Лагеря и этапы

Марина Тмин, 2020

Маленькие очерки, иронично названные, о детских и спортивных лагерях. Это воспоминания и заметки, честные и правдивые, о настоящей дружбе, красоте, детстве, первой любви, об этапах взросления, преодоления себя и своих страхов, о жизненных этапах, о предательствах, ссорах, недомолвках, недопонимании, об искренних привязанностях и самых прочных и нерушимых узах.

Глава страшная

Из раннего помнятся драки за место на карусели, особенное, козырное, непонятно отчего — без одного поручня. Я всегда старалась занять его вперед всех, потому что мне казалось, что оно предназначено именно для меня. Не такое, как все, необычное, уникальное и желанное. Желанным, мне думается, оно стало именно из-за того, что я всегда так стремилась сесть на него. Особого удобства не было, тем более, если раскручивались сильно, но борьба всегда шла не на жизнь, а на смерть. Как-то раз мы сильно с кем-то поругались из-за этого, и в запале мой оппонент сказал: « На нем же не написано, что оно твое! Почему мы вечно должны уступать, даже если прибежали первыми?!». Естественно, первым делом после этой ссоры я стащила у мамы маркер и жирным шрифтом в нескольких местах подписала, что это сидение — моя неоспоримая собственность. Дух соперничества от этого ничуть не убавился, но зато я могла говорить: « На нем написано, что мое».

Великое множество часов было просижено на этих каруселях, в компании, с книгами, за серьезными разговорами или пустой болтовней, в игре в «космонавтов», или вялом крутке раз в пару минут. Но не меньше мне нравилось сидеть там одной, глядя наверх, на нежно-голубой кусок неба, обрамленный могучими сосновыми лапами, кристально-чистым, или с неторопливо проплывающими облаками. Многое изменилось с той поры, но я знаю наверняка: если вы сядете на карусель между зеленой и кирпичной дачей, на место с одним поручнем, и поднимете голову, вы увидите то же самое небо, среди тех же сосен, и сработает машина времени, заставляя колесики вечности крутиться в обратном направлении. Тогда вы сумеете окунуться, на сотую долю секунды в волшебную сказку. Разглядите этот малюсенький кусочек, может быть, самый прекрасный и самый вечный из всех, на который смотрели дети и взрослые семьдесят, пятьдесят, сорок, двадцать лет назад. На который смотрела и я. И, скорее всего, вы услышите громкий смех и далекие веселые голоса.

— Кто последний до карусели — тот лошара,

— Бежим скорее, наши места освободились!,

— Ребята, столовую открыли!.

На этой самой карусели мы сидели в десятом году, во время лесных пожаров. Год вообще был не из самых удачных. Порыв ветра унес наш матрас, я как-то неудачно приземлилась папе на шею, когда он подкидывал меня в воде. Какая-то незнакомая девчушка из соседнего лагеря потеряла кепочку и громко плакала, стоя на полпути от озера до асфальта. « Мама сказала, что убьет меня-я-я, если я не найду кепочку-у-у», простонала она, захлебываясь слезами, и мы вернулись вместе с ней на пляж, но вместо кепочки мы обнаружили утопленника. Первого и единственного, виденного мной за все эти годы. Так никто точно и не узнал, что произошло, нас быстро увели с места событий, но зрелище напугало нас всех ужасно. Еще долгое время я не могла спокойно смотреть на покрывала, которыми застилали постели в лагере, поскольку именно таким и было накрыто тело. Да и купаться я еще несколько лет лезла с опаской.

В то же лето в Рязанской области начались лесные пожары, где-то в двадцатых числах июля. Горело много и сильно, но нас это нисколько не волновало. Мы сохраняли спокойствие ровно до тех пор, пока в один прекрасный вечер не прибежал в одних плавательных трусах отец лагерной медсестры. Он вломился в женский душ, и без замедлений, в чем мать родила, процессия понеслась собираться. Они уехали первыми. Как выяснилось немного позднее, горело соседнее село, буквально в десятке километров от лагеря. Сразу нашлись добровольцы — тушить, рыть траншеи и всеми силами пытаться задержать огненную массу, пожиравшую один гектар леса за другим с неимоверной скоростью. Паника охватила всех моментально, все кинулись паковаться. Дети только путались под ногами, а может, просто не до конца понимали, что происходит. Только переговаривались еле слышно, примостившись все дружно на карусели и вокруг нее.

— Криуши горят,

— Или уже Передельцы,

— Это все торфяные болота,

— Может, в карты?

— А что, если до лагеря дойдет?

