первой прерывает затянувшийся поцелуй.

— Идем.

Мое предложение расположиться в большой гостиной Суламифь отвергает.

— А где твоя комната?

— Наверху.

— Тогда пошли туда. Я хочу посмотреть.

— На мой беспорядок?

— О, да! — она засмеялась. — Тогда я пойму…

— Что поймешь?

— Да так, ничего. Иди, я за тобой.

Веду ее наверх с довольно спокойным сердцем. Не в моих привычках расшвыривать вещи, вот пыль — это да. Вытираю редко. Когда это было в последний раз?

— Неплохо, уютно, — войдя в комнату, Суламифь смотрит по сторонам.

— Сам обустроил.

— Не сомневаюсь. Ты же мастер.

— Спасибо, конечно, но до мастера мне еще далеко.

Вынув письма из ящика стола, бросаю их на стол. Суламифь вынимает из сумочки пачку своих писем и кладет рядом. Стопка моих заметно толще.

— Женщины больше любят писать.

— Выходит что так.

— Ну, и где мы совершим этот акт ритуальной кремации? — она спрашивает таким серьезным голосом, что нас обоих прошибает смех.

— Здесь, — я открываю печную дверцу. — О! Давай отметим это дело бокалом вина!

— Ну… в небольших дозах вино улучшает кровообращение и пищеварение. У тебя есть вино?

— У Вольфа есть. Спущусь, посмотрю, — прыгая через несколько ступенек, бегу к барному шкафчику Вольфа. Надеюсь, он не рассердится.

Выбираю французское вино — французское, по-моему, должно быть самым изысканным. Откупорив бутылку и подцепив пальцами два бокала, поднимаюсь наверх. Когда вхожу, Суламифь отводит взгляд от книжной полки и проводит ладонью по корешкам книг.

— Не думала, что ремесленники так много читают.

— Имей в виду, я вырос в библиотеке. Тут еще не все. Внизу куда больше.

— Да, я заметила.

Засунув конверты в печь и наполнив бокалы вином, я чиркаю спичкой.

— Ну, прощайте, невстреченные незнакомцы! — даже не знаю, что сказать в такой торжественный момент.

— Надо бы как-то поэффектнее. Пожелаем, чтобы они нашли свои вторые половинки, как и мы! — Суламифь высоко поднимает бокал.

— Великолепно!

Мы чокаемся, и оба смотрим в открытую топку. Огонь желтыми щупальцами перебирает конверты, они мучительно выгибаются, открываются, обнажая исписанные листы бумаги.

— Смотри, там была фотография! И еще! Все-таки жаль, что не посмотрели, — женское любопытство не умирает молча.

Мне кажется, будь она одна в комнате, взяла бы кочергу и вытащила фотографии.

— Ну что уж теперь. Лучше не видеть. А то еще во сне привидятся.

— В самом деле. А вдруг там какая-то была красивее меня.

— Это просто невозможно, — комплимент простой, но действенный. Губы Суламифи прикасаются к моей щеке.

Пока в печи угасает пепел, мы пьем вино и молча ловим взгляды друг друга, пока они не замирают. Синие омуты Суламифи становятся все глубже, кажется, что я начинаю в них тонуть. Она встает со стула, подходит к окну и смотрит в сад.

— Я захмелела.

— Может, тебе нужно прилечь?

— Да, пожалуй, — она откидывается на моей кровати, раскинув руки. — Как хорошо!

Поза Суламифи настолько соблазнительна, что я просто не могу усидеть на месте. Присев на край кровати, наклоняюсь над ней. Поцелуи, долгие, долгие поцелуи.

— Мне жарко, — она шепчет в мгновение передышки.

— Я могу помочь тебе снять одежду.

— Ты хочешь меня раздеть?

— Хочу… а ты?

— Милый, ну, я же сказала — мне жарко.

Она улыбается, пока я, молча ругая себя за нерасторопность, стеснительность и глупые вопросы, выковыриваю пуговицы из блузки, ищу, где застегнута юбка, где лифчик. Она чувствует, что опыта у меня кот наплакал, и помогает с расстегиванием всяких крючочков и петелек. Прежде, чем я улетаю в мир, где все мысли кажутся лишними, в сознании вспыхивает откровение, что у девушек с медицинским образованием, вероятно, не такие жесткие взгляды на интимную жизнь, как у большей части общества. Все-таки образование что-то, да значит.

Под утро, ругая коммунистов и русских, мимо окна проковылял пьяный в хлам Яцис.

Примечания

22

Сок — по-латышски — sula (сула).