О чем тоскует могильщик?

Марина Столбунская, 2021

Этой книгой автор вкратце, в легкой форме, без занудства напоминает читателям о причинах Февральской революции, что сделано в разрезе жизни обычного человека того времени, далекого от политики, хирурга Горина Степана Сергеевича. Волею неких фантастических событий, в которые он попадает уже в конце своей жизни, получив возможность вновь стать молодым и начать жить заново, герой принужден размышлять о жизни отдельного человека и человечества в целом глубже, чем ему бы хотелось. Множество переплетающихся между собой персонажей рисуют, словно мазки кисти, атмосферу столетия, в которое и укладывается период рассказа. Любовь, как неотъемлемая часть жизни, протекает по каждой странице. Иногда с ней приятно иметь дело, но, как это ни парадоксально, чаще она приносит только боль. Эта повесть – грусть о гибели России, сетование о том, как сложно в этой жизни принимать верные решения, и ностальгия о настоящей любви. Вторым по важности персонажем является современная девушка Кристина Карельская. Столкновение с главным героем в корне меняет ее жизнь. Горину удается прожить две жизни за свой век. Как он с этим справился? Ему предоставляется возможность взглянуть в глаза политике с расстояния времени. Что же он увидел?

Глава 5

Юношеская дерзость. Окончание

В это февральское утро, едва выглянув из парадной, хотелось бежать обратно по лестнице в тепло и уют. Вот и гимназистка Шурочка из дома напротив застыла в нерешительности. Холодный дождь хлестал косыми струями да ложился на неровную обледенелую дорогу, а ветер сбивал с ног, нарушая и без того шаткое равновесие.

Горин подхватил девушку за локоть, когда она заскользила по мокрому льду.

— Благодарствую, Степан Сергеич, — смущенно покраснев, тихо произнесла она, не удержавшись от счастливой улыбки.

— Так уж денек выдался, — добродушно ответил он.

Они пошли рядом, чуть легче, но, оправдывая себя обстоятельствами, он поддерживал ее за руку.

— Вы куклу кому-то подарите или себе оставите? — хитро спросила Шурочка.

— Кому ж мне дарить? Себе.

— Это я с вас делала, — еще гуще покраснела она.

— Очень похоже, вы — умница, я ж потому и взял. Лестно.

— Маменька просила еще таких наделать, но я не стану. Пусть одна будет.

— Ну, это вы зря. Раз талант, что ж не показать? А потом, Арина Никитична о доходе беспокоится. Стало быть, надо наделать.

— Раз вы так рассуждаете, то и я подумаю, может, уступлю. Правда, боюсь, еще раз так не получится.

Они дошли до развилки. Дальше каждый должен был идти в свою сторону.

— Вы, Шурочка, аккуратней на дороге. Я бы проводил вас до гимназии, но в больницу опаздываю.

— Это было бы лишним, дойду, и вам с Богом дойти, — улыбнулась она, подняв воротник заячьей шубки.

Они раскланялись и разошлись каждый на свою дорогу.

Еле доковыляв и порядком устав бороться со стихией, Горин вошел в прихожую, где, стряхивая пальто, разглагольствовал перед сестрицей Амалией Эдуардовной, дородной, очень доброй пожилой женщиной, доктор Иван Григорьевич.

— И вот не стыда у них, ни совести, у этих домовладельцев. Вот вы скажите, Степан Сергеевич, ну не хотят они снег с тротуаров счищать, так, по крайней мере, могли бы песком посыпать, как делается в благоустроенных городах. В Петербурге ведь посыпают?

— Посыпают, — коротко согласился Горин.

— А кто вывозит снег, так сваливают прямо у Тьмацкого моста так, что и перил не видно, и в Покровскую церковь не пройдешь. А на крышах что? Снегу валом. Заледенел и падает на мостовую, причиняя увечья прохожим. Чего, спрашивается, не счищают? Только плату брать горазды. Вам уж привалит, глядите, сегодня работенки.

— Ой, и не говорите, Иван Григорьевич, и не говорите, — сокрушалась в такт ему Амалия Эдуардовна. — Давай, милой, пальто, у печки просушу, — это она уже к Степану обращалась, опекала его, жалела, как сиротку.