— Да не каркай, лучше музыку включите.

Кто-то включил музыку, и под тогдашние хиты мы сидели, притихшие, и каждый думал о своем, но одновременно об одном и том же — а что, если..?

Тот вечер точно и сам расплавился от невыносимого жара, ему не было ни конца, ни края. Небо, обычно такое ясное, раскалилось до ярко-красного, а затем и бордового цвета. Казалось, что мы окружены огнем, кольцо затягивается все плотнее, и в любую минуту языки пламени могут охватить близ стоящие деревья. Но этого не случилось. В начале двенадцатого за нами приехали университетские автобусы, чтобы эвакуировать тех, кто не мог вернуться своим ходом. Я была рада, что у нас нет своей машины. Было намного спокойнее и приятнее ехать с друзьями, которые молчали о том же, о чем и все. Говорили тогда совсем мало, тихо и о чем-то отвлеченном. Когда выехали на трассу, тишина стала и вовсе гробовой, на пару мгновений. Зрелище поистине впечатляющее, завораживающее, жуткое и нестерпимо печальное. Слева — пламенеюще-красный смог, густой, точно можно разрезать ножом. Не видно и на десять метров вперед, несмотря на включенные фары.

С огнем сражались долго, никак не могли потушить, но лагерь остался невредимым, остановили вовремя. Озера сильно обмелели после тех событий, воду выкачивали из них и сбрасывали с вертолетов на горящий лес. В городе люди ходили в медицинских масках, — без них было не продохнуть. Дома законопачивали все щели и спали на полу, чтобы спастись от невыносимой духоты. Торфяники дымили еще несколько лет, и периодически происходили локальные возгорания.

Пейзаж сделался удручающим. Вместо красивой зелени, обступавшей озеро и дорогу к нему, со всех сторон торчали только черные обуглившиеся деревяшки. Там, где зеленела трава и росли цветы, безжизненная почва чернела, с укором напоминая людям, что все случилось по их вине. После этого некоторые семьи перестали приезжать в лагерь. Некоторые — временно, другие — совсем. Как, например, бельгийцы, мама с двумя детьми. Девочкой постарше и маленьким Т., которого все любили. Хотя иногда и посмеивались над ним, ласково и по-доброму, из-за акцента и дурашливости, отличавшейся от нашей, привычной.

В самом юном возрасте он принимал активное участие в наших девчачьих играх, поскольку остальные мальчишки считали это дело слишком позорным. Мы довольствовались тем, что имели, и послушному Т. Отводилась роль во всех забавах и играх. Когда мы инсценировали бессмертных «дочерей и матерей», и когда дефилировали в модных нарядах, и во всех прочих увеселительных программах для него находилось дело. Могу признать, что иногда мы бывали жестоки, возможно сами того не осознавая. Когда мы ему порядком поднадоели, или — наоборот, его переманили на свою сторону мальчишки, и он носился по лагерю, крича «давай играть маршрутка!», ездил на плечах штангистов и постоянно путал род существительных, чем всех веселил и умилял.

Старшую сестру его я помню смутно. Немного старше нас, застенчивая, с иссиня-черными волосами и очень похожа на маму. Квадратное лицо и пластинки на обоих рядах зубов. Больше почти ничего, кроме каких-то дорогих бельгийских кукол с модными одежками, в которые она редко разрешала нам играть, да ракетки для бадминтона, которые мы тоже вечно пытались выпросить. Не то чтобы я была сильно дружна с Т. И К. В то время, они всплывают в памяти как немного холодные и отстраненные, но все же мне было ужасно жаль, когда в следующем году их тетя сказала, что после подобного потрясения в лагерь приезжать они не собираются. Может, если бы все сложилось иначе, мы бы смогли поладить и найти общий язык.

Наравне с Т. Нашим ассистентом в играх была девчушка младше нас года на два. Тогда она была совсем крошкой, по-моему, только-только начинала говорить. Это не могло стать помехой, для нас она была практически равной. Только неспособна была за себя постоять. Мы часто играли в прятки, доводя ее до слез, потому что бегали быстрее, прятались лучше и, ко всему прочему, не брезговали ее припугнуть. За это нам часто влетало от родителей, со всех сторон по чуть-чуть, но кто в те времена боялся быть наказанным? Редко кого запирали дома или лишали походов на пляж. Взрослым тоже хотелось от нас отдохнуть, а потому ограничивались словесным выговором. Через пару лет у нее родились сестрички-близняшки, сама она повзрослела, похорошела, но мы уже ушли далеко вперед, и я слабо помню что-то, кроме наших пряток.