День и вправду обещался быть богатым на переломы костей и сотрясения головного мозга, хотя в это время года и так их было в изобилии. Пока пил горячий чай со смородиной, чтобы не простудиться, заботливо приготовленный рукой сестрицы, Горин все думал о Шурочке, что промокла она, замерзла, а пальто просушить и чаем напоить ее некому. Симпатичная девчушка, у Глафиры Тимофеевны училась языкам, куклы делать, как и ее мама мастерица. Купил у них куклу-доктора на ярмарке на Масленицу.

— Степан Сергеич, там привезли зашибленного ледяной глыбой, как Иван Григорьевич и наобещал. — Сестра отвлекла его от размышлений.

— Идемте же. — Горин озабоченно свел брови и направился в приемный покой.

Уже и очередь успела вырасти. В приемной шумно толпились пациенты.

В кабинете на кушетке лежал пожилой хлипкого телосложения мужчина, одетый в дорогой костюм.

— Адвокат, фамилию не помню, — почему-то шепотом на ухо сказала ему сестра милосердия.

— Что думаете, Степан Сергеевич? Возьметесь? — Чуть поодаль, у окна стоял старший врач.

— Вдавленная рана. Нужна трепанация, но стадия уже критическая, сопор, пульс частый, зрачки расширены, храпящее дыхание. Надо торопиться. Здоровья, видно, слабого. Есть подозрение, что наркоза не выдержит.

— Тогда лучше не стоит браться, — спокойно произнес Михаил Антонович, будто речь шла не о человеческой жизни.

— Но я же не отказываюсь, надо попытаться.

— Вы же сами сказали, что предсказание неблагоприятное, а работы сейчас, как видите, много.

— Пока человек жив, считаю своим долгом оперировать. Вы разве не согласны?

— Извольте, — пожал он плечами. — Никто и не препятствует. Только время жаль тратить на всяких таких личностей. — Старший врач отвернулся к окну, а Горин удивленно вскинул брови, видимо, что-то личное.

Несмотря на негативный прогноз, операция по трепанации прошла успешно, давление на мозг было устранено. Больной был помещен в палату, далее оставалось наблюдать и выжидать.

— Похвалил бы я вас, да лукавить не буду, — с досадой в голосе говорил Степану Михаил Антонович. — Трудно нам, докторам, ведь вот не должны мы делить людей по симпатиям, всех пользовать одинаково, а на душе все же кошки скребутся, ведь зараза заразой, гнойник на теле общества этот адвокатишка.

Горин ничего не ответил, не ему было судить, молод еще, а спасла его от неприятного разговора очередная сестра милосердия, пригласив в приемный покой осматривать следующую жертву стихии.

Переломами рук и ног он не занимался, даже сотрясения брали на себя другие, ему же за сегодняшний день достался один перелом копчика да три черепных раны, открытых, несложных.

Дождь уже с обеда прекратился, к вечеру поток пациентов стал редеть. Степан перекусывал пирогом с капустой от Амалии Эдуардовны да пил горячий чай, когда в ординаторскую, ежась от холода, влетел Вениамин.

— Ой, брат, хорошо тут у тебя, тепло.

— А у тебя что же?

— Остервенел сегодня от мертвяков.

— Чаем с пирогом угощайся.

— Это с превеликим удовольствием. Удачно забежал. Да бумаги относил. — Веня присел рядом и с наслаждением подул на пар из горячей чашки. — Балует тебя сестра Амалия?

— Ну да.

— А, я чего хотел сказать, новость радостная у меня. Брат из Швейцарии едет. Ты знал моего брата?

— Нет, не доводилось. На отдыхе был?

— Не, по партийным нуждам ездил, он у меня политикой занимается. Так вот, приезжает. Будет ужин у нас с музыкой, танцами, новостями заграничными.

— Так пост же.

— Ты ж неверующий. А я и подавно.

— Не то чтобы не верующий, уважающий. Маменька научила посты соблюдать. Глубоко не вникал. Но от веселья воздержусь, в память о матушке.

— Да как же? Познакомить хотел, он у меня знаешь какая личность важная.

— Что ж он, на неделю приезжает?

— Нет, насовсем.

— Ну, так свидимся еще, познакомишь. Не обижайся, Веня, но танцы — это не про меня.

В дверь влетела сестра Татьяна, с которой и началась вся эта история, вид у нее был взволнованный, аж выговорить с первого раза не смогла, пока отдышалась.

— Чего случилось-то? На, водички хлебни, милая, запыхалась, — сочувственно протянул ей стакан Степан.

— Ой, какая там водичка. От Лисовских коляска пришла, спешно надо ехать. Михаил Антонович велел вам. Сказал, вы не ошибетесь с диагнозом. Быстрее надо. — Она схватила его за руку и потянула за собой.

— Да уж вы это, отпустите, Татьяна Олеговна. — Он аккуратно высвободился. — Мне саквояж надо собрать. Что известно?

— Ничего не поняла, не знаю, лучше вы быстрее идите, а там уж разберетесь.

— Что ж такого страшного в этих Лисовских? — бросил он, собираясь.

— Важные персоны, — ответил за нее Вениамин. — Кто Игнатию Лукичу не угодит — вон из города, и это в лучшем случае.

— Я готов, идемте. — Горин лишь усмехнулся. Какая бы ни была важная персона, а без доктора не может обойтись.

Кучер нервничал, ругался, что долго, да и лошадь била копытом и мотала головой, будто тоже торопилась. Ехать было недалеко — до Миллионной улицы, где обитал весь цвет местного знатного общества. Горели фонари, после утренней прогулки от дома до больницы Горину было даже дико от такого тихого вечера. Небо очистилось, а завтрашний день обещался быть солнечным. Он улыбался, прыгая в коляске на неровной дороге, на душе было спокойно. Как говорил его любимый профессор в академии, доктору нервничать ни к чему, даже вредно и опасно. Знания — его сила, внимательность к пациенту и доскональное обследование — его надежный гарант от ошибки, а эмоции — путь ложный. Твердая рука и холодный ум, никакой горячки. И все пред доктором равны: и пьяница из трактира, и предводитель дворянства.

Въехали в открытые узорчатые ворота и остановились у освещенного фонарями входа с широкой лестницей. Степан окинул взглядом огромный дом с горящими окнами. Встречать его из двери вылетел дородный мужчина лет пятидесяти и остановился как вкопанный в недоумении.

— Это что же такое! Почему Михаил Антонович такого молодого доктора послал? Да вы, молодой человек, точно врач? — громогласно возмущался он.

— Горин Степан Сергеевич, в больнице в должности хирурга служу, — представился уверенным тоном молодой человек. — Опыта достаточно, не беспокойтесь. Лучше расскажите, что у вас за происшествие.

Мужчина на мгновение всмотрелся в его лицо, но остался при своих сомнениях.

— Ах ты, Боже мой. Лисовский, Игнатий Лукич, — нехотя представился он. — Ладно уж, раз приехали. Идемте. Дочери плохо, не знаю что. Анна Матвеевна лучше расскажет.

Они вошли в просторный, богато и со вкусом обустроенный дом, Степан старался не вертеть головой, поэтому мало что рассмотрел, пока они дошли до покоев девушки. Оттуда доносилось всхлипывание нескольких женских голосов.

— Анна Матвеевна, вот доктор. — Лисовский впихнул Степана вперед себя в комнату.

— Ой, доктор, помогите, — кинулась к нему женщина средних лет с сильно заплаканным лицом, таким, что и черты лица трудно было различить. — Вера, дочка, бредит, а жару нет, рвота. Отравилась, наверное? Только чем же, непонятно, все свое, свежее, и все ели то же. Доктор, что же с ней?

Горин решительно подошел к кровати, на которой лежала в верхнем платье молодая красивая девушка, ее кудрявые, пышные волосы разметались по подушке, она с трудом хрипло дышала, пытаясь шептать что-то невнятное. Молодой человек наклонился ближе и прислушался, пощупал пульс, проверил зрачки и мышечную реакцию, осмотрел голову. Затем повернулся к окружившим его домочадцам с видом, что ему диагноз определенно ясен.

— Падала или ударялась головой? — спросил он сразу у всех.

— Рано утром только, выбежала мне папку подать, забыл, уж отъехал к воротам, — чуть смущенно ответил Игнатий Лукич. — А погода-то какая стояла, поскользнулась, но она встала, ни на что не жаловалась, улыбалась, и было все хорошо. Разве ж дело в этом?

— Да, это утром было, и она не говорила, что ушиблась, — подтвердила Анна Матвеевна. — Отравилась Верочка, ведь рвало ее.

— В диагнозе нет сомнений — это экстрадуральная гематома. Нужно немедленно везти барышню в больницу на операцию, — твердо произнес Горин.

— Ой, — схватилась за грудь Анна Матвеевна и села на кровать. — Что он говорит, Игнатий Лукич?! — уставилась она диким взглядом на мужа. — Как операция?! Что это за диагноз такой?! Я в обморок упаду. — Она закатила глаза.

— Сударыня, — наклонился к ней Степан. — В обморок не надо, не время сейчас, надо спасать барышню. Вот вам нюхательной соли и успокойтесь. — Он протянул ей пузырек. — Все будет хорошо, ежели поторопимся.

— Да он шарлатан! — заорал Игнатий Лукич. — Не может такого быть! Чего это ты там за слова странные говоришь? Нету у Верочки такого диагноза! И операция ей не нужна! Пошел вон! — Он решительно указал на дверь.

— Нет уж, многоуважаемый Игнатий Лукич, я не позволю вам так безрассудно поступать. Попрошу выслушать, а я со своей стороны постараюсь на понятном вам языке пояснить, — твердо и громко возразил ему молодой доктор. — Вера Игнатьевна поскользнулась утром, упала, ударилась головой, но внешних повреждений и неприятных ощущений никаких. При этом последующие симптомы свидетельствуют о том, что внутри черепной коробки лопнул от удара сосуд, но для того, чтобы кровоизлияние оказало достаточное давление на мозг, должно было пройти время, чтобы заполнить пространство между костью и твердой мозговой оболочкой. Теперь смотрите. Зрачки на свет не реагируют и расширены, дыхание, сами видите, затрудненное, но самое главное, паралич правой стороны. Простите, но это только гематома внутри черепа, и ничто иное. Рвота тоже является первым признаком сдавления мозга. Внешних повреждений нет, а значит, для крови нет выхода, и она давит на мозг, ежели ничего не делать, то к утру она умрет.

— Ах! — Анна Матвеевна все-таки потеряла сознание.

Степан достал из саквояжа пузырек и поднес к ее лицу, женщина тут же очнулась.

— Игнатий Лукич, везите ее в больницу, только пусть Михаил Антонович сам смотрит. Я этого не вынесу. Что же будет?

— Сударыня, доверьтесь медицине, и все будет хорошо. Ваша дочь после операции быстро и абсолютно поправится. Уверяю вас, никаких последствий. — Горин пытался говорить как можно более внушительно. — Прошу вас, успокойтесь.

— Это какое-то безумие! Неужто из-за такого пустяшного случая могла случиться такая трагедия?! Не верю! Не могу понять! — метался по комнате отец девушки.

Вдруг женщины, окружавшие кровать, служанки или гувернантки, Бог их знает кто, завизжали от ужаса. С Верой случилась судорога.

— Тихо, сударыни, тихо, все нормально. Это тоже симптом, но пока не смертельный. Прошу вас, Игнатий Лукич, медлить нельзя. Поверьте, я понимаю ваше смятение, поедемте, уверяю вас, Михаил Антонович подтвердит мои слова.

— Поезжай, Игнатий, поезжай, — рыдала Анна Матвеевна.

— Что ж делать, поедем, — недовольно выдавил он из себя. — Как везти-то?

— Голову нужно зафиксировать и можно в теплое одеяло или шубу завернуть, да в коляску, тут недалеко. Только придерживать от тряски, чтобы хуже не сделалось. Я шину наложу. Одеял побольше, лучше шерстяных, тепло укутать.

Степан принялся готовить девушку к поездке под звуки непрекращающихся стенаний и суеты.

Вот чего он никак не мог ожидать, так это последующего разговора со старшим врачом.

— В уме ли вы, Степан Сергеевич, предлагать трепанацию дочери Лисовского?! — Они уединились в ординаторской, и Михаил Антонович был крайне возбужден.

— А что же я должен был ему предложить? — Горин смотрел на него в недоумении широко раскрытыми глазами.

— Да. — Он обессиленно выдохнул и обреченно опустил плечи. — Ну, да. Тут я сам сплоховал. Нашел кого послать. Вы, конечно же, не виноваты, я скажу ему, что вышла ошибка.

— Это как это? — возмутился Степан, не веря своим ушам. — Нет никакой ошибки! Все ясно как белый день, сами видите! О чем это вы, Михаил Антонович?

— Господин Горин, вы что же, не понимаете? — жарко зашептал он ему прямо в лицо. — Это Лисовский! Он уничтожит нас с вами, ежели его дочь умрет на операционном столе или после операции.

— Ну, во-первых, с чего ей умереть?

— Во-первых, — грубо прервал Степана Михаил Антонович, — много с чего. Начнем с непереносимости хлороформа, закончим инфекцией мозга.

— Сегодня только утром делали трепанацию адвокату.

— Нашли-с кого ставить в пример, таким ничего не делается, подонкам, а вот нежным, хрупким, невинным девицам — еще как.

— Нет, я решительно против и настаиваю на операции, и немедленной, мы и так слишком много времени потеряли! Вам меня не остановить! Как хотите, но я готов сказать ее отцу, что вы не даете мне делать операцию, и от этого она к утру помрет, а она помрет, вы это очень хорошо знаете. — Степана было не остановить. — Вы же шанс у нее последний отнять хотите! Не совестно?

— Ой… — Старший врач схватился за голову. — Подите прочь! Делайте что должны!

— Я не подведу вас, поверьте!

— Ах, эта юношеская дерзость и самонадеянность, — вздохнул, обессиленно опустившись на стул, Михаил Антонович, Степана уже не было в комнате, он убежал со всех ног. — Что ж, мне остается только молиться.

Самое сложное в такой операции точно определить место трепанации. По параличу было ясно, с какой стороны искать, обрили половину головы, Горин уже представлял себе, как будет возмущена девушка, когда об этом узнает.

— Может, уж всю обрить? — предложила сестра. — Так совсем некрасиво.

— Брейте, — скомандовал он. — В самом деле, чего мудрить.

Повезло, на обритой голове удалось обнаружить место удара по едва заметному синяку.

«Тут и будем сверлить», — решил молодой доктор.

Все было готово. Пациентка на столе, маска, хлороформ, инструменты. Только утром он делал подобную операцию, но внезапно что-то дрогнуло внутри, лишь на миг. Нет, он не боялся Лисовского, никого не боялся, ему лишь безумно хотелось, чтобы все непременно вышло удачно. Что-то личное присовокупилось против его воли, он еще не понимал что, но эта девушка не была для него просто пациентом, и дело было не в споре со старшим врачом, и не в том, что он может упасть лицом в грязь, а в ней, в ее личности. Горин что-то почувствовал, но что, он не понял и впервые в жизни произнес молитву Богу с просьбой о помощи.

Шурочка все смотрела на окна напротив, но они были темны, хотя было уже за полночь, а ей все не спалось. Вот уже несколько месяцев она ложилась, когда он читал свои умные книги по медицине за столом под абажуром и пил чай, а сегодня он так и не пришел, и сердце щемило от тревожного предчувствия.

Многим той ночью не спалось. Игнатий Лукич мерил шагами приемную, а сестры боялись попадаться ему на глаза. Михаил Антонович усиленно молился в своем кабинете, больше беспокоясь за свою судьбу, ведь покидать насиженное место ему не хотелось. Вениамину было просто любопытно, чем дело закончится, а Степан лично накладывал последние швы и повязку, не доверяя никому, строго следя за асептикой и антисептикой, ведь умирали в таких случаях только от инфекции, занесенной во время операции